Текст книги "О Ричарде Шарпе замолвите слово"

Автор книги: Владис Танкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Не так обстояло дело во Франции. В 1793 году будущим Главным хирургом Великой армии Домиником-Жаном Ларреем (вспомните его, надевая летом тёмные очки, ведь это он их изобрёл во время египетского похода Наполеона для защиты глаз французских служивых от палящего солнца) по образцу «летучей артиллерии» были созданы «летучие амбулансы» (от которых ведёт своё происхождение наша «Скорая помощь»). В каждом из амбулансов состоял один хирург I класса, два хирурга II класса, 12 хирургов III класса, 57 человек вспомогательного персонала, имелось 12 легких повозок для перевозки раненых и 4 тяжелых повозки для перевозки носилок, перевязочного материала и продовольствия. Хирурги на легких повозках с небольшим набором медикаментов и инструментария следовали непосредственно за войсками и с ходу оказывали медицинскую помощь раненым. Тяжелых вывозили в развернутые поблизости передовые пункты, где их оперировали старшие хирурги (основной операцией была ампутация конечностей при огнестрельных переломах). Прооперированные на передовых пунктах раненые перевозились во временные лазареты, а оттуда в госпитали. Ларрей был не только прирождённым организатором, отличался он также незаурядной личной храбростью. В битве под Ватерлоо Веллингтон, разглядев в подзорную трубу работающий прямо под пулями и осколками полевой госпиталь Ларрея, приказал своим артиллеристам перенести огонь в сторону от лазарета и обнажил голову в знак уважения к доблести знаменитого по обе стороны фронта врачевателя.

В те времена, как уже вскользь говорилось выше, сабельные раны излечивались сравнительно легко, ибо грязь в них попадала редко. Отмечены случаи, когда больной выздоравливал после дюжины сабельных ударов. Резаные и колотые просто зашивались и перевязывались. Личинки для очистки ран от поражённых некрозом тканей применял, кстати, в то время не только Харпер. Прибегали к их услугам и дипломированные доктора. Огнестрельные ранения в туловище были сопряжены с дальнейшими осложнениями, ибо с пулей в рану проникали куски ткани, земля. В процессе нащупывания и извлечения пули несчастный терял много крови, а от болевого шока мог и вовсе загнуться, так что глубоко засевшие пули хирурги предпочитали не трогать (обеспечивая в будущем пациенту, буде выживет, все прелести хронического отравления свинцом). При огнестрельных повреждениях конечностей, если пуля задевала кость, страдальцу из-за обилия в ране осколков костей гарантировалась гангрена. Восемьдесят пять процентов раненых умирало от гнилостных, гнойных и гангренозных осложнений операционных ран. От них, родимых, скончались и наш Багратион, и французский маршал Ланн (оба получили отнюдь не смертельное в наши дни ранение нижних конечностей). Единственным способом избежать хотя бы заражения крови хирурги считали скорейшую ампутацию. Был её горячим приверженцем и Ларрей. Именно на ускоренную доставку раненых к операционному столу были направлены усилия Доминика-Жана по формированию амбулансов. В Бородинском сражении Ларрей провёл на ногах тридцать шесть часов, оперируя, и произвёл более двухсот ампутаций. А сколько таких сражений было в его жизни, подсчитать трудно. О Ларрее говорили, что он «…обезножил Францию». Впрочем, теория быстрой ампутации господствовала и в армиях других стран, в том числе в английской. Британских хирургов от прочих отличала одна особенность: ради экономии времени они не выкраивали участок кожи перед ампутацией для того, чтобы в дальнейшем покрыть им культю. Экономия стоила порой их больным жизни: очень часто кончалось всё той самой гангреной. Лишь после 1852 года теория быстрой ампутации уступила место «сберегательному методу лечения» Пирогова с накладыванием на перебитую конечность гипсовой повязки. ( Даже столь скрупулёзный сочинитель, как Бернард Корнуэлл, не застрахован от неточностей. В оригинальном тексте романа «Месть Шарпа» именно гипс французский доктор накладывает стрелку на повреждённую выстрелом Люсиль конечность, хотя действие происходит в 1814 году, и до изобретения Пироговым гипсовой повязки тридцать восемь лет.  Другой пример: книга «Враг Шарпа». Немцы поют над могилой погибших товарищей старинную солдатскую песню « Ich hatt’ einen Kameraden». На дворе 1812 год, песня не только не успела стать старинной, песни-то ещё нет. Есть стихотворение Людвига Уланда, написанное три года тому. На музыку его положит Фридрих Зильхер в 1825 году. «Блохи» подобного рода для переводчика сущее наказание. Что делать? Давать «Прим.пер.», значит, подрывать у читателя доверие к автору и рвать нить повествования, а рвать, по моему глубокому убеждению, позволительно лишь в том случае, когда без дополнительной информации читатель упустит какие-то нюансы. «Блоху», конечно же, можно исправить тишком, но имеет ли право переводчик лезть грязными ручонками в чужой текст? Кроме того, нельзя списывать со счётов возможность собственной ошибки и наличия у переводимого автора более точных сведений. Тот же Пирогов поначалу использовал не гипсовые повязки, а изобретённые бельгийцем Сетеном в 1834 г. крахмально-клейстерные. В конце концов, при переводе я «гипс» всё-таки заменил неким расплывчатым «лубком», а песню оставил как есть, рассудив, что любителей немецкого романтизма среди читателей немного, а знатоки истории медицины попадаются.)

О столбняке и прочих инфекциях никто понятия не имел. По степени изгвазданности рабочего фартука хирурга засохшей кровью с гноем судили о профессионализме коновала. Дефицитный перевязочный материал переходил от раненого к раненому без стирок и дезинфекции, как боевое красное знамя, до полного истрёпывания (стирать и кипятить его фельдшеров обязал всё тот же Пирогов). Готовя увечного к операции, полевой хирург исследовал раневой канал грязным пальцем или не менее грязным зондом, и предложение помыть руки воспринял бы, как личное оскорбление. Не преувеличиваю. В середине девятнадцатого столетия венгра Земмельвейса, работавшего с роженицами, именно за предложение мыть руки перед операциями коллеги затравили и довели до сумасшедшего дома, хотя смертность среди его пациенток снизилась в разы. Лишь в 1867 году (Земмельвейс был ещё жив) англичанин Дж. Листер применил для уничтожения микробов в ране и обработки соприкасающихся с ней предметов 2-5% раствор карболовой кислоты.

Из медицинского пособия 1764 года издания. Мне почему-то кажется, что пациент на рисунке уже отдал Богу душу. Ну, не может человек, даже усосавший с литр рому, сидеть так спокойненько, пока ему отчекрыживают ногу.

Список обезболивающих препаратов ограничивался спиртным. Больного перед операцией глушили ромом или джином, как рыбу динамитом, и под его вопли ковырялись в теле. В 1844 году американский дантист Горацио Уэллс обнаружил, что закись азота («веселящий газ») работает лучше спиртного. Опробовав веселящий газ на собственных пациентах, Уэллс договорился продемонстрировать его чудесные свойства бостонскому хирургу Джону Уоррену, но успехом «презентация» не увенчалась, а спустя два года тому же Уоррену другой дантист, Уильям Мортон, предложил испытать в качестве анестезии серный эфир. Уоррен под эфирным наркозом 16 октября 1846 года удалил опухоль и остался доволен новинкой. Серный эфир начал победное шествие по миру. Уже в 1847 году наш Пирогов применяет эфирную анестезию, оперируя раненых при осаде Салты (в Дагестане) солдат, и в том же году шотландец Симпсон осчастливливает человечество хлороформом. В 1853 году изобретены полые иглы для инъекций, но эксперименты с местной анестезией приносят плоды лишь после синтезирования в 1885 кокаина. В 1905 году кокаин сменяется менее ядовитым новокаином.

В начале XX века кокаин свободно продавался в аптеках, как средство от зубной боли, а героин фирма «Байер», выпустившая аспирин, рекламировала, как лекарство от кашля для детей.

Ричард Шарп – удивительно везучий человек. Его рубили, протыкали, стреляли в него из пистолетов и ружей, а он выживал. Выживал вопреки всем достижениям тогдашней медицины. Как гласит старый анекдот: «Медицина бессильна, если пациент по-настоящему хочет жить»

Скорость ампутации была главным показателем мастерства хирурга. Шотландский врач Роберт Листон однажды ухитрился ампутировать ногу за две минуты. Однако при этом он оттяпал пальцы ассистенту и задел ножом наблюдателя. Больной вскоре умер в больнице от заражения крови, ассистент Листона – от гангрены, а наблюдатель ещё во время операции – от разрыва сердца. Коллеги Листона шутили, дескать, это первая в истории операция, завершившаяся трёхсотпроцентным смертельным исходом.

 

Сифилис.

Сифилитиков в романах о Шарпе полным-полно. Неудивительно, ведь, по прикидкам некоторых исследователей, сифилисом в начале XIX века было больно до пятнадцати процентов европейцев. Страшная цифирь, однако ей далеко до показателей XVI столетия, когда эта зараза впервые обрушилась на Европу. Почему именно в шестнадцатом, учёные спорят до сих пор. По одной версии, сифилис завезли матросы Колумба с американского континента, по другой – пакость портила европейцам кровь ещё со времён античности, а из Америки завезли более гадостную форму, которая мутировала под действием местной родни. Как бы то ни было, сифилис стал СПИДом шестнадцатого века. Уже в 1530 году итальянский врач Джироламо Фракастро публикует (в стихах!!!) сочинение «Сифилис, или о галльской болезни». Главный герой поэмы, пастух Сифил (в переводе что-то вроде «свинолюб»), за дерзость наказан богами постыдной болезнью. Предложенное Фракастро название «сифилис» быстро прижилось, а к нашему времени полностью вытеснило когда-то равноправное «люэс» (от лат. “lues” – хворь). О самой хворобе долгие века ни черта не знали, впрочем, как и о прочих венерических радостях.  Земляк и почти современник Шарпа, светоч английской медицины Джон Хантер был так уверен, что гонорея и сифилис – это одно и то же заболевание, что в 1767 привил себе в головку полового члена гной из уретры больного гонореей. Вероятно, донор, как часто бывало, болел ещё и люэсом, но в скрытой запущенной форме, так что возникший на месте прививки сифилитический шанкр Хантер посчитал достаточным доказательством свей правоты, оставил описание, и эскулапы еще семьдесят лет следовали в русле теории островитянина, пока француз Рикор серией опытов над смертниками начисто не опроверг её. Рикор с 1831 по 1837 заразил 700 приговорённых к смерти преступников сифилисом, 667 – гонореей, и ни в одном из случаев не симптомы второго заболевания не проявились.

Лечением хворобы, поражающей столь неприличные части человеческого тела, врачи (см. начало главы «Раны Шарпа») брезговали. Оно, наверно, и к лучшему. Хирурги-то и с анатомией знакомы были накоротке, и практики у них было побольше. Правда, занесло их не в ту степь. Отдельные умники предлагали лечить люэс, привязывая к половым органам мёртвых цыплят, но большая часть хирургов отдавала предпочтение рецепту, освящённому временем. Кожные болезни издавна врачевали ртутью, оттого и для сифилиса её сочли подходящей. Тот самый Джованни де Виго, что являлся одним из авторов теории отравления огнестрелов пороховым ядом и энтузиастом прижигания кипящим маслом, предложил втирания ртути, как главную панацею против люэса. Идея нашла множество поклонников. Как только ртуть ни применяли! Её толкли в ступке с серой, скипидаром, сливочным маслом, даже с живыми лягушками и змеиной кровью. Пациента натирали полученной мазью и пропаривали сухим паром. От ртути начиналось обильное слюноотделение (особенно безжалостные врачеватели требовали, чтобы больной выделял в сутки до двух литров слюны), жизни несчастных уносило обезвоживание, сердечная недостаточность или ртутное отравление. У редких же выживших болезнь переходила во вторичную или третичную стадию. Тут стоит объяснить, что первичная стадия с язвами развивается и сама собой исчезает в течение месяца-двух после заражения, а вторичная и третичная могут проявиться спустя годы. К XIX веку методы лечения стали более гуманными, но в основе их лежала всё та же ртуть. В Италии, например, ртутной мазью пропитывалось некое подобие семейных трусов, кои больному прописывалось не снимать сутками. Прочий мир довольствовался «антивенерическими» ртутными клизмами, каломельными пилюльками и спиртовым раствором сулемы (дихлорида ртути) для приёма внутрь. При этом симптомы отравления ртутью без тени сомнения относили к проявлениям сифилиса. О том, насколько ртуть опасна, не мне вам рассказывать: телевизор через день на плетень талдычит о школе, закрытой из-за разбитого градусника, или квартире, из которой эвакуированы жильцы. Тем не менее… Никогда не задумывались, почему у Кэролла в «Алисе» сумасшедший именно шляпник? Не сапожник, не кровельщик? В XVIII-XIX вв. при изготовлении войлочных шляп использовался нитрат ртути, и подолгу контактировавшие с ним мастера получали тяжёлые отравления. В Англии той поры существовало устойчивое выражение: «Безумен, как шляпник». Кроме эксцентричного поведения отравление ртутью вызывает понос, рвоту, потерю вкуса и обоняния, нарушения ритма сердечной деятельности, а в тяжёлых случаях – мучительную смерть. Одна из версий гибели Моцарта – отравление ртутью в результате попытки самоизлечиться от сифилиса. В конце XIX века от ртути отказались, но замена оказалась ещё хуже, – соли мышьяковой кислоты и висмута. Лишь в 1906 году немецкий микробиолог Август фон Вассерман создал методику диагностирования люэса, которая применяется и в наши дни. Так как она выявляет наличие в исследуемом образце крови наличие антител к возбудителю болезни, то не стоит радоваться, получив положительную реакцию Вассермана: раз есть антитела, значит, в вашей крови имеются и те, с кем эти антитела борются. Проще говоря, вы больны. Ничего страшного в этом нет. С изобретением антибиотиков от люэса не только лечатся, но и вылечиваются, а, если вы тщеславны, возможно, вам будет лестно сознавать, что, подхватив «сифон», вы пополнили собой тёплую компашку, в которую входили такие мэтры, как Мопассан, Гоген, Ницше и Петр I.

 

Иван Грозный (реконструкция  М.М.Герасимова по черепу). Анализ останков царя выявил содержание в них ртути, в несколько раз превышающее норму. Открытие позволило учёным не только выдвинуть предположение о жравшем царя сифилисе, но и объяснило психическую неуравновешенность, коей отличался во второй половине жизни Иван Васильевич.

 

Чахотка.

Не в пример сифилису, о котором в приличном обществе не упоминали, туберкулёз в начале XIX столетия был окутан романтическим флёром. Чувствительные барышни вздыхали вслед Шопену: «Ах, как красив он в своей одухотворённой чахоточной бледности!» Распространилось убеждение, что чахоткой заболевают те, кто пережил глубокую личную драму, и литераторы, дабы подчеркнуть трагичность судьбы героя или героини, принялись наперебой заражать их туберкулёзом («Дама с камелиями» Дюма, «Шагреневая кожа» Бальзака, список можно продолжать до бесконечности) Простой люд смотрел на хворь гораздо трезвее. Того же Шопена, отправившегося лечиться от чахотки в Испанию, не пустили на пароход в порту Майорка, а хозяин гостиницы в Барселоне распорядился сжечь все вещи и мебель в номере, где останавливался больной композитор, отнеся расходы на его счёт. Если сифилисом БОЛЕЛИ пятнадцать процентов жителей Европы, то от чахотки УМИРАЛ каждый седьмой. Единственное лечение, которое давало хоть какой-то положительный эффект – смена климатической зоны. В 1882 году немец Роберт Кох выделил возбудителя болезни, ту самую «палочку Коха». В начале XX века Шарль Манту и Феликс Мендель предложили внутрикожную пробу для раннего выявления инфицированных людей (да-да, та самая «Проба Манту»). Полное же излечение от туберкулёза стало возможным лишь после открытия Зельманом Ваксманом в 1943 году второго после пенициллина антибиотика – стрептомицина. Любопытно, что первые несколько лет применения стрептомицин был настолько эффективен, что положительный результат давало использование даже смыва с ёмкости, где до этого находился лиофизат препарата.

Премьера оперы Верди «Травиата» по сюжету «Дамы с камелиями» 6 марта 1853 года в Венеции провалилась. Не в последнюю очередь в провале была повинна исполнительница партии главной героини. Дама, как и все оперные дивы, обладала внушительными формами, вследствие чего зрители так и не смогли заставить себя поверить в то, что главная героиня действительно умирает от чахотки.

 

 

 

Оспа.

Оспа, точнее, вирус, близкий к оспе верблюжьей, объявился на Ближнем Востоке в аккурат на заре нашей эры. В IV  веке он пачками отправлял на тот свет китайцев, а в 767 году выморил треть населения Японии. Европу он тоже вниманием не обошёл. В VI столетии оспа свирепствовала в Византии, а оттуда заразу разнесли северо-западнее то ли купцы, как позже чуму, то ли арабы (тех сабля аж до Испании довела). Уже викинги во время похода 846 года на Париж принимают усиленные меры по борьбе с распространением оспы в своих рядах (в основном, убивая заразившихся и тех, кто с ними контактировал). Оспа считается опаснее «чёрной смерти». Та накатывает временами, а оспа отличается завидным постоянством, у немцев вон и поговорка складывается: «Никто не избежит любви и оспы». Выживает после оспы, правда, больше бедняг, нежели после чумы, но только вот с любовью у этих немногих становится негусто… Морда больно шашелем побита. Во Франции полиция ещё в конце XVIII века при розыске преступника указывала, как особую примету: «Знаков оспы не имеет». С другой стороны, битые оспой лица прекрасных дам тех веков, полагаю, сыграли свою роль в развитии косметики. На Востоке, где женская красота была товаром, ещё в VIII веке додумались до вариоляции. Малолетним девчушкам, дабы сберечь их будущую красоту для гаремных утех, прививали на тело оспенный гной из созревшей пустулы больного. Дитя заболевало лёгкой формой, и вирус был больше не страшен. Британский посол в Турции привил в 1717 году трёх своих детишек, и по возвращении на родину его супруга превратилась в пламенную поклонницу данного метода. За восемь лет в Англии было привито 845 человек, из которых 17 (неприятный сюрприз!) всё же отдали Богу душу. Вариоляция оказалась небезопасной и была запрещена. Однако на смену ей уже спешила вакцинация. Во второй половине XVIII столетия наблюдательные люди приметили и связали между собой разные, на первый взгляд, факты. Во-первых, оспой реже болели доярки. Во-вторых, кавалеристы болели реже пехотинцев. Кавалеристы имели дело с лошадьми, доярки – с коровами. Кони и коровы болели так называемой «коровьей оспой», и часто заражали людей. Несколько энтузиастов независимо друг от друга нарочно заразились «коровьей оспой», и, хоть из шкуры потом вон лезли, заразиться оспой человеческой им не удалось. Энтузиастов, впрочем, учёные мужи не слушали. Кто энтузиасты такие, чтобы их слушать? Дремучий хуторянин да учителишка. В 1796 году в бой вступила тяжёлая артиллерия. Изучавший оспу более тридцати лет врач Дженнер в присутствии коллег и свидетелей привил восьмилетнего мальчика материалом коровьей оспы. Проведённая спустя месяц попытка заразить подопытного сорванца человеческой оспой успехом не увенчалась. Так что те из вас, кто родился до 1980 года, могут с гордостью пощупать плечо. Там у вас не просто оспинка. Там шеврон за победу человека над страшной болезнью. К тому же в точности такой «шеврон» носили Ричард Шарп и Патрик Харпер, ибо с 1800 года вакцинация обязательна в английской армии и флоте. Население прививать поголовно начали в Баварии с 1807 года. Примеру баварцев последовали прочие немцы. Французы же долго ещё считали оспопрививание дурной блажью, и это дорого им обошлось: во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. во французской армии потери от разразившейся эпидемии оспы составили 23 тыс. 400 солдат, а в привитой прусской – всего 278.

Перед вами герб дворянского семейства Оспенных. Герб и звание были пожалованы основателю рода Александру Маркову Екатериной Великой в ознаменование того, что 21 ноября 1769 года у него был взят оспенный материал для вариоляции самой императрицы и Великого князя Павла Петровича с супругой.

 

В жизни герцога Веллингтона с оспой связана весьма романтическая история. Перед отъездом в Индию молодой офицер ухаживал за Кэтрин Пэкингхэм, дочерью лорда Лангфорда. Несмотря на то, что папенька девушки был против, влюблённые поклялись в верности друг другу, с чем Артур и отбыл навстречу славе (и встрече с Шарпом, если соотносить события с реальностью романов Корнуэлла). Спустя девять лет овеянный пороховым дымом герой вернулся на родину и обнаружил, что за время его отсутствия невеста переболела оспой, и её нежные ланиты теперь похожи на сыр. Кэтрин, сознавая собственную непривлекательность, торжественно освободила жениха от данного им слова, но будущий победитель Наполеона проявил присущие ему твёрдость характера и благородство. Свадьба состоялась, и они, как в сказках, прожили долго и счастливо.

 

 

 

Санитария и гигиена.

Европа до конца XIX века была местом не слишком ароматным, и Англия не являлась исключением. Если в замках ещё имелись примитивные сортиры (именуемые, кстати, «гардеробами»), где в рамках борьбы с насекомыми развешивалась одежда (считалось, что вонь убивает вшей и блох), а в сельской местности рыли выгребные ямы, то в городах подобные роскошества большей частью отсутствовали. На улицах справляли нужду везде, где заблагорассудится, а дома пользовались для этого ночными вазами (во времена Шарпа внутреннюю поверхность горшков украшали портретами Наполеона, чтоб знал тиран, как крепок английский дух!). Вазы опорожнялись или в камин, или через окна прямо на улицы, причём, в отличие от Парижа, где закон обязывал предупреждать прохожих криком: «Осторожно, вода!», в Лондоне существовали специальные сторожа, в обязанности которых входило следить за окнами вторых этажей и, заметив высунувшуюся руку с поганой посудиной, громко остерегать зевак. Нечистоты, смешанные с отходами деятельности мясников, экскрементами животных (не говоря о лошадях, свиней и даже коров держали в Лондоне вплоть до промышленного бума середины  XIX столетия) частью копились и гнили на улицах, проникая в почву и отравляя колодцы, частью сбрасывались в Темзу. В 1855 году Майкл Фарадей проплыл по Темзе и опубликовал отчёт в газете: «…Я разорвал несколько белых карточек на кусочки, намочил, чтобы они легко тонули, и в каждом месте, где пароход причаливал, опускал их в воду. Вода была так мутна, что при погружении их на толщину пальца при ярком солнечном свете они были совершенно неразличимы. Запах от реки был такой, что казалось, будто мы плывём по открытой канализации…» Лишь после того, как в 30-х годах XIX века в Англию из Азии проникла холера, антисанитарное состояние британских городов обеспокоило правительство. Привожу выдержку из официального доклада: «…Отсутствие коммунальных удобств в… городах доходит до такой степени, что в отношении чистоты они напоминают становища дикой орды или становища недисциплинированной солдатни […] В городах с постоянным населением не проявляют элементарной заботы о гигиене жилищ. Дома, улицы, площади, переулки, сточные канавы загрязнены, источают зловоние, а самодовольные гражданские власти сидят среди этой варварской грязи, прикрываясь незнанием того, что творится вокруг них…» Постройка в Лондоне в 1859 году канализации решило проблему только частично: ещё в 1882 году на многих улицах имелся всего один туалет на шестнадцать многоквартирных домов.

С «мылом душистым и полотенцем пушистым» дружба у европейцев тоже как-то не заладилась. До конца XIX  столетия  наличием общественных бань не могли похвастать ни Лондон, ни Париж. “Manuel de civilite”, куртуазное «Руководство учтивости», изданное в 1782 году, категорически запрещало молодым людям благородного происхождения умываться, ибо «…это делает лицо зимою более чувствительным к холоду, а летом к жаре…» Медики же предупреждали, что от частого мытья ухудшается зрение и развивается катар желудка. Ванны являлись медицинским средством. Графиня В.Н. Головина, выросшая за кордоном, вспоминала, что, когда её дочь заболела, врач прописал ванну. Графиня плакала, молилась, искренне полагая, что такой варварской процедуры её дитя не переживёт, и весьма удивилась потом, что ничего страшного не произошло. Спасались от грязи с помощью надушенной тряпицы, которой протирали тело. Подмышки и пах рекомендовалось смачивать розовой водой. А Наполеон, к примеру, все «гигиенические» процедуры заменял обливанием знаменитым «О-де-Колонь» (У нас продающимся и сейчас под названием «Тройной»), которого у него уходило до 12 литров в день. Также мужчинам в ту эпоху рекомендовалось носить между рубашкой и жилетом мешочки с ароматическими травами. Дамы же пользовались ароматической пудрой. Голову мыли три-четыре раза в год, в остальное время подвергали волосы «сухой» чистке толчёными отрубями. Зубы чистили редкие щёголи, заботясь исключительно об их белизне. В начале XIX столетия приятель обратил внимание на грязные разводы, покрывавшие руки «королевы лондонских салонов» Мэри Монтегю. Светская львица фыркнула: «И это вы называете грязью? Видели бы вы мои ноги!»  Простонародье уделяло личной гигиене ещё меньше внимания. Немецкий врач Лассар подсчитал, что в ту эпоху средний европеец мылся раз в тридцать восемь лет. Вот так.

Джордж Браммел, личный друг «Принни» и основоположник дендизма, законодатель мод и властитель умов высшего света Британии (Характерный пример: в 1813 году директора клуба «Уатье» обсуждали между собой следующую дилемму – приглашать ли на торжественный приём принца Уэльского, так как принц имел неосторожность накануне поссориться с Браммелом. В итоге директора обратились к последнему с просьбой разрешить возникшее затруднение. Денди разрешил пригласить принца. Браммел РАЗРЕШИЛ пригласить фактического главу государства! Вдумайтесь!) При всём своём влиянии даже Браммел переупрямить соотечественников не сумел. Его привычку мыться каждый день считали сумасбродной и опасной для здоровья придурью.

 

Впрочем, ныне мало что изменилось. По сообщениям масс-медиа лишь двенадцать процентов британцев полноценно моются раз в две недели и меняют постельное бельё чаще, чем раз в три недели. А одна моя знакомая и по сей день со священным ужасом во взоре рассказывает историю, как её бойфренд-англичанин наутро после, так сказать, знакомства потребовал затычку от раковины в ванной (у знакомой пробки этой сроду не водилось, но сын Альбиона обошёлся кухонной), налил раковину водой, побрился, а затем в этой же мыльной жиже бодренько умылся и почистил зубы.

 

 

Шарлатаны.

Природа, как известно, не терпит пустоты. Чем меньше болящим могла предложить официальная медицина, тем больше плодилось всевозможных шарлатанов. Испокон веков эти предприимчивые господа колесили по дорогам Европы, ведомые золотым правилом лисы Алисы и кота Базилио: «На дурака не нужен нож. Ему с три  короба наврёшь и делай с ним, что хошь»

Слово «шарлатан» происходит от итальянского «черретано», что значит «житель города Черрето» (в Черрето существовала целая школа по подготовке подобного рода специалистов. Сегодня данное учебное заведение, вероятно, именовалось бы «Центром нетрадиционной медицины»). Англичанин Кориат, путешествовавший по континенту в XVII веке, оставил описание методов работы «черританцев»: «…Шарлатаны устанавливают свои сундуки на помосте, изукрашенном разной мишурой. Когда все они заберутся на сцену – одни в масках… другие разодетые, как женщины, … начинается музыка. Пока музыка играет, главный шарлатан достаёт из сундука свои товары и полчаса со всякими преувеличениями расхваливает свои лекарства… хотя многие из них являются или подделками, или фальшивками» В Британии слово «шарлатан» не прижилось. На острове таких прохиндеев звали «кваками» (возможно, от нем.“Quecksilber” – «ртуть», её тогда совали куда надо и куда не надо). Английские «кваки» первыми придумали и взяли на вооружение торговлю медикаментами по почте. Теперь любой читатель мог самостоятельно поставить себе диагноз на основании приведённых в газетном объявлении симптомов и заказать по тому же объявлению лекарство. До изобретения «Космодиска» тогда ещё было далеко, но у читателей пользовались небывалым спросом «болеутоляющие ожерелья» (Не путать с циркониевым браслетом!) Ничуть не меньше, чем нынешние, «кваки» тех лет обожали пышные титулы. Шкала ценностей тогда отличалась от современной, поэтому некий Джон Тейлор, например, именовал себя не «академиком Нью-Йоркской Академии Наук и профессором Университета Астральных Исследований имени Блаватской», а «личным хирургом Его Величества Георга II и офтальмиатером Папы Римского». Специализировался Тейлор на болезнях глаз, смело резал катаракты (это без анестезии-то!), накладывал повязки, которые запрещал снимать несколько дней, сам же тем временем быстренько переезжал в следующий населённый пункт. Скольких несчастных этот… не знаю даже, как его назвать… «офтальмиатер» искалечил, история умалчивает. Однако известно, что именно после его операции окончательно ослеп Гендель, а Бах умер. Другой «квак», Джеймс Грэхем, в 1779 году открыл в Лондоне роскошнейший «Храм здоровья». Методы лечения были разнообразны: от ударов модного тогда электрического тока (Грэхем был знаком с опытами Бенджамина Франклина) до грязевых ванн и «божественной кровати», излечивавшей импотенцию. Само собой, импотенцию в одиночестве врачевать – признак дурачины, и клиентам в этом утомительном деле помогали «богини здоровья». Одной из «богинь» была Эмма Лайон, будущая леди Гамильтон и любовница Нельсона ( Романтика романтикой, а у меня сия дама вызывает чувства несколько иные, нежели у журналистов и старых дев. Муж Эммы, сэр Уильям Гамильтон, посланник в Неаполе, однажды недвусмысленно высказался: «Неаполь – город, куда мужчин привлекает редкая перспектива без затруднений переспать с женой английского посланника.»)

Медицина развивалась, накапливала знания. Казалось, вот-вот канут в Лету все эти “pilulae in omnes morbos” (пилюля от всех болезней) и «одобренные лучшими врачами великие сердечные эликсиры». Увы, неистребима в человеке тяга к чуду, а потому «кваки», вне зависимости от того, именуют ли они себя «придворными хирургами Карла XII», «народными целителями» или «продавцами Биологически Активных Дурилок», ни в XXI, ни в XXIII веке без клиентов не останутся. Во времена Шарпа по Англии ходил следующий анекдот. Встречаются знаменитый эскулап и столь же известный «квак». Именитый доктор спрашивает мошенника: почему, мол, я при всей своей славе, знаниях и дипломах гораздо беднее тебя? «Квак» вместо ответа спрашивает: по-вашему, сколько найдётся по-настоящему умных людей на сотню? Врач пожимает плечами: ну, один, может, два. «Квак» лыбится: вот эти-то один-два, заболев, пойдут к вам. А остальные пойдут ко мне.