355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владислав Бахревский » Страстотерпцы » Текст книги (страница 3)
Страстотерпцы
  • Текст добавлен: 28 августа 2017, 23:00

Текст книги "Страстотерпцы"


Автор книги: Владислав Бахревский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

11

Новые, нежданные дела Алексей Михайлович любил решать сразу, без приказов Думы, как самому угодно. Для быстроты, для исполнения его личной воли и был создан Приказ тайных дел, где сидели люди расторопные, умные. В этом приказе не было ни единого дурака.

В Большое Мурашкино воеводе Давыду Племянникову через полчаса уже было отписано: всем беглым из Мурашкина, из Лыскова, которые живут в Сергаче, в государевом имении, жить в Сергаче по-прежнему. Селом же владеть вдове боярина Морозова Анне Ильиничне[14]14
  ...вдове боярина Морозова Анне Ильиничне... — Морозов Борис Иванович (1590—1661), государственный деятель, руководитель русского правительства в середине XVII в., боярин. Был «дядькой» (воспитателем) царя Алексея Михайловича. С 1645 г. фактически возглавил московскую администрацию. Руководил приказами Большой казны, Стрелецким, Аптекарским. Стремясь увеличить доходы казны, сократил жалованье служилым людям и ввёл высокий косвенный налог на соль. Эти меры явились причиной восстания в Москве в июне 1648 г. Восставшие требовали выдачи Морозова, но царь укрыл его в своём дворце, а затем отправил в фиктивную ссылку в монастырь, но через четыре месяца вернул в Москву. До конца 1650-х гг. Морозов продолжал негласно руководить правительством. Анна Ильинична, его жена, – дочь И. Д. Милославского, сестра царицы Марии Ильиничны.


[Закрыть]
, слушать её крепко, ни в чём не перечить.

Большое Мурашкино – село богатейшее. Алексей Михайлович любил, когда престарелые бояре били ему челом, даруя свои владения. По смерти знатных людей отходили к царю многие угодья, земли, даже города. Он этими угодьями, землями, городами награждал за службу, новых слуг тоже ведь надо привечать.

Не удалось забрать назад Лысково и Большое Мурашкино. Алексей Михайлович не больно и жалел. Анна Ильинична, чай, бездетная...

Занявшись хозяйственными делами, государь ушёл в них с головою. Любил устраивать жизнь благоразумную и обильную. Борис Иванович Морозов привил страсть к хозяйству, сам был зело разумен и бережлив.

Вон с Мурашкина на жалованье ратникам собрано тысяча шестьсот пятьдесят один рубль четыре алтына три деньги. Не всякий город столько даст! С Лыскова получено тысяча восемьдесят один рубль двадцать пять алтын!

Всё ещё не в силах расстаться с богатым имением, царь ответил на челобитье крестьян, указал Племянникову в Мурашкине и Симанскому в Лыскове забрать в Тюрешевской волости яровой хлеб и раздать бедным крестьянам, «чтоб тот хлеб вперёд было на ком взять». Пусть Мария Ильинична не говорит, что он-де не заботится о её родственниках.

Просматривая дела своих имений, вспомнил: хотел завести в Скопине и в Романове гусей и уток. Отписал: дать по пять алтын на двор для завода гусиных и утиных стад. На две тысячи дворов – триста рублей, чтобы с каждого двора присылали потом в Москву по одному гусю да по две утки в год.

Отправил грамоту в дворцовую Гуслицкую волость: пусть наберут в Рязанском уезде человек сто и больше валить строительный лес.

Сочинил письмо Ордин-Нащокину во Псков. Хотелось завести полотняное дело. Просил Афанасия Лаврентьевича приискать мастеров, которые умеют сеять лён, умеют мочить его, стелить «и строят на торговую руку и которые коленские полотна делают». Указал Фёдору Ромодановскому доставить урожайные семена льна, да не мешкая, чтоб к севу поспеть.

