355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Титов » Рабочее созвездие » Текст книги (страница 9)
Рабочее созвездие
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:05

Текст книги "Рабочее созвездие"


Автор книги: Владислав Титов


Соавторы: Николай Верзаков,Сергей Поляков,Василий Оглоблин,Юрий Абраменко,Николай Терешко,Николай Егоров,Николай Ночовный,Геннадий Довнар,Степан Бугорков,Кирилл Шишов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

И конкретно останавливался на таких еще не до конца использованных резервах, использование которых поможет твердо выйти на рубеж ежегодной добычи более миллиона тонн угля. Нужно увеличить машинное время, свести до минимума простои через поломки от еще недостаточно высокого качества угледобывающей техники. Получается парадокс: затрачиваются средства на проектирование, потом – на изготовление вполне современных и дорогих комплексов, но они… изготовляются из низких сортов металлов и ожидаемой отдачи не дают. Вывод один: для машиностроителей угольная техника должна быть высококачественной и надежной!

Подводят еще и проходчики, иногда не успевают готовить резервные лавы. Их проходческая техника тоже желает быть лучшей.

Еще один урок съезда: очень многое зависит от людей. Здесь зачастую успех дела решает высокое сознание. Его перестройка – трудный и мучительный процесс, связанный в прямом и переносном смысле с большими перегрузками. Их облегчает внимание к человеку, принципиальность и справедливость, душевность и искренность отношений. Без этого, заметил Александр Яковлевич, перестройка будет только подстраиванием.

При таком подходе они смело смотрят в завтрашний день. Бригада определила такие цифры, исходя из еще очень сложных геологических условий, на второй год двенадцатой пятилетки: 1 миллион тонн угля. И идет в этом графике.

Здесь умом и сердцем воспринимают значимость переломного момента. Преодоление трудностей, введение всех резервов в действие – импульсы ускорения.

Новые высокие рубежи горнякам под силу, ведь каждый из них болеет за дело, все острее чувствуя себя хозяином нашего общенародного государства.

…В середине первого года двенадцатой пятилетки газеты сообщили: впервые за последние годы угольная промышленность Украины выполнила полугодовое плановое задание.

Николай Егоров
ВЕЛИКОЕ НАСЛЕДСТВО

Да, кто бы только знал, каких и сколько передумал дум природный пахарь Иосиф Погорелец, каких и сколько он пластов переворочал, пока отважился на самую рискованную штуку по тем зыбучим временам: сорваться сразу всей семьей с насиженного места. Глупую курицу не выгнать со двора, где вывелась она из вешнего яичка, а уж чтобы человек решил покинуть хату, в которой прожил только он полвека да предки не одно столетие скоротали, – это совсем неслыханное дело. Но он решил. А решил, как умер. Что покупали – продал, что роздал даром, мол, владейте и не поминайте лихом.

– Далеко ли собрался, Иосиф?

Далеко ли… Куда глаза глядят. Искать, где воли и земли чуток побольше, чем у него за печью. Побольше ж всего этого, кто говорил – в Сибири, кто – на Дальнем Востоке, то бишь где Макар телят не пас.

И захлебнулась горем хата и ослепла, и заголосили бабы так, что и по горючей слезе навернулось в больших и карих очах Погорельца, когда почал он с одного удара вгонять по шляпку четвертные гвозди в горбыли на окнах, которые перечеркнули все былое. Вгонять, как в крышку гроба.

– Но! Мертвого не носят от могилы.

Дернулась вожжа, прянула ушами лошаденка, качнулся под крестьянской колымагой дегтярный лагунок с мазилкой.

