Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Влас Дорошевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
В Хересе
– C’est drôle ça![36]36
Это забавно! (фр.)
[Закрыть] – сказал мой друг, полтавский помещик.
Русские за границей всегда говорят и думают на сквернейшем французском языке.
– Не угодно ли вам изъяснять ваши мысли по-русски? – предложил я.
Мы шли по душистым улицам Хереса, словно снегом усыпанным опавшими цветами белых акаций.
И когда поднимали головы, из тёмной зелени нам улыбались красные апельсины, которые болтались, словно зажжённые маленькие китайские фонарики среди ветвей.
– Это забавно! – перевёл свои мысли на русский язык полтавский помещик. – Я думал, это может случиться только с мухой. Вдруг, – я попал в Херес.
– Скверный каламбур!
Надо сказать, что только что перед этим мы посетили главную достопримечательность города, – погреба.
Погреба, где дремлет в колоссальных бочках великолепный херес.
Нам предлагали пробовать, и мы пробовали с добросовестностью обстоятельных туристов.
Пробовали Romano, Nectar.
Словно из живого тела кровь, нам доставали из глубины бочки пробу тёмно-алого, почти чёрного душистого москателя.
Мы пили эту густую кровь земли, дыша запахом мёда.
Мы пили.
И теперь чувствовали под ногами землетрясение.
– Зайдём в погребок, – сказал полтавский помещик, – чтоб я мог сидя изложить всё, что меня волнует!
– Зайдём!
И мы зашли в «venta[37]37
Ларек (исп.)
[Закрыть]», где рядами друг на друге покоились бочки, а над головой, словно сталактиты, спускались с потолка бараньи туши, налитые вином.
В одну из тех «ventas», где Дон Кихот, по колено в красном вине, сражался, поражая мечом туго налитые меха.
Струя хереса золотом сверкнула, когда открыли пробку бочки, и тихо затеплилась в стаканах тончайшего стекла.
– Ужасно! – воскликнул полтавский помещик. – Ужасно, до чего у нас нет национального самолюбия. У испанцев есть отличное национальное вино «херес». «Херес», который создаёт им всемирную славу, и они назвали в честь него «Хересом» город!
– Тысяча извинений и маленькая поправка. Вино названо по имени города, а не наоборот!
– Всё равно! Не прерывайте нить моих мыслей! У них есть вино «малага» – и город Малага! Во Франции славится «бордо», и есть город «Бордо». А у нас?
Полтавский помещик посмотрел на меня с презрением.
– Что за имена у наших городов? Есть город «Сапожок». Глупо! Есть даже город «Острог». Предосудительно! «Карасубазар». Невнятно! «Тамбов». Бессмысленно! Я вас спрашиваю, что такое: «Там! Бов! Там! Бов!» И нет города «Водки».
Он мрачно смотрел в бокал хереса.
– Наша водка знаменита во всём мире. Во всём мире её знают, хотя бы понаслышке. Мы славимся ею. Она знаменита не меньше хереса, не меньше бордо, – и уж куда знаменитее малаги! И нет города в честь неё. А есть город «Москва». Что такое «Мос ква!» Что это значит? Какое слово? Говорят, финское.
Он ударил кулаком по столу.
– Довольно чухонских слов! «Чай» – слово английское, от «Чайна», что по-английски значит Китай. «Вино» – слово латинское, «кнут» – слово татарское. «Москва» – слово чухонское. Тогда как «водка» – слово русское! От «вода». Уменьшительное, ласкательное! Сокращённое «водичка», сокращённое «водочка». «Водка». И нет такого города! И нет города «Монополии»!
– «Монополия»-то уж слово греческое!
– Греческое, но привилось. Натурализовалось! Как иностранка, которая вышла замуж за русского. И дети у неё будут русские и родить она будет русских. Сама она иностранка, а внутри у неё сидит русский. Так и «монополия»! Привилась, натурализовалась, пустила корни, внедрилась, не вырвешь! Без монополии больше нельзя себе представить страны. «Монополия» – слово такое же русское, как «водка». И я требую, чтобы были названы города в честь национального напитка, по примеру заграниц. Как «Херес» в Испании, как «Бордо» во Франции! Чтоб были города «Водка», «Монополия». Это говорит сердцу!
– Какие же города вы проектируете переименовать?
– Главнейшие! Москву и Петербург! Москву переименовать в «Водку», Петербург в город «Монополию».
В бокалах тончайшего стекла золотистым светом теплился херес. Над бокалом тихо угасал духом мой полтавский друг.
Ещё проект[38]38
Автор затрудняется его занумеровать. С тех пор, как напечатан последний 1001-й, – вероятно, успело поступить от разных лиц ещё 1000 проектов к «поднятию сельскохозяйственной промышленности». А может быть, и более. Все такого же достоинства.
[Закрыть]
– Ещё идея! Ещё идея!
– Пустите! Не душите меня! Не душите! Караул!
Такая борьба происходила только что между моим другом полтавским помещиком и мною в «Hôtel de Madrid», в Севилье.
– Были вы на петушином бою?
– Разумеется.
– Странно, как мы не видели друг друга. Впрочем, это так увлекательно. Ну, что?
– Есть польская поговорка, которая говорит приблизительно так: «вельки смрад та невеличка потеха»! Много страданья и мало удовольствия.
– Действительно, собственно говоря, чёрт знает что! Эта крошечная арена, над которой вихрем крутятся перья и пух. Пара окровавленных петухов, которые бьют друг друга неизвестно за что, неизвестно почему, с невероятной, слепой ненавистью. В мёртвой тишине стук клюва о косточку черепа, когда он продалбливает противнику череп и добирается до мозга, топчет ногами, бьёт крыльями смятого, истекающего кровью врага, выклёвывает ему глаза и, наконец, орёт торжествующее «ку-ка-ре-ку», стоя на тёплом трупе. «Ку-ка-ре-ку» победителя. Чисто бой гладиаторов! Ха-ха-ха! Ведь такие маленькие существа, а сколько у них, у маленьких, страданья, боли, любви к жизни и злобы к другим. Чёрт знает, как в сущности глуп свет, в котором разлито столько глупой злобы!
– Это уж философия!
– А публика! Публика в это время! «Ставлю два дуро, что он больше не поднимется!» – «Три дуро, что взлетит ещё раз!» – «Пять дуро, – с трёх раз выклюнет глаз!» Песочные часы, которые ставят на барьер. «Десять дуро, что через пять минут всё будет кончено!» До последнего издыхания. «Два дуро, что дрыгнет ногой ещё раз!» – «Какой? Правой или левой?» – «Ставлю на правую!» – «Три дуро, что ещё раз приподнимет голову!» Пари на предсмертные судороги. Собственно, это гораздо умнее, чем играть в тотализатор. В наше время лучше поверить деньги петуху, чем человеку. Петух и жокей! Каналья и жулик жокей, который мошенничает, задерживает лошадь, делает кроссинги. А петух, – нет, брат, у петуха всё на совесть! Петух честный человек! Он последнего пера не пожалеет! Он бьёт, так бьёт! Глаз вон, череп вдребезги! Он взялся за дело и делает! Таких людей нынче нет. Жизни не пожалеет, а свою обязанность исполнит! Начистоту говоря, из двуногих нынче совесть только у птиц и осталась. Собираюсь внести в первое же земское собрание проект ходатайства о повсеместном разрешении петушиных боёв!
– Это ж для чего?
– А в видах поднятия сельскохозяйственной промышленности. Для поощрения куроводства. Тотализатор для поощрения богатых бездельников или спекулянтов, занимающихся коннозаводством. Бой быков – для поддержки помещиков и подъёма скотоводства. И, наконец, петушиные бои для поднятия простого народного хозяйства и поощрения куроводства. Бабье дело, говорите? Надо и бабу поощрить! Пусть все будут поощрены! А, батенька, народ, это – нива, это – земля, на которой мы растём как цветы, и которая питает наши корни. Надо и о народе позаботиться. Поливать надо почву! Чтоб мы же махровей расцвели.
В голосе его звучали меланхолия и нежность.
– Да вы знаете, – воспламенился он, – сколько стоит хороший бойцовый петух? Сто пезет – 35 рублей. Двести пезет – 70 рублей! Триста, четыреста! Был великий петух…
Голос его звучал торжественно.
– Он убил в своей жизни 672 петуха! Ему даже имя дали! Его звали «дон Оссуно». И «дон Оссуно» стоил 10,000 пезет!!! А? Лестно вырастить на своём дворе петуха, который может стоить 3.500 рублей? С каким увлечением предадутся наши бабы куроводству! Какие доходы посыплются! Бабы в великолепных понявах, в шёлковых полушалках! Деревни, унылые теперь русские деревни, оглашены весёлым пением пернатых певцов!..
И увлечённый восторгом, он даже спел сам как пернатый певец:
– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
– Доходы от бойцовых петухов поднимут экономическое благосостояние деревни. О, петух важный экономический фактор! Хотя потом можно будет приучить и кур драться! В экономических интересах! Для подъёма благосостояния! Цыплята, яйца, это уж в виде бесплатной премии! Вот когда, mon cher[39]39
Мой дорогой (фр.).
[Закрыть], сбудется доброе желание Генриха IV, весёлого короля. Он однажды после хорошего обеда и отличного Аи, которое он так полюбил и в честь которого сложил даже песенку: «Ay le bon vin»[40]40
Аи хорошее вино (фр.).
[Закрыть], он однажды воскликнул: «Я хотел бы, чтобы у каждого крестьянина была к обеду курица!» Как просто тогда решается продовольственный вопрос! Что? Неурожай? Ржи нет? «Жена, жарь цыплят! Вари суп из курицы! Пулярку под белым соусом!» Пулярка, mon cher, не лебеда!
– Ку-ка-ре-ку!
– Смейтесь! А это идея! Я люблю свою страну и думаю о ней всегда, – даже когда петухи дерутся. К тому же, чёрт возьми, это не тотализатор. Не иностранное изобретение. Старинная русская любимая потеха, – ныне, к сожалению, едва уцелевшая в некоторых замоскворецких трактирах, – да и то втайне. Петушиные бои, это – возвращение к старине, к своему, к истории, к устоям, домой!
– Знаете что? Уезжайте вы из Испании. А то тут вам такие идеи приходят!
Полтавский помещик побледнел.
– А что? Разве опасно?
– Ничего опасного. Но не свойственно столько идей иметь! Уезжайте! Нехорошо. Не годится!
– Что ж я ведь, кажется, только насчёт ходатайства и поощрений. Кажется, ничего предосудительного. Ходатайства и поощрения… Чем же больше заниматься?
Манташиада
Герой дня – г. Манташев.
Впрочем, это неверно.
Г. Манташев был героем в течение нескольких лет.
Будущий историк, когда будет писать о поражениях русской публики, назовёт эти года «Манташевскими».
– Это было ещё до Манташева.
– Это было при Манташеве.
– Это было хоть и после Манташева, но публика снова была поражена на бирже. Публика неисправима.
Историческая дата!
К стыду и к сожалению, я никогда даже не видел г. Манташева.
Да это было и невозможно.
Он был всегда так окружён, что рассмотреть г. Манташева было невозможно.
Вы только чувствовали трепетным сердцем, что близко, около вас, в центре этой толпы, проходит «он», «сам», «ille»[41]41
ille – тот; указывает на упоминавшийся ранее, известный или наиболее удаленный от места и момента речи предмет.
[Закрыть], как говорили римляне.
– Фонтан! – как подобострастно шептали кругом.
Вы догадывались об его близости, скользя взглядом по согнутым под прямым углом спинам.
Когда он шёл по коридору театра, – впереди бежали люди с испуганными лицами и расталкивали народ:
– Манташев! Манташев!
Как будто за ними шёл зверь, ребёнок или римский папа.
Затем вы видели движущиеся спины, чтоб выразиться не точно, но мягко. Люди шли странно, по-рачьи.
Особое искусство!
Может быть, они практиковались дома: как ходить перед Манташевым.
И весь этот ураган проносился мимо, с головами, устремлёнными к центру, с согнутыми спинами. Мне казалось даже, отмахивая любопытную публику фалдочками фраков.
Так ходят табуны в степях.
Головы в центр табуна. С какой стороны ни подойдите, – одни крупы.
И человек, который захотел бы увидать Манташева, обойдя кругом, увидал бы только целую звёздочку фалдочек.
Я не видал г. Манташева, и ничего не могу рассказать вам о нём.
Слыхал только, что г. Манташев не кончил университета, потому что не поступал в гимназию.
Но я знал целую уйму людей, которые говорили:
– Со следующей недели перестаю платить за обеды.
– Почему?
– Приезжает Манташев.
И не потому, чтоб это были люди, которые не в состоянии сами платить за свои обеды.
Их не радовало, что за них заплатят.
Но за них заплатит:
– Манташев!
Какое счастье!
Мне рассказывал один из них:
– Большой оригинал этот Манташев! Ужинали вчера вчетвером. Манташев спрашивает: «Будем есть рябчиков?» Говорим: «Будем». Спросил на четверых двух рябчиков, разделил руками и положил всем на тарелки.
Я чувствую, что профанирую рассказ, передавая его печатно. Тут всё был тон!
Только приближённый шахского двора может так рассказывать:
– Повелитель вселенной обглодал баранью косточку и положил мне на тарелку: «обсоси!»
– Манташев едет! – для Петербурга, что это было!
Кажется, мне кто-то рассказывал:
– Благодаря Манташеву, не удалось жениться.
– Как так?
– Назначили свадьбу перед масленицей. Вдруг известие: приезжает Манташев. До свадьбы ли тут! Сказал родным невесты. Те согласились отложить. А там масленица, Великий пост. На пятой неделе невеста влюбилась в другого! Не вовремя приехал и помешал жениться.
И что всего замечательнее, кажется, молодой человек, который мне это рассказывал, не имеет никакого отношения ни к нефтяным ни к биржевым делам.
Но быть знакомым с Манташевым!
Кажется, были даже визитные карточки:
«Иван Иванович Иванов, знакомый Манташева».
«Еду ли ночью по улице тёмной», в Петербурге вы могли зайти в первый попавшийся незнакомый дом, где освещены окна, и послать такую карточку:
«Знакомый Манташева».
Вас приняли бы немедленно.
Если бы это была свадьба, родители приказали бы новобрачному уступить вам своё место.
Если б это были именины, прогнали бы с места виновника или виновницу торжества и стали бы чествовать вас.
Если бы, наконец, вы позвонились в дом, где ни одно окно не освещено, – ничего не значит!
«Знакомый Манташева».
Хозяева вскочили бы с постели, осветили все окна, моментально созвали знакомых и стали бы праздновать свадьбу, именины или что-нибудь подобное.
Да что «знакомый Манташева».
Это я хватил слишком, надо сознаться.
Если б кто-нибудь в манташевские годы написал такой громкий титул на своей визитной карточке, не имея к тому оснований, – его, я уверен, привлекли бы к ответственности:
– За присвоение непринадлежащего звания.
И суд, я убеждён, отнёсся бы очень строго к такому наглецу.
Я ухаживал в Петербурге за одной дамой. Рассказывал ей об Индии, Китае, Японии. Как Отелло «о каннибалах злых, которые едят друг друга».
«С участьем мне внимала Дездемона».
Как вдруг однажды какой-то прыщ, невзрачный, прескверный, севши около дамы, ни с того ни с сего в средине самого увлекательного моего рассказа о браминах, баядерках и чудесах, которые делают факиры, вставил:
– А вот Манташев…
Дама моментально отвернулась от чудес, баядерок, факиров, браминов и меня.
Она вся превратилась в трепет и внимание.
– А вы знакомы?
Прыщ приподнялся с места и отвечал с достоинством:
– Я знакомый знакомого Манташева!
С тех пор моё дело было проиграно раз и навсегда.
Я рассказывал о Саре Бернар, об Эдисоне, об Эдуарде VII, которого видал, когда он был принцем Уэльским, в Париже, – прыщ произносил:
– А вот Манташев, так тот…
Дама поворачивалась ко мне спиной, кушала его глазами, и от любопытства у неё полымем вспыхивали уши.
«Знакомый знакомого».
Меня как-то в банке заставили слишком долго дожидаться денег по переводу.
Тогда я пошёл на героическое средство:
– Я знакомый знакомого одного знакомого г. Манташева!
Мне выдали, кажется, на пять рублей больше чем следовало.
И притом немедленно.
А дверь, кажется, мне отворял вместо швейцара сам директор и взял двугривенный на чай, чтоб сделать из этого двугривенного жене брошку на память.
Всё это происходило так в лучшем обществе.
Да и кто нынче играет на бирже?
Главным образом лучшее общество. Барство и чиновники.
Купцы предпочитают другие способы наживы.
У барства и чиновников страсть к бирже, это – икота после крепостного права.
При крепостном праве барин говорил:
– Я, милостивый государь мой, дворянин, и посему на меня работают. И священная обязанность моя заключается в том, чтоб, не давая вдаваться в праздность и леность, заставлять на меня работать. Ибо на сём всё зиждется!
И поднимал палец.
Чиновник мечтал:
– Деревеньку, и пускай на меня работают!
Крепостное право пало, но потребность. в крепостном праве, – у одной стороны, – осталась.
И люди увидали в акциях новый вид оброка.
Вот причина, почему гг. Манташевы имеют такой огромный успех в «лучшем обществе».
Желание играть наверняка.
Отсюда эта нежность к «знакомому знакомого со знакомым».
Отсюда эта притягательная сила знакомства хотя бы в четвёртой степени. Хотя бы даже пятиюродное знакомство!
Всё-таки, кажется, как будто у человека на фраке есть несколько брызг от «фонтана».
И блеск этих брызг ослеплял больше, чем блеск всех звёзд.
– Знакомый знакомого знакомого знакомого…
Всё-таки от человека как будто пахнет нефтью.
Это был самый модный запах.
И чтоб иметь успех у дам, надо было душиться нефтяными остатками.
О, это время «фонтаниады».
В Петербурге ко мне зашёл один знакомый литератор:
– Хотите вместе писать пьесу?
– Идёт.
– Название «Мужчины от Кюба».
– Великолепно. Если увековечена «Дама от Максима», почему не увековечить «Мужчин от Кюба»? Это тоже тип.
– Ну, знаете, так как особенно-то серьёзно неудобно задевать, – напишем в форме фарса.
– В форме фарса, так в форме фарса. Напишем в форме фарса эту высокую комедию из русской жизни!
– Так что-нибудь лёгонькое! Qui pro quo[42]42
Qui pro quo – путаница, недоразумение, один вместо другого (букв.: кто вместо кого).
[Закрыть]. Помещик, что ли. У него в деревне в саду фонтан. Говорит: «Надо, между прочим, купить трубы для фонтана». Услыхав знакомое слово, его спрашивают: «А у вас есть фонтан?» – «Есть». Отсюда путаница. Его принимают за владельца нефтяного фонтана.
– Садимся и пишем.
Мы сели.
Мой приятель написал:
«Действие I. Явление I. Вечер. Зал у Кюба. Полно. Кавалеры и дамы. Входит владелец фонтана…»
Я встал.
– Баста! Больше ничего написать нельзя!
– Как так?
– Все задавлены. Наивный вы человек! Вы пишете: «Входит владелец фонтана». И спрашиваете: «Что после этого происходит?» Что после этого может происходить? Ничего! Все кидаются. Столы летят кувырком, посуда вдребезги. Кавалеры, дамы, – всё давит друг друга. Что ж дальше? Этого не один театр не поставит!
Мой друг подумал:
– Вы правы. Действительно, так должно происходить, раз появился человек с фонтаном. Этого нельзя изобразить на сцене!
И пьеса не была написана во избежание давки на сцене.
Манташев был тем человеком, около которого люди давили друг друга:
– Фонтан!
И вдруг оказывается, что главный фонтан г. Манташева бил не где-то там на Кавказе, а у нас из кармана.
Г. Манташев открыл нефтеносный слой в наших тощих карманах и сверлил, сверлил, сверлил.
И мы этого не замечали.
И мы же ему кланялись!
Сверление нефтеносных дыр в наших карманах происходило при помощи бухгалтерии.
Я всегда боялся бухгалтерии.
В особенности с тех пор, как сам «отец бухгалтерии» г. Езерский[43]43
Фёдор Венедиктович Езерский (1836—1916) – русский экономист, теоретик и практик бухгалтерского дела. Создатель самых массовых бухгалтерских курсов в России.
[Закрыть] на одном из процессов на отчаянный вопрос прокурора:
– Да что же, наконец, такое, эта самая бухгалтерия? Наука или искусство?!
Подумал и ответил:
– Бухгалтерия, это – искусство!
Уж если сам отец так о дочери отзывается!
Когда мне приходится входить в банк или просто в крупное промышленное учреждение, – я иду спокойно.
Но только, проходя мимо бухгалтера, и невольно уклоняюсь на полшага в сторону.
Как в зверинце.
Вы мужественно проходите мимо запертых медведей. Хоть белых, хоть чёрных. Вам всё равно!
Пусть слон протягивает к вам хобот, вы даже протянете ему руку, если расстояние не менее двух сажен.
Вы даже оглянетесь на льва. Он прищурился и вы прищурились:
– В клетке. И не боюсь…
Но, проходя мимо полосатого бенгальского тигра, вы почему-то невольно делаете хоть четверть шага в сторону.
Хоть и в клетке!
Но ужасно неприятно, что имеется «такая гадость».
Директор банка! Очень милый господин. Если быть знакомым, можно выкурить всегда очень хорошую сигару.
Кассир. Мастодонт, который получает с соседа сто тысяч и выдаёт вам десять рублей с одним и тем же видом:
– А мне в высокой степени наплевать, отдаёшь ты или получаешь.
Клерк. Тоже славный малый. Разбитной, живой и франт. От него пахнет слегка увеселительным садом, загородным рестораном. Его можно спросить, прищурив один глаз:
– Какая «шансонетка» нынче больше в ходу?
И он всегда даст на этот счёт даже более точные сведения, чем относительно сегодняшнего курса.
Но бухгалтер!
Когда я прохожу мимо того отделения, над которым крупными золотыми буквами по чёрному фону написано:
– Бухгалтерия.
Я чувствую, как последняя рублёвая бумажка свёртывается у меня в кармане, словно береста на огне.
Не знаю, почему, но всякий раз, когда я вижу бухгалтера, погружённого в гроссбух, мне приходит в голову:
«Злой чечен ползёт на берег,
Точит свой кинжал».
Что он сделает в области своего искусства при помощи ловкости и проворства рук с тем вкладом, который я сейчас внесу?
Может быть, окажется, что я окажусь должен банку сто тысяч рублей!
Напишет «nostro»[44]44
nostro – наш.
[Закрыть], и конченный я человек.
– Бухгалтер всё может! – как воскликнул эксперт тоже в одном процессе,
Лучшая бухгалтерия – итальянская бухгалтерия. Как и кинжалы.
Я думаю, что её изобрёл предок Муссолино.
В бухгалтерии «точили».
«Единственно при помощи быстроты и ловкости рук» что-то откуда-то списывали, потом куда-то приписывали, затем на что-то отписывали.
А в результате публика потеряла, – одни говорят, десять, другие – пять, но всё-таки миллионов.
Пять или десять миллионов публикиных денег провалились в отверстие манташевского фонтана безо всякой надежды быть когда-нибудь выброшенными обратно.
Всё, что меня утешает в этом общественном несчастии, это – прыщ! Тот самый прыщ, который с таким достоинством рекомендовался:
– Знакомый знакомого г. Манташева!
Как он прыгает теперь, когда люди соскабливают с визитных карточек профессию:
– Знакомый Манташева.
– Ты что ж это? – спрашивает его моя Дездемона. – Теперь…
«Знакомый знакомого Манташева». Конечно, они давным-давно на ты.
– Женщина отдаёт тебе всё! Муж играет на Манташева. Проигрывает жалованье, своё, жалованье своих знакомых. Занимает деньги! Я проигрываю кольца, серьги, браслеты. Детские серебряные запонки и чайные ложечки, негодный ты человек! Ещё бы, в семье есть «знакомый знакомого Манташева». Через него мы знаем всё! А ты!
Вместо правды говорил мне бухгалтерию?! Бухгалтерию любимой женщине?!
Пари, что прыщ вывёртывается:
– Позволь, душечка! Решительно не понимаю, о чём ты говоришь! Душечка, ты путаешь! Это не я! Я говорил тебе про Индию, про Китай, про Сару Бернар. Когда же я говорил, что я знакомый знакомого Манташева?! Я?! Никогда! Это тот, высокий, дылда, неприятного такого вида… ну, этот… литератор, который за тобой ухаживал! Это он говорил, что он знакомый знакомого Манташева! Он!!! Ты нас спутала! Он должен был предупредить тебя! Он! Журналист! Это его обязанность! Он во всём виноват!
И я уверен, что дама, совершенно искренно считает меня источником всех несчастий.
– Журналист! И не предупредил! Какова гадость!
«Не с чего, так с бубней».
У нас принято ругать журналистов:
– Журналистика занимается пустяками и не предупреждает публику о серьёзных опасностях. На кой шут существуют эти люди!
Мы на скамье подсудимых по обвинению «в бездействии власти».