Распорядился доправить с Лаврентия Капустина пени в пятьдесят рублей. Он из Романова прислал мясо полтями, а не тушами, грудинок и потрохов не прислал.

А вот Автомон Еропкин молодец, собрал-таки с алатарской мордвы за прошлый год восемьсот двадцать шесть пудов мёда. Мордовский мёд от ста хворей.

Хозяйственные дела – утешение и радость, с души воротило разбирать человеческую неприязнь. Хованский снова вздорил с Ордин-Нащокиным. Афанасий Лаврентьевич учредил во Пскове выборное начальство. Горожане избрали совет из пятнадцати человек. Пятеро управляют городскими делами по году, остальные в советчиках. Потом другие пятеро у власти, третьи. Питейная продажа во Пскове свободная, оброк идёт в казну. Три недели в год иноземцы торгуют беспошлинно. Кому-то это выгодно, кому-то нет, но Хованскому все новшества Ордин-Нащокина как острый нож, донос следует за доносом. И допёк. Ударил Афанасий Лаврентьевич челом: освободи, государь, от городовых дел, невмочь! Хитрый человек, просит оставить за собой одни дела посольские да вестовые, а надеется, что спор с Хованским Алексей Михайлович решит в пользу новшеств. Но попусти их, новшества, – вся жизнь в государстве сломается. Коли есть в городе правители, зачем воевода нужен? Не нужны воеводы – нужен ли царь?

Вздыхает Алексей Михайлович, откладывает челобитье Ордин-Нащокина на потом. Берёт следующее дело, приготовленное Дементием Башмаковым, а это дело Лигарида{13}.

   – Уж скоро вечерня! – нашёл выход Алексей Михайлович. – Я собирался в Даниловой монастыре молиться.

Дементий не смотрит на государя.

   – Жулик он, митрополит газский. Архимандрита Христофора разбойничьи ограбил. Вещи Христофоровы, ворованные, у него в келье найдены.

   – Нехорошо, – согласился Алексей Михайлович. – Я и сам знаю. Мздоимец, с купцов иноземных берёт за покровительство. На руку нечист. – Поглядел на Дементия просительно. – Без него с Никоном не управиться. Мелетия подождём[15]15
  Мелетия подождём. — Мелетий, грек, монах, иеродиакон, бывший тогда в Москве для устройства певческого дела, друг Лигарида. Он был отправлен к греческим патриархам с приглашением прибыть в Москву.


[Закрыть]
.

   – Приедет ли? – усмехнулся дьяк.

У Алексея Михайловича уши покраснели, будто своровал.

Нечистое дело.

Лигарид с Мелетием одного рода – иудеи, совесть что у того, что у другого кривая. Лигарид лжёт, обирает, попрошайничает, Мелетий – лжёт, крадёт и мошенничает. По обоим кнут плачет. В келье Лигарида нашли вещи ограбленного архимандрита Христофора. Мелетий попался на подделке подписи патриарха Никона. Мало того, печать патриаршью изготовил.

Безобразно корыстны. Лигарид бил челом: газская епархия три года из-за его отлучки не платила дани турецкому султану и податей – патриарху иерусалимскому. Насчитал долга тысячу семьсот ефимков, а когда его пожаловали, снова бил челом, просил серебро поменять на золото.

Дали восемьсот пятьдесят червонцев. Тут он и разохотился. Выклянчил карету, лошадей, упряжь. Умолил освободить греческих купцов от таможенной пошлины, эти купцы-де его «племянники». С «племянников» пошлины не взяли, разница пошла в карман просителя. Доискался разрешения соболями торговать. Дело поставил на широкую ногу, московских купцов теснил. Ничего, терпели: нужный государю человек.

По совету Лигарида иеродьякон Мелетий повёз письма великого государя к восточным патриархам. Имел и устный наказ: что бы ни попросили, обещай, лишь бы согласились в Москву ехать, совершить суд над патриархом Никоном. На подъём константинопольскому патриарху повёз Мелетий четыреста червонцев, остальным патриархам – иерусалимскому, антиохийскому, александрийскому – по триста, столько же Паисию, бывшему главе Константинопольской церкви, да тридцать пар соболей для раздачи разным чинам, на дорогу шестьсот ефимков. С такими деньгами Мелетий и впрямь мог исчезнуть.

   – Может, и не надует, – сказал Башмакову Алексей Михайлович не особенно твёрдо, и оба засопели, что царь, что тайный дьяк.

В эту тяжкую минуту в дверь стукнули, на пороге объявился Афанасий Иванович Матюшкин, двоюродный братец государя, великий ловчий, друг детства.

   – Я с известием, – сказал Матюшкин, видя расстроенные лица, и, предвкушая перемену в настроении, расцвёл улыбкой. – Патриарх Нектарий едет.

   – Иерусалимский! – вскричал, как родился, Алексей Михайлович.

   – Иерусалимский... Вроде бы через Грузию.

   – Он у молдавского господаря был, – возразил Дементий.

   – Говорили, едет через Грузию.

   – А кто говорил?

   – За птицами я посылал сокольника Ярыжкина в Терскую землю. Монахи ему говорили.

   – Проверить бы надо, – сказал Дементий.

   – Проверяльщик! – вспыхнул государь. – Встречать нужно патриарха, вот что. Сей же миг сыскать умного скорого человека, пусть едут в Севск к боярину Петру Васильевичу Шереметеву, а от Шереметева к гетману Брюховецкому... Из Грузии ли, из Ясс – мимо земли Войска Запорожского не проедет.

Большая суматоха поднялась в Тайном приказе. Большая, да не бестолковая. В тот же день отбыл в Севск подьячий Порфирий Оловянников, человек совсем ещё молодой, но грамотный, памятливый и на глаз цепкий.

12

Всякий злак и плод, коли не менять семян и деревьев, в конце концов вырождается. Так и в делах государственных.

За Богданом Хмельницким – Юрко Хмельницкий, за Юрко – Выговский, за Выговским – Тетеря. Родственники. В считаные годы докатилось колесо судьбы до слуг Богдановых, до Ивана Мартыновича Брюховецкого{14}.

Власть слуги – власть обезьяны. Копия, но мерзкая. Слуга знает столько же, сколько господин, умеет столько же. Но господин слова и дела свои почитает непрегрешимыми, у слуги даже одежда его новёхонькая исполнена сомнения. А Иван-то Мартынович был лысый! Гетман без оселедца!

Москву Брюховецкий приручил детской хитростью. Советовал царю отменить гетманство, поставить наместника, учредив титул князя Малороссии, даже называл имя наместника: окольничий Фёдор Михайлович Ртищев[16]16
  ...окольничий Фёдор Михайлович Ртищев... — Ртищев Фёдор Михайлович (1626—1673), русский государственный деятель. Родился в дворянской семье. В 1645 г. начал служить при дворе стряпчим. С 1650 г. – постельничий, с 1656-го – царский дворецкий. Руководил государевой Мастерской палатой, Приказом Большого дворца, а позднее Приказом тайных дел. В 1654—1655 гг. участвовал в походе царя против Польши, в 1656 г. – против Швеции. В 1664—1670 гг. был воспитателем («дядькой») царевича Алексея Алексеевича (1654—1670). После его смерти удалился от дел.


[Закрыть]
– мудрый человек, любящий Малороссию, жалующий малороссов.

На Черной раде под Нежином Иван Мартынович, будучи кошевым атаманом запорожцев, дал волю вольнице, и сторонники полковника Самко получили не только под боки, но и по шеям. Самко и многие полковники выборов не признали, и на другой день рада собралась заново. Снова выкрикнули Брюховецкого, да так громко, что противная сторона смолчала.

Брюховецкий же, ухватя булаву, тотчас припустил мстить своим недоброжелателям. Хмельницкий начал Жёлтыми Водами, а Брюховецкий – неправым судом[17]17
  Хмельницкий начал Жёлтыми Водами, а Брюховецкийнеправым судом. — Жёлтые Воды – урочище на Украине, а также река, левый приток Ингульца. 5 мая 1648 г. у Жёлтых Вод встретился Хмельницкий с сухопутным польским войском, и после трёхдневных боев поляки потерпели поражение. Иван Мартынович Брюховецкий прокладывал себе путь к гетманству, никого не щадя. 17—18 июня 1663 г. состоялась знаменитая Чёрная рада, где Брюховецкий был избран гетманом. Другие претенденты на гетманство, Самко и Золотаренко, были обвинены в измене и отданы на войсковой суд. Их приговорили к смертной казни (что и было исполнено в сентябре). Запорожцы праздновали своё торжество трёхдневным убийством: гибли неприязненные Брюховецкому полковники.


[Закрыть]
. Москва за судимых не заступилась, и слетели с плеч две надёжные головы – Золотаренко и Самко. Других полковников, голосовавших против, новый гетман заковал в цепи и отправил в Москву, а Москва – в Сибирь.

Слух о прибытии патриарха Нектария оказался ложным, но Оловянников не зря проездил. Скоро от него пришла весть: государева посланца протодьякона Мелетия ограбили в Черкассах. Брюховецкий ограбил!

Для расследования дела тотчас был отправлен майор Иван Сипягин. Видимо, «своих» людей у царя в Войске Запорожском было предостаточно. Сипягин, появившись в Черкассах, на первой же встрече с Брюховецким назвал виновников разбоя: войсковой есаул Нужный, лубенский полковник Гамалей, переяславский Данько. Не прося, а покрикивая, майор потребовал у гетмана сыскать письма восточных патриархов к великому государю.

   – Беда на мою лысую голову! – прикинулся простаком Брюховецкий. – Войско велико, у кого искать?

И получил не в бровь, а в глаз:

   – Многое досталось тебе, гетман. У тебя золотые подушки, у тебя ножики, у тебя чернильница.

   – Я не знал, что это вещи Мелетия! – Иван Мартынович изумился со всею возможною правдивостью. – Ну и подарочки я получил! Всё будет возвращено.

   – Как не воротить?! Грабить государевых людей накладно, – согласился майор. – Я три листа уже сыскал у писаря Савицкого. Можно и другие найти...

   – Пожитки ладно, а листы кому понадобились? – снова заохал Брюховецкий, но майор с гетманом не церемонился.

   – Начни, Иван Мартынович, со своего есаула, с Нужного.

   – Он в Мошны отъехал.

   – Мошны не за тридевять земель. Лошадей Мелетивых тоже возврати. В конюшне у войскового писаря, у Захарки, стоят.

   – Всё-то тебе известно! – изумился без особой досады Брюховецкий. – Мне бы таких слуг!

   – Служи великому государю с радением, будут и у тебя знающие люди.

Покряхтывал Иван Мартынович. Лысые гетманы большие кряхтуны.

13

30 апреля иеродьякон Мелетий предстал пред очи великого государя Алексея Михайловича.

Монах был рослый, чёрный. Глазами так и ныряет в человека; да всё норовит как бы сказать и сделать впопад.

Привезённые Мелетием грамоты были представлены государю заранее: два свитка от патриарха иерусалимского Нектария, свиток от Дионисия, патриарха константинопольского, два листа патриарха александрийского Паисия к царьградскому, письмо хартофилакса[18]18
  Хартофилакс – название церковной должности в средневековой Византии и вообще в восточных церквах. Сначала эта должность заключалась в хранении церковных документов и книг, но со второй половины VII в. ему прибавилось много важных поручений. Хартофилакс был не только архивариусом при епископе, но и его уполномоченным, представителем и защитником его прав. Его полномочия касались также церковного управления и церковного суда. Однако в XII в. значение этой должности несколько упало.


