Текст книги "Безвременье"
Автор книги: Влас Дорошевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
У Макарья (Трагедия в 1 действии)
Действующие лица:
Торговец – малый разбитной, волосы в скобку, руки всегда расставлены на 15 вершков друг от друга, как будто аршин отмеривает.
Российский покупатель – собою худ, одёжиной рван, голосом тих, в движениях связан. Говорит, словно всё время в чём-то извиняется. Чешется.
Лавка в три раствора.
Торговец (стоя у притолоки). Иголки, нитки, кружева, булавки, прошивки, разные дамские товары… Господин, пожалуйте! Пожалте, господин! У нас покупали.
Покупатель (сконфуженно улыбаясь, чешет затылок). Двиствительно… Случалось… Покупывал… Допрежде…
Торговец (становясь боком, снимая картуз, отставляя руку). Взойдите, господин! Балыки, железный товар, скобяной товар, рогожка лучшая, ситцы. Милости просим!
Покупатель. Не по дялам… милый!.. Покупать-то, то есть, не по дялам, мол!
Торговец (картуз на отлете). Извольте посмотреть! Сукна есть хорошие, мыло, вино разных вкусов льняные товары, книжный товар. Зайдите в лавочку! Что пондравится!
Покупатель (мнется). Известно, ндравится… Не тае только… Без надобности, стало!
Торговец. Кажный человек завсегда надобности имеет.
Покупатель. Оно двиствительно… (Нерешительно входит.)
Торговец (становясь за прилавок, расставляет руки на 15 вершков и облокачивается). Из пушного товара что не прикажете ли? Соболя есть великолепные, куница первый сорт. Лисицу чёрно-бурую не обожаете ли? Бобрами служить могу. Скунс, енот лучший!
Покупатель (улыбаясь довольно глупо). Каки там соболя! (Машет рукой.) Ты, милый, соболя-то за границу отправляй! Потому оно для расчётного баланцу хорошо. «Во, мол, как у нас отпускная торговля развивается! Вывоз-то какой! Процветание страны!» За границу, мол, соболя. А сами-то мы в кошачьих мехах проходим. Заячья лапка у тебя есть?
Торговец. И кошка нынче, извините, кусается. И заячья лапка за границу пошла.
Покупатель (почёсывая спину). А ежели кошка кусается, – стало, не для нас… Денег, милый, на кошку-то нет!.. И заячья лапка, ежели за границу пошла, – пущай идёт! Пущай и заячья лапа расчётный баланд поправляет!.. (Глядит по полкам.) Пёсьих мехов каких у тебя на шубу нет?
Торговец. Как-с изволите говорить?
Покупатель (сконфуженно). Дворняги, мол, на воротник не подберёшь? Попушистее!
Торговец (с извиняющейся улыбкой). Собачьего товару сейчас нету-с! Не делаем-с! Но так надеемся, что на следующую ярмарку собачьих мехов для внутреннего употребления привезём! По требованью почтенных покупателей, всегда удовлетворяя насущным потребностям страны.
Покупатель. Ладно! (Чешет затылок.). Без шубы зиму прохожу. Одна-то зима-то не в счёт, чай!
Торговец, (нагибаясь и конфиденциально). Из исподнего чего не прикажете ли? Льняные хорошие препараты есть.
Покупатель (машет обеими руками и добродушно смеётся). Какое, братец ты мой, нам ещё исподнее носить?! Моды такой нет! Нам, братец, на голо бы тело что надеть! Вот уж ты льняной-то товар за границу сыпь! Оно опять для расчётного баланцу хорошо. Потому процветанье! За границей оно, двиствительно, такая мода есть, чтобы исподнее. А по нашим то местам не слыхать чтобы!
Торговец (швыряя на прилавок куски ситцу). Из мануфактуры чего предложить не позволите ли? Ситцы есть весёленького рисунка.
Покупатель. Не к ляцу, мол, нам весёленького-то! Ты в заграницу, в заграницу, милый, трафь! Для расчётного баланцу! Мы-то и так потрафили, – а чтобы расчётный баланец выходил!
Торговец (недовольно). Дозвольте! Какие пустяки болтать изволите? Даже непонятно! Оно, конечно, хорошо, что вы патриот своего отечества и об расчётном баланце заботитесь!
Покупатель. Живот, мол, за расчётный баланц положил! Потому гордость! (Чешет живот.)
Торговец. А только русская мануфактура в западную Европу не идёт!
Покупатель. А ты её, милый, в Персию сбудь! В Персию! Перс, брат, всё сносит! Аль-бо в Бухару в какую ни на есть! А нам ни к чему! Прошлый год, стало быть, закупилися! Рубаху, стало быть, себе сшили! Прошлый год-то!
Торговец (недовольно). По новейшим требованиям современной науки полагается каждый год рубаху шить. Потому от этого в рубахе гигиена заводится!
Покупатель (чешет шею). Оно, известно… Желательно бы… Желательно, мол… А только в прошлом году закупились… Рубаху сшили! Потратились, мол. Ни к чему нам! В заплаточке походим!. А ты её в Персию, в Персию.
Торговец (строго). Из книжного товара, что не потребуется ли? Календари самые верные!
Покупатель (простодушно). Не курящие мы. Не требуется.
Торговец. Дозвольте! Нешто календарь для этого?
Покупатель. Сосед у нас есть. Так тот, двиствительно, что займается! Курит! Двиствительно, что календари покупает! (С хвастовством.) Не токма, что календари, – газету на собачьи ножки выписывает! А мы не приучены, мол. Не балуемся!
Торговец (насупясь). Читать можно книгу!
Покупатель (улыбаясь). Скажешь!
Торговец. Во многих странах теперь книги читают!
Покупатель. Так ты её за границу-то! Заграницу! Для баланцу!
Торговец (зверем). Не читают за границей по-русски! Не умеют!
Покупатель (самодовольно). А ещё хвастаются: грамотные!
Торговец (мрачно). Из предметов первой необходимости чего не прикажете ли? Железный товар. В кажном доме надобность. Гвоздь, борона железна, для ведра дужка, кровельные сорта!
Покупатель (чешет под мышками). Милый! Не по дялам, мол, железом-то крыть.
Торговец (даже бледнея от злости). Дужка, например, для ведра железная!
Покупатель. Господский товар предлагаешь! Что наша баба за аристократка, чтоб железные вёдра носить? Аристократкам продавай!
Торговец (с тихим бешенством). Гвоздь!
Покупатель (машет рукой). И-и! Деревянный-то оно сподручнее. Сгнил – переменил. Оно и всё! И никому не завидно! А железный-то гвоздь заведёшь, – всякому лестно! Зарежут ещё. «Богат, мол, стал, железными гвоздями себя тешит»! Заграничный товар предлагаешь! Нам попроще чего!. За границу, мол, его, за границу!
Торговец (сквозь зубы). Не покупают!
Покупатель (добродушно). Так ты в амбар. Железо, чай, не сгниёт. Подождёшь! А там железную дорогу строить будут, – и сойдёт!
Торговец. Чего же вам-с? Человек вы, как я по всем вашим приметам вижу, праведный! Постами-то что есть будете? Из рыбных что товаров не облюбуете ли? Стерлядей не прикажете ли? Стерлядь есть мерная, в аршин и более. Севрюжка хороша. Лещ с подлещиков. Судак малосолен хорош. Белуга. Икра паюсная, конторская. Икра свежая. Дробь, а не икра! С такой икрой на охоту ходить! Из ружья стрелять! Желаете отпробовать?
Покупатель (ласково улыбаясь). Слюной даже прошибло. Не расписывай! За границу, брат, отправляй. Пущай разумеют языцы, кака-така наша рыбина. Какой в ей скус. За границей-то всё подъедят! А нам для расчётного баланцу хорошо!
Торговец. Наладили! (Глаза от злости налились кровью.) Что ж, так ничего и не купите? Нанюхали только? В лавке наследили!
Покупатель. Зачем не купить? Купим! (Чешет везде, где, по его мнению, нужно.) Нет ли у тебя, братец, воблы сушёной? Дай-ка рыбину. О постах буду есть. Да ты мне её мочалочкой завяжи. Всё подпояшусь!
Торговец (швыряя на прилавок воблу). Больше ничего не требуется?
Покупатель. Не по дялам. (Достаёт из-за онучи две копейки.)
Торговец (сплёвывая). Покупатель!
Покупатель (робко и извиняясь). Прощенья просим… Допрежде-то, мол… случалось… покупывали… Допрежде-то. А теперь не тае… (Бочком выходит из лавки.)
Занавес.
Расчётный баланс
Это было в доброе не старое время.
Человек, собираясь прокатиться по Волге, думал в глубине живота своего:
– Поедим!
В Васильсурске под корму подходила косовая лодка – и начинался торг, другими словами, ругань.
– Сам жри! – орал пароходный повар в не совсем чтобы белом колпаке. – Что ты мне маломерок-то суёшь, чёрт, дьявол, лешман?
– Иван Федосеевич! – мягко и с укоризной отвечал, стоя на носу, рыбак в красной рубахе, которая надувалась и хлестала на ветру, как парус. – Иван Федосеевич! Напрасно рыбу обижать изволите! Никогда рыба маломерком не была. Двенадцать вершков без четверти стерлядь, а вы в неё таким словом! Грешно вам, Иван Федосеевич!
– Двянадцать вяршков! Двянадцать вяршков! – дразнился повар. – Сказано меньше аршина к пароходу не подходи! Станет первый класс двенадцати вершковую стерлядь есть!
– Господи! – сокрушённо вздыхал рыбак. – Да что они с аршином, что ли, едят?!
– Народ торговый! – резонно отвечал повар. – Глаз намётанный! Его в полвершке не обмишулишь!
– И-и, Господи! – снова вздыхал рыбак и сачком доставал со дна лодки из садка на этот раз уж аршинную стерлядь.
А у пассажира при этих разговорах разыгрывалась «фантазия в желудке».
– Покажи стерлядей!
Официант приносил в решете свернувшуюся толстым чёрным кольцом стерлядь и спрашивал с готовностью палача, как будто она в чём была виновата:
– Как с ей поступить прикажете?
Стерлядь взбрыкивала, извиваясь, летела вверх и вновь падала в решето, на этот раз на спину.
Она тяжко и медленно дышала, и при каждом дыхании ходуном ходил её словно глазетовый белый с золотом жирный живот.
– Чисто овчинниковской работы! – вздыхал официант.
Пароход шёл вниз по реке.
Мимо плыли горы, бесконечные луга, дремучие леса, урочища, полные легенд, раскинувшиеся на вёрсты сёла с десятками мельниц, а в пароходной кухне, словно в застенке, жарились, варились, белым ключом кипели, шипели и ворчали в масле аршины и аршины стерлядей.
Повар сам приходил в столовую «брать заказы».
– Свари-ка мне, братец, пожалуй, ухи! – задумчиво и меланхолически говорил объевшийся пассажир.
– Завтрашнего дня первого Спаса! – пробуждал повар благочестивые воспоминания. – По этому случаю кулебячки не разрешите ли?
– Сделай и кулебячки! Со стерлядочкой!
– С чем же ещё?! – пожимал плечами повар.
Кулебяка шла к столу раскрасневшаяся, словно ей стыдно было, что она так жирна.
А нижняя, пропитанная жиром, корочка шипела.
Словно сердилась:
– Этакую жирную особу беспокоят, носят!
– Не кулебяка, а змея! – говорил официант, ставя на стол шипящую красавицу.
Как перлы, рассыпалась по тарелке визига, серело в ней стерляжье мясо, и всё это было пропитано золотистым растаявшим жиром.
Когда же поднимали крышку с миски, там оказывалась не уха, а горячее, расплавленное золото.
Ухи не съедалось всей.
– Остуди! – говорил пассажир. – Ужотка царский студень будет. Поем на ночь.
Повар конфиденциально склонялся к уху:
– Рака допустить дозволите?
– Допусти! – радостно разрешал пассажир.
Рака допускали к стерляди, а он в благодарность окрашивал застывшую в студень уху в нежно-красноватый цвет.
А там шли: солянка из стерлядей жидкая, солянка из стерлядей московская на сковородке, стерлядка паровая, блюдо из блюд – стерлядь по-американски.
И пассажир сходил, спустя четыре дня, в Царицыне, чтоб целый год не притрагиваться к стерлядям!
Теперь не то.
К повару надо спускаться вниз на кухню.
Повар не кажет глаз наверх. Словно стыдно ему. Словно делает он в кухне какое-то нехорошее дело.
– Нет ли стерлядок хороших? – спрашивает пассажир на волжском пароходе.
– Стерлядями хвалиться не буду! Порционная стерлядь нынче пошла!
– Что ж стерлядей, что ли, нет?
– Стерлядь есть, пассажира нет! – угрюмо отвечает белый меланхолик. – Кончили стерлядей есть! «Не по делам», говорят. Порционную за 55 копеек спрашивают. Порционные есть. Хорошими служить не могу!
– На пристани взять надо!
Повар только безнадёжно машет рукой:
– К нам, к пароходу, хороший рыбник и не подъезжает! Мелкоту берём! Хорошего товара не едят!
– Да что же, дорога, что ли, стерлядь?
Повар презрительно усмехается:
– Какое там дорога? За три целковых такую подам, – в Москве двадцать пять заплатить надо. А только и три рубля ноне всякому тяжко. «Не по делам – быть, – милый»!
Зато все первоклассные парижские рестораторы объявили, что с этой зимы они будут угощать почтенную интернациональную публику:
– Знаменитыми русскими стерлядями и знаменитыми русскими судаками!
В Cafe de Paris повалит пар от янтарной ухи, в Armenonville’е понесут на блюдах аршинных стерлядей, облитых красным томатовым соусом.
Строятся, говорят, специальные вагоны бассейны, чтоб возить наших стерлядей в Париж живыми.
И газеты будут радоваться и ликовать и славословить:
– Новый предмет отпускной торговли! Расчётный баланс будет ещё лучше!
Странная это радость!
Это всё равно, что человек сегодня продал бы с себя на толкучке сюртук, завтра жилет, послезавтра самые панталоны, – да ещё радовался бы:
– Ах, какую я оживлённую торговлю веду!
Печалиться, казалось бы, скорее следовало, что нам даже трёхрублёвая стерлядь самим не по карману!
– Ну, – говорит опечальный пассажир, – дай хоть икры свежей, что ли!
Повар снова мнётся:
– Икрой тоже похвалиться не могу! Настоящей икры нету. Платим дорого – два, два с полтиной фунт – сами. Но настоящей икры нету. Настоящую икру немец с французом да англичанин едят! Вся икра из Астрахани на Вену идёт!
Зато в Париже нет теперь ресторана, где бы не было отличной свежей «русской икры», и нет мало-мальски сносного парижанина, который не лакомился бы ею перед завтраком.
Тоже в расчётном балансе статья!
Да что стерляди, что икра! Предмет всё-таки хоть и не большой, но роскоши.
– Яиц всмятку дайте! – тоскливо приказывает пассажир.
Яйца тухлые.
– Теперь, извините-с, – говорит официант, – от Ярославля до Астрахани нигде хороших яиц не найдёте! Яйца идут за границу. Прасолы весь хороший товар для заграничных покупателей скупают. А на месте остаётся брак.
– Что ты, братец, врёшь? Как так, кроме тухлых, яиц нет?
Вы на пристани подходите к бабе:
– Хороший товар?
– Где уж хорошу-то быть? – простодушно отвечает баба. – Хорошо-то яичко нынче немец ест. К нему возят. Так товаром, который залежался, торгуем!
И ест вся Волга «брак всмятку».
Если вы будете в Париже, рекомендуется вам зайти в «Русскую торговую палату».
Она помещается на rue de la Paix, где все шикарные портнихи, где шныряют все самые шикарные кокотки.
Это приятно.
В палате заседает премилый народ, который может рассказать вам все парижские новости: кто вчера ужинал у Максима, с кем такая-то живёт и почему такой-то такую-то бросил.
«Русская торговая палата» получает казённую субсидию и выпускает отчёты о «деятельности»:
«Такой-то член палаты получил почётного легиона. Тому-то дан с бантом, а тому на шею».
В торговом отделе отчёта из года в год восхваляется всё одна и та же заслуга палаты перед отечеством:
«Палата занялась яичным вопросом. Благодаря деятельности палаты, развился отпуск яиц из России».
И палата с гордостью добавляет в конце статьи:
«Новый предмет экспорта отлично отразился на итогах нашего расчётного баланса».
Каждый год, когда публикуются цифры расчётного баланса, этот день бывает днём радости и ликования:
– Цифра вывоза – показатель процветания страны. Мы всё вывозим и вывозим!
Забывается при этом, что вывозится не избыток, а последнее. Мы молимся этому божеству, которое называется «расчётным балансом».
Каких-каких жертв мы не приносим! Питаемся тухлыми яйцами, чтоб свежие продать за границу, отказываемся от лакомого куска, чтоб полакомились иностранцы, едим хлеб с мякиной, чтоб хороший хлеб весь продать.
Приносим жертвы и ещё радуемся.
Что уж совсем забавно!
Мне кажется, что день, когда опубликовываются цифры расчётного баланса, справедливее должен был бы быть днём всеобщей печали.
Плакать в такой день приличнее, чем предаваться веселью.
И чем громче, чем крупнее цифра нашего вывоза, тем глубже, сильнее и искреннее должна быть общая печаль.
Это будет логичнее.
Ведь это значит:
– Другие будут есть, а не мы!
После Нижнего (Трагедия)
Действующие лица:
Аркадий Счастливцев, актёр и пеший путешественник.
Тит Титыч Брусков, московский 1-й гильдии купец, мануфактур-советник и тоже пеший путешественник.
Погорелая баба.
Действие происходит по совершённом окончании ярмарки в первых числах сентября.
Сцена представляет полотно Нижегородской железной дороги. С одной стороны выгоревший в прошлом году лес, с другой – выгоревшая в этом году деревня. Посредине дорога, называемая «Владимиркой». Вообще пейзаж неутешительный. Аркадий Счастливцев и Тит Титыч Брусков, с котомочками за плечами, идут по шпалам друг другу навстречу, сталкиваются и чуть не стукаются лбами.
Брусков. Аркашка?!
Аркадий (радостно). Как есть весь тут, Тит Титыч!
Брусков. Откуда и куда?
Аркадий. Из Москвы в Нижний. На сезон. А вы-с?
Брусков (со вздохом). А я из Нижнего в Москву!
Аркадий (с удивлением). Вы пешком?
Брусков (гневно). В спальном вагоне международного общества, в отдельном купе! Не видишь, что спрашиваешь?!
Аркадий. Нет-с… я так-с… Для моциона, мол, пешком идёте? Для здоровья то есть? Или по обещанию?
Брусков (мрачно). От протестов!.. Сядем, Аркадий!
Аркадий. Где же-с?
Брусков. Обгорелых пней-то мало? Чего-чего… (Садятся.) На что, брат, поедешь? Когда в кармане, вместо денежных знаков, – документ. А на том документе написано: «Ходил я, нотариус, но дома его не нашёл»… Вот и весь мой вид! А как я в своё время жил!
Аркадий. Хорошо-с?
Брусков (воодушевляясь). Как я кутил! Как я кутил! Дым по ярмарке коромыслом шёл! Арфисток в шампанском купал, – по сто рублей платил, чтоб лезла. Стрюцких заставлял живым стерлядям головы откусывать. Официантам морды французской горчицей, первый сорт, мазал. С Откоса куплетистов турманом пускал и за разорванные фраки наличными платил! (С вдохновением.) Сижу я раз у Барбатенки. Помнишь? Только было в градусы вошёл, в зеркало бутылкой Ледеру нацелился, а Николай Густавович, – полицеймейстер в Нижнем был, – тут как тут. Положил это он мне руку на плечо. «Ты, – говорит, – у меня, – говорит, – давно на примете, – говорит». (Утирая слезу.) Вспомнить лестно! А ныне? Лишён! Всего лишён! С товаром и без денег! По шпалам иду! Каково это: с купеческой-то душой да по шпалам!
Аркадий. Нынче, действительно, Тит Титыч, такого оживления на ярмарке нет!
Брусков (махая рукой). Какая ярмарка! Канитель!
Аркадий. Нынче и арфистки уж нет! Воспрещена!
Брусков. И хорошо, что воспрещена! Для неё же лучше! Всё одно, по таким делам с голода бы сдохла! И в шампанском бы нынче не выкупали! Так бы и ходила ярмарку не мытая.
Аркадий. Нынче, Тит Титыч, везде нравственность вводят. Нынче о нравственности большое попечение имеют!
Брусков (сердясь). Нравственность! Нравственность! А ежели по векселям не платить, – это нравственно? Нет, ты мне по векселю в срок заплати! Вот это я понимаю – нравственность! Скоро вот совсем денежных знаков ни у кого не будет, – все поневоле станут нравственны. Нравственность!.. (После паузы.) Ты вот что, Аркадий… Я хотел тебе сказать… Помнится мне, мы с тобой в последний раз на ярмарке у Наумова в гостинице встретились…
Аркадий. У Наумова, как же, в двухсветной!
Брусков (басом). Ты у меня тогда сто рублей занял. До завтра, на честное слово!
Аркадий (беспечно). Всё может быть-с!
Брусков (глядя в сторону и тихо). Так не можешь ли хоть ты… в счёт долга… немного… по пятаку за рубль…
Аркадий (весело смеясь). Нашли, Тит Титыч, у кого спрашивать! Какие же у актёра могут быть деньги? У актёра теперь марки, а не деньги!
Брусков. И имущества у тебя никакого нет?
Аркадий. Какое же у меня может быть имущество? Узелок с фарсами. С французского, с немецкого, – вообще русские пьесы. Так они гроша медного не стоят.
Брусков (со вздохом). Так! Ни денег ни имущества! (Еще раз вздыхая.) Современно и в порядке вещей!
Аркадий. А у вас, Тит Титыч, в узелочке что?
Брусков (хлопая по узелку рукою). Векселя. Протестованные!
Аркадий (беспечно). И охота вам такую дрянь с собой носить!
Брусков. Всё-таки иногда от скуки хоть векселя почитаешь! Имена-то какие под ними! Имена-то!
Аркадий. Не платят?
Брусков (мрачно). Кто нынче платит!
Аркадий. Завели нынче, Тит Титыч, пренеприятную манеру не платить денег! Всё больше громкими словами отделываются! Громких слов сколько хочешь, а денег ни сантима. Вот хоть бы наше дело взять! В старину было куда проще. Актёр ты, – и говорят про тебя: «актёрствует», купец – «купечествует», военный – «воюет». А теперь все «государственным служением» занимаются. Я вот в фарсе вторым комиком служу, по сцене, – извините меня, – без пьедесталов при всей публике хожу. А про меня на съездах, в комиссиях говорят: «государственным служением занимается!» Артист! Купец фабрику имеет, – «двигает промышленность, государственное служение!» Да что, Тит Титыч, купец! Газетчик, рецензент даже! На что последний человек! И про того теперь говорят: «Публицист! Государственное служение!» Хотя правов-то им, Тит Титыч, не дают! Нет, шалишь, брат, мамонишь, на грех наводишь! Нам дают, а им нет! Потому мы, актёры, тихие, а они в газетах лаются! И везде эти самые громкие слова. «Вы артист! Ваше дело – государственное служение!» А только денег при этом всё равно не платят. А я, Тит Титыч, так понимаю. Ежели я тоже государственным служением занимаюсь, так и пусть мне каждое 20-е число из казны жалованье платят! А громкими словами сыт не будешь!
Брусков (со вздохом). Насчёт громких слов ты правильно. Много нынче громких слов развелось. И у нас тоже. «Всеобщий кризис» или ещё «временно затруднительные обстоятельства», опять-таки: «неизбежные всеобщие жертвы». (Оживляясь.) Дозвольте! Жертву я очень даже хорошо понимаю! И завсегда жертву жертвовать готов. Такое дело купеческое. На приют там, либо на малолетних жуликов, либо на девиц, которые заблудящие. Пущай господа балуются! Я со своей стороны жертву от барыша завсегда принести готов и медаль получить тоже. Но помилте! Ежели миткаль – 4 с половиной копейки аршин! Это уж не жертва, а разорение!
Аркадий (с рассуждением). Не поймёшь, отчего это так плохо нынче у всех дела идут! Взять наше дело тоже! Ну, как тут театру существовать можно, когда все люди рецензентами поделались!
Брусков. Как все люди рецензентами?
Аркадий. Ей Богу-с! Приезжаем мы этим летом в город один с поездкой. Ждём публики. Приходит городской голова, – бесплатный билет пожалуйте: «Я рецензент, в местной газете пишу». Члены городской управы – рецензенты. Служащие контрольной палаты – сплошь рецензенты. «И должность, – говорят, – наша такая, контрольная, к рецензированью располагает!» И все по бесплатным билетам! Да что! Прокурор приходит: «Я в столичные газеты про вас рецензии посылаю!» А? Прокурор! Ему бы этих рецензентов сажать, а он сам занимается! Познакомился, наконец, с акцизным с одним. Один не рецензент в городе оказался. «Что бы, – говорю, – вам в театр сходить!» – «Вот ещё, – говорит, – я лучше в винт по маленькой сяду. Тут выиграть можно, а в театре что выиграешь? Заплатил за место, – пиши пропало. А что играли, я завтра в газетах прочту. Нынче столько рецензий пишут!» И точно! Взглянешь в газеты, – одни рецензии. Только про театр нынче и пишут! По-моему, даже непатриочно. Словно у нас, кроме театра, ничего в отечестве и достопримечательного нет! Ну, хорошо, однако! У нас потому дела не идут, что публики платной нету, все сплошь – один рецензент! А у вас?
Брусков (мрачно). У нас из-за мужика остановка. Мужик разбаловался, все привычки потерял! Старинные, дедовские, почтенные! Уж не говорю про наш, про мануфактурный товар! Не то, чтоб жене к именинам, как по закону следует, ситцу там или бумазеи на юбку купить, – рыбы сушёной и той по постам не ест!
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, это даже уж и грех!
Брусков. Известно, не во спасенье! Судак сушёный такой, что дай лавочному мальчишке, есть не станет, взглянуть мерзко, – и того не покупает! «Дорого-ста нам-ста, мы-ста о посте и без рыбки». Избаловался, ест что хочет, – и пользуется: такую дрянь жрать зачал…
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, тут не иначе как тлетворные учения виноваты. Мужик, я так думаю, потому сушёную рыбу есть перестал, что, изволите видеть, за последнее время – вегетарианство…
Брусков. Да уж там что бы ни было, а только в эту ярмарку даже рыбой не расторговались. Никогда не было. Завсегда страна солёненькое любила. А ты, промежду прочего, этот разговор брось. Потому, по теперешним делам, о съестном говорить, – только слюна бьёт. Говори о чём-нибудь противном, – всё не так есть хочется. Поговорим, например, о лягушках. Ежели лягушку, к примеру, скатать, разрезать, – вот, небось, слякоть! Тьфу!
Аркадий (мечтательно). Лягушку, конечно, если разрезать, так слякоть, а только поесть всё-таки бы не мешало!
Брусков (входя в азарт). Хорошо бы теперь, Аркадий, соляночку из стерлядей…
Аркадий (потирая руки и визгливо). А к ней расстегайчики. И чтоб расстегайчики были с сёмушкой!
Брусков (сплёвывая). Можно и с сёмушкой. А за сим поросёночек, как ему по-поросячьему чину быть полагается – с кашкою. А в кашку мелко порубить яичек, да печёночки в неё, печёночки, да перемешать хорошенько! А сверху мозгов из кости кружочками!
Аркадий (чуть не плача). Тит Титыч! Перестаньте Христа ради! Слюна задушит!
Брусков (с решимостью, вставая). Идём!
Аркадий. Куда-с?
Брусков. Куда влечёт нас жалкий жребий наш. (Подходят к уцелевшей избе.)
Брусков (нараспев жалобно). Подайте, православные, странникам, актёру и купцу, мануфактур-советнику…
Погорелая баба (выглядывая из окна). Проходите, проходите, милые! Проходите, что ли-ча!
Аркадий. Тётенька! Подайте! Они вам на это вексель выдадут!
Погорелая баба. Бог подаст на вексель, милые, Бог! (Захлопывает окно.)
Брусков (мрачно). Слышал?
Аркадий (убито). Слышал.
Брусков. И никогда при мне вперёд этого слова не произноси. «Вексель»! А ежели когда захочешь произнести, так лучше сам пойди и удавись. Понял? Озверею и убью!
Занавес.
