Текст книги "Голубые луга"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Люблю!

– Вот и я люблю! – Яшка солидно покачал головой. – И Кук тоже любит. Мы ее двое любили, а теперь вот трое нас.

– Втроем подарок легче купить, – сказал Федя.

– А чего купить? Чего есть-то в сельпо?

– Компас можно купить.

– Матерьялу бы на платье…

– Такое большие дарят.

– Ну, мы тоже не маленькие! – нахмурился Яшка, а Кук вскочил на ноги:

– У мамы есть материя! Бордо! На платье куска этого ей не хватает… Я могу попросить.

– Попросить… – уныло протянул Яшка. – И матерьял, небось, дорогой. Сам говоришь – бордо.

– Бордо! – согласился Кук.

– У меня рубликов пятнадцать припрятано, – сказал Яшка.

– У меня семь рублей! – подхватил Кук.

– А у меня двести!

– Не привирай! – осадил Федю Яшка.

– Я не вру! – Федя не мог сказать про тридцаточки тети Люси. – Мне давали на дни рождения, я не тратил… Вот и накопилось.

– На такие деньги мы чего-нибудь на толкучке приглядим, – раздумался Яшка.

Они пошли домой.

– Как хорошо, что мы все любим Оксану! – не удержал в себе радости Федя. – Ну ведь правда?

– Выходит, что так! – согласился Яшка. – Мы еще пацанье, нам одну любить можно. Это уж потом драться будем.

Федя покосился на Яшку и зябко повел плечами: не хотелось ему ни Кука бить, ни Яшку…

– А как мы подарок будем дарить? – опять спросил Федя.

– Вынем да подарим, – сказал Яшка.

– А лучше привязать к стреле и пустить в форточку.

– Раскокаешь стекло, а попробуй его достань.

Нет, Яшка не понимал таинственного!

6

Когда отца брали в армию, мама научилась прясть шерсть. У нее была хорошая, легкая прялка. Засыпалось под прялку сладко. Колесо ветерки затевает: ж-жу да ж-жу-у педаль поскрипывает. Сколько раз глядел Федя на железную трубочку, через которую пряжа на катушку наматывается, совсем один глядел – никого в доме в то время не было, а все-таки ничего не высмотрел. Будто и маячило что-то, да неясно. Не удалось Феде и через прялку волшебное углядеть.

Опять пришли длинные ночи, опять мама села за прялку. Электричество не горит, солярка, наверное, на станции кончилась. Выручает верная керосиновая лампа. Керосин не чистый, вспыхивает. Оба огненных языка вытягиваются, коптят. Но Федя любит запах копоти, любит смотреть на дрожащий золотой кружок на потолке. У кого керосиновая лампа, у того своя домашняя луна.

Федя сидит, прислонясь спиной к протопленной, теплой печи.

На их класс школьная библиотекарша сегодня дала десять книжек. А Феде самую главную – «Павлика Морозова». Он ведь на первой парте сидит.

Дали книжку всего на два дня, чтоб к Октябрьской, когда третий класс будут принимать в пионеры, все успели прочитать.

Федя, конечно, знает: Павлик Морозов – пионер-герой. Его убили кулаки за то, что он был против кулаков. Убили родственники.

Вон бабка Вера тоже Феликсу и Милке про мельницу свою рассказывает, про свою хорошую старую жизнь.

– …Иван Потапыч, брат вашего прадеда Алексея Потапыча, и сам был не промах на чужое, а жену взял – колдунью, – голос бабки Веры из-за печи, как из бочки, гудит, не хочешь – будешь слушать.

– Так зачем же он колдунью взял? – пугается Милка.

– Он не знал, что она колдунья! – объясняет Феликс.

– Да ведь, конечно, не знал. А там разве поймешь? Сама-то я маленькая была. А братья как поделили мельницу, так и возненавидели друг друга. Может, Иван Потапыч и нарочно колдунью приглядел себе, чтоб братьев своих испортить. Отец у нас все время болел. А ведь молодой был. Тридцать пять для мужика разве возраст? Алевтина болезни напускала. Один раз едва отходили. Спасибо Юшке. Юродивый у нас кормился. Вот Юшка и приходил к нам отъедаться. Особенно зимой. Мать юродивых любила приваживать. Да и, слава богу, места для всех хватало: и гостей принять, и работников положить, и всяких приблудных… Вот отца схватило однажды, помирает и все. Дыхание останавливается… Тут Юшка! Бежит через комнаты к матери:

– Анна Павловна, скорей! – схватил ее за руку и тянет на кухню. На кирпич в печке показывает. – Вынимай!

Печку только затопили, еще как следует не разгорелась, а уже горячо. Мать стоит, не поймет. А Юшка сам в печку с головой сунулся, вынул кирпич.

– А это сама вынимай, своими руками!

Мать в нише пошарила, достала клок волос и кусок материи.

– Узнаешь? – спрашивает Юшка.

А волосы отцовские, золотистые, и материя от его поддевки.

– Кропи святой водой! Колдовство это! – кричит Юшка. – Коли сгорело бы, покойник был бы в доме, а теперь обошлось.

И верно, отпустила болезнь отца. А вы вот и подумайте сами, есть колдуны или нет их.

– А если они есть, как же с ними бороться? – спрашивает Феликс.

– Крестом и молитвами, – отвечает всеведущая бабка Вера.

– Вот она какая, твоя хорошая старая жизнь! – кричит Федя.

Мама вздрогнула.

– Что ж ты пугаешь?

– А чего она?.. И сад у нее, и мясо, а сами за богатство убивали друг друга.

Бабка молчит. Все молчат. Приходит и садится возле старшего брата Феликс. Феликс тоже за то, что старая жизнь была плохая, как в книжках пишут, а не как бабка Вера рассказывает. И отец за то, что старая жизнь была убогая. Он так и говорит, когда сердится на бабку Веру:

– Брось свое вспоминать! Брось придумывать. Убого вы жили. Вся жизнь была убогая.

А мама когда за отца, когда за бабку Веру.

Федя думает о Павлике Морозове, а мысли на Оксану перескакивают. Как же ей помочь? А помочь надо! Настоящий пионер в беде друга не оставит.

– Мама! – говорит Федя. – Мне нужно вот теперь, вот сейчас сходить к нашей учительнице.

Мама останавливает колесо прялки.

– А ты знаешь, где она живет?

– Знаю. В доме учителей, возле школы.

– Не заблудишься ночью? Не испугаешься?

– Мама, меня через два месяца в пионеры будут принимать!

– Хорошо, иди, – говорит мама. Она не спрашивает, зачем сыну вдруг понадобилась учительница. Она помогает ему одеться и сама набрасывает на плечи платок.

– Я один! – дрогнувшим голосом говорит Федя.

– Конечно, один! Я закрою за тобой дверь.

7

«Как темно! Словно под печкой», – так думает Федя, выходя из теплых сеней в ночь. Он закрывает глаза, чтоб не увидать возле крыльца какую-нибудь колдунью: хорошо, мама хоть не торопится закрыть дверь. Федя идет зажмурившись, неги промахиваются мимо земли, попадают в лужи. Федя останавливается, считает до трех и открывает глаза.

Темно. Война еще не кончилась, уличные фонари не горят. А небо все-таки не совсем черное – грязь мерцает. Скользко. Федя поскользнулся раз, другой. «И как это тетя Люся с работы ходит? Отец тоже по ночам ездит. Не боится».

Федя подумал о других и забыл о себе, а когда вспомнил, то уже стоял возле учительского, длинного, как барак, дома.

«Что же я скажу учительнице?» – испугался Федя и поскорее начал стучать в дверь, чтоб не повернуть назад.

– Кто? – спросили со страхом за дверью.

– Я! – крикнул Федя.

– Кто это – я?

– Страшнов, Федор.

Дверь приоткрылась. Из двери выглянула учительница.

– Что тебе, Страшнов?

– Не выгоняйте с уроков Оксану. Она не нарочно за колосками не ходила. Ее маму послали бересклет драть, дома одни малыши остались. Оксана – хорошая.

– Не шуми, Страшнов. Люди спать ложатся. – Учительница вышла из комнаты. – Дисциплину, Страшнов, никому нарушать не позволено. Я человек в вашем классе временный, но мне не все равно, какими вы растете. Пусть Оксана сидит на уроках, однако отметку за поведение я ей снижу.

– Спасибо вам, – сказал Федя. – Как пойдем еще за колосками, она вдвое соберет. Честное слово! Мы с Яшкой и Куком собирать будем колоски. Для нее.

– Да не надо ничего! Никаких колосков. Ступай! Ступай! – И учительница повернула Федю к себе спиной и подтолкнула к выходу из общих сеней.

Дверь тотчас захлопнулась. Федя прислонился спиной к стене, и было ему не страшно и не холодно.

– Порядок! – сказал он и пошел темной улицей не сутулясь, не замирая, не вглядываясь опасливо во тьму – не стоит ли кто впереди?

8

На уроках Федя исподтишка разглядывал Лильку. Кожа на лице у нее была как папиросная бумага, даже светилась. Губы чуть-чуть розовые и сложены так беспомощно, так доверчиво, что только чурбан мог не разглядеть – девочка это, истинная девочка.

Лилька вдруг повернулась к нему и, сияя маленькими, как незабудки, глазками, спросила:

– Ты что на меня смотришь?

– Я не смотрю! – очень глупо сказал и еще глупее отвернулся.

Она взяла его за локоть и потянула к себе, он ощетинился, как зверек, а она, вся светясь, сияя, прошептала:

– Завтра мама приезжает.

Учительница покосилась на Лильку, но улыбнулась ей.

– Да, ребята! Завтра, после успешной операции, возвращается Клавдия Алексеевна. Тише! Я понимаю вашу радость. Мне, как педагогу, импонирует детская любовь к своему первому учителю, но предупреждаю – вам придется еще потерпеть. Клавдия Алексеевна сразу не сможет выйти на работу. Ей надо отдохнуть. И еще я вас порадую сегодня. Последний урок у вас – военное дело.

– А военрук – фронтовик? – спросили ребята.

– Кажется.

Это «кажется» сбило с толку, и «ура» было недружным.

9

– Нет, парни! – сказал военрук. – На фронте не был. Служил в тыловых частях, но выполнял особые задания, в том числе с бандеровцами сражался. Получил три ранения сразу.

– Награды есть? – спросил Яшка.

– Именное оружие. Годится?

– Годится, – сказал Яшка.

– А теперь: «Взвод – стройся!»

Мальчишки и девчонки выскочили из-за парт, построились возле доски.

– Так, – сказал военрук. – Командирами назначаю: Мартынова – взводным, Страшнова – командиром первого отделения, Лилю… фамилию подскажите…

– Веселова!

– Веселову командиром второго отделения. А командиром третьего будешь ты, – военрук показал на Яшку. – Товарищи командиры, шаг вперед. Займите свои места в строю.

И маленький Федя теперь стоял вторым, за Мартыновым.

Пошли на улицу, ходили строем, учились сдваивать ряды. Потом прыгали в парке через окоп, прошли вдоль линии обороны – когда-то в Старожилове ждали немцев.

– Это вот – форменное пулеметное гнездо! – показал военрук широкий окоп. – Кто мне скажет, как станковый пулемет называется?

– Максимка! Максимка! – закричали ребята.

– Верно. А ты чего руку тянешь?

Руку тянул Кук.

– Неправильно. Пулемет называется «Мáксим», потому что его сконструировал американец Хайрем Мáксим.

Военрук почернел.

– Ты бы вот что, как тебя? Подскажите…

– Пресняков! Кук! – закричали ребята.

– Ты бы, Пресняков, катился отсюда. Я ребятам военные тайны буду доверять. Кое-какие. А военные тайны не для твоих ушей.

Маленький Кук стоял тоненький-тоненький, и его ветром, как сухую былинку, покачивало. Он облизнул треснувшие на ветру, с кровяными корочками, губы и пошел. Прямой, хоть качал его ветер, но прямой. Пошел сначала куда глаза глядели, в парк, а потом повернул и пошел к школе.

10

Едва Кук вышел из дверей школы, ему кинули на голову половую тряпку и стали бить.

Федя с Яшкой вышли чуть раньше. Они оглянулись на шум и увидали: бьют Кука старшие, пятиклассники.

– Гады! – заорал Федя. – Гады! Цуру позову! Я всех знаю. Он вас всех убьет.

Ребята отскочили от Кука, забежали за угол. Из школы вышел Мартынов. Глянул через плечо на Кука и прошел мимо.

11

Николай Акиндинович сидел в конторе, неумело двигая костяшками на счетах. Было воскресенье, и Федя тоже сидел в конторе, срисовывал с книги через переводную бумагу танк.

– С бересклетом у нас чепуха получается, – вздохнул отец. – Килограммов сорок еще нужно для плана. А планы в военное время, сам понимаешь, необходимо перевыполнять.

Кусты бересклета всегда манили Федю своими загадочными плодами. В граненых нежно-розовых коробочках таился оранжевый огонь, а в нем черное блестящее зерно.

Федя жалел растения и редко вскрывал коробочки бересклета, но всякий раз, решившись поглядеть, что там внутри, замирал сердцем: а вдруг вместо зернышка явится ему Дюймовочка? Вместо черных зерен попадались белые, ярко-алые, но Дюймовочка так и не встретилась.

Федя знал, что бересклет – важное военное растение. Из коры его корней добывали гуттаперчу, которая заменяла каучук. «Драть» бересклет – это была самая тяжелая работа у лесников, но и самая дорогая.

– А знаешь, кто свой план выполнил, и даже вдвое? – спросил отец. – Настя Смирнова.

– Колина жена! – обрадовался и удивился Федя. – У нее же маленький сынок.

– Настя в лесники пошла. Решила Колю заменить, пока он домой вернется. По лесам ей ходить еще нельзя, вот она и занялась бересклетом. А на втором месте мать твоей одноклассницы.

– Оксаны? – и вдруг Федю осенило. – Папа, а что если нам взяться и помочь лесникам!

– Кому это вам?

– Яшке я скажу, Куку, Оксане.

– Ну, что ж, помогите, – согласился отец. – У нас вон Горбунов отстающий. Я его предупрежу, приходите к нему в объезд, на мельницу, и работайте.

На перемене Федя позвал своих друзей под лестницу.

– Хотите Родине помочь? – спросил он, задохнувшись от важности дела, о котором собрался сказать.

– Хотим! – ответил за всех Яшка.

– Нужно помочь лесникам выполнить план по заготовке бересклета. Драть бересклет очень трудно, но за эту работу много платят. Мы можем набрать деньги на танк. Из бересклета резину делают – одна польза, а заработанные деньги мы отдадим на постройку танка – вторая польза!

– На танк не потянем, – сказал Яшка.

– А на пушку для твоего отца – потянем! На ней так и напишут: «Сын – отцу! Смерть фашистским гадам!»

– Хорошо бы, – сказал Яшка.

– Хорошо бы, – вздохнула Оксана. – Только я знаю, как его драть, этот проклятущий бересклет. С ним – ого как наплачешься!

– А попробовать все равно нужно! – стоял на своем Федя.

– Чего же не попробовать, – решил Яшка. – Попробуем. Ты чего, Кук, молчишь?

– Я согласен, – сказал Кук.

12

Горбунов повел ребят за плотину к тем самым кустам, где купался летом Федя, потянул спрятанную в траве бечевку и вытащил из воды ворох корешков.

– Сколько ни сделаете, все равно будете молодцы! Угощаю жмыхом! – сказал и ушел.

«Жмыхом», – обиделся Федя. Ему нужен был танк, ну, или пушка хотя бы.

Взялись ребята за дело горячо, но сразу же и обожглись. Кора сидела на корнях, словно каждая ее клеточка была прибита гвоздем.

Оксана принесла ножи, но и они не очень-то помогли.

Через полчаса работы у Феди кровоточили ногти на обеих руках. Он терпел, не сдавался, но рассудительный Яшка взглянул на его руки и объявил:

– Шабаш, ребята! Не получились из нас помощники.

Собрали в одну кучку добытую кору, Яшка взвесил ее на руке.

– Грамм триста будет.

– Триста граммов! – вскричал Федя и тоже понянчил кору на руке.

– Не будет, что ли? – спросила Оксана.

– Может, и будет, – упавшим голосом согласился Федя. Его блестящий план двойной помощи – фронту и тылу – разлетелся в пух и прах.

Появился Горбунов. Увидал плоды труда, но на смех ребят не поднял, обрадовался даже.

– Честное слово, хлопчики, вы – молодцы! А ты, Оксана, в маму работница! Мне этот бересклет во сне снится, кажется, уж лучше с самого бы кожу драли…

Забрал кору, корневища опустил в воду, ушел в дом и вынес полуметровую квадратную плиту подсолнечного жмыха.

– Вас четверо, как раз поровну разделите.

Попрощались мальчишки с Оксаной, пошли домой.

Пальцы у Феди ныли, но было ему все-таки хорошо. Пусть маленькая вышла польза, но все-таки польза.

– Хороший жмышок, жирный! – похвалил Яшка. – Моим карапузам – праздник.

Федя разломил свой кусок пополам и половину отдал Яшке.

– Возьми.

– Ну уж нет, – сказал Яшка. – Этот жмых мы честным трудом заработали. Его грех раздавать.

– А я не раздаю – делюсь, – сказал Федя.

– И я тоже, – разломил свой кусок жмыха Кук. – Нам с мамой и половины вполне достаточно.

– Ладно, ребята! Спасибо! Вернется с войны отец – пир на весь мир устроим!

Глава восьмая

1

На бревне, у ворот, сидели и курили отцовские лесники: мужиков, с Горбуновым, трое, остальные – женщины. Мужики в форменных, довоенных еще, фуражках, женщины в платках.

«На собрание приехали! – возмутился Федя. – Как им только не стыдно в платках в район приезжать?» Самому Феде было стыдно. Отчего это женщины форму носить не любят? Приказывай им, не приказывай. Он мог бы пройти в дом через парадное, но пошел двором, мимо лесников: узнают его или не узнают. В других лесничествах узнавали: «Вылитый отец!»

Феде нравилось быть похожим на отца. Отца все хвалили, называли добрым. Ругали его одни хапуги: сам воровать не умеет и другим не дает.

– А ведь это старший сынок лесничего! – подскочил с бревна, срывая фуражечку, пожилой, но очень проворный человек.

Волос у него как бы и не было, а был тонкий, тоньше паутины, пушок, бесцветный, клочковатый. Припадая на правую ногу, лесник открыл перед Федей калитку и затараторил:

– А я тебя, милый, жду. Тебя, тебя! Вот именно. Погляди-ка, милый, чего раздобыл, памятуя, что у лесничего нашего лесничок подрастает.

– Нам по ежику дядя Митрофан Митрофаныч привез! – кинулись к Феде Милка и Феликс. – А тебе – лисенка!

– Лисенка! Вот именно! – заулыбался Митрофан Митрофаныч и, забегая перед Федей, манил его изуродованной, без указательного пальца рукой.

В глубине двора, в клетке из досок, билось рыжее пламя. Бабка Вера была тут как тут, губки поджаты, глазки умные.

– Всех кур передушит!

– Огневка! – прошептал Федя, садясь на землю возле клетки.

– Огонь! Живой огонь! Гляди, руку не сунь! – предупредил Митрофан Митрофаныч, и Федя опять увидал, что у лесника нет указательного пальца.

«На войне был», – подумал Федя уважительно.

– Спасибо вам! – сказал он. – Вы не беспокойтесь за него. Я его буду любить.

– Мы кормили лисенка, не ест, а наши ежики едят! – похвастала Милка.

– Не едят, а молоко пьют, – уточнил Феликс.

– Молоко для них настоящая еда, – заупрямилась Милка. – Есть существа, которые едят, а есть, которые только пьют.

– Хе-хе! – в кулак хохотнул Митрофан Митрофаныч. – Беда с вами, с ребятами! Ну, играйте, а нам пора речи слушать. Вон хозяин из конторы вышел.

Отец отворил калитку и позвал лесников во двор.

– Федя, – сказал он, – возьми ребят и ступайте домой. С лисенком еще наиграешься. У нас производственное совещание. В конторе и тесно, и душно.

– Папа! – взмолился Феликс.

– Потом, потом! – и заулыбался мимо ребят. – О, как вам идет наша лесная фуражка!

Это было сказано подошедшей Цуриной жене.

– Лесник – высший класс! – прохрипел тотчас Горбунов.

Лесники рассаживались на досках, на телегах, отец слегка нахмурился, голос у него загустел:

– Итак, товарищи, обсудим наши показатели за третий квартал.

Федя на цыпочках взошел на крыльцо и скорей домой: поесть и бежать трезвонить о лисенке. Только вот кому первому рассказать? Оксане, кому же еще?

– Федя! – сказала мама. – Митрофан Митрофаныч жмых привез. Чудесный жмых, почти халва. Но – не просить! Получите после обеда.

«Оксану угощу», – обрадовался Федя.

На обед прибежала из столовой тетя Люся.

– На полчасика отпросилась. Евгения! Милка, мама Вера! Глядите.

Она спрятала руки за спину, а потом и выставила правую напоказ.

С толстенького теткиного мизинца трепетало синее прекрасное сияние.

– Бриллиант чистой воды! – бабка Вера схватилась за сердце и села на Федин стул-пенек. – Домá имела, мельницу, золото, а вот бриллиантов – не было… Люська, какая же ты удачливая.

– Мамка, не пропадем! Офицерик один, из десантников, – загнал. Пять бутылок, дьявол, запросил.

– Ой, Люська! – ахнула Евгения Анатольевна. – Смотри, попадешься.

– Волков бояться, сестрица, в лес не ходить. Пять бутылок – дело, конечно, рисковое, но перстенек стоит риска. Где долью, где не долью… За две недели обернусь. Так-то, сестренка! Кто хочет жить, тот рискует… Одна кручина, пальцы толсты, на мизинец едва налез.

– Мама, дай! – Милка косила двумя глазами сразу.

– Все тебе, все тебе останется! – тетя Люся подхватила Милку на руки и стала целовать ее, плакать и смеяться. – Ничего, и без мужика проживем.

Милка, дразня мальчиков, повертела сверху перстеньком, приставила ко лбу.

– А во лбу звезда горит! – сказал зачарованный Феликс и тоже потянулся к бриллианту.

Евгения Анатольевна легонько стукнула его по рукам.

– Такие вещи не для детей. Давайте обедать.

– А у меня лисенок! – сказал Федя тихо. Синий прекрасный пламень горел и не погасал в нем. – Лесник папин привез. Митрофан Митрофаныч.

– Вот и тебе повезло! – тетя Люся погладила Федю по голове. – Через год матери воротник. Не чернобурый лисенок-то?

– Огневка, – сказала мама.

– Красная лиса – это вполне прилично.

«Я не дам убить лисенка!» – поклялся про себя Федя.

– Пусть живет! Зачем мне воротник? – сказала мама.

И Федя кинулся к ней и прижался, до того счастливый, что не смог удержать слез.

– Садитесь, ребятки, ешьте. Сегодня стол богатый. Лесники кусок барсучьего мяса привезли.

2

– Мама, дай мне побольше жмыху! – попросил Федя.

Мама вопросы задавала редко, отломила сыну два хороших куска, каждый с книгу, и отпустила.

Федя пошел через двор, хотелось на лисенка поглядеть, но собрание не кончилось еще. Отец стоял к Феде спиной. И возле него Цурина Прасковья. Одной рукой отец держал ружье, другой чуть обнимал Прасковью за талию. И говорил:

– Вот тебе, лесник, защита от дезертиров и диких зверей. Дробовичок, но все-таки оружие. Наш трофей. У дезертиров захватили.

Не любил Федя, когда отец обнимал вот так чужих женщин, до смерти не любил. Он даже не пошел через двор, пошел через парадное. И всю дорогу бежал до мельницы, изо всех сил бежал, чтоб не думалось.

Оксана сидела на запруде, полоскала белье.

– Вот, – сказал Федя. – Тебе!

Он дал ей плитку жмыха. Оксана отерла красные, как у гуся, руки о подол и взяла жмых.

– Пошли, – сказала она.

– А белье?

– Кто его тут возьмет? Да и чего брать? Пеленки старые.

Она схватила Федю за руку, потащила за собой. За кустами остановилась, выглянула.

– Не видали.

Пригибаясь, они проскочили луговину, нырнули сверху в заросли черемухи, высоких высохших трав, ползком пролезли под сводом колючего боярышника и очутились в доме, у которого не было крыши.

– Это мое гнездо, – сказала Оксана, – потому что я – птица.

– Лебедь?

– Нет. Я – журавль, с длинными ногами и с длинным носом.

Гнездо было круглое. Стены его сплела черемуха, трава стояла здесь летом в рост взрослого человека, теперь она полегла, и в центре гнезда глядел в небо синий глаз озера, величиной в детскую ванну.

– Ты думаешь – это лужа? – спросила Оксана. – Это – настоящее озеро. И в нем живет мой карась.

Оксана на коленях подползла к воде и тихонько свистнула.

– Смотри! – прошептала она.

Федя увидел темную тень, потом мелькнуло золотое.

– Он меня знает! – Оксана нажевала жмыху и жижицу рукой опустила в озеро. – Не шевелись.

Раздались чавкающие звуки.

– Оксана, – сказал Федя, – я думал, ты – просто девчонка и девчонка. А ты тоже думаешь о волшебном.

– Нет, – сказала Оксана. – Я о волшебном не думаю, я здесь прячусь, когда слишком много работы и когда меня хотят отколотить. Хочешь, положи голову мне на плечо и давай капельку заснем. Согласен?

Все тело у Феди налилось благодарной лаской. Он осторожно положил голову на маленькое плечо Оксаны и закрыл глаза.

И было тихо, тихо. Только карась посасывал и чавкал в озере, и что-то покачивалось: то ли стебельки трав, то ли растерявшие листья ветки черемух, то ли сама земля.

– Все! – сказала Оксана. – Я проснулась.

– И я.

– Теперь иди домой, а то меня будут искать, будут на меня кричать. И в школе давай с тобой говорить так, как будто ничего не было.

– Я ходил к учительнице. Она сказала, что ты можешь посещать школу.

– Я завтра приду. Но ты ко мне больше не приходи. Обещаешь?

Сердечко у Феди екнуло, но он кивнул. Они выползли из тайника.

– А у тебя Кук или Яшка… карася твоего кормили? – спросил Федя.

– Никто не кормил, – сказала Оксана и убежала стирать пеленки.

– Не кормили, не кормили! – Федя подпрыгнул, развернулся в воздухе и кинулся бежать по лесной дороге к Старожилову. – Не кормили! Не кормили! Не кормили карася!

3

По дороге тащился воз с сеном.

«Догоню!» – решил Федя.

Догнал.

– Федюха, мать честная, здорово! – на возу полеживал Цура.

– А почему ты не на собрании?

– За сеном твой отец послал… Да ничего, к угощению поспею. Тпр-р-ру!

– А разве будет угощение?

– Ну как же без угощения? После собрания полагается. Да тпр-ру! Цепляйся за руку.

Федя уцепился, и Цура подтянул его к себе.

– Дай вожжи подержать, – тотчас попросил Федя.

– Подержи.

Федя принял вожжи, дернул, еще раз дернул.

– Да пошла ты! Пошла!

– Н-но-о! – смилостивился Цура, и лошадь, наконец, пошла. – Умный конь! С одного слова меня понимает.

Цура перевернулся на спину, закрыл глаза, вздохнул.

– Ехать бы так и ехать! И чтоб ничего уже не хотелось, и чтоб не кончалась дорога.

– Ну нет, – сказал Федя. – Ехать хорошо, но все-таки есть и другие важные дела.

– А ты ложись, как я!

– А лошадь?

– Чего лошадь? С дороги не свернет.

Федя намотал вожжи на руку, перевернулся на спину и поглядел на небо. Оно было серое. Федя закрыл глаза. Воз покачивался, поскрипывало колесо, сено шептало в самое ухо, и шепот этот уходил в глубины, может, в недра самой земли.

– Ну и как? – спросил Цура.

– Не знаю, – признался Федя.

– Вот я и говорю, ехать бы так и ехать.

Цура взял вожжи у Феди, и лошадь пошла скорее. По Старожилову совсем ходко взяла.

– Дом чует! – объяснил Цура и встал на колени. – Чегой-то? Ты погляди только, Федька! Мать честная!

Федя привскочил и увидел в конце улицы серую колонну медленно шагавших людей.

– Это ж пленная немчура! – ахнул Цура. – Ей-богу, оне!

Махнул кнутом, лошадь рванула, скоком пересекла дорогу и встала у ворот.

Ворота отворил Горбунов.

– С прибытием! Спеши в контору, а то как бы не опоздал, – сказал он Цуре.

– Немцев со станции ведут! – крикнул Цура.

– Да ну! – Горбунов выбежал за ворота, а Федя заскочил домой:

– Немцев ведут!

Домашние припали к окнам. Немцы уже поравнялись с домом. Отец, зашедший из конторы в квартиру, глянул на пленных и сказал:

– На конезаводе будут работать, в райкоме говорили.

– Чего добились! – покачала головой мать. – А сколько горя от них. Ты погляди, морду-то как дерет.

– Ну, остальные далеко не герои, едва плетутся, – сказал отец. – Тоже ведь досталось.

Федя глядел и глядел. По дороге шли враги. Вот уже сколько лет в играх он бьет этих врагов с самолетов, из танков, косит из пулемета. Какие белые у немцев лица, словно под полом сидели.

На улице заголосила женщина.

– Проклятые! Проклятые! Проклятые! – плакала в голос и рвалась из рук баб-лесников. – Пустите! Хоть одному глаза да выцарапаю! Проклятые! Проклятые!

– Лесник Метелкина, – сказал отец. – У нее мужа недавно убили.

А немцы шли и шли.

– Сколько их! – испугалась мама. – Во всем Старожиловском районе столько мужиков не осталось.

А Федю бил озноб. Этих, за окном, ненавидели все, и все они были теперь как самые последние убогие. Их теперь было жалко.

– Можно им дать хлеба? – спросил вдруг Феликс.

В доме замерли.

– Дело божеское, – сказала бабка Вера. – Это же милостыня.

Федя кинулся на кухню, схватил буханку.

– Я отнесу!

– У конвоира спроси! – крикнула вдогонку мама.

Федя выскочил из дома к колонне. По обочине шел наш солдат с автоматом.

– Можно дать? – спросил его Федя шепотом.

Солдат разрешающе махнул рукой.

Шаг, еще шаг, Федя протягивает хлеб. К хлебу потянулась рука. Взяла. Погладила по голове.

Федя с ужасом отскочил назад к воротам.

– Лучше бы лошадь покормил, она сено корове твоей привезла, – сказал Горбунов.

Федя вспыхнул, но сердца стыд не коснулся. Сердце билось, билось, но не от стыда.

…Только лежа в постели, Федя вспомнил о лисенке. Встал. Отец храпел на весь дом. И мама спала.

Федя потихоньку оделся.

– Ты куда? – спросил Феликс.

– Лисенка поглядеть.

– И я.

– Одевайся.

Ребята натянули штаны, закутались в одеяла и тихонько выбрались из дома.

Луна стояла над крышей Цуриной избы.

Лисенок, измученный за день приходившими глядеть его людьми, спал. Он взвизгнул, подскочил, ударился о брусок клетки, забился в угол, показывая острые клычки.

– Пошли, Феликс! – сказал Федя. – Пошли. Мы ему спать мешаем.

4

Перед школой Федя кормил своего лисенка. В крошечную дверцу просунул миску с молоком и отошел. Лисенок сидел в углу и к еде не подходил.

– Ладно, – сказал Федя. – Я уйду, только ты поешь, пожалуйста.

Он побежал за ранцем, заглянул в кухню, к бабке Вере, затолкал в рот пару теплых картофельных оладушек, запил молоком из кринки.

– Неужели у тебя нет времени позавтракать, как люди! – всплеснула руками бабка Вера.

– Опаздываю! – Федя схватил еще пару оладьев и убежал.

На улице его поджидал Яшка.

– Здорово! – он протянул Феде руку.

– Здорово!

– Не забыл?

– Не забыл, – ответил Федя и стал думать, что же он такое все-таки забыл.

– Взял?

– Нет! – испугался Федя.

– Ладно, все равно на базар пойдем после уроков.

«День рождения Оксаны! Вот что!» – вспомнил наконец Федя и, чтобы не думать о копилке и криках тети Люси и бабки Веры, если они прознают, поскорее перевел разговор.

– Видал, немцев вчера вели?

– Видал, как не видать. Я им соленых огурцов выносил.

– Ты?.. Немцам?

– Какие они теперь немцы? Пленные.

– А я тоже! – обрадовался Федя. – Я им хлеба дал.

– Ребята из рогатки хотели по ним, – вздохнул Яшка, – вот я и вынес огурцов… Не стоят они того, да уж ладно. Будут у нас грехи свои отрабатывать. Такого понатворили.

Яшка говорил, как взрослый, и Федя помалкивал. А в школе ждала радость.

Соседка Федина, Лилька, так и сияла, прикрывая ладошкой рот. Федя поглядел на себя, под партой потрогал пуговицы на ширинке – все было как следует.

И тут вошла в класс Лилькина мама, настоящая учительница Клавдия Алексеевна. Федя сразу догадался, что это – она.

Ах, Клавдия Алексеевна была совсем-совсем некрасивая. Лицо желтое, на щеках мелкая рябь морщин, веки тяжелые, бровей почти не видно, волосы собраны в пучок.

Она стояла перед классом и смотрела на ребят, не на всех сразу, а на каждого по очереди, и каждому говорила:

– Ну, здравствуй, Яша! Управляешься с братишками? – и улыбалась, и Яшка улыбался в ответ:

– Управляюсь, Клавдия Алексевна!

– Ярослав, голубчик! Ты, думаю, уже не только всех русских царей изучил, но и всех князей, а их было видимо-невидимо.

– Я фараонов теперь изучаю! – радостно подскочил Кук и улыбнулся в ответ на улыбку.

И никто свою улыбку не отпускал, и весь класс улыбался.

– Тебе, Федя, хорошо с ребятами? – спросила Клавдия Алексеевна.

– Очень хорошо! – совершенно счастливый, звонко выкрикнул Федя.

И все засмеялись.

Клавдия Алексеевна прошла по рядам, трогая руками кудлатые мальчишечьи и расчесанные девчоночьи головы. Те, кто сидел у стены, придвигались к соседу, подставляя головы, чтобы их ненароком не обошла добрая рука учительницы.

А потом была математика, задача на муторные бассейны, и вот ведь диво: Федя понял – что к чему. Первый раз в жизни понял, как решаются задачки.

Из школы выходили втроем: Яшка, Федя, Кук. Пятиклассники ждали.

– Я за Цурой сбегаю! – сказал Федя.

– Погоди! С крыльца не сходите, я мигом! – Яшка кинулся назад в школу.