И за лето добрался запорожец-отчаюга с возом ребятишек из-за Днепра вон аж докуда – до Башкирии. Добрался, умудряясь попутно добывать на пропитание работой: то сена покосить кому наймется, то жито жать. А в той Башкирии совсем на час остановился обочь дороги возле малюсенькой, со жменю, деревеньки с очень уж русским для башкир названием – Вязовка, в которой, как оказалось, сплошь русские ж и жили – не один Иосиф Погорелец мыкался по свету в поисках земли и воли, обещанных народу Столыпиным. Всего на час остановился, телегу смазать. Опнулся, как тут говорили. Смазал телегу. Заменил оглоблю. Перетянул шину на худом колесе. Помог старожилу с уборкой хлеба, заняв под постой пустую хатку, да так незаметно и перезимовал, а по весне пустил в увалистую землю свои корни и прирос к ней до скончания дней. Концу дням его, вязовцам казалось, никогда не наступить, на веки вечные, казалось, сооружен специально для работы на пашне этот могутный мужик, но бесследно ничто не проходит, и даром пути не даются – надломился Иосиф, впрягаясь в поклажу, чтобы давать передышку жеребой кобылке, на приплод от которой и теплилась у хозяина вся надежа. Надломился и рухнул сразу, не поскрипев нисколько: такие не скрипят. Рухнул – только земля состонала.

Ваня не помнил деда Погорельца. На долю российских ребятишек выпадали участи пострашнее: не помнить в лицо отцов, так и не вернувшихся с войн. Не помнить в лицо, но по рассказам бабушек и матерей знать наизусть, что слыли они вечными тружениками и пахарями исконными. Бесследно никто не уходит. Иосифа Погорельца земля снабдила силой, земля и отняла ее. И уж не ахти какие пожитки оставил он после себя. Но силу русского духа и преданность труду сумел он передать по крови и детям, и внукам, и правнукам они передадутся, как передались ему от его прадеда. Великое наследство. И нет цены наследству этому, и нескончаемо оно.

Каждый в юности своей старается подражать кому-нибудь из близких родственников. Ваня Погорелец хотел быть похожим на деда Иосифа. Нет, не наружностью, он его не видел, хотел быть похожим натурой. Дед, мать рассказывала, характерец имел – ноги в коленях не гнулись ни перед кем и ни перед чем. Никто не видел слез его, если не считать те две горючих, когда зарешечивал он горбылями двери и окна своей хатенки там, на Украине. Плачущим Ивана Погорельца впервые видели тоже уже сорокалетним, когда умер отец его Ефим Иосифович Погорелец. От сердечной недостаточности, как определили врачи. Пожалуй что, врачи ошиблись и в этом случае, ибо все способно достать сердце наше, да не на все хватает жизни. «Война» – нужно было бы сделать заключение врачам. Она, она… Через двадцать два года сказалась. Нет, нынешние войны так сразу не кончаются. Последствия их остаются и укорачивают жизни.

В июле сорок первого ушел на фронт Ефим, а в августе сорок четвертого сын его Иван, замковый орудия полковой артиллерии, в неполных восемнадцать лет участвовал в бою под польским городом Замбрув. И мог тот бой стать первым и последним для Ванюшки Погорельца. Немецкий снаряд угодил под лафет пушки, глубоко ушел в мягкий грунт и натужно рванул, насыпав курган над замковым. И откопали его после боя, чтобы по солдатскому обычаю перехоронить с почестями, а хлопец взял и ожил. И встал через три месяца госпиталя молодой артиллерист и вернулся в строй.

Потом Кенигсберг и снова Польша, и ликвидация последних банд в августовских лесах, где тоже за каждым деревом поджидала русского солдата зоркая смерть.

Ехал демобилизованный воин Иван Погорелец в родную Вязовку, земля которой приняла на вечное хранение прах деда Иосифа, ехал и представлял себе, как сбегутся и сгрудятся в тесной избенке товарищи его детства, а их из двадцати восьми, ушедших на фронты, вернулось только четверо. Да, четверо. Как мало даже для деревеньки в три десятка дворов.

И не поэтому ли и хмурится Иван Ефимович, когда задают ему расхожий вопрос: как бы он прожил эти годы, доведись жить сызнова?

– У живых что спрашивать? Мы живые остались. Спросить бы у погибших… Жизнь – не та дорога, по которой можно вернуться назад.

И не потому ли, что из двадцати восьми вязовских парней, ушедших на фронты, вернулось только четверо, и Погорелец Иван покинул Вязовку? Без причин ничего не бывает. Нет, теперешние войны так сразу не кончаются, и долго еще продолжали пустеть малые русские деревеньки.

Трудовой героизм – подвиг нескольких лет, а то и десятилетий. Трудовой героизм в преданности, как всякий героизм. В преданности делу. В трудовой книжке Ивана Погорельца одна-единственная запись:

«Челябинский металлургический завод, принят во второй обжимной цех 10.02.1951 г.».

И вот он, главный пост второго обжимного цеха. Пульт управления. Оператор. Сколько величественного и тронного в словах, а уж в работе – и подавно. Легкое движение руки – и подчиняется тебе эдакая державища металла. Крутятся валы, плывут белые слитки по рольгангу, поныривая, как на волнах, шипит вода, и редкозубый кантователь, играючи, ворочает с боку на бок семитонные бруски, отсчитывает миллиметры датчик, похожий на башенные часы. И учитель золотой у него, вчерашнего солдата. Душевной доброты, и такта, и терпения, и опыта у И. П. Шевелева на тысячу учеников хватило бы с избытком.

Потом приобретется и у Ивана Ефимовича свой опыт, и свои ученики будут, но званием Героя Социалистического Труда, присвоенным ему спустя пятнадцать лет за успешное выполнение семилетнего плана, и посейчас считает он себя обязанным И. П. Шевелеву. И учебе. Ивану Погорельцу, главе семейства и отцу двоих детей, пришлось учиться в сорок лет и окончить металлургический техникум. «Так нужно было мне и государству», – скажет он потом.

Поколение родившихся в середине 20-х и 30-х годов нашего столетия доучивалось после работы. Посмотрела бы нынешняя молодежь, в каких трущобах начинал учиться Ваня Панфиловский, какие «вузы» проходил он и другие дети Украины, рожденные в 30-х годах военного столетия. Лучше не видеть и не вспоминать. Но и забывать нельзя, что оставалось нам после фашистов. Теперь Нижние Серогозы Херсонской области – поселок городского типа и красив, как лебедь белый на зеленой волне, а тогда… Тогда, в сорок седьмом году, умер у Вани отец, колхозник Никита Панфиловский. И для него так сразу не окончилась война. И не до пионерских лагерей было Ване Панфиловскому – летние каникулы проводил он на колхозных полях, пока не перебрался в Челябинск, где работала крановщицей на металлургическом заводе и жила замужем за Иваном Погорельцем старшая сестра Любаша.

Так жизнь свела и породнила двух Иванов с двух концов земли и сделала похожими их судьбы. И не потому ли это все случилось, что были схожи их натуры, что одинаковое передано было им наследство – любовь к труду?

Великий двигатель – любовь к труду. И главное – он вечен. Любовь к труду поставила к мартеновской печи подручным сталевара семнадцатилетнего выпускника ремесленного училища Ивана Панфиловского, и через год он был уже сталеваром. Разные существуют определения одного и того же понятия. О времени, например, говорят: много воды утекло с тех пор. Расстояния до звезд астрономы исчисляют миллионами световых лет. Металлурги свое время и расстояние до золотых звезд и орденов измеряют тоннами продукции. Коммунисту Ивану Никитовичу Панфиловскому, как лучшему сталевару Урала, было не по жребию, наверно, поручено провести юбилейную плавку стомиллионной тонны стали. И Золотых Геройских Звезд с серпом и молотом по жребию уж точно не дают.

А время шло. И грустновато стало Ивану Ефимовичу Погорельцу в пятидесятый день рождения: давно ли, кажется, пришел он в цех в солдатской форме – и вот уже на пенсию уходить. И чтобы не рвать себя из цеха с болью, с кровью, с корнем, решил Иван Ефимович уйти со стана постепенно, попросив перевести его в бригаду слесарей.

Но все длиннее и длиннее кажется неделя. Казалось, смотрят все на Погорельца с улыбкой: вакансию нашел. Казалось, бригадир стеснялся лишний раз просить пенсионера, где гайку подкрутить, где болт ослабить. Ну, работа! И не работой уж – дежурством называл, работой назвать привычка не позволяла. Но больше всего удручало то, что реже видеться он стал со сменой своей (бывшей), с друзьями по работе (тоже бывшей): когда-то совпадет, что все они с утра. А он «всю дорогу» с утра и с утра. Два выходных: суббота, воскресенье. И ныло сердце. И чаще стал он заглядывать в кабину главного поста, где главный пульт и, если хотите, главный пульс не только цеха. Но за пульсом этим следил уже не он, не Погорелец, а его вчерашний ученик. Такой же русый, рослый и молодой. Сидел за пультом новый оператор, как император стальной державы. И заходилось сердце завистью, отцовской завистью с грустинкой пополам. Но… молодым дорогу. Все так, все верно, все как есть и должно быть в природе.

Бытует фраза: время, дескать, лучший лекарь. Забудешь, свыкнешься. Как бы не так. Не для Ивана Погорельца это лекарство. Наоборот, чем дальше время шло, тем пуще тосковал он по своей бригаде, по своему привычному труду. И даже казусы случались вроде такого.

Поужинают, книги почитают, хорошее кино посмотрят всей семьей – и скоро собираться на работу, когда с ноля их смена после выходного. Пока Любовь Никитична управится на кухне, пока еду упакует в авоську, Иван Ефимович с ключами от квартиры уже на выходе и ждет свою Любовь: они сколько лет прожили в супружестве, столько и не хаживали на работу врозь.

– Ваня! А ты куда? Ты ж в день все время. Забыл? – и покачает головой Любовь Никитична.

И сдал Иван Ефимович обратно инструменты, все эти разные ключи, зубила, молотки, отвертки, плоскогубцы, – о, господи, да сколько ж здесь добра в кирзовой сумке слесаря, – и чуть ли что не самолично вычеркнул их из перечня, висящего на нем. И снова встал у пульта управления прокатным станом. И все вернулось на свою орбиту.

Да, много схожих судеб в самом главном – в труде. И в отношении к труду. И. Н. Панфиловский тоже четверть века «догревался» у мартеновской печи, но и во сне не приходило мысли, что когда-нибудь уйдет из цеха, без которого он не был бы тем, кем стал: Герой Труда, участник многих юбилейных плавок и производство сталей знает наизусть, депутатом Верховного Совета РСФСР избирался дважды кряду, член бюро ГК КПСС, член президиума областного Комитета защиты мира, депутат областного Совета народных депутатов, член президиума областного общества «Знание»…

И вполне естественно, что в райкоме партии бывал Иван Никитович довольно часто, и каждый раз он шел туда спокойно за очередным партийным поручением, а за каким – там скажут.

– Иван Никитович, – начал секретарь райкома, – вы сталевар. И, подумав, можете отказаться, конечно, это ваше право. Мы тоже долго думали, и все-таки решились просить вас согласиться перейти мастером производственного обучения в наше СГПТУ.

И екнуло у сталевара сердце, и отвернулся секретарь райкома, чтобы не видеть этих глаз, по-детски погрустневших.

– А как я брошу печь? Как? Ведь для меня это все равно, что бросить старенькую мать.

– А кто сказал, что надо бросить? Наоборот: вы будете встречаться с печью чаще и не один – с наследниками вашего труда. Поймите важность этого наследства.

Он понимал. В райкомах пустяков не предлагают. Он понимал, что не на шутку раскрутило Землю с ее прогрессом и не далеко то время, когда среднее техническое образование станет обязательным для работающих на металлургических заводах. И еще понимал И. Н. Панфиловский: велика ответственность сталевара за марку стали, но несоизмерима она с ответственностью мастера производственного обучения за марку будущего рабочего. Потом он убедится в этом и полушутя, полусерьезно скажет:

– В мартене я только потел, в училище еще и седею.

И все-таки тогда в райкоме он ответил:

– Я согласен.

Замкнулся круг, хотя по кругу нигде и никогда не хаживал товарищ Панфиловский, а по прямой, и только по прямой. Он вышел из этого училища и в это же училище вернулся, чтобы помочь найти начало жизни двадцати своим ученикам. Он знал, на что идет: он сам в училище учился и прекрасно помнит, какой приходит в них народ. Вот, девушка целый месяц не ходила на занятия. В чем дело? А ни в чем. Не нравится ей, видите ли, форма: не к лицу. И что уж за лицо там? Преподавателям – к лицу. И. Н. Панфиловскому, теперь уже директору этого училища, к лицу и форма, и Золотая Звездочка Героя на синем кителе, как яркая звезда на чистом небе. И форма с летной формой схожа, и те же крылышки в эмблеме, и училище базовым считается, как базовый аэродром, с которого взлетают молодые к рабочей славе. И поэтому все носят форму и гордятся.

Правда, не носит форму И. Е. Погорелец и тяготится этим: неловко, неудобно, как это он один во всем училище в «гражданском» ходит, и, виновато улыбаясь, объясняет, когда кто спросит: почему.

– Да моего размера нет. Шьют самый больший пятьдесят второй, а я пятьдесят шестой ношу.

Трудно сказать, шел ли Металлургический райком партии на эксперимент, переводя И. Н. Панфиловского из сталеваров в мастера производственного обучения, но если даже и так, то эксперимент оказался удачным: подручные сталеваров – лучшая группа училища по всем статьям и статям. Группа, в которой исключительно одни парни, и самые рослые, а рослый раньше начинает мнить себя взрослым. Но чтобы кто-то не явился на занятия или хотя бы опоздал… А «двойку» получить по какому-либо предмету – совсем позор. Живой авторитет, который видишь, которым дышишь и который ощущаешь, – рядом. И светились глаза практикантов великой завистью и уважением, когда их вел по цеху Панфиловский, – сам Панфиловский! – которому навстречу шагнуть была готова мартеновская печь-старушка, не то что сталевары. И поэтому райком решил и теперь уже уверен был, что и И. Е. Погорелец тоже нужней в училище. Почетен долг работать для России, учить работе – тот же долг. Земля есть мать богатства, труд – отец его.

Сознание вообще – начало человека, сознание коммуниста – центр жизни, как центр Земли, к которому стремится все, подвластное законам тяготения. И вновь оно, сознание коммуниста, поставило рядом двух Иванов, двух Героев, равных по труду, по духу, по идеям, и родственников близких, настолько близких по всему, что даже сыновей оба назвали Александрами.

Но Александра Погорельца больше нет. Нет, войны сразу не кончаются.

А как все было хорошо в их мирной жизни. И золотые дети были у супругов Погорельцев: сын и дочь. Такое сочетание одно из редких, из желанных – сын и дочь, и поэтому считаются они в народе золотыми детьми. Да, золотые были дети. И выросли, и воспитались. Отслужил в армии Саша Погорелец и стал тоже рабочим. Но потянуло парня в Запорожье, где жил прадедушка Иосиф. Родители отнекивать не стали: поезжай.

Днепр. Жара. Пошли компанией купаться. Ну, что такое Днепр, – Гоголь описал уже. А реку переплыл туда и обратно уральский парень и еще не наплавался.

– Да ты как заправский флотский дорвался до большой воды. – Друзья и накупались, и оделись.

– Идите потихоньку, догоню. Разок нырну – и догоню.

И не догнал. Нашли его речные водолазы там, где погиб, ударившись о камни, которыми латали городские самосвалы днепровский берег, надломленный снарядами войны. И через тридцать три далеких года сказалась клятая война.

Нет, войны скоро не кончаются.

Огромна скорбь отца, но несоизмерима она со скорбью матери. Любовь Никитична и до сих пор черна. И каждый встречный парень или молодая пара напоминали им о сыне, и повисали на ресницах матери росинки, и холодила глыба льда отцову душу. И все-таки, нимало не колеблясь, согласился почетный гражданин города Челябинска И. Е. Погорелец пойти инструктором работы на прокатных станах, пойти в училище, в группы, где тоже сплошь одни ребята, как сыновья, которым по родительскому долгу он передаст великое наследство – любовь к труду.

Но, не умея передать, – не передашь. Тут мало мастера с его огромным опытом работы, тут нужен педагог, психолог тонкий. Есть психология труда – наипрочнейшая нить в извечной связи поколений. И видеть эту нить и прясть ее – нужна способность.

Такой был случай с группой Панфиловского в свое время. На базе отдыха завода решили асфальтировать дорожки, игровые площадки, танцплощадку, а техники дорожной – никакой. Не влезешь с техникой сегодняшней на базу отдыха, не тот объект.

– Иван Никитович! На ваших хлопцев вся надежда.

Приехали они на эту базу отдыха и оторопели: щебенки – горы. И двадцать штук лопат, чтобы их сровнять. Да не как попало разгрести, а уложить по шнуру, под рейку, по визиркам.

– Ну что, орлы? Начнем?

Орлы… Они и в самом деле каждый мнил себя легко парящим в небе. Легко и гордо. А тут – ну надо ж! – заставляют буквально ползать по земле с какой-то бренной лопатой. Разочка по три кинули и сели: перекур.

– Э нет, ребята, – это не работа.

– А мы, промежду прочим, сталевары! – громкий голос сзади.

У задних громче голоса. Но этот голос был еще и дерзким. И парень, опершись на лопату и положив на кисти рук упрямый подбородок, глядел на мастера с прищуром, с вызовом, с тем смыслом, что указывать легко.

– Я, между прочим, тоже сталевар! – Иван Никитович обернулся на голос. – Вы в мартене были? – Парень кивнул. – И плавильные печи там видели? – опять кивнул. – Чудесно. А возле печей лопаты? Лопаты видели возле печей?

Пожал плечами «сталевар»: не помнит. Вроде видел.

– Ну, ладно. Присадка – что такое? Отвечать, как на уроке.

– Присадка? Материал, вводимый в печь в процессе плавки.

– Вводимый чем? Лопатой. А вы ее не тем концом берете. Вот как надо брать.

Нет, не отвыкнут руки сталевара от лопаты. И щебень с легким клекотом ложился на дорожку не ближе и не дальше, а там точь-в-точь, где должен лечь, как будто на лопате стоял оптический прицел. Ни шага лишнего, ни лишнего усилия. Красиво. Красив любой умелый труд.

– Считайте, нашей группе повезло! Мы здесь такую практику пройдем, ребята, за день, какую не пройти в цехе и за год.

А хозяина лопаты уже одолевал рабочий зуд, и он метался следом за мастером, ловясь за черенок.

– Иван Никитович, отдайте. Ну, хватит… Ну, понял я…

– Тогда на, держи.

Хрустят лопаты, теплеет солнце, и оседают кучи щебня, плавясь, как шихта в мартеновской печи. Всего лишь за день парни раскидали и разровняли все, на что по нормам отводилось четыре смены. И ничего, что не было на сталеварах брезентовых костюмов и войлочных шляп с темными очками на тульях. Все это скоро будет.

Все это есть уже теперь в их новой молодой рабочей жизни. И велик их труд рабочего. Велик коллективизмом, творчеством, энтузиазмом. Да, он – огромное богатство, и все как есть передается по наследству молодым – владейте!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю