Текст книги "О Ричарде Шарпе замолвите слово"

Автор книги: Владис Танкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Жан Кальвин правил некоторое время в Женеве. В городе были запрещены азартные игры, пение нерелигиозных песен. Каждая минута жизни горожан контролировалась властями. Запрещалось возвращаться домой позже девяти часов вечера. Супружеская неверность каралась смертной казнью. Смертной казни могли подвергнуть ребёнка за непочтительное отношение к родителям. На свадьбах не допускалось никакой музыки. Были запрещены театры и беллетристика. Ничто не должно было отвлекать людей от работы. Даже Рождество было рабочим днём. Умный мошенник Вольтер говорил о Кальвине, что тот открыл двери монастырей не для того, чтобы выгнать оттуда монахов, а для того, чтобы загнать туда человечество.

 

Англиканство.

Пока на континенте разгоралась Реформация, в Англии властвовал тихий и незлобивый король Генрих VIII, в силу кротости характера перебивший народу раза в три больше, нежели наш Иван Грозный ( как гласил французский словарь Ларусса издания 1903 года: «прозванный за свою жестокость Васильевичем»). Генриха папизм устраивал от и до, его именем даже подписан трактат, направленный против Лютера. Папа, в свою очередь, удостоил Генриха за поддержку титулом «Вернейшего чада Апостольского Престола». Жили бы они душа в душу, кабы не слабость короля. Очень уж он любил жениться. Первый раз жениться легко, второй раз сложнее. Развестись ведь надо. Церковь на разводы смотрела косо и заупрямились. Женилка у Генриха чесалась всё сильнее (на Анну Болейн, которую он потом обезглавит вместо развода), а папа артачился. Женилка победила. В 1532 году по настоянию Генриха Синод епископов Англии постановил признать английскую церковь независимой от Рима, а примас (первенствующий епископ) Томас Кранмер разрешил королю развестись с Екатериной Арагонской и жениться на Анне Болейн. Спустя два года парламент специальным актом подчинил английскую церковь непосредственно королю. Монастырские земли были конфискованы в пользу казны. Вероучение осталось неизменным до смерти короля. Сменивший его на троне Эдуард VI был ребёнком, и Кранмер начал обильно разбавлять англиканство кальвинизмом (у примаса имелись личные причины способствовать отпадению английской церкви от Рима. Католические священники соблюдали безбрачие, а Кранмер, ещё не будучи  архиепископом, тайно обвенчался с некой дамой. Англиканство поначалу сохранило целебат для клира, и Кранмер просто вынужден был толкать его в пучину протестантства) До конца довести не успел. Царственный мальчик умер, и бразды правления перешли к дочери разведёнки Екатерины Арагонской, к Марии Тюдор (в истории осталась также под именем «Кровавая Мэри». Коктейль назван именно в её честь). Мария, исповедовавшая чистое католичество, заставила парламент в 1554 году, как детей малых, на коленях просить прощения у папского легата, а Кранмеру его роли в мамкином разводе и церковном расколе не простила. Сожгли примаса вместе с другими обновленцами. Убила королеву ложная беременность, в которой историки усматривают кисту яичника или рак матки, а протестанты – Божью десницу. Наследница Марии, её сестра Елизавета I Девственница (девственница, менявшая любовников, словно перчатки) восстановила англиканство, и прижала католиков (их обложили высокими налогами, переход в католичество карался смертью, как государственная измена. О положении католиков уже во времена Шарпа см. главку об Ирландии и Шотландии в разделе «Родина Шарпа»). Недолгая католическая реставрация пошла на пользу англиканству, остановив процесс его кальвинизации. Англиканство, одна из  двух государственных религий Великобритании, фактически осталось католичеством без папы, а, поскольку одним из главных препятствий на пути воссоединения католической и православной церквей до II Ватиканского собора 1965 года являлся как раз папа, то к началу XX века отношения между англиканской и нашей православной церквями потеплели до такой степени, что всерьёз велись переговоры об объединении. С нашей стороны в них участвовали А.С. Хомяков и святитель Филарет Московский. Революция помешала.

Главой англиканской церкви раньше был король, ныне – парламент. Что это значит? Это значит, что малейшие изменения в вероучении и богослужении должны одобряться большинством голосов людей, среди которых имеются и атеисты, и мусульмане, и иудеи, и католики.

Повторюсь, англиканство – одна из двух государственных религий Великобритании. Какая вторая?

Пресвитерианство.

 

Пресвитерианство.

Сам того не желая, любвеобильный Генрих VIII введением англиканства канализировал (хорошее слово, да?) недовольство католицизмом в Англии. При Елизавете I лишь самые упёртые кальвинисты продолжали требовать очищения церкви от остатков «папизма», за что этих твердолобых товарищей прозвали «пуританами» (от латинского “purus”, «чистый». О пуританах отдельный рассказ). Соседям англичан шотландцам (а Шотландия в то время – независимое государство с собственным королём и враждебной Англии политикой) повезло меньше. Тамошний монарх Яков V римскому папе и церкви-маме не изменял. Наоборот, он громко провозглашал, де, будет биться с проклятыми еретиками не живот, а на смерть. Под шумок же Его Величество, весьма нуждавшийся в деньгах, отбирал у монастырей их владения, а боролся с протестантизмом так вяло, что под знамёна «еретиков» (наших старых знакомых – кальвинистов) стекались все, кому в Шотландии что-то не нравилось. Разношёрстность честной компании сыграла в будущем положительную роль: необходимость считаться с мнением соратников, не слишком искушённых в богословских тонкостях, зато имеющих тяжелёньки кулачища-то, вынудила фанатиков кое-как приспособить учение господина из Женевы к нуждам обычных людей.

В 1542 году Яков V проиграл Генриху VIII очередную англо-шотландскую войну и от огорчения отдал Богу душу. Его вдова француженка Мария де Гиз, регентствующая при соплюхе-королеве Марии Стюарт (не путать с Кровавой Мэри! Та – Мария Тюдор), начала закручивать гайки и перестаралась. В конце концов, в 1559 году вспыхнуло восстание. Мария де Гиз кликнула на помощь соотечественников. Высадка французов заставила шотландцев обратиться к старинным врагам – англичанам, благо к тому моменту на трон в Лондоне уселась Елизавета I. Вторгшихся британцев единственный раз за многие столетия в Шотландии встречали хлебом-солью. Франция быстренько подписала с Англией мирный договор. Протестантизм в Шотландии одержал безоговорочную победу, что в 1560 году парламент страны закрепил законодательно. С тех пор в Шотландии государственная религия – пресвитерианство, т. е. ветвь кальвинизма, отрицающая необходимость наличия священников и избирающая старейшин («пресвитеров», от греч. слова «старший») из рядов прихожан. В 1707 году Англия и Шотландия подписали Союзный Акт, и пресвитерианство стало второй государственной религией объединённой Великобритании.

Джон Нокс, отец шотландского пресвитерианства, с яростной проповеди которого и началась заварушка в 1559 году, был идейным борцом против папизма. Будучи рукоположен в католические священники, он, тем не менее, очень скоро перебежал в стан кальвинистов и оказался замешан в убийстве кардинала Битона. Его с приятелями схватили французские солдаты (их в Шотландии было полно усилиями регентши Марии де Гиз). Незадачливого бунтаря отправили на галеры, откуда он загадочным образом умудрился освободиться через полтора годика. На родину он возвращаться не стал, поехал в Англию. Там ему не были рады. На престоле сидел Эдуард VI, и англиканство только начало разворачиваться к кальвинизму, так сказать, передом, к папе задом. Развернуться не успело, юный король скончался, трон заняла Кровавая Мэри. Бедолаге Ноксу пришлось бежать на континент, ибо последовать на костёр за Кранмером он желанием, пардон за дурной каламбур, не горел.  Осел в Женеве, центре кальвинизма. Жилось ему в граде обетованном, видимо, несладко. Окружали его сплошь единоверцы,  а последователи Жана Кальвина собрата морально поддержать готовы в любой миг,  мошну же развязывают неохотно. От нужды башню Ноксу сносило по-чёрному. Винил он во всех своих бедах, естественно, царственное бабьё: Марию де Гиз и английскую королеву Марию Тюдор, и в один прекрасный миг взял, да и накатал памфлет «Первый трубный глас противу бесовского засилья  женщин», в коем всячески обличал захапавших власть дамочек. Не учёл Нокс того, что в Англии уже царствовала Елизавета I, по странному капризу природы тоже относившая себя к прекрасному полу. Она (сдуру, не иначе) на памфлет обиделась, и надежды Нокса на синекуру в англиканской церкви, которой он добивался (презирал англиканство от всей души, как жалкое соглашательство, а должности добивался. Идейный борец, ничего не скажешь. Ох, сдаётся мне, что и от галер он отвертелся подобным же «идейным» образом), развеялись, как дым. Вменяемые друзья посоветовали нашему герою написать королеве письмо, извиниться. Он так и сделал, но сделал по-своему. Надо заметить, что кальвинизм, не в пример тому же католичеству или православию, женщин людьми не считает. Католикам с православными признать слабый пол низшими существами, – значит, признать низшим существом Деву Марию. Протестанты же Богоматерь не почитают, и в их среде одно время велись серьёзные богословские споры на предмет того, обладает ли женщина душой вообще. Нокс так Елизавете по-простому и изложил. Прочитав его цидулку, Девственница чуть из платья от злости не выскочила. Теперь единственное высокое положение, на которое Нокс мог в Англии рассчитывать, было положение в петле на Тайбернской площади. Ему ничего не оставалось, как вернуться в Шотландию, и мы можем с уверенностью утверждать, что жар проповеди, воспламенившей Шотландию, в значительной мере подпитывался углями обиды на чёртово бабье семя.     

 

Пуритане.

Победа учения Лютера-Кальвина в одной отдельно взятой Шотландии ободрила приунывших английских пуритан. С другой стороны, наглядный пример построения кальвинизма с человеческим лицом многих из них заставил призадуматься. В результате пуритане разделились на два лагеря: пресвитериан (сторонников шотландской модели) и индепендентов (от англ. “independent”, «независимый»). К пресвитерианам примкнули умеренные, те, кто не утратил связь с реальностью, а независимые от здравого смысла оказались в лагере индепендентов. И те, и другие требовали выборности клира, замены литургии проповедью и устранения внешней пышности: ярких облачений, церковных украшений и т.д. Пресвитериане этим ограничивались, индепенденты шли дальше. Они жаждали отделения церкви от государства и предоставления каждой общине права самой решать вопросы вероучения (на основании последнего пункта некоторые авторы закатывают глазки и умильно лепят из пуритан демократов-плюралистов, мол, добивались свободы вероисповедания. Но заблуждаться на счёт индепендентов не стоит. Независимость приходов трактовалась ими исключительно в рамках отделения церкви от государства и давала гарантию, что закон будет бессильно щёлкать зубами, какими бы методами пуритане ни спасали души паршивых инакомыслящих овец. А к паршивым инакомыслящим овцам индепенденты испытывали столько же нежности, сколько врач санэпидемстанции – к чумным крысам.) Между собой оба крыла не враждовали, и, движимые порывом облагодетельствовать сограждан, хотят они того или нет, сподобились в 80-х годах XVI века начать учреждать в структуре официальной церкви тайные пресвитерии, благо среди сторонников обоих направлений было немало англиканских священников. Елизавета I инициативой железной рукой привести человечество ко спасению не прониклась, и пуританам в Англии прижали хвост. На их счастье, у Девственницы официальных детей не было, и она назначила наследником родича, короля Шотландии Якова VI (внука Якова V из главки о пресвитерианстве). В 1603 году Елизавета приказала долго жить, и Англия с Шотландией заимели единого монарха (с двойной нумерацией: как король Шотландии он числится Яковом VI, как английский – Яковом I). Пуритане воспрянули духом и подали Его Величеству петицию, в результате чего самодержец созвал в Хэмптон-Корте конференцию. Хотя кальвиновская идея о предопределении и звучала для верхов англиканского духовенства ересью, они, в общем, не были против каких-либо перемен. Однако пуритане, понимавшие компромисс, как то, что все добровольно принимают их точку зрения по принципу «шаг вправо, шаг влево – конвой стреляет без предупреждения», быстро довели оппонентов до белого каления. В итоге было решено оставить всё, как есть, а к тем, кто решениям конференции не подчинится, постановили применять строгие меры. Пуритане начали бузить, и получили новую волну репрессий, от которых стали разбегаться, кто куда. Кто в протестантскую Голландию, а кто в Америку (пресловутые отцы-пилигримы, драпавшие в Новый Свет на «Мэйфлауэре», из их числа). Вследствие того, что правительство не ставило перед собой цель искоренить пуританство, а лишь заставить их вести себя прилично, наши друзья не только протянули до царствования Карла I (сына Якова VI тире I), но и ухитрились встать во главе восстания, вспыхнувшего, когда Его Величество стал зарываться. Короля пуритане казнили (см. роман Дюма «Виконт де Бражелон»), и дорвались, наконец, до власти. Их демократический веротерпимый режим настолько встал поперёк горла англичанам, что те, дождавшись смерти главