Текст книги "О Ричарде Шарпе замолвите слово"

Автор книги: Владис Танкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

 

 

Фридрих Ганеман, отец аферы, тянущей свои потные ручонки к нашим кошелькам из далёкого восемнадцатого в наш двадцать первый век. Да-да, я имею в виду гомеопатию, – супернаучный и мегапрогрессивный (об этом гомеопаты побренчать любят) метод лечения людей сильно разведёнными (в соотношении приблизительно «Чёрное море : стакан», но об этом гомеопаты бренчать не очень любят) препаратами, вызывающими симптомы, схожие с симптомами данной болезни (принцип «подобное подобным»; грубо говоря, если диарею лечить касторкой, то можно смело считать себя гомеопатом. И об этом гомеопаты тоже распространяться не любят). В феврале 2010 года Комитет по науке и технологии британского парламента разразился 275-страничным докладом по итогам проверки научной базы гомеопатии. Согласно выводам Комитета, государственная медицинская страховка не должна покрывать гомеопатическое лечение, потому что «систематическая оценка и мета-анализ окончательно демонстрируют, что гомеопатические продукты работают не лучше плацебо». Комитет также указал Агентству по контролю за лекарствами и здравоохранением, что не стоит лицензировать гомеопатические препараты, поскольку это создаёт у публики иллюзию, будто ей предлагают действительно актуальные лекарственные средства. Среди выводов документа содержатся также оценки базовых принципов гомеопатии. Согласно этим выводам, принцип «лечения подобного подобным» не имеет теоретического основания и не способен обеспечить обоснованный режим терапевтического применения гомеопатических продуктов, а идея о том, что при сверхсильном разведении сохраняются следы растворённых веществ, с научной точки зрения несостоятельна.

 

 

 

 

 

 

 

РОДИНА ШАРПА

 

Англия начала XIX века… Столько всего хочется рассказать о ней, столько просится на бумагу… В 1801 году перепись населения показала, что в Англии проживало в тот момент 8,3 млн человек, в Шотландии – 1,63 млн, в Уэльсе – 587 тысяч, в Ирландии – 5,22 млн человек. Около 30% населения собственно Британии обитали в крупных городах, плюс ещё 21% – в городах с населением не менее десяти тысяч жителей. При этом треть всех жителей страны проживала в Лондоне – 1,1 млн человек. Следом за столицей со значительным отрывом шли Дублин (165 тыс. человек) и Эдинбург (83 тыс. человек). Большая часть этих людей стала горожанами не по доброй воле, а вследствие начатой ещё в XV и продолжавшейся по начало XIX века политики «огораживаний», когда лорды сгоняли крестьян с земли, дабы отдать её под пастбища для овец (недаром спикер у них сидит на мешке с шерстью. Англия поднялась на торговле ею. Кстати, по одной из версий, шерстяному буму мы обязаны модой на стриженые лужайки. Джентльмены выпускали пастись овечек перед домом, а потом кто-то решил, что аккуратный газончик с россыпью овечьих какашек– это донельзя эстетично). Оставленных без средств к существованию горемык закон грозно, под страхом виселицы или продажи в рабство в Америку с Австралией, вынуждал найти работу. Так демократическая Британия обеспечила свою промышленность дешёвыми рабочими руками (порой люди вкалывали по двенадцать-шестнадцать часов в сутки без выходных за еду и статус работающего). В 1774 году Уатт изобрёл паровой двигатель, в 1804 развела пары «Ракета» Стефенсона. А прядильная машина Харгривза, знаменитая «Дженни»? А токарно-винторезный станок с механизированным приводом Генри Модсли, наконец? Механизмы начали воспроизводить механизмы, Англия в облаках пара вступала в новую машинную эру…

Столько всего хочется рассказать… Хочется, повторив вслед за героями фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «Да что Англия?  Привыкли, чуть что, сразу – Англия, Англия…», поведать о том, как всю жизнь искренне полагал, что фрак – детище XIX века; что камзол – это длинный пиджак современников Петра Великого, Ломоносова и Потёмкина; что маркиз – мелкий титул, вроде барона… А выяснилось: и фрак начали носить ещё в середине куртуазного XVIII; и «камзол» – не верхняя одежда, а длиннополый жилет, носимый под тем, что именовалось «кафтаном» или «немецким кафтаном»; да и маркиз, оказывается, хоть и ниже герцога, но гораздо выше графа…

Хочется поязвить на тему британского консерватизма, припомнив, что упразднить синекуру, обладателю коей вменялось в обязанность предупредить соотечественников о вторжении Наполеона выстрелом из пушки, опасливые англичане сподобились лишь в 1947 году…

Много чего хочется, но, как говорится, «перехочется». Чтобы описать в полной мере Англию начала XIX века, нужен и талант поболее моего, и томов эдак …надцать. Потому предлагаю вашему просвещённому вниманию только то, что показалось наиболее важным, отсылая самых пытливых из вас… Нет, что вы… Всего лишь к списку использованной литературы.

Закон и правопорядок.

За что был повешен Обадия Хейксвелл? Одиннадцатилетнего пацана приговорили к смерти за кражу ягнёнка по устному, не подкреплённому ничьими свидетельскими показаниями обвинению викария. Дура закон, но это закон, так сказать. Британское уголовное законодательство той поры предусматривало смертную казнь за 215 видов правонарушений, в том числе за блуд с сестрой священника, самовольный перенос дорожных знаков, повреждение чужого коровника, умышленно неправильное складывание камней при возведении стен, хищение чужой собственности на сумму более шести пенсов и прочие чудовищные преступления против человечества. Для сравнения: в России при самом жестоком из государей нового времени, Петре Первом, – лишь за 68. Это не говоря о том, что при дщери его, Елизавете, не был казнён ни один человек (!), а при Екатерине Второй даже пресловутая Салтычиха отделалась монастырём (Любопытный фактик приводит Владимир Леонидович Махнач. Зверства помещицы настолько шокировали общество, что её отказались признавать принадлежащей к женскому полу, и в документах следствия она фигурировала как «Дарий Салтыков») Но это в дикой России. В цивилизованной Англии жестокость законов смягчалась продажностью чиновников и полным отсутствием полиции. Малейшее поползновение правительства создать хоть какое-то подобие органов охраны правопорядка вызывало вой в газетах и парламенте. Правительство, де, создаёт инструмент подавления личных свобод английских граждан! (По моему частному мнению, первейшее право гражданина – это право оставаться живым, здоровым и неограбленным, а отнюдь не право беспрепятственно прикончить себе подобного. Впрочем, британцам виднее.)

Свято место пусто не бывает. Благословляя свободолюбие сограждан, роль блюстителей порядка взяли на себя главы преступных шаек. Предшественники мафиозных боссов будущего пачками отправляли на виселицу тех, кто не желал подчиняться их власти. Один из авторитетов, некий Джонатан Уайлд, настолько обнаглел, что контору открыл на центральной улице Лондона, именовал себя не иначе, как «генеральным тайным сыщиком Великобритании и Ирландии» и носил трость с золотым набалдашником в виде короны. Наглость до добра его не довела. В 1725 году Уайлда всё же повесили. Достал таки, видимо.

Множились профессиональные доносчики и «ловцы воров». Стукачу «за бдительность» полагалась доля имущества осуждённого, а охотника за головами доставка в суд уличного грабителя, взломщика или убийцы обогащала на сорок фунтов стерлингов (по нашим меркам, стоимость «Жигулёнка»). Разумеется, доносчики не гнушались оговорами, а у «ловцов воров» в порядке вещей было подбить подростка на кражу, а затем сдать его мировому судье.

Прошибить лбом стену удалось в 1750 году писателю Генри Филдингу. Занимая пост мирового судьи Вестминстера, классик английской литературы имел достаточно упорства, чтобы, несмотря на точившую его тяжёлую хворь, склонить на свою сторону общественное мнение и добиться от министра внутренних дел выделения средств на содержание дюжины сотрудников. Суд, в котором заседал Филдинг, находился на Боу-стрит, и «помощников» писателя стали звать «боу-стрит-раннерами», «сыщиками с Боу-стрит». Боу-стрит-раннеры носили яркие красные жилеты и получали от короля гинею в день (в гинее 21 шиллинг, в фунте стерлингов – 20). При этом любой гражданин, нуждавшийся в защите или желающий узнать обстоятельства преступления, мог нанять боу-стрит-раннера за ту же гинею в день.

К праведникам сыщиков не решился бы причислить даже сам Филдинг. Оборотни в погонах… э-э, простите… «боу-стрит-раннеры» усердно крышевали торговцев, не чурались шантажа с вымогательствами (один из них, Питер Таунсенд, успевший послужить некоторое время телохранителем «Принни», оставил после себя 20 тыс. фунтов стерлингов. Его коллега Сэйер – 30 тыс. фунтов. Неслабо, да? Простец Шарп считал, что под Витторией ему сказочно повезло, он урвал фантастический куш на сумму в 18 тыс. фунтов стерлингов), но и дело своё туго знали. Увы, будь они поголовно Шерлоками Холмсами, двенадцать человек (в лучшем случае, пятнадцать) на миллионную столицу – это вопиюще мало. Население Лондона росло, и с ним росла преступность. В начале XIX века по наиоптимистичнейшим прикидкам 30000 столичных жителей промышляли разбоем и кражами. Существовали целые районы, вроде родного Шарпу Сен-Жиля, где среди бела дня могли убить или ограбить чужака.

Сыну подполковника Шарпа Патрику исполнилось четырнадцать лет, когда в Англии нашёлся, наконец, господин, у которого хватило духа довершить начатое Филдингом. Роберт Пиль (в его правительстве, как говорилось в главе «Король Шарпа» получил министерский портфель Веллингтон) выдержал настоящее сражение в нижней палате парламента и победил. 7 декабря 1829 года тысяча полицейских в голубых фраках и чёрных цилиндрах (со временем заменённых шлемами) прошагала к новеньким с иголочки полицейским участкам. Под штаб-квартиру правоохранителям отвели комплекс зданий, ранее служивший жильём членам шотландской королевской семьи при их посещении Лондона. Резиденция так и звалась: «Шотландский двор», то бишь, «Скотланд-Ярд». Любовью лондонцев блюстители порядка не пользовались, заслужив презрительные клички: «коперы» («хвататели», у американцев сократившееся до «копа»), а также, в честь Роберта Пиля – «пилеры» или «бобби».

В законодательстве Великобритании до 1961 года самоубийство являлось криминальным деянием и приводило к тюремному заключению, если самоубийца выживал, а, если не выживал, имущество семьи покойного могло быть конфисковано в пользу монарха.

Имена.

Выбирая имена персонажам саги о Шарпе, Бернард Корнуэлл не мудрствовал лукаво. «Генри», «Бартоломью», «Уильям» ( Фредериксон, конечно же, тоже «Уильям». «Вильямом» в своих переводах сделал его я, ибо в русском языке приняты две равноценные  транскрипции имени “ William”, например, «Вильям Шекспир» и «Уильям Блейк», но «Вильям», как мне показалось, подчёркивает немецкое происхождение капитана. У Корнуэлла солдаты прозвали Фредериксона “ Sweet- william”, что с английского дословно переводится, как «турецкая гвоздика». У меня капитан – «Красавчик Вильям». Почему? При переводе с одного языка на другой  перед толмачом всегда встаёт нелёгкий выбор: что сохранять, дух произведения или букву? Сохранить и то и другое практически невозможно. Как пишет Корней Чуковский в книге «Высокое искусство перевода», в тридцатые годы в СССР существовали две школы толмачей. Одни придерживалась мнения, что перевод должен быть дословным, как подстрочник. Другие считали, что важнее донести смысл и стиль автора, а соответствует ли количество абзацев в оригинале произведения количеству красных строк в переводе – дело десятое. Чуковский с сожалением отмечает, что усилиями «буквоедов» задорная проза его любимого писателя Чарльза Диккенса превратилась в нуднейшее неудобочитаемое чтиво. «Перевод по смыслу» мне лично ближе, а потому, исходя из того, что “ sweet”– это «сладкий, ароматный, милый», я остановился на не самом удачном, но всё же точнее передающем солдатский намёк на внешность варианте «Красавчик Вильям». Были, конечно, и другие: «Душка Вильям», например… Однако от них пришлось отказаться по двум соображениям. Во-первых, для речи простых солдат больно вычурно, а, во-вторых, подобное прозвище намекает не столько на внешность, сколько на нестандартную сексуальную ориентацию, что в случае с Фредериксоном действительности не соответствует) не режут слух русскоязычному читателю, что уж говорить о читателе англоязычном? Ирландец Харпер носит имя «Патрик», которое настолько ирландское, что его уменьшительной формой «Пэдди» англичане издавна обозначают любого уроженца Зелёного острова (раз «Ваня», значит, русский; раз «Пэдди», значит, ирландец).

Из ряда обычных имён выбивается, пожалуй, одно. Думаю, вы уже догадались, какое. Да-да, Обадия. Познакомившись с бессмертным, как кошка, сержантом Хейксвеллом в романе «Тигр Шарпа», я мельком подивился бессердечию Корнуэлла, окрестившего героя, пусть и отрицательного, столь диковинно, дальше привык и не обращал на имя внимания. Когда же взялся за перевод «Роты Шарпа», вопрос с имечком Хейксвелла встал передо мной вновь.

Христианство обосновалось на британских островах в незапамятные времена. Детей христиане называли в честь святых, уповая, что небесный покровитель будет приглядывать за земным тёзкой. Хлопот у святых много, рассуждали родители, и для надёжности давали чадам два-три имени, а знатные господа – и того больше. Царственные же особы носили порой до пяти десятков имён, целая орава угодников хранила их. Впрочем, французские простолюдины умудрились переплюнуть королей с курфюрстами. Крестьяне нарекали ребятишек именем «Туссен», что значит «Все святые», подряжая жохом всех до единого мучеников помогать дитяте. Всё шло прекрасно до Реформации. Злые протестанты объявили почитание святых многобожием, и с именами стало туго. Немцы нашли выход, обратившись к собственной дохристианской истории, к «Вольфрамам», «Куннигундам», «Эберхардам». Английские протестанты, в силу радикальности убеждений языческими предками брезговали, а потому начали черпать имена из Ветхого завета. Вместе с бесчисленными «Енохами», «Исраэлями» выудили и «Авдия» (Наш библейский вариант прочтения имени «Обадия»). Имя этого малого пророка пользовалось популярностью и у нас («Авдей»), и у мусульман («Абдулла»), но британские сектанты им просто упивались. Обадией звали одного из пуритан Кромвеля (если быть точным, Обадия-Закуй-Их-Королей-В-Цепи-И-Их-Знать-В-Кандалы Нидхэм. Его единоверцы носили имена не менее заковыристые. Например, «Живи-Для-Вечного-Воскресения-Иеровоам д’Энер» или «Кабы-Христос-Не-Умер-За-Всех-Был-Бы-Ты-Проклят Бэрбоун». Сильно ударенные об колокол ребята были эти пуритане), а квакеров за нежную привязанность к имени «Обадия» в народе и звали «обадиями». Возвращаясь к нашему барану: о семействе Обадии Хейксвелла Корнуэлл пишет скупо, но можно предположить, что они относились к одной из упомянутых сект. В пользу этой версии также свидетельствует привычка сержанта пересыпать речь фальшивыми цитатами из Библии.

Происхождение имени нашего желтомордого любимца так и подталкивает к поиску аналогий меж судьбой сержанта и его библейского тёзки, а следом – к подробному препарированию фамилии. Логика простая: Корнуэлл наградил висельника редким имечком не без тайного умысла, то есть, и фамилия должна содержать какие-то скрытые намёки. Только стоит ли овчинка выделки? Бесспорно, при желании можно разъять слово “Hakeswill” на “hake” – «налим» (рыба хитрая и живучая, вылитый Обадия) и “will” – «сила воли» (в силе воли Обадии не откажешь), однако при желании в любой белиберде можно отыскать смысл, находят же вот сколько столетий подряд в катренах Нострадамуса точные предсказания событий грядущего (на момент расшифровки почему-то, как правило, уже произошедших) Бернард Корнуэлл – не криптограф. Всё, что он хочет поведать читателю, он говорит открыто.

Впрочем, любителей тайных посланий, исходят ли оные от Господа, либо от смертного писателя, хватало и во времена Шарпа. Главной мишенью, понятно, являлся Наполеон. Отнимая по одной букве от его имени, из получившегося складывали фразу на греческом языке: “NAPOLEON ON OLEON LEON EON APOLEON POLEON” – «Наполеон, лев народов, тронулся в путь, разрушая города». Императора и его братьев выписывали в столбик (Napoleon, Iosephus, Hieronymus, Ioachimus, Ludovicus) и по первым буквам читали латинское «NIHIL», «ничто». Английский епископ Фабер неопровержимо доказал, что Бонапарт – чудовище Апокалипсиса, сложив вместе ивритское числовое значение букв его имени и обнародовав итог: 666, дьявольское число. Когда историку Маколею сообщили об открытии епископа, он покачал головой: «Ошибка. Истинное чудовище Апокалипсиса – наша палата общин. В ней 658 членов и 8 чиновников. Итого – 666.»

За британскими солдатами давным-давно закрепилась кличка «томми» (по одной из легенд, с лёгкой руки Веллингтона). В Первую Мировую они, а вслед за ними американцы, стали звать немцев «джерри», от англ. “ german”. Окончилась Первая Мировая, разгорелась Вторая.  В феврале 1940 года на экраны кинотеатров в США выходит первый выпуск мультфильма «Том и Джерри», где туповатому коту Тому изрядно достаётся от шустрого мышонка Джерри. Как накаркали: всего спустя пару месяцев «джерри» так накостыляли «томми», что те еле ноги унесли из-под Дюнкерка.

Еда.

Генрих IV  недаром мечтал о том, чтобы каждый французский крестьянин по воскресеньям мог сварить в супе курицу. Убого питались жители Европы. Настолько убого, что, даже пытаясь представить себе яства, коими сатана потчевал ведьм на шабашах, народная фантазия не поднималась выше коровьего масла, молока, сыра, каши и, – верх чревоугодия! – похлёбки с салом (не с мясом, с салом). О хлебе со спорыньёй писано и без меня немало, но гадостей в хлебе хватало и помимо спорыньи. В муку подмешивали золу, песок, мел, известь, иногда составлявшие четверть веса буханки. Привкус перебивали сульфатом меди или цинка. Ходил слушок, что лондонские пекари разбавляют пшеничную муку перемолотыми в пыль костями, возможно, теми самыми, которые юный Шарп и его товарищи по приюту перетирали в страшной «Костяной комнате». Телятина белилась мелом, а чай подкрашивался железным купоросом. Пиву (напитку до принятия протолкнутого Веллингтоном закона недешёвому) придавали горечь стрихнином, и варили хмельной напиток, как возмущался Френсис Бэкон, на воде из Темзы выше Гринвича, причём брали воду во время отлива, когда «…в нет морской солёности, зато полно городских нечистот».

К началу XIX века был усовершенствован микроскоп, и химики, – народ любознательный, заинтересовались составом еды. В 1820 году Фредерик Аккум (известный потомкам, главным образом, усилиями по внедрению в Англии газового освещения) выпустил в свет «Трактат о подделывании пищевых продуктов и кулинарных ядах». Химик раскрыл глаза согражданам на махинации торговцев, в погоне за прибылью беззастенчиво обманывавших и травивших потребителей. Вместо кофейных зёрен покупатель мог приобрести смесь жжёного гороха, бобов, песка, гравия и щепотки кофе настоящего. За молотый кофе выдавался порошок неясного растительного происхождения, опилки красного дерева и запечённая лошадиная печень. Под маркой чая продавались крашеные сливовые листья или спитая заварка, получившая вторую жизнь посредством вываривания с железным купоросом и овечьим помётом. В сырах Аккум обнаружил вместо пищевого красителя ядовитый свинцовый сурик. Зелёный цвет солёные огурцы, фасоль и зелёный перец получали после обработки медью (кипятили с медными монетами, вымачивали в латунных чанах, мешали с ярью-медянкой). Уксус подкисляли серной кислотой. Скольких бедолаг такая еда отправила раньше срока на тот свет, подумать страшно. Но хуже всего дело обстояло со сладостями. Засахаренные фрукты содержали белую глину и крахмал. Леденцам зелень придавала всё та же медь, а красный цвет – свинцовый сурик. Кремы и бланманже ароматизировались листьями лавровишни.  Аккум сообщает, что в некой школе ими отравились и умерли четверо детей. В своей работе химик приводил имена коммерсантов, товары которых подвергались исследованию, а, в силу того, что тогда ещё не знали золотого ныне принципа «что бы ни говорили, лишь бы говорили», очень скоро неудобного правдолюбца выжили на континент. Но начало борьбе за вкусную и, главное, безопасную, пищу, было положено.

Объедаясь начинёнными разной пакостью продуктами, люди той эпохи искренне полагали жуткой отравой то, без чего немыслим наш с вами стол. В 1748 году французский парламент специальным постановлением запретил картофель, как «вызывающий проказу», а помидоры считались такими ядовитыми, что подкупленный Лондоном личный повар Джорджа Вашингтона в 1776 году пытался ими этого самого Джорджа Вашингтона отравить, подав ему блюдо, обильно уснащённое томатами. Кашевар так был уверен в успехе, что сразу накатал донесение хозяевам и положил в тайник, где оно благополучно пролежало многие десятилетия, пока не было случайно обнаружено на потеху нам, помидороедам.

 

 

 

Ост-Индская компания.

Ост-Индская компания мелькает на страницах романов, описывающих индийские приключения Шарпа, а затем всплывает в последней книге серии, в «Дьяволе Шарпа», в качестве владельца острова Святой Елены, где томился Наполеон. Святую Елену от Индии отделяет целый континент, Африка. Одного только этого достаточно, чтобы представить размах, с каким компанейцы вели дела.

В сентябре 1599 года в Лондоне собралась группа купчин, объединённых желанием отхватить кусок пожирнее от ост-индского пирога (Ост-Индией тогда называли территорию от Аравии до Китая, где хозяйничали преимущественно разведавшие морской путь туда португальцы). Пайщиков набралось 101 человек, и уставный капитал не впечатлял: 30 тыс. 133 фунта 6 шиллингов 8 пенсов. В 1600 году Елизавета I всемилостивейше даровала новорождённой фирме право торговать к востоку от мыса Доброй Надежды, приобретать там земли и распоряжаться ими, как заблагорассудится. Проще говоря, Её Величество разрешала своим делягам творить, что угодно на землях, которые ей не принадлежали и к которым она никакого отношения не имела. Первая же экспедиция на Восток окупила все затраты акционеров, вторая принесла 95% навара, третья – 234%.

Португальцы успели сформировать в Индии представление о европейцах, как о жестоких алчных дикарях, и англичанам попервой пришлось нелегко. Тем не менее, удача улыбнулась им в 1609 году. Прибывший ко двору Великого Могола посланник компании Уильям Хокинс, человек весёлый и не дурак выпить, полюбился любившему заложить за воротник правителю, и смог вытрясти из того ряд привилегий для родимой фирмы. А уж когда англичане в 1614 году помогли индийцам отстоять осаждённый ненавистными португальцами город Гогу, Могол Джахангир осчастливил компанейцев правом свободной торговли по всей Индии и беспошлинной в ряде крупных городов. К концу XVII века португальская угроза сошла на нет, зато начали досаждать французы. Хитрые потомки галлов в 1664 году создали собственную Ост-Индскую компанию, захватили город Пондишери и начали подминать под себя княжество за княжеством, тесня английских конкурентов. Империя Моголов давно трещала по швам, и местных раджей устраивала предлагаемая французами система субсидиарных договоров, при которой покой владык охраняли туземные войска, обученные на европейский манер под командованием французских офицеров, в обмен на отказ от самостоятельной внешней политики и денежные субсидии. У англичан достало ума перенять ноу-хау, и к 1761 году с французами в Индии было покончено. Они, правда, долго ещё не могли успокоиться. Наполеон, так тот улучил момент, когда жадные до чужого добра англичане заняли русскую Мальту (хороши союзнички), и заключил с глубоко оскорблённым британской беспардонностью Павлом I договор о совместном походе на Индию через Иран. Островитянам пришлось подсуетиться, организовать в Петербурге заговор, в результате которого император погиб. А останься он жив, кто знает, может, список индийских врагов Ричарда Шарпа пополнился бы каким-нибудь general’ом Grubozaboyschikov’ым.

Английский историк Томас Маколей совершенно справедливо писал, что компания являлась «подданным в одном полушарии и суверенным властелином в другом». Фирма имела собственную армию, в несколько раз превышавшую по численности армию метрополии, собственный флот, бюрократию, чеканила монету и отчитывалась только перед советом директоров.  В 1757 году после разгрома войсками компании армии наваба Бенгалии у деревушки Плесси в загребущие ручонки этого товарищества с неограниченной безответственностью попала огромная территория на востоке страны. Золото потекло рекой, и те, кто стоял у истока этого звонкого потока, не стесняясь, набивали карманы: если самой фирме удалось выкачать из Бенгалии за период с 1757 по 1765 гг. 5,26 млн. фунтов стерлингов, к рукам её чиновников на местах прилипло около 3 млн. Индийцев обдирали, как липку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, не брезгуя откровенным грабежом и киднеппингом. Суммы, которыми ворочали даже самые мелкие компанейские клерки в Индии, и не снились зажиточным предпринимателям в Англии. К примеру, правитель мелкого княжества Карнатик задолжал служащим компании 880 тыс. фунтов стерлингов, из них 230 тыс. – некоему Полу Бенфилду. Это при том, что Бенфилд занимал должность архитектора Мадраса с годовым окладом в жалкие две сотни фунтов стерлингов. Хищническая эксплуатация несчастной страны обернулась жутким голодом, вспыхнувшем в 1769 году и погубившем половину населения. Скрыть бедствие таких масштабов было невозможно, и в 1773 году компания, оказавшись на грани банкротства, обратилась к правительству с просьбой о помощи.

Властям никогда не нравилось, что какие-то дельцы единолично распоряжаются Индией, но отпихнуть мошенников от кормушки не позволяли, конечно же, старинные английские демократические традиции и  впитанное с молоком матери уважение к частной собственности. Проще говоря, большая часть парламентариев прочно сидела в кармане у компании (Упомянутый выше скромняга-архитектор, например, провёл в палату общин семерых депутатов, а потом и сам сделался членом парламента). Но тут уж, что называется, сам Бог велел. В том же 1773 году парламент принимает «Акт об управлении Индией», ставящий действия фирмы под контроль государства, с правом назначения генерал-губернатора. Однако с контролем не очень ладилось. Первый же генерал-губернатор Уоррен Гастингс, отстаивая привилегию своих подчинённых набивать мошну, ни с кем не делясь, стрелялся на дуэли с ревизором короны Филипом Френсисом. Раненый Френсис вынужден был убраться в Англию не солоно хлебавши. Тогда парламентарии создали в 1784 году контрольный совет, с коим совет директоров компании обязан был согласовывать свои действия, а в 1813 нанесли и вовсе уж серьёзный удар, отняв у компании монополию торговли с Востоком. Ост-Индская компания превратилась фактически в подрядчика государства по управлению Индией. Последний гвоздь в гроб старейшей фирмы Британии забило сипайское восстание 1857 года (в его мутной водичке Джонатан Смолл из конандойловского «Знака четырёх» и выудил сокровища, чтобы высыпать их спустя много лет на дно Темзы). Бунт был спровоцирован тем чисто английским высокомерием и непоколебимой уверенностью в своём праве кроить судьбы покорённых народов под свои кривые лекала, что романтик-Киплинг возвышенно именовал «Бременем белого человека» ( В XX веке чернокожий диктатор Уганды Иди Амин, душегуб, не лишённый чувства юмора, заставлял четырёх британских бизнесменов таскать носилки, на которых покоилась его стасорокакилограммовая туша. Сзади шёл швед, держа над головой диктатора зонт. Спектакль так и назывался: «Бремя белого человека». Представляю, какими словами обливающиеся потом англичане костерили покойного автора «Маугли»). Патроны к новым винтовкам Энфильда густо смазывались животным жиром. Верх по-прежнему требовалось скусывать, следовательно, в рот попадала и смазка. Сипаи (туземные войска) прознали, что смазка изготавливается из свиного сала и говяжьего жира. Половина спаев набиралась из мусульман, которым религия запрещает осквернять себя свининой, вторая половина – из индусов, считающих корову священным животным. Начался ропот. Позицию администрации полно выразил главнокомандующий Джордж Ансон: «Я не намерен потакать их скотским предрассудкам!» Принятые этим мудрым военачальником и его не менее мудрыми гражданскими коллегами меры привели к тому, что восстание охватило всю Индию. Британцам удалось его подавить лишь спустя четырнадцать месяцев ценой большой крови. Не справившаяся с очередным кризисом собственными силами Ост-Индская компания была отстранена от управления Индией, и в 1873 году после пятнадцатилетней волокиты, связанной с передачей дел, первая в истории акционерная компания была официально ликвидирована.

Флаг Ост-Индской компании. Вызывает вполне определённые ассоциации, не правда ли?

 

Завершая рассказ об Ост-Индской компании, не могу не вспомнить другое нашумевшее английское предприятие, так называемую «Компанию Южных морей», с деятельностью которой тесно связана история выхода в свет любимой книжки детей всего мира.

В начале XVIII века Ост-Индская компания приносила своим акционерам баснословные дивиденды. Тем же, кто не попал в число счастливчиков, оставалось лишь истекать слюной и мечтать поучаствовать в столь же доходном предприятии. В 1711 году британское судно привезло в Лондон моряка Александра Селкирка, снятого с необитаемого острова у берегов Южной Америки, на котором он прожил несколько лет. Селкирк сразу сделался притчей во языцех: о шотландце писали газеты и болтали в салонах, присовокупляя самые фантастические басни о богатстве Южной Америки. Парламентарию графу Оксфорду пришло на ум воспользоваться этим к собственной выгоде. Под его эгидой несколько лондонских купцов быстренько организовали «Компанию Южных морей», с помощью высокого покровителя обзаведшуюся привилегиями на торговлю с Южной Америкой. Оксфорд был прирождённым пиарщиком. Грамотно играя на алчности сограждан, он распускал  слухи о будущих барышах, а в 1713 году, когда победа в войне за Испанское наследство принесла англичанам пустяковую уступку со стороны испанцев (британцам разрешалось раз в год направлять один корабль с товарами для продажи в Южной Америке), агенты графа подняли шумиху. В этом гвалте потерялась суть уступки, и в итоге все знали, что испанцы что-то уступили, а что уступили? То ли рудники в Потоси (половина мировой добычи серебра), то ли Мексику? Никто толком ничего не знал, но все сходились в том, что надо, пожалуй, вкладывать деньги в новую компанию. В 1719 году протеже графа, некий Даниель Дефо, выпустил роман «Робинзон Крузо», навеянный эпопеей Селкирка, и стофунтовые акции компании взлетели в цене до ста тридцати, а уж после того, как в следующем году парламент принял билль о расширении сферы деятельности предприятия, публика просто с ума сошла. Акции новой эмиссии, по 300 фунтов, вместо ожидаемого миллиона принесли компании два. Выпуск четырёхсотфунтовых всего за три часа дал полтора миллиона. Лондон лихорадило. Успех «Компании Южных морей» породил волну подражателей. Открывались «МММы», сулившие вкладчикам золотые горы благодаря вложению средств в изготовление досок из опилок или «машину Пакла, стреляющую квадратными и круглыми пулями». Один прохиндей даже собрал две тысячи фунтов под вывеской «весьма прибыльного дела, суть которого пока – секрет». Длилось это безумие пару месяцев, кончилось печально и предсказуемо. Первыми лопнули мелкие мыльные пузыри, следом за ними – крупный. Зицпредседателей Фунтов – директоров «Компании Южных морей» успели поймать и посадить, да вот беда: большей части денег вкладчиков у них не оказалось. Самые удачливые из акционеров вернули треть капиталов, но таких везунчиков было немного. Правда, знакомо?