Текст книги "Голубые луга"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава двенадцатая

1

Отец с комиссией ездил по объездам. Ночевал у лесников. Мама вышивала очередную мельницу. Бабка Вера молилась, а тетя Люся взяла расчет и сдавала дела новой буфетчице.

– Наш правдолюб до суда достукается, – шипела тетя Люся. – А мне дознания да всякие допросы ни к чему.

Тетя Люся уезжала на Урал, с глаз долой.

На следующий день Федя не пошел в школу.

Мама его разбудила, а он одеяло на голову натянул.

– Поблажку даешь! – проворчала бабка Вера, но мама сказала:

– Дай поспать мальчику всласть. Довольно с тебя, что нам не довелось сладких снов поглядеть. Дело не дело – подымайся.

– Вставай! – сказала Милка. – Я ведь совсем от вас уезжаю.

Стало вдруг и Милку жалко, и самого себя.

Всей семьей помогали тете Люсе укладываться.

А потом уже был день отъезда. Сам отец не успел приехать проводить, но Цуру прислал.

Нагрузили санки добром, посидели перед дорогой. На станцию ни Федю, ни Феликса не взяли, чтоб не морозить и чтоб лошади не было тяжело.

Милка поцеловала братиков и заплакала. Федя погладил ее по волосам и, утешая, сказал:

– Ну чего ты? Это хорошо, что ты в далекий край едешь. Всякого наглядишься. А нам теперь несладко будет, но потом все пройдет, поправится, и ты к нам опять приедешь. Тогда мы будем дружить.

2

В классе, над доской, висел портрет капитана. Капитан улыбался одними глазами, улыбался каждому, кто смотрел на него, и ребята гордились, что герой с ними.

Ярослав подошел к Феде.

– Ты болел?

– Нет, – сказал Федя. – Тетя Люся уезжала, помогал собираться, вещи грузить.

– Я тебе хочу сказать, что ты – настоящий друг, – сказал Ярослав. – Мне передали погоны отца. Мама разрешила один погон отдать тебе.

Ребята прислушивались к их разговору, а теперь окружили.

В руках у Феди был помятый полевой погон.

– Настоящий маскировочный! – сказал Мартынов.

К погону тянулись руки. Федя посмотрел на Ярослава и дал подержать ребятам погон. Все подержали. Последней была Оксана. Она медлила отдавать погон и отходила с ним к окну подальше от парт.

Федя невольно пошел за ней.

– Возьми, – отдала Оксана погон. – Твоего папаню все жалеют.

Федя нагнул голову, кивнул. Побежал на место, в класс входила Клавдия Алексеевна.

– Ребята, будет елка! – сказала она. – Дед Мороз будет! И даже подарки.

Ребята захлопали в ладоши. Зашумели.

– Елка будет тридцатого декабря, в четыре часа, после обеда. Кто может, приходите в масках. А теперь посмотрим, какие у нас табели.

Тройка у Феди была одна, по чистописанию. И четверка была, по арифметике. Остальные пятерки. У Яшки все оценки ровные:

– Чистый четверик!

У Ярослава пятерки без примеси, как всегда.

– Пошли ко мне, – позвал дружков Яшка. – Как смеркаться начнет, колядовать пойдем.

Ярослав помолчал, но мимо дома своего не прошел, остановился.

– Я с мамой посижу. Ее теперь нельзя одну оставлять.

Ребята постояли, попинали ногами снег.

– Ладно, – сказал Яшка, – если чего наколядуем – поделимся с тобой… На елку вместе?

– Нет, – сказал Ярослав. – На елке надо веселиться, а я… – Лицо у Кука сморщилось. Он сел в снег и горько расплакался. – Ступайте! Ну чего стоите смотрите, не видали, как плачут?

– Всякое видали, – сказал Яшка. – Ты поплачь и уймись. Не пойдешь же ты зареванный к матери?

Кук встал. Его отряхнули.

Отсморкался, вытер лицо, улыбнулся.

– Ну, как?

– Снегом щеки потри, чтоб горели.

Кук натер щеки снегом.

– Теперь сойдет, – остался доволен Яшка.

Кук убежал домой.

– Давай ко мне зайдем, – попросил Федя, – сказаться надо, где буду.

– Я тебя на улице подожду!

3

Мама братьев Ныряловых представлялась Феде женщиной большой, в сарафане, с косами вокруг головы. Может, оттого, что в доме Яшкином все прочно стояло на своих местах, чисто было, нарядно, а самой матери Федя еще ни разу не видел. Все работала или ездила добывать еду «своим галкам».

Братья Ныряловы, как всегда, сидели на печи. Их мама у окна подшивала валенок. Она и вправду была высокая, вокруг головы в три кольца коса, но одежда висела на ней, и руки из просторных рукавов выныривали худые, невезучие. Искали и не находили, падали вдруг, и опять торопились найти и делать, делать…

– Это Федя, дружок мой! – подтолкнул Яшка Федю к матери.

– Аграфена Ивановна! – поднялась с лавки женщина и поклонилась Феде.

Тот растерялся и тоже поклонился.

– Раздевайся, – сказал Яшка. – Валенки снимай. На печь полезем. Мы сегодня, мама, колядовать пойдем. Научи колядке хорошей.

Залезли на печь. Братья Ныряловы раздвинулись, пустили Федю на самое горячее место.

– Сюда, – тащил Федю Ванечка, меньшой. – У меня тут один кирпич – чистый огонь, пятки калить дюже хорошо.

Повозились, улеглись.

– Мам, – сказал меньшой. – А Федюха этот, который в гости пришел, муки нам приносил, когда мы в голод впали.

Федя толкнул Ванечку в бок.

– Чего дерешься? Правду говорю!

– Значит, добрый человек из него будет. Я ему и поклонилась потому.

Феде жарко сделалось, тесно.

– Мам, – сказал Яшка, – научи колядке-то!

Аграфена Ивановна отложила валенок, повела длинными пальцами по выпирающим от худобы скулам, задумалась. Яшка приложил палец к губам: не спугните, мол.

Аграфена Ивановна стала вдруг покачиваться, и, покачавшись, запела, тоненько, звеняще:

 
Уродилась коляда
Накануне Рождества.
За горою, за крутою,
За речкою за быстрою
Стоят леса дремучие,
Во тех лесах огни горят,
Огни горят пылающие.
Вокруг огней люди стоят,
Люди стоят – колядуют:
– Дайте коровку,
Масляну головку!
А дай бог тому,
Кто в этом дому,
Ему рожь густа,
Рожь ужиниста,
Из зерна ему – коврига,
Из полузерна – пирог.
 

– А потом надо говорить: «Ты, хозяин, полезай в сундучок, доставай коляде пятачок. Ты, хозяйка, полезай в коробеечку, доставай коляде копеечку».

– Мам, – заныл Ванечка, – а мы с полуменьшим в чем пойдем колядовать?

– Дома посидите.

– Так ведь хочется!

Аграфена Ивановна задумалась, а Федя стал быстро сползать с печи.

– У нас Милка уехала, боты свои бросила. Они худые, но зимой не промокнешь.

Федя кинулся домой, не слушая Яшку, который звал вернуться.

Не раздеваясь, Федя полез под кровать, в ящик со старой обувью. Достал Милкины боты и свои ботинки, стоптанные, брошенные.

– Ишь, благодетель выискался! – всплеснула руками бабка Вера. – Евгения, иди сюда. Опять куда-то прет!

Вошла мама, взяла у Феди ботинки и боты. Федя опустил голову:

– Ныряловым ходить не в чем…

– А тебе завтра будет в чем? – закричала бабка Вера. – Отца твоего…

– Прекрати! – сказала мама. – Достань ящик.

Федя полез под кровать, достал ящик.

– Эти ботинки – вышвырнуть. Возьми белые валенки. Новые совсем умудрились сжечь. Залатать их трудно, носок сгорел, но можно изнутри овчиной заложить. Кстати, возьми кусок овчины. – Повернулась к бабке Вере: – Что смотришь? Все равно переезжать, а значит – выбрасывать.

4

Гурьбой ходили, вывернув шубы. Коляду Аграфены Ивановны не запомнили, пели другое:

 
Овсень! Овсень!
Пришел Овсень
На Васильев день!
Кто не даст хлеба —
Убьем деда.
Кто не даст пышек —
Наколотим шишек!
Кто не даст свеклы —
Расколотим стеклы!
Кто не даст пирога —
Мы корову за рога,
А быка на погост,
Отвертим ему хвост!
 

Ребятишек пускали, слушали, а давали мало: свеколку, морковку, пару картох.

– Пошли к нам поколядуем! – предложил Федя. Пошли, стукнули в окно, запели.

– Заходите, гости, заходите! – отворила дверь мама.

Зашли, встали на пороге, грянули свою коляду, а меньшой, Ванечка, не сробел, прибавил:

 
Ты, хозяин, полезай в сундучок!
Доставай коляде пятачок.
А ты, хозяйка, полезай в коробеечку!
Доставай коляде копеечку!
 

Мама засмеялась, и отец засмеялся и дал всем по двадцати копеек:

– Медных нет – одно серебро.

Ребят усадили за стол, напоили чаем, накормили блинами со сметаной.

– Век бы так есть! – поглаживая живот, сказал Ванечка, меньшой.

Федя пошел провожать друзей. Когда ходили колядовать, небо тучи закрывали, а теперь вышли на улицу – светлынь. В небе, как в поле, – чисто.

– До встречи! – сказал Яшка, пожимая Феде руку. – Будь здоров.

– До встречи!

Федя стоял, смотрел, как весело уходят братья. Вдруг меньшой повернулся, кинулся назад:

– Ох, Федеха! – стукнул он себя в грудь длиннющим рукавом зипуна. – До чего ж валенки теплы!

И убежал.

Федя быстро зашел в синюю тень дома, чтоб его не видно было, потом осторожно, по насту, прошел на зады. Они стояли друг перед другом, Федя и старый липовый парк.

Высокая маленькая луна роняла серебряные тонкие иглы. В снегу созрели звезды, синие и зеленые. Парк стоял, слегка наклонясь кронами к единственному человеку в Старожилове, пришедшему смотреть и быть счастливым.

Феде почудилось, что ему улыбаются. Кто-то улыбается. Незримо. Чье-то лицо, без очертаний, растворено было в подлунной тишине святок.

Глава тринадцатая

1

Елку поставили в самом большом классе. Из украшений – вата, как бы снег, да стеклянная звезда на вершинке. Начальник электростанции сам принес и вкрутил невиданно большую стосвечовую лампочку.

Елкой пахло на всю школу. Ребята раздевались в коридоре, клали пальто на парты и жались по стенам. Но вот пришел старичок с ящиком, завернутым в цветастый линялый платок. Поставил ящик на табуретку, развязал узел на платке, и оказалось, что это не ящик с подарками, а гармошка. Старичок сел, покашлял, топнул ногой – и полыхнули малиновые меха звонкой полечкой.

Пионервожатая Муся побежала вдоль стены, выхватывая ребят.

– В хоровод! В хоровод!

Пошли, побежали вокруг елки, в одну сторону, в другую. Сплясали под «Барыню», кто как мог.

– Все! Все!

Все и плясали.

Клавдия Алексеевна принесла новенькую книжку «Круглый год».

– Ребята, объявляю конкурс. Можно петь, плясать, стихи декламировать. Книгу получит тот, кого вы сами назовете победителем.

Оксана спела грустную песню: «Жил в Ростове Витя Черевичкин». У Вити были голуби. Пришли каратели и убили Витю.

Кто-то из четвертого класса сплясал «Яблочко», девочка из первого рассказала стишок-считалку:

 
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел зайчик погулять.
 

А что было потом, Федя не запомнил – сам горел. Чего бы, чего бы такое прочитать? И как выйти – перед всеми?

Беспомощно оглянулся.

– Давай! – толкнул его Яшка.

– Еще! Еще! – звала смельчаков Клавдия Алексеевна. – Федя, пожалуйста! Послушаем!

Федя шагнул и остался один в пустом пространстве. Кинулся к елке, чтоб не быть одному, повернулся – и не увидал ребят.

 
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана? —
 

вскрикнул он отчаянно, но сразу и пришел в себя.

А уж когда дело дошло до полковника, голос звенел, летел в неудержимом восторге:

 
– Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой!..
 

Стихи кончились, Федя постоял, приходя в себя, и кинулся через кольцо ребят прятаться.

Кольцо он пробил, но вдруг что-то красное преградило ему дорогу. Поднял голову – Дед Мороз.

Дед Мороз взял Федю за руку и повел за собой к елке.

– Заслужил – принимай награду. Заслужил ведь?

– Заслужил! – закричали ребята.

Дед Мороз взял книгу у Клавдии Алексеевны и подал Феде. Потом хозяин зимы сел возле старичка-гармониста, положил ему руку на плечо и сказал:

– Ребята, в окошко гляньте. Что видите?

– Темнеет, – сказали ребята.

– То-то. Давайте выключим этот свет. (Свет тотчас выключили.) И давайте споем все вместе, тихонько, споем хорошие наши русские песни.

И Дед Мороз зарокотал, как издалека, певучим басом:

 
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте…
 

Слов ребята не знали, но следующую песню пели все вместе:

 
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит…
 

Пели долго с повторением последних строк, гармоника звенела, как звенели бубенцы у ямщиков. Ветер ударял в окна, да так, что окна дрожали. И всем было жалко бедного ямщика.

У Деда Мороза объявилась вдруг лучина. Он зажег ее, и тоненький огонек, затрепетав, потянул к себе. Ребята окружили Деда Мороза, и он сказал:

– А теперь послушайте стихи.

И не шумя, обыкновенным голосом, словно говорил про самое обычное, повел-привел стихотворную речку:

 
Под броней с простым набором
Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
Дедушка Илья;
. . . . . . . . . .
Едет бором, только слышно,
Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь.
 

Ребята не шелохнулись, но тени на стенах покачивались, словно бор пришел в эту большую комнату. Стихи кончились, Дед Мороз вздохнул и сказал:

– Хорошо у вас! Уходить не хочется.

– Так и не уходи! – закричали ребята.

– Остался бы, да в других местах ждут. – Дед Мороз сощурил глаза и оглядел ребятишек. Лучина догорала, стала красной и совсем погасла.

– Свет зажечь? – спросила Клавдия Алексеевна.

– Не надо! У меня чудо есть. Кто здесь самый маленький?

– Я, – выставился Ванечка, меньшой.

Кто-то пискнул:

– Он – не школьник. Он – гость.

– Но точно, что он самый маленький?

– Точно, – согласились ребята.

– Держи! – Дед Мороз дал меньшому какую-то палочку. – Выше подними!

Ванечка поднял руку над головой.

Дед Мороз чиркнул спичкой, поднес огонь к палочке, и палочка эта брызнула звездами.

Все глядели на звезды не дыша, и только Мартынов сказал:

– Бенгальский огонь! У меня дома тоже есть!

Палочка догорела, упали последние звезды, и стало темно. Клавдия Алексеевна зажгла электричество – Деда Мороза не было. Зато на том месте, где он сидел, на стуле, увидали мешок подарков. Все перевели дыхание, не торопясь дыхание перевели. Подарки – хорошо, очень хорошо, но сказка наяву – лучше.

Клавдия Алексеевна принялась раздавать пакеты, как вдруг закричали:

– Пожар!

Ребята бросились к окнам, а кто посмелей, кто не боялся простуды – выскочил на крыльцо.

– За парком горит! – Догадались: Иннокентий, Цветы – Обещанье Плода горит!

И тотчас на крыльцо выбежал сам Иннокентий. Он был в своем одеянии, но шапка на нем была с красным верхом, шапка Деда Мороза.

Огонь стоял высокий и светлый.

– Пропало пять лет труда, – сказал Иннокентий. – Ничего огонь не пощадит.

Федя понял: сгорели диковинные деревянные звери. А у него, у Феди, осталась лягушка на ладошечке.

– Тушить! Тушить! – закричал Федя, но Иннокентий перехватил его.

– Поздно! Поздно, мальчик! Я, кажется, забыл закрыть подтопок… Одна оплошность… Один уголек – и пяти лет труда как не бывало.

Иннокентий прошел в школу и скоро опять появился на крыльце, в шубе, в ушанке, с узелком.

– Прощайте, дети! – сказал он. – Сгорела одна сказка, но сказочник жив-здоров, значит, будет другая сказка. Самая новая.

Иннокентий повернулся и пошел в сторону реки. Федя метнулся было за ним, но на пожаре затрещало, и Федя невольно обернулся, загляделся на сноп искр, на кровавое облако над пожарищем. Облако было похоже на коровье вымя, и оно кровоточило.

Когда Федя повернулся бежать за Иннокентием, старика успела поглотить ночь.

2

Цура запрягал лошадь.

Николай Акиндинович Страшнов сдал дела новому лесничему Горбунову и теперь перебирался с семьей в соседнее лесничество, с понижением. Теперь он – объездчик, начальник трех лесников. Новое место называлось Красенькое.

– Под снегом не больно разглядишь, а летом, говорят, и впрямь красиво, – сказал отец.

И еще Федя знал: новое жилье – на кордоне. Дом на две семьи. У соседей есть дети. Школа в деревне, до нее километра три, лесом и полем.

Не будет рядом Кука, Яшки, Оксаны не будет, Лильки, но и Мартынова тоже.

Федя пошел отпустить лисенка.

– Никому не оставлю. На шкуру убьют.

– Отпускай, – сказал отец.

Все вышли во двор. Федя заглянул под крыльцо. Лисенок поднял уши, смотрел остановившимися блестящими глазами.

– Дурной, – сказал Федя. – Ты все боишься меня.

Кинул лисенку припрятанный в рукаве кусочек мяса. Лисенок и не поглядел, ждал, когда Федя уйдет.

– Скорее! – сказал отец.

Федя отворил дверцу и отошел в сторону. Лисенок сидел.

– Пугни его, – предложила мама.

Но тут рыжий огонь пролетел по двору, взметнул утреннюю порошу, махнул через утонувший в снегу сруб и замер. Федя сделал шаг за лисенком – вдруг да повернет, – но лисенок оскалил белые зубы и пошел, пошел через парк, а за парком был овраг.

– Ну, вот и все, – сказал отец.

Странно в пустой комнате. Она еще тебя любит, но уже чужая. Ждет других жильцов. И ты ждешь – другого жилья.

– Ну, присядем! – сказал Николай Акиндинович.

Сели на оставленные пеньки, ящики. Бабки Веры не было, она первая обживала новое место. Уже перевезли сено, перегнали корову Красавку и телку Жданку.

Мама смотрит на отца, отец на маму.

– Пора! – сказал отец.

Все поднялись.

– Стой ты, норовистая! – неслось со двора.

Цура унимал застоявшуюся лошадку.

Глава четырнадцатая

1

Последний день каникул – первый день на новом месте.

Федя бежит по узкой, утонувшей в снегу тропинке, бежит, словно у него есть важное дело. Нет у него дел, нет у него друзей, не знает он, куда ведет тропинка. А бежит потому, что шагом идти хуже, обязательно оступишься и начерпаешь полные валенки снега.

Бело! Глаза жмурятся сами собой, слезы навертываются, но впереди еловый лес.

Федя ныряет под зеленый полог – и словно в погребе: темно, тихо, стволы, как плесенью, схвачены изморозью.

Снег под ногами хрустит, свистит, словно по стеклу ходишь.

Федя видит – он стоит в кольце. Ели растут кольцом. «Заколдованное место!»

И вдруг лес взорвался страшными ругательствами. Федя кинулся назад, к свету. Утонул в сугробе, но полез, полез, взметая искры, взбивая снежную пену, и опять ухнул, по самую грудь…

Старческий мужской голос без передыху, забирая выше и выше, выводил диковинное ругательство:

– Ах, да колом перешиби, да поперек глотки встань, чтоб волчьи твои зеньки повыскочили, да расколоти гром золотые твои пяточки.

На «золотых пяточках» ругатель набрал воздуха и взъярился пуще прежнего:

– Ах, да пропади твоя ползучесть, подол срамотной, да перебрех-брехучий-песобрешущая сорока-треска, золотые пяточки.

Человек опять смолк, собирая силы для вдохновения.

– Кузьму слушаешь? – спросили сверху.

Федя вздрогнул. На тропинке стоял краснощекий, крутолобый, нос картошкой – пожалуй, сверстник.

– А кто это? – кивнул Федя в сторону ругателя.

– Кузьма. Жена его, Нюшка, Золотые пяточки, родить собирается. Четвертого. И все – от Ивана Ветрова.

Федя кое-что понял, а кое-что нет.

– Он чего, – спросил Федя, – Кузьма этот, в лесу живет?

– Ничего не в лесу, в дому. Пойдем поглядишь.

– Пойдем, – Федя вылез из снега на тропинку.

Паренек и впрямь ровесник, ростом чуть-чуть повыше.

– Отряхнуть?

– Отряхни.

Мальчишка стал крутить Федю, поколачивая шапкой.

– Не дерись.

– А ты терпи! Придешь домой мокрый, мать хуже налупит.

– У меня мать не дерется.

– А моя легка на расправу. Жуть нервная… Да ведь и то – трое нас: Василий, Карп и я. Не слыхал про Василия?

– Нет.

– Погоди, услышишь, – усмехнулся новый товарищ.

– А тебя как зовут?

– Я – Лёха!

– А я…

– Да знаю! Федюха ты. У бабки твоей спрашивал. Есть, мол, говорю, внучата? Она говорит: есть, а один дюже умный. Профессор. Другой-то у вас маленький. Ты, стало быть, и есть профессор. Книжки, что ль, читаешь?

– Читаю.

– А по мне – хоть бы ни одной не было. Дотяну до седьмого – работать пойду. Ты, бабка говорила, в третьем. А я в пятом, в другое село хожу.

– Как же без науки ты будешь узнавать жизнь, – разволновался Федя, – что было раньше, что потом будет?

– Чего ее узнавать? Вот она! – Леха махнул руками по сторонам.

– Но это все – сейчас. А ведь были древние греки, древний Рим, скифы, сарматы.

– Были да сплыли.

– Не сплыли. Просто времена их прошли, – вздохнул Федя. – У тебя кто воюет?

– Ваську призовут скоро, если в тюрягу не сядет. Мы с Карпом годами не вышли, а папаня у нас хилый. Вальщик. Валенки он всю жизнь валял. Дело вредное. Туберкулез нажил… Да ты меня не сторонись. Я не больной. В снегу могу спать – и не чихну.

Вошли под своды елей.

– Почему деревья кольцом растут? – спросил Федя.

– Так посажены, значит. Тут боярин жил. Видишь поляну? Присядь, через ветки не видно. – Федя присел. – На самом деле это не поляна – пруд, а на пруду есть два острова. Как взаправдашние. Но их боярские слуги сделали… Мороз, чуешь, щиплется? Здесь самое его место.

Федя потер нос и щеки. Тропинка вдруг оборвалась. На опушке стоял домишко, точь-в-точь Цурин: и набок, и крыша, как перья у драчуна-воробья.

Возле глухой, безоконной стены громоздилась удивительная свалка: колесо трактора, железяки, ведра без дна, гнутые рамы велосипедов, каски…

Федя так и ахнул:

– Настоящие?!

– Этого добра хватает, сойдет снег, сам найдешь в лесу. И немецкие есть, и наши.

– Тут разве шли бои? – с надеждой и страхом спросил Федя.

– Не-е! Разведка ихняя была. Переловили.

– Откуда же каски?

– Значит, было откуда взяться.

Федя уже так привык к ругательной песне Кузьмы, что, не слыша ее, удивился.

– А где же Кузьма?

– Вон пошел!

За деревьями мелькал серый зипунок широкого, согнутого старостью человека.

2

Квартира у Страшновых удобнее прежней. Две отдельные комнаты и темная, маленькая.

Темную взяла себе бабка Вера. Большую – отцу и матери, поменьше – Феликсу и Феде. Прежние хозяева бросили кровать, и теперь – вообще красота.

– Под кроватью у нас будет царство гномов! – планирует Федя, но Феликс упрямо мотает головой:

– Под кроватью будет жить жук.

– Какой жук?

– Настоящий жук. Я его поймаю, и он будет жить.

– Цапнет за пятку, тогда узнаешь!

– Это будет мой жук! Он тебя цапнет.

Федя отступает. Феликса не переспоришь, пусть сам забудет про дурацкого жука.

– Хорошо! – Федя, заложив руки за спину, озирает комнату. – В темном углу у меня будет Северный полюс, возле окна Африка, а на печке – Гималаи.

Феликс не возражает.

Скучно.

Утром отец идет проводить Федю через лес. Тропинка проскальзывает мимо дома деда Кузьмы. У деда Кузьмы в окошках свет, и слышится приглушенная затяжная ругательная песнь.

– Странный человек! – говорит отец.

На другой стороне опушки растут дубы.

– Видишь вон! – показывает отец на непривычно стройный высокий дуб. – Это дерево под охраной государства. Ему триста лет.

Они выходят на простор. Белое-белое поле. Слева дымок голых осин, справа, во впадине, деревня.

– Красенькое, – говорит отец. – А твоя школа на краю. Видишь каменный дом? Беги! Я постою, посмотрю.

Федя бежит по тропинке. Тропинка крепкая, широкая. Федя оборачивается, отец машет ему рукой.

3

Федя отворил дверь. Коридор. Два окна с одной стороны, две двери с другой. Федя снял шапку, встал в проем между окнами. Хлопнула наружная дверь. Влетели три девочки. Увидали Федю, шушукнулись, засмеялись. Кинулись к первой двери. Дверь затворили за собой аккуратно, но уже через минуту она подалась, и к щели прильнули сразу несколько человек. Кто-то даже или согнулся, или на колени встал. Федя покраснел и отвернулся к стене. Опять хлопнула входная дверь. Влетела стайка первоклашек и – в ту же дверь.

Значит, школа самая раздеревенская. В такой Федя уже учился. В первом. Сдвоенные классы. Первый учится с третьим, второй – с четвертым.

Открылась вторая дверь. Вышла бабушка в платке, с колокольчиком. Позвонила, поглядела на Федю.

– Новенький?

– Новенький.

– Погоди тут.

Бабушка ушла к себе и тотчас опять появилась. С журналом, в очках, платок уже не на голове, а на плечах.

– Я твоя учительница. Анастасия Михайловна. Назови себя.

– Федя.

– Что значит Федя?

– Ну, Федор Страшнов!

– Не ну Федор, а Федор… Пошли.

Учительница отворила дверь. Класс загрохотал крышками парт.

– У нас новый ученик, – сказала Анастасия Михайловна. – Федя Страшнов.

– Страшный! – хмыкнул какой-то первоклашка.

Федя поискал обидчика глазами, нашел, но тот не сник.

– Федя, садись на вторую парту. К Морозовой. Ваш класс в первом ряду от двери.

Федя глянул и обомлел. В первом ряду от двери сидели одни девочки. Посчитал – восемь. «Восемь девок – один я, куда девки, туда я».

Не видя, не слыша, сел на вторую парту, сунул ранец в ящик.

– Страшнов, раздеться надо!

Федя вскочил.

– Вешалка у доски.

Пошел снял шубу. Сел, покосился на соседку. Беленькая, голова в кудряшках, как ангел на немецких открытках.

Учительница задала первоклассникам задачу и перешла к третьему классу.

– Сегодня мы начинаем изучать историю.

«Ой!» – хотелось воскликнуть Феде, потому что он никак не мог дождаться этого прекрасного дня – настоящей учебы. Что это за учение, когда у тебя два предмета – письмо да арифметика, чтение не в счет.

И еще одна радость: конец чистописанию. Этому вечному: «Пиши лучше, пиши чище».

– Первая тема, которую мы будем проходить: «Первобытное общество. Первобытный человек». Что вы знаете, что слышали, что читали о первобытных людях?

Федя поднял руку. Оглянулся – девочки глаза опустили, не дышат: ничего не читали, ничего не слыхали. Федя руку под парту, а уже поздно.

– Что нам скажет Страшнов? – поднимает его учительница.

«Клавдия Алексеевна была другая, – думает Федя. – Она бы так не спросила. Нет, такой больше не будет, как Клавдия Алексеевна». Когда уезжали из Старожилова, Федя и не думал, что увидит своих ребят всех вместе – каникулы были. А ребята вышли за околицу, стояли на дороге. Все, вместе с Клавдией Алексеевной. Подарили ему изумрудное перо селезня, чтоб прилетал к друзьям, и четыре тетради – драгоценный подарок (писали кто на чем).

– Так что же ты хотел нам сказать, Страшнов?

Федя покрутил головой, его соседка хмыкнула.

– Я читал «Приключения доисторического мальчика» и «Борьба за огонь».

– Очень хорошо! А сможешь нам рассказать, что он из себя представляет, доисторический человек?

– Смогу, – сказал Федя. – Самым большим богатством людей далекой старины был огонь. Огонь для доисторического человека был жизнью. Угасал костер, угасала жизнь. Разбредалось племя. Возле огня доисторический человек грелся, накалял камни, делал из них каменные топоры, обрабатывал шкуры зверей, рисовал на стенах пещер магические знаки.

– Очень хорошо! – кивала головой Анастасия Михайловна. – Тогда сделаем так. Страшнов, становись перед классом и потихоньку рассказывай о первобытном обществе, а я пока займусь арифметикой с первым. У них новый материал.

– На ваше место идти? – удивился Федя.

– На мое. Не смущайся. У нас хорошие девочки. А ты рассказываешь верно и интересно.

Так необычайно начался для Феди первый урок в новой школе.

4

На перемене Федя выскочил из класса, чтоб подальше от девчонок. В коридоре его тотчас окружили перваки, разглядывали.

Тот смелый, который не поник под Фединым взглядом, конопатый, беленький, нос, как у задиристого слоненка, спросил:

– Ты в Сторожке, что ли, живешь?

– В лесу, возле деда Кузьмы.

– Я и говорю: в Сторожке, в Васькином доме.

– Не-е! – сказал другой мальчишка. – Васька в Дубосеках теперь живет. Обженился.

– Как по сопатке дам! – махнул конопатый на товарища. – Васька – не таковский, его не уженишь. Жить ушел к бабе. Без записи, а это другое дело совсем. Вольный себе человек… Ты Ваську-то не видал?

– Если он в другой деревне живет, где же его увидишь? – посмеиваясь, сказал Федя.

– К матери мог прийти.

– Леху я видел.

– О Ваське чего не рассказывал?

– Нет. А кто он, ваш Васька?

– Спрашивает! Ваську вся милиция знает. Понял теперь?

Зазвенел звонок.

Федя выскакивал из класса каждую перемену, словно из шибко натопленной бани. А уроки кончились, шубу в охапку, шапку на затылок, оделся в коридоре и бежать.

Первоклашки, конопатый и его друзья, тоже не отстали. Им ближе было по деревне, но пошли Фединой тропой, задами. Конопатого звали Шурка.

О Ваське он рассказывал, как о герое.

Окружили Ваську в доме – ушел через подполье, ужом в отдушину, в подворотню, мимо засады. Догнали на реке – в воде отсиделся, в камышинку дышал. Васька поезда грабит – всем известно, а накрыть – ни разу не накрыли. Милиции Васька в лицо смеется: «Я следов не оставляю».

Сначала Федя слушал, а потом перестал, вспомнился ему Живой. Тоже бегал, подныривал, перепрыгивал…

Тропинку пересекла дорога.

– Нам сюда, – сказал Шурка. – Завтра дорасскажу.

– Мне и этого хватит! – Федя тоже остановился. – Бандит не может быть героем. Бандиты за беляков были и за немцев. Понял?

– Я за Ваську подраться могу! – обиделся Шурка.

– А я за Чапаева, я за Котовского, за Зою тоже подраться могу, хоть сейчас, хоть со всем вашим классом!

– Так это и мы за Чапаева, да за Котовского и Зою! – сказали перваки.

– Кто за Чапаева, тот не может идти за Васькой-бандитом. Понятно?

Мальчишки переглянулись.

– Ладно, придешь в клуб, поглядим, какой ты смелый.

– Поглядим! – сказал Федя и пошел своей дорогой.

5

Федя увидел: Феликс вынырнул из сеней, огляделся. Федю не заметил на тропинке и, как мышонок, по стене, под сосульками, юркнул в хлев.

«У Феликса завелась тайна? Ничего себе!»

Федя прокрался к дверям хлева, по-индейски крался, ступая сначала на носок, а потом уж на пятку.

– Красавушка, – шептал Феликс корове. – Красавушка, съешь мой хлеб, но только поскорее дай нам молока. Мы все ждем твоего молока: и папа, и мама, и бабушка Вера, и Федя, и я. Нам голодно, ты уж поторопись. Я тебе каждый день свой хлеб отдавать буду.

Федя, не дыша, метнулся от сарая за угол.

«Вот он какой, Феликс-то, растет! Маленький, а думает о всех».

А он, Федя, и не играет с ним, и думает о нем редко.

Выждал, пока прохрумкали братишкины шаги, скрипнула дверь.

Федя не торопился выходить из укрытия. За углом сарая был припек. Бревна теплые. Сосульки огнями играют, и на каждой дрожит серебряная капля. Весна совсем уже недалеко, может, за лесом стоит, и Федя ей виден.

6

Отец заложил руки за спину, откинув голову, глядел в окно. Глаза у него притихшие, коричневые, красивые.

– Двести десять рублей в месяц, – повторял он время от времени.

– И буханка хлеба на рынке стоит уже двести, – сказала мама, входя в дом и с грохотом бросая у печи охапку березовых дров. – Мало того – без денег, мы еще и без дров остались. Из Старожилова лень было перевезти сухие, теперь вот сырьем топись.

– Что было, то было, – сказал примирительно Николай Акиндинович. Снял со стены гитару.

– Навоз не чищен! – сказала мама.

– У меня есть две бабы-бездельницы, – рявкнул отец, сунул гитару в угол, ушел чистить навоз.

– Бездельниц нашел, голтепа! – вышла из своего чуланчика бабка Вера. – Как жить будем, Евгения? Люська бы не пропала, у нее на черный день скоплено и спрятано, а что у тебя есть? Продать – и то нечего.

Мать растапливала печь. Сырые дрова дымили, сипели…

– Господи! – у мамы полились слезы.

Феликс кинулся к ней.

– От дыма плачу, сынок, от дыма!

– Не от дыма! – сказал Федя. – Оттого, что бабка Вера плохая.

– Ну-ну! – топнула ногой бабка. – На отцовские теперь не больно наешь. Глядишь, на мое золотишко кормиться будем.

– Господи! – опять сказала мама, обнимая и Феликса и Федю. – Ну какое у тебя золотишко? Часы сломанные, две цепочки и крестик.

– Червонное золото, не теперешнее, – отрезала бабка Вера.

– Я скатерти для продажи вязать буду, – сказала мама. – А там корова отелится через месяц. Жданку продадим – вот и деньги. Проживем.

За окном смеркалось.

Постанывая на выбоинах, трудно где-то ехала машина. На улице зашумели. Быстро вошел в комнату отец.