[Закрыть]
царьградской церкви к Мелетию, в котором сообщалось о послании Никона к гетману Тетере с просьбою поймать Мелетия.

На слушанье дела царь пригласил Фёдора Михайловича Ртищева, Дементия Минича Башмакова, митрополита газского Паисия Лигарида, амасийского Косьму, иконийского Афанасия, из русских архимандрита чудовского Павла да архиепископа рязанского Илариона.

   – Отчего не поехал к нам кир Нектарий? – задал Алексей Михайлович первый вопрос.

Мелетий, глянув на Лигарида, ответил чуть не с радостью:

   – А он и поехал бы! Да в ту пору был в Яссах купец Афанасий, грек. Наговорил Нектарию, что патриарх Никон – великий друг грекам. Нектарий и раздумался.

   – Уговаривать надо было! – подосадовал Алексей Михайлович.

   – Я уговаривал, на языке мозоль набил! – обиделся Мелетий – Ради моих уговоров кир Нектарий на грамоте своей приписку сделал. Прогляди своими глазами, государь! Если Никон трижды не явится на собор, его можно судить заочно.

Снова метнул взгляд на Лигарида. Тот одобрительно прикрыл глаза веками.

Царь и Ртищев тоже переглянулись. Фёдор Михайлович чуть кашлянул и сказал:

   – Письма побывали в руках малороссийских казённых людей. Не заметил ли ты подмены?

   – Листы истинные, – твёрдо сказал Мелетий.

Архиепископ Иларион поднёс протодьякону икону Спаса.

   – Целуй, коли не солгал.

Мелетий благостно приложился к образу.

Алексей Михайлович просиял и победоносно воззрился на митрополита иконийского Афанасия. Афанасий человек был громадный, головою – лев косматый. Как лев и ринулся со своего стула, выхватил икону из рук Илариона, поцеловал троекратно.

   – Глаголю во все концы мира: подпись патриарха Дионисия – подлинная! А вот Нектарий с Паисием по-иному руку прикладывают.

   – Навет! – Лигарид сказал, как муху прихлопнул.

   – Я Богом поклялся! – вскричал Афанасий. – Мой дядя, патриарх Константинополя кир Дионисий, не желает суда над патриархом кир Никоном! Распря между христианскими пастырями роняет величие Православной Церкви. Христиане дерутся – мусульмане ликуют... Когда я ехал в Москву, к великому государю, мой дядя кир Дионисий наказывал помирить великого государя со святейшим Никоном. И мне ведомо, я о том говорил тебе, великий государь, патриархи Мелетия не приняли, милостыни государевой не взяли. Восточные патриархи против суда, потому и не поехали в Москву, экзархов не прислали, ответов дать не захотели. Мелетию поневоле пришлось грамоты самому сочинять. Он на такие дела большой искусник.

Лигарид медленно поднялся, поклонился государю.

   – Ваше величество, отвечать на ложь – значило бы пятнать непорочную правду. Выслушивать брань, на которую ответить можно только бранью, – дело для моего сана недостойное. Дозволь, великий государь, удалиться. Пойду помолюсь за бедного Афанасия. Господь милостив, не убьёт его за лжесвидетельство.

   – Да уж ступай! – сказал в/сердцах государь. – Все ступайте, немирные вы люди!

Великая досада разбирала Алексея Михайловича, столько ждал Мелетия, и попусту. Не хочет дело делаться.

Упрямый Никон, мордва проклятая, добром от патриаршества не откажется. Вот уж истинный творец смуты. Без патриарха церковь сирота, а с патриархом, беспечно бросившим паству, – сирота, Богом оставленная.

Пока Дементий Башмаков провожал духовенство, Алексей Михайлович, сидя с Ртищевым, совсем разгоревался:

   – Опять Никон нас за пояс заткнул... Не даёт мне Господь слуг умных и преданных. Влезь в него, в Мелетия! Он ведь и впрямь может грамоты подделать!

   – К патриархам надобно отправить русского человека.

   – Русского?! Никон к грекам греков шлёт. Свои скорей договорятся. Никонов посланец Емануил отвёз патриархам по пятнадцати тысяч золотыми монетами, лишь бы не давали ответов, осуждающих собинного моего друга.

   – Не верю я этим слухам. Откуда у Никона такие деньги?

   – Я тоже не верю, – признался царь. – В сердцах сболтнул. Ты же сам видел: оба икону целовали!

   – Так, может, оба и правы.

   – Добрая ты душа, Фёдор! Мелетий не раз на подделках за руку схвачен, Афанасий тоже гусь. Называет патриарха Дионисия дядей, а Лигарид кричит: ложь, он-де и митрополит ложный. Кому верить-то? Придётся собор созывать для свидетельствования подписей.

   – Не огорчайся, великий государь! Дозволь порадовать тебя.

   – Да чем же?

   – Симеон Ситанович приехал[19]19
  Симеон Ситанович приехал — Симеон Полоцкий, в миру Самуил Емельянович Петровский-Ситниановлч (1629—1680), белорусский и русский общественный и церковный деятель, писатель. Наставник детей царя Алексея Михайловича. Полемизировал с деятелями раскола. Один из зачинателей русского силлабического стихосложения и драматургии.


[Закрыть]
.

   – Ситанович? – не вспомнил государь.

   – Из Полоцка, виршеслагатель.

   – Симеон Полоцкий! Да когда же?! Почему не сказали?! Чай, учитель Алексею Алексеевичу. – Государь привскочил. – Хорошо ли поставили? Великой учёности человек.

   – У себя принял до твоего царского указа.

   – Ну, слава Богу! – Алексей Михайлович успокоился, сел. – Коли Алексей воспримет от Симеона науку, всему царству русскому будет свет и благодеяние. Спасибо, Фёдор Михайлович! Порадовал.

   – Ещё могу! – засмеялся Ртищев. – Не сегодня-завтра протопоп Аввакум приезжает.

   – Вот кто страстотерпец! – с жаром сказал государь. – Никон крепких духом людей боялся. Ты, Фёдор, протопопа приласкай, приготовь быть к царской руке вместе с Симеоном.

   – Хорошо придумал – лицом аж посветлел!

   – Добрые дела, как солнышко... Утешь, Фёдор, скажи мне об Алексее Алексеевиче словечко.

В день крестин, 19 февраля, – родился царевич двенадцатого, на святого митрополита Алексия Московского и всея России чудотворца – Фёдор Михайлович Ртищев, ради великой доброты своей, кротости, книжности, ради светлого ума, был определён десятилетнему отроку в дядьки.

   – Ах, государь! Шёл я вчера к Алексею Алексеевичу книгу почитать, слышу, поют. – Фёдор Михайлович примолк, и было видно, переживает вчерашнее. – Ангел поёт. «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних!» Веришь ли, Алексей Михайлович, замерла душа моя, сердце остановилось – так сладко пели, что не только поступью, но стуком сердца, дыханием было страшно оскорбить звуки неизречённой красоты. А голосок всё светлей да светлей. А уж как запел: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звёзды света. Хвалите Его, небеса небес...» – покатились слёзы градом, я и всхлипнул. Сойти с места не смею, а пение ближе, ближе, и отворяется вдруг дверь. Стоит царевич, сынок твой пресветлый, смотрит на меня, а сам песни не оставляет: «Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны, огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его...» Будто исповедали и причастили – вот каков у тебя сынок.

   – Не нарадуюсь, – государь смахнул с ресницы слезинку. – Певун. Я уж так люблю, когда Алёша поёт. Наградила его Богородица дарами щедрыми. С шести лет читает, с семи пишет.

   – Мы ведь «Монархию» Аристотеля осиливаем.

   – Не рано ли?

   – Я у Симеона спросил. Говорит: для царей не рано.

   – Боже мой. Боже мой, раздумаюсь об Алёше, сердце и скажет: счастливая ты, госпожа Россия.

   – У доброго злака добрые семена, – поддакнул Ртищев и нежданно подумал: а вот крестный отец у царевича – Никон.

   – А крестный отец царевича – Никон! – сказал Алексей Михайлович с горечью. – На день рождения Алексея Никон своею волей, без собора, установил праздник Иверской иконы Божией Матери... Я бы два Воскресенских монастыря дал ему, лишь бы смирил бурю свою… Не гнали с престола, сам ушёл. Господним промыслом совершено! Так бойся же Господа! Молись – не борись. Не равняй себя с богоборцем Иаковом{15}, ибо та борьба – пророчество.

Придвинулся к Фёдору, зашептал как о сокровенном: – Хочу окружить себя людьми светлыми, в вере сильными. Оттого и рад, что Аввакум приезжает жив-здоров. Бог его ко мне ведёт.

14

Въезжая в Москву, протопоп Аввакум благодарности к воротившим его из сибирского небытия не испытывал. На московские хоромы, на шустрый люд, на Божие храмы смотрел как на мерзость запустения.

   – Батька, неужто не рад? – охнула Анастасия Марковна. – Москва, батька! Два года ехали и приехали. Слава Тебе, Царица Небесная!

   – Где же два, все одиннадцать!

   – Глянь на Прокопку, на Агриппину – головами-то как вертят! Вспоминают...

Не сговариваясь посмотрели на Ивана. Сидел задумавшись, уставя глаза в спину вознице.

   – Может, Корнилку вспомнил! – шепнула Анастасия Марковна. – Ваня любил Корнилку. Батька, купола-то сияют!

   – Блеску много, аж глаза режет. В Вавилон, матушка, мы прибыли{16}. В царство погибели. Гляжу на людей, и ужас меня берёт – все отступники! Жиды предали Христа в царствие Ирода[20]20
  Жиды предали Христа в царствие Ирода... — Ирод Антиппа (20 до н.э. – после 39 н.э.), сын царя Ирода Великого. Он был государем во времена Иисуса. Когда Иисус после своего ареста был доставлен к Пилату, он как галилеянин был представлен Ироду, который в это время находился в Иерусалиме. Ирод ждал от него какого-нибудь чуда. Однако Иисус не отвечал на его вопросы, и Ирод после этого подверг его издевательствам и отослал обратно к Пилату. Соответственно этому Ирод (в Деян. 4:27) наряду с Пилатом назван соучастником убийства Иисуса.


[Закрыть]
, а русаки – в царствие Алексея Михайловича. Помяни моё слово, расплата впереди. Соломон строил храм сорок шесть лет, а римляне разрушили в три дня{17}. И наши соборы будут в прахе лежать, ибо нет в них места Духу Святому.

   – Не грозись, Петрович! – припала к мужнину плечу протопопица. – Страшно! Милостив Бог! Заступница защитит нас, грешных...

   – Куда везти-то? – повернулся к протопопу возница.

   – К Казанскому собору. Кто-нибудь из прежних духовных детей приветит. Жив ли, Господи, братец Кузьма?

Ехали уже по Никольской улице, мимо боярских хором. Аввакум, напустив на лицо суровости, выгнул бровь дугой, насмешил Фёдора-юродивого.

   – Ну и дурак же ты, батька!

Протопоп вздрогнул, будто воды ему холодной за ворот плеснули. Сказал Фёдору со смирением:

   – Спасибо, голубь! От греха спас.

Все шесть подвод, с детьми, с челядью, со скарбом, остановились у ограды Казанского собора.

Аввакум перекрестился, вылез из телеги, попробовал, озоруя, ногой землю.

   – Ничего! Московская твердь держит.

Пошёл всем семейством в храм приложиться к Казанской иконе Божией Матери. Когда же, отступив, творил молитву, его окликнули:

   – Батюшка, ты ли это?!

   – Афанасьюшко! – узнал Аввакум. – Экая борода у тебя выросла.

   – Ты бы дольше ездил, батюшка. У меня хоть борода, а у иных копыта да хвосты повырастали. Благослови меня, страдалище ты наше!

Благословил Аввакум духовного дитятю.

Обнялись. Умыли друг друга благостными слезами. К Афанасию и поехали.

Избёнка у Афанасия была невелика, но христианам вместе и в тесноте хорошо.

   – Сей кров даден мне от щедрой боярыни благой, Федосьи Прокопьевны{18}. Зимой тепло, печка уж очень хороша, летом прохладно, – похвалил своё жильё Афанасий.

   – Знаю, молитвенница. Крепка ли в исповедании? Не юлит ли в Никонову сторону?

   – Шаткое нынче время, батюшка, – уклончиво сказал Афанасий.

Женщины принялись обед стряпать, Аввакум же сел с хозяином расспросить о московском благочестии, сколь много пожрала Никонова свинья.

   – В кремлёвских соборах новые служебники, но за старые ныне не ругают, – обнадёжил Афанасий протопопа. – Среди бояр тоже есть люди совестливые. Крепок в вере дом Федосьи Прокопьевны Морозовой. У царицы, в домашней её церкви, по-старому служат! Милославские и Стрешневы Никоновы новины невзлюбили. Соковнины, Хованские – тоже добрые все люди, боятся Бога.

   – Я-то думал: в пропащее место еду, а не всех, не всех ложь в патоку окунула! – возрадовался Аввакум.

   – Не всех, батюшка! Многие рады от новин отстать!

   – Что же не отстают?

Афанасий вздохнул, развёл руками.

   – Павел, архимандрит Чудова монастыря, говорил дьякону Фёдору, что в Успенском соборе служит: «Старое благочестие право и свято, старые книги непорочны».

   – Так что же они, бляди[21]21
  Так что же они, бляди... — «Блядь» в употреблении Аввакума и его современников означает прежде всего ложь, заблуждение и звучит несколько менее грубо, чем нынче.


[Закрыть]
?! – взъярился Аввакум. – Всё Никона боятся?!

   – Никон, батюшка, – медведь с кольцом в носу. Павел-то так сказал: «Не смеем царя прогневить. Царю угождаем».

Аввакум привскочил, но тотчас сел, уставясь глазами в пол.

   – Ничего понять не могу!

   – Батюшка, а никто не понимает, – кротко признался Афанасий.

Влетела, хряпнув за собой дверью, девка-работница. Глаза как у совы.

   – Карета скачет!

   – Так и пусть скачет! – удивился испугу работницы Афанасий.

   – Да к нам!

   – К нам?!

А уж лошади у крыльца фыркают, сапоги в сенях топают. Дверь отворилась, и, скинув шапку, вошёл осанистый, богато одетый человек. Перекрестился на икону по-старому, поклонился хозяину дома, потом уж и его гостю, но обратился к Аввакуму:

   – Окольничий Фёдор Михайлович Ртищев кланяется и зовёт тебя, протопопа, быть гостем. Карету свою за тобой прислал.

Аввакум вышел из-за стола.

   – Марковна!

Анастасия Марковна показалась, поклонилась человеку Ртищева.

   – Шубу подать, батюшка?

   – Незачем украшать себя перед великими людьми, коли перед Богом честной жизнью не красуемся, – сказал как по писаному. – Ты, Марковна, благослови меня.

   – Что ты, батюшка!

   – Благослови, прошу, ибо в смятение пришла моя душа. В цепях на телеге возили, на дощаниках топили, на собаках тоже скакал, а вот в каретах ездить не доводилось.

   – Давай-ка я тебя благословлю! – закричал Фёдор-юродивый, кинулся к печи, схватил веник, огрел протопопа по спине – Вот тебе, великий господин! Вот тебе, знатная персона!

   – Довольно! – сказал Аввакум, ничуть не рассердившись. – Довольно, говорю!

Но Фёдор уже разошёлся, и пришлось протопопу бежать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю