Текст книги "Судьба дворцового гренадера "

Автор книги: Владислав Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

16

Он шел в сумерках по деревенской улице, нес в одной руке шляпу с письмами, а другой придерживал саблю, которую едва не забыл на стуле, шел, чувствуя такую усталость, что, казалось, едва дойдет до родной избы, и думал: «Если бы еще поторговаться, то, может, уступил бы сотню-другую. Но ведь и так довел до намеченной цены. Теперь бы при переписке купчей в палате чего не смазурил – всех и всё перечислил, вот за чем присмотреть… Ну и дреймадера! От трех рюмок ноги плохо идут. Или отсидел их? Ведь, поди, часов пять за столом перекорялись… Чует ли Анюта, что сбываются мои надежды?..»

Все шесть мужиков сидели за ужином, с краю стола примостились бабушка и две снохи Ивана Ларионыча. Катерина и молодуха подавали. В честь гостя жгли сальную свечу в фонаре. Когда вошел, все, как по команде, положили ложки и повернулись к нему.

– Будто что сладились, – ответил унтер на немой вопрос.

– И с наделом? – спросил отец.

– Двенадцать ревизских душ, со двором, домом и скотиной, одиннадцать десятин земли – все в купчую вписано…

– Сколько ж взял?

– Просил четыре тысячи пятьсот ассигнацией, я давал три тысячи пятьсот, сошлись на четырех тысячах.

– Ох ты! – громко выдохнул Иван Ларионыч.

– Когда ж в Тулу? – подал голос Михайло. – Может, отвезть?

– Послезавтра сам меня везет. Сказал к утру готовиться.

– Ну, дай тебе бог, Санюшка, – сказал отец. – Хоть помрем с бабкой вольными.

– Живи, батюшка, до ста годов, – ответил унтер. – Ведь и дале, пока служу, сколько-нибудь помогать буду.

– Вольными станем, сами справимся, – уверенно сказал Михайло. – Еще тебе с хозяйкой, бог даст, гостинцев навезем.

– Не хошь ли, сынок, кашки? – спросила Анна Тихоновна.

– Спасибо, матушка, все за столом сидели, а устал, будто цепами меня на току молотили. Снять бы мундир да умыться.

– Сейчас тя умоем да уложим, кормилец наш…

Господин Вахрушов сделал, как сказал: на рассвете подкатил к избе Ларионовых на тройке буланых, запряженных в бричку с откидным верхом. Барин полулежал на подушках в теплой шинели, а на козлах рядом сидели кучер с молодым лакеем в одинаковых добротных рыжих кафтанах. Сытые лошади лоснились, на сбруе блестел медный набор. Сразу видно, что едет состоятельный помещик, у которого дворовые ходят по струнке. Даже хвосты у лошадей на случай дождя подвязаны как-то особенно аккуратно.

Чтобы не мозолить глаза барину, проводить вышли только отец с матушкой, еще раз перекрестившей унтера, приговаривая:

– Помоги тебе матерь-владычица…

Ночью небольшим дождем прибило пыль на Богородицком большаке, по которому резво взяли кони. Подоткнутые седокам под бока сафьяновые, набитые волосом подушки покоили их на ухабах наравне со стараниями кучера, который, видать, хорошо знал дорогу, потому что нет-нет да и сдерживал тройку. Если же где все-таки встряхивало бричку, то дремавший поручик, откашлявшись, окликал:

– Ну, ты, ракалион! Гляди, куда правишь!

На что кучер с лакеем разом втягивали головы в плечи, и унтер заключил, что барин не всегда ограничивается словами.

Да, у него не то что у Пашковых. С козел вовсе не слышно разговора или всероссийского кучерского мурлыканья.

Через пять часов езды пристали у суетливого мужика Терешки, который, чмокнув поручикову руку, бросился греть его походный самовар. Два часа сидели, беседуя, пока кормили лошадей. Увидевши в окошко, что кучер и лакей на крыльце едят хлеб с огурцами, Иванов отдал им матушкины подорожники, раз поручик настойчиво потчевал его своими закусками. На это барин неодобрительно покрутил головой, но продолжал расспросы про большие выходы и поднесение алмаза «Шах», о котором читал в газете. Унтер осведомился, почему едут не через Юдино – там, говорят, до Тулы ближе. И узнал, что поручик любит оживленные тракты. Даже когда ездит почтовыми, то лучше подождет на станции в беседе с проезжими. Да еще, как подобает коронному чину, не терпит староверов вроде Лукича.

В дальнейшей дороге Вахрушов для удобства разговора приказал подвязать колокольчик и расспрашивал о семействе унтера, за сколько снимает квартиру, какое взял за женой приданое, чем заработал деньги. Должно быть, не верил, что отдает все накопленное за двадцать лет, потому что сам бы так не сделал.

В Тулу въехали уже при луне и пристали в «Венской гостинице», где заняли смежные комнатки с передней, в которой на скамейке устроился лакей поручика.

Наутро, нафабрившись, надевши полную парадную форму и завернув письма в платок, Иванов отправился в губернаторский дом. На улице невиданный в Туле мундир и медвежья шапка заставляли встречных пялить глаза и купцов выскакивать из лавок. Часовой у будки перед подъездом лихо взял на караул, а швейцар в прихожей почтительно осведомился, что угодно его высокоблагородию. Его превосходительство нонче не принимают, как поехали по городу, а у ее превосходительства прием с двух часов.

– Привез из Петербурга пакеты. Передать наказано самому генералу, – решительно сказал Иванов.

– Они нонче богадельню ревизуют, – доверительно доложил швейцар. – Не угодно ли обождать, где у нас чиновники дежурят. – Он распахнул дверь в комнатку со столом и диваном.

«Все моя форма делает», – подумал Иванов. Он вынул из платка письма, снял шапку, пригладил перед зеркалом волосы, снявши перчатку, подправил усы и баки. Здесь надо представиться по уставу – с шашкой на левой руке, а правой подать письма.

Перед окошком – подъезд и будка. По виду окаменевшего вдруг часового унтер понял, что показалась губернаторская коляска. Через минуту она подкатила, и молодой чиновник, проворно выскочив, подхватил под локоть не спеша вылезавшего генерала в шинели и шляпе с плюмажем. Иванов поспешил выйти в прихожую и замер у лестницы, ведшей во второй этаж.

Пашков был прав – генерал Зуров донельзя походил на вареного рака: лицо очень красное, а усы, брови и глаза очень черные. Сунув шляпу чиновнику и сбросив шинель на руки швейцару, он молодцевато передернул плечами, отчего все висюльки на эполетах затряслись и заблестели, выкатив грудь, оправил Владимирский крест на шее и тут увидел Иванова.

– Ба-ба-ба! Дворцовый гренадер к нам пожаловал! – воскликнул он. – Здорово, кульмский товарищ!

– Здравия желаю, ваше превосходительство! – отчеканил Иванов. – Унтер-офицер роты дворцовых гренадер, армии прапорщик Иванов с покорнейшей просьбой к вашему превосходительству.

– Но я, друг любезный, нынче не принимаю. Приходи завтра об сие время, выслушаю старого гвардейца.

Генерал снова молодцевато тряхнул плечами и, заложивши руки за спину, пошел было к лестнице.

– Имею письма к вашему превосходительству из Петербурга, – уже в спину сказал ему унтер.

– От кого же? – остановился генерал. – Ивицкий! Прими!

Мигом подскочивший чиновник взял от Иванова всю пачку и начал читать подписи. Генерал слушал, стоя вполоборота. После чина и должности Жандра Зуров сказал, не меняя позы:

– Хотя слышал, но не имею чести знакомства.

На имя Жуковского повернулся уже почти лицом к Иванову:

– Почтеннейший Василий Андреевич!..

Услышав о Лужине, испустил хохоток, похожий на ржание:

– Ах, Иван Дмитриевич, старший шафер наш с Катериной Александровной! А теперь сам супруг прелестной графини Васильчиковой!

На письмо Пашкова воскликнул:

– Батюшки! Мой эскадронный! Слава богу, в свет вернулся!

А при звании и чине князя Белосельского только развел руками, после чего взял в руки всю пачку и отнесся к Иванову:

– Ну, друг любезный, с такими козырями до завтра ждать тебе не придется. Проследуй в приемную да поскучай там, пока я к жене зайду ей адресованное передать, подпишу кое-что неотложное и все сие прочту со вниманием. Проводи, Ивицкий, прапорщика в приемную да подай «Инвалида» для развлечения.

И вот Иванов сидел один в длинной комнате с портретами в рост Екатерины II и Александра Павловича и старался припомнить, видел ли Зурова, когда флигель-адъютантом дежурил в Зимнем. Нет, такого рака, наверное, запомнил бы. Должно, как Лужин, дежурил раз в месяц, вот и не встретились…

Верно, любопытство пересилило неотложные бумаги, и генерал сразу взялся за письма, потому что через четверть часа давешний чиновник снова появился в приемной.

– Его превосходительство просят вас в кабинет, – и сам распахнул двери.

Здесь висел поясной портрет царствующего государя вроде тех, что писал Поляков. За столом сидел генерал Зуров.

– Садись, братец мой! Садись, садись, раз я тебе велю. Ведь нам с тобой поговорить надо.

– Покорно благодарю, ваше превосходительство. – Иванов присел на край стула у двери.

– Так ты уже сторговал нужных тебе крепостных у сего… – генерал ткнул пальцем в письмо, – как его? Ватрушкин, что ли?

– Так точно, ваше превосходительство, с ним сюда приехали. Дело за составлением купчей в палате гражданского суда.

– И деньги все с тобой?

– Так точно-с.

– Тогда я тотчас пишу записку председателю, и ты сам ее отнесешь. Или с курьером послать?

– Вам виднее, ваше превосходительство, как лучше-с.

– А вот мы супругу мою спросим, – сказал Зуров. – Она только что письмо Ивана Дмитриевича прочла и тебя спросить что-то желает. – Генерал привстал и откинул портьеру от двери, бывшей почти за его креслом: – Екатерина Александровна! Пожалуй сюда.

В кабинет вошла дама в нарядном фиолетовом платье. Пашков сказал правду – не молодая, она все же была красива. Рослая, стройная, с нежным румянцем правильного лица.

– Здравствуйте, прапорщик, – сказала генеральша приветливо поспешно вставшему Иванову. – Иван Дмитриевич пишет, что вы давние сослуживцы, знаете его с юности.

– Так точно, ваше превосходительство. Они в Конную гвардию юнкером поступали, когда я там унтер-офицером служил. И всегда ко мне заботливы были, дай им бог здоровья.

– А не видели вы его супругу? Хороша ли собой?

– Слыхал только, ваше превосходительство, что женились, а саму барыню не видывал.

– Мне говорили, что флигель-адъютантская комната теперь на новом месте, – сказал генерал.

– При самом Министерском коридоре, рядом с новым Фельдмаршальским залом, ваше превосходительство.

– Il faudra faire tout ce que il desire, Jean. Il gardera toujours le cachet de sa basse naissance, mais si brave et respectueux! C'est pour cette raison qu'il a de tels protecteurs [9]9
  Надо сделать все, о чем просит, Жан. Он, конечно, всегда будет носить печать своего происхождения, но такой бравый и почтительный! Не случайно же за него такие люди хлопочут (фр.).


[Закрыть]. У вас есть семейство, прапорщик?

– Так точно, ваше превосходительство, жена и дочка пяти лет.

– А жена из какого сословия?

– Мещанка, белошвейной мастерицей была у госпожи Шток.

– На Пантелеймоновской? Очень хорошая мастерская. Помнишь, Elpidi, мы ездили ей заказывать.

– Как же, ма шер, еще потом, пешком прогуливаясь, его высочество встретили, он нас поздравил и какой-то каламбур сказал.

– Поздравил-то он тебя! – поправила с улыбкой генеральша. – И в ответ на мою шутку о твоих усах очень мило срифмовал Catharine и badine [10]10
  Катерина и шутливая (фр.).


[Закрыть]. Так ты сейчас же напиши, чтобы не задерживали прапорщика. Может, и мне добавить от себя председателю? От двух просьб дело быстрее пойдет?..

Иванов вопросительно взглянул на генерала. Тот, радостно выпучив рачьи глаза, любовался своей супругой.

– Явите такую милость, ваше превосходительство, – поклонился унтер генеральше.

– А письмо Жуковского, мой анж, мне отдай для альбома. Тем более, что закончено любезностями по моему адресу. Я его той стороной вклею, где мне комплименты и подпись поэта.

Она кивнула Иванову и вышла, оставив в комнате запах ландышей. Генерал уселся поудобнее и водрузил на нос очки.

– Да садись, садись, братец, а я писать стану.

Иванов сел, а губернатор попробовал ногтем кончик пера, посмотрел его на свет, вздохнул и застрочил.

– Поручик-то Вахрушов, ваше превосходительство, – решился подать голос унтер.

– А? Да, да, я его чуть не переделал…

Генерал подписался и позвонил в колокольчик. В дверях вырос дежурный чиновник.

– Подайте огня, сургуч растопить, – приказал генерал и присыпал письмо песком.

Чиновник внес горящую свечу.

– Запечатайте, – приказал Зуров, подавая снятый с пальца перстень. – Теперь отнесите свечу Екатерине Александровне, она тоже письмо пишет. Вот, получи, братец. Ты сейчас же иди в палату и никому писем не отдавай, кроме самого председателя. Я ему перечислил, какие лица за тебя просят. Ежели что будет оттягиваться, то послезавтра явись утром ко мне. Я их расшевелю! – Брови генерала грозно нахмурились и глаза пуще выкатились.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!

– Но если там надо, кроме пошлины, что-нибудь писцам сунуть за спешную работу, ты уж не скупись, дай «барашка в бумажке». У них жалованье сам знаешь… Ты сколько получаешь?.. Да что ты! Истинно по-царски! А вот и письмо от генеральши…

Тот же молодой чиновник подал Иванову маленький конверт, запечатанный золотистым сургучом.

Палата оказалась в квартале от губернаторского дома. И здесь форма Иванова произвела переполох. Когда вошел в первую комнату и сказал, что прислан губернатором к председателю, то один из чиновников убежал с докладом, а другой юркнул в соседнюю комнату, и тотчас из ее дверей стали показываться головы, которые явно нехотя уступали место следующим. И все таращились на медвежью шапку с золотой кистью, галуны мундира и лампасы.

Через считанные минуты первый чиновник появился и сказал, что его высокородие просит его благородие к себе. Пройдя через зал присутствия, где стол был застлан зеленым сукном в чернильных пятнах и стояло золоченое трехгранное зерцало, унтер вошел в небольшую комнату, где под портретом государя восседал седой чиновник в свежем вицмундирном фраке, но с подозрительно красным носом, в цвет эмали Анненского креста, висевшего на шее.

Остановясь близ порога, Иванов отрапортовал:

– Прапорщик Иванов из роты дворцовых гренадер государя императора в Санкт-Петербурге честь имеет явиться вашему превосходительству. Дозвольте вручить письма от господина генерал-майора Зурова, а также от ихней супруги.

– Прошу садиться, господин офицер, – благосклонно сказал председатель, которому титулование превосходительством явно пришлось по нутру.

Взяв письма, он прочел сначала заключенное в маленьком конверте, причем в комнате, где пахло сургучом и плесенью, сразу повеяло ландышем. Приятно осклабясь и покрутив красным носом, председатель взялся за губернаторское.

– Так каково же дело ваше? – спросил он, прочтя и это.

– Имея ограниченный сроками отпуск, прошу ваше превосходительство не задержать совершение купчей записи на крепостных, приобретаемых мною от помещика Вахрушова.

– Вахрушов? – переспросил председатель. – Он, кажись, в сем году совершал у нас уже купчую?.. Где же он пребывает?

– В гостинице ожидает решения вашего превосходительства.

– А необходимые для сделки бумаги и денежные средства?

– Все в указанный час будет представлено.

– Какова же сумма, вами платимая, дозвольте спросить?

– Тысяча рублей серебром за двенадцать душ различного возраста, одиннадцать десятин земли и один крестьянский двор.

– Так, так, – глубокомысленно покивал головой председатель. – Раз просят такие лица, а, как явствует из письма, к ним обратились еще более высокие особы, мы вас не задержим. – Он, не сходя с места, трижды стукнул линейкой о ближнюю стенку взамен колокольчика, которого в соседней комнате, верно, не было бы слышно.

Через несколько минут вошел столь же пожилой чиновник, но с орденом Станислава на шее и в потертом вицмундире.

– Вот-с, Олимпий Антипыч, познакомьтесь с господином офицером из дворцовой роты самого государя императора, – начал председатель, и новые знакомые обменялись поклонами, – которому угодно приобресть несколько душ от уже известного нам помещика Вахрушова. Сами Ельпидифор Антиохович, а также их очаровательная супруга обратились ко мне с просьбой не задержать заключение купчей, а за сими лицами стоят просьбы весьма высоких особ из столицы. Все необходимые бумаги находятся налицо, так же как и средства на покупку и оплату надлежащих сборов. Не так ли, господин офицер?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Однако, ввиду того, что продавец может прибыть в присутствие только через некое время, я полагал бы назначить сие дело на завтрашнее утро, с тем, чтобы ежели не встретится препятствий в отношении законом предусмотренных условий, то и закончить его завтра же. Согласны ли вы, Олимпий Антипыч?

– Совершенно-с, Андрей Петрович. Хотя наши чиновники заняты срочными делами, но раз такие особы просят, разумеется, все отложим. Пожалуйте со мной, господин офицер, я задам несколько вопросов, дабы завтра не задержать заключение купчей.

Откланявшись председателю, Иванов прошел через две комнаты, занятые склоненными над столами чиновниками, и оказался уже в третьем в этот день кабинете с двумя шкафами по боковым стенам, набитыми пыльными делами, огражденными от посетителя вместо стекол частыми проволочными сетками. В глубине между ними был втиснут стол Олимпия Антипыча, за которым на стене, однако, висел царский портрет, правда, уже не живописный, а литографский, но зато в короне и мантии.

Усадив посетителя, Олимпий Антипыч расспросил и записал что следовало, назначил Иванову и Вахрушову явиться сюда к девяти часам утра и напомнил, что, кроме суммы, потребной для покупки, которая будет при надлежащих свидетелях вручена продавцу, надлежит также уплатить пошлину и другие казенные сборы.

– Сколько же, ваше высокородие, на то надобно принести?

– Сумма ваша четыре тысячи ассигнациями, – наморщил лоб Олимпий Антипыч, взявши в руку карандаш. – Пошлины с нее сто пятьдесят семь рублей, сбору с акта – десять рублей, на припечатание – одиннадцать рублей сорок копеек с полушкою и за гербовую бумагу – восемь рублей; следовательно, казне с вас получить сто восемьдесят шесть рублей сорок с половиной копеек.

– Что ж, раз столько надо по закону… – сказал Иванов.

– Кроме того, должен упредить, – продолжал Олимпий Антипыч, – что ежели вы желаете все сделать быстро-с, как приказывает генерал Зуров, то вам надлежит еще прихватить некую сумму для оплаты свидетелей. Вам сие непонятно-с? А суть дела в том, что при совершении купчей, кроме продавца и покупателя, должны присутствовать четыре лица, известные палате как дееспособные, значит, совершеннолетние, не бывшие под судом и владеющие недвижимым имуществом, что служит порукою их полезности обществу. У вас есть здесь знакомые?

– Никак нет, я в Туле впервой.

– Вот видите-с. Отсутствие свидетелей и может задержать совершение купчей, несмотря на приказание его превосходительства. Закон сильнее нас. Закон для всех писан государем…

– Так что же надобно сделать? – спросил Иванов.

– Вы препоручите сию миссию мне, я передам ее одному чиновнику, тульскому старожилу, а он уж устроит так, чтобы завтра к трем часам пополудни, когда будут приготовлены все акты, тут же присутствовали и необходимые лица – местные жители, имеющие чины государственной службы и недвижимость. Но, понятно, их придется поблагодарить за таковое участие, без коего купчая не может быть подписана и вам выдана.

– Сколько же? – спросил Иванов.

– Рублей по тридцать ассигнациями каждому, я полагаю.

– Помилуйте, за одну подпись по тридцать рублей! Ведь это составит для меня новый расход в сто двадцать рублей!

– Зато завтра же будете держать в руках купчую крепость по всей форме. При расходе в четыре тысячи за такую быстроту канцелярских трудов, поверьте, сия добавка совсем невелика.

– Но господин губернатор мне приказали в случае любой задержки сразу же ему рапортовать, – сказал Иванов, беря в руки шапку, будто хочет покинуть кабинет Олимпия Антипыча.

– Ну что же-с, рапортуйте, а мы отпишем его превосходительству, что не представили необходимых по закону свидетелей за отсутствием знакомства в городе, а посему купчая совершена быть не может, – развел руками чиновник. – И пойдет вполне законная, заметьте, проволочка не одной недели. А отпуск ваш тем временем… Верьте, что предлагаю вам самолучший способ сделать, как в сказках бывает, «по щучьему веленью» в один день, и то, конечно, только из расположения к вам начальника губернии… Знаете ли, какую кропотливую работу составляет написание купчей крепости даже для опытного чиновника? Ее пишут сообразно представленных продавцом прав на владение, последних ревизских сказок, квитанций об уплате податей и немалого числа других документов. Я ничего не прошу у вас собственно для чиновников, которые станут над сим трудиться, в надежде, что свидетели, кои упомянутся в конце купчей, с ними доброхотно поделятся… Как же решаете?

– Пусть будет по-вашему, – сказал Иванов. – Завтра с Вахрушовым будем сюда утром, сто двадцать рублей я вам вручу, а кому их определите – дело ваше.

– И поверьте, что все столь быстро устроится только по воле господина губернатора, за коим, я слышал, видятся еще более высокие лица… Честь имею, господин офицер.

Вахрушов ждал унтера в гостинице, сидя за накрытым столом, украшенным дорожным графинчиком настойки.

– Вышло ли что? – спросил он, проворно выходя в переднюю.

– Губернатор приказал, и в палате обещаются завтра все сделать, – отвечал Иванов и пошел разоблачаться.

Когда за обедом поручик услышал о сказанном генералом Зуровым и обоими чиновниками, то воодушевился чрезвычайно.

– Если так сбудется, то вы, право, счастливец. Разве не чудо из рекрутов офицером во дворце преобразиться и сильных покровителей в Петербурге получить?.. А насчет ста двадцати рублей, то ежели Олимпий премудрый ими ограничится, то считайте также чудом, ибо, видно, канцелярских нравов не знаете… Еще рюмочку? Ваше здоровье! А скажите, батюшка, все ж таки, как вы деньги носите? Ну, вот сейчас, при себе, в дороге то есть?

– По самому простецкому, в набрюшном чересе, – ответил Иванов, не ожидавший вопроса. И добавил: – Оттого и сплю вполглаза, всегда готовый отпор дать, как уже однажды случилось…

– Так прошу вас тот черес мне завтра уступить, – умильно прижал руки к груди Вахрушов. – Сознаюсь, я несколько суеверен, и мне, полагаю, будет не лишним. Ведь старик, ради которого сюда приехал, вместо целого леса, мне нужного, только на малую вырубку записку дал. Значит, обратно с вашими деньгами и со своими поеду.

–А я как же с остальными? Ведь мне на них домой добираться, – возразил Иванов. – А карманов, сами знаете, в военной форме не положено, окромя нагрудного, в котором малые бумаги носят, да в фалдах, где кошелек да платок вместятся.

– Так ведь главную-то часть вы мне вытряхнете, – засмеялся поручик, – а я вам казанского сафьяну бумажничек и кошелек поднести счастьем почту в обмен на чересок счастливый.

– За то, что хотел с меня черес снять, один кирасир жизни лишился, – сказал унтер, которому стала неприятна такая настойчивость суеверного и несколько охмелевшего поручика.

– Как так?

Тут Иванов рассказал давнишнюю историю о попытке обокрасть его сонного и что затем произошло, вплоть до гошпитальной часовни с гробом Алевчука. Но от услышанного поручика только крепче забрало желание приобрести солдатский черес.

– Тем всепокорней прошу мне чересок уступить, раз и грабителю не дался. А я в новые кошелек и бумажник на развод достойное начало опущу.

– Дайте завтрашнее дело покончить, – встал из-за стола Иванов. Стоило ли рассказывать, что старый черес Михайло отвез отцу с деньгами? Авось до завтра забудет эту блажь.

– Да постойте, мигом чай подадут… Знаете ли, сколько я тут с купчей на Козловку прожил? – не унимался Вахрушов. – Месяц и три дня! Да все то время трясся от страху, что Иван Евплыч помрет и все дело к черту… И заемные письма его и доверенность, по которой тут некий чиновник за него действовал, – все разом в пустую бумагу обратится, ибо жди, что наследники какие-нибудь объявятся, и судись с ними… А чиновника того я весь месяц за свой счет поил, кормил и Олимпию премудрому пять сотен передал, чтобы производство ускорил, кроме, конечно, сборов, не вашим чета, и тех же ста двадцати рубликов на свидетелей, которыми счастливо отделаетесь… А ежели что, вы прямо к губернатору…

– И побегу, – заверил Иванов. – А вы в постель бы легли, Николай Елисеич, чтобы завтра в палате за всем присмотреть.

– Лягу, лягу… Вот только чайку. Чувствую, что лишнего перехватил. Но старик-то каков кряж! Тот, который лесок продавать думал. Поил его, поил, балыком, икрой кормил, а он только на вырубку и продал двести дерёв. Ну, я такие отберу, что балыки с икрой оправдаю… А потом еще с губернским архитектором выпить пришлось, которому заказ хочу дать…

На этом месте речи Вахрушова унтер вышел в свою комнату и через переборку долго слышал голос, обращенный уже к лакею.

– Ну, раздевай меня, ракалион! Прежде пуговки расстегни, пень деревенский. Знаю, что будешь сейчас из рюмок лакать, тарелки долизывать. Думаешь, что смазливая харя да Диомидкой окрестили, так и барыню прельстишь? А вот как сдам в солдаты, так забудешь, какая у тебя рожа. Там по зубам не по-моему…

– Что же вы, сударь, меня все пужаете, – отвечал плаксивым голосом лакей. – Вон его благородие из солдатов до чего дошли. Может, солдатская-то служба не хуже, как бесперечь подзатыльники примать. Разве я телепень какой? Уж как стараюсь…

– Вот чурбан! Только и знаешь, что «бесперечь» да «телепень», а не разумеешь, что судьба, как у господина Иванова, одна на сто тысяч солдат, а остальные с голоду, от скорбута да от начальственного кулака дохнут. То и с тобой ужо будет. Ну, гаси свечу, марш вон, утром все приберешь…

«Вот он, тихий да вежливый барин! – думал Иванов, поворачивая так и этак подушку. – И чего ругает бедного парня? Или не зря свою супругу помянул? Лакей-то, верно, лицом вышел…»

Назавтра все прошло как по маслу. Свидетелями расписались весьма потрепанные господа чином не выше губернского секретаря. При них Иванов отсчитал ассигнации господину Вахрушову и получил из рук Олимпия Антипыча купчую крепость, в обмен на которую вручил 187 рублей казенных податей и 120 рублей «на прочее».

В заключение сделки Олимпий Антипыч посоветовал запастись двумя заверенными копиями с сего документа. Иванов подумал, что и верно надо бы одну отцу оставить на случай, если отложатся хлопоты по освобождению, а другую отправить в Петербург почтою Анне Яковлевне. Когда же высказал желание заказать таковые, то они тотчас же были поданы совершенно готовыми на заверку и потребовалось по двадцать рублей за штуку. Ведь писаны были искусно и на гербовой бумаге.

Засунув все документы в услужливо поданный неким чиновником большой конверт, унтер вышел из палаты.

Шел и думал: сколько же заплатил сверх покупки? Выходило 367 рублей. Значит, осталось около шестисот. В Епифани, считай, при вводе во владение еще рублей сто слупят, да за выпуск на волю тоже надо платить что-нибудь в казну. Как об этом не спросил Павла Алексеевича?..

На этом месте размышлений его перегнал Вахрушов, задержавшийся в палате, и на ходу сказал:

– Вы, Александр Иванович, в гостинице обед заказывайте, а я забегу бутылочку шипучего куплю, покупку спрыснуть, да еще бумажник и кошелек в обмен на ваш черес счастливый.

«Эк ему приспичило!.. Отдам, ну его к ляду… Остатние деньги по карманам да в бумажнике носить можно, – подумал Иванов и продолжал вычисления: – Рублей тридцать отцу дать надо на угощение односельчан, раз от помещика семья откупилась. Да сотни полторы ему же при отъезде – вот еще сто восемьдесят рублей нету. Сколько же осталось? Меньше трехсот… А ежели до ввода во владение в Беловодск съездить, то и тут на прогоны сколько-то, а потом на свой кошт в Петербург…»

Придя в гостиницу, Иванов снял вицмундир и прилег на кровать. Ох, устал! А чего делал? Надо бы сегодня же губернатора благодарить, а вот как не хочется никуда идти, парадную форму напяливать. Да и прием у него уже, верно, окончен.

Кликнул лакея Диомидку, приказал заказать обед, какой вчера подавали, или еще лучше, по вкусу своего барина, а когда вышел, накинул крюк на дверь, стащил сапоги, укрылся шинелью и заснул так крепко, что поручик едва достучался.

Обеду Вахрушов придал торжественность, которой, должно, выучился на службе при больших начальниках. Выпив за здоровье Иванова и членов его семейства, пожелал унтеру высоких чинов и просил не оставить протекцией, ежели дела приведут в Петербург. Иванов тоже пожелал поручику здоровья с семейством и успеха в хозяйстве. Потом передал пустой черес с завязками и получил красные сафьяновые бумажник и кошелек. В первом лежала десятирублевая ассигнация, во втором – золотой пятирублевик.

«За пропотевшую тряпицу такие подарки отдает, – подумал унтер. – Но для меня тот черес верно счастливым вышел…»

И сегодня Вахрушов, выпив лишнее, вскоре пустился в откровенности. Сказал, что, помимо продажи Иванову крестьян и дела с соседним лесом, поспешно отправился в Тулу, чтобы стребовать долг от одного здешнего баринка, который только что получил наследство, о чем по почте известили доброхоты, тоже не безденежно старавшиеся. Тут следует сряду свое хватать, а то пустит наследство по ветру или в столицу укатит. И все с хорошим процентом взял… Вот почему черес счастливый особенно нужен… Опять же рад ехать обратно с воякой бесстрашным при сабле. Он-то хотя поручиком именуется, но по письменности службу проходил…

Когда Иванов ушел к себе, то услышал, как канцелярский поручик приказал Диомиду подать иглу с двойной белой ниткой, выйти и закрыть двери. Потом долго раздавался шелест бумаги, сопение и невнятное чертыхание. Должно быть, Вахрушов раскладывал ассигнации, зашивал их в черес и с непривычки колол пальцы. Наконец последовал приказ Диомиду войти, раздеть барина и убрать со стола, да не греметь. А кучеру рано утром подавать в обратную дорогу.

«Вот насосался! Часов восемь, а уже задрых, – думал Иванов. – Даже мне не сказал про отъезд. Как я, не поблагодаривши губернатора, уеду?.. Нет, раз защитник с саблей нужен, то пусть ждет, пока хоть в вицмундире схожу. А нонче соберусь-ка».

Уложил в чемодан парадную форму, сунул было под нее конверт. Но потом снял нагар со свечи, вынул купчую и перечел:

«Лета тысяча восемьсот тридцать шестого, октября в девятнадцатый день, поручик Николай Елисеев сын Вахрушов, продал я прапорщику Александру Иванову сыну Иванову крепостное мое недвижимое имение, дошедшее ко мне по купчей от сего же тысяча восемьсот тридцать шестого года, февраля двадцать пятого дня, от капитана Ивана Евплова сына Карбовского, состоящее в Тульской губернии, Епифанского уезда, в селе Козлово, в коем написанных за мною по нонешней осьмой ревизии крестьян: Ивана Ларивонова с женой Анной Тихоновной, с детьми их Яковом, Сергеем, с Якова женою Наталией, с их детьми Михайлой, Сидором и дочерью Екатериною, с Сергеевою женою Домною, с дочерью их Матреною и внуком Яковом, его женою Агафьей и с рожденными после ревизии детьми, с их крестьянским имуществом, строением, скотом, крупным, мелким, с лошадьми и со птицею, с хлебом молоченым, в землю посеянным и в гумнах стоячим и с принадлежащей им землею в оном селе Козлове, состоящею под усадьбою, выгоном и под огородом одна десятина, луговой одна десятина и пашенной девять десятин, а всего одиннадцать десятин указанной меры, за которой именно взял я, Вахрушов, с него, Иванова, денег государственными ассигнациями четыре тысячи рублей; коих крестьян для платежу податей перечислить ему покупщику на себя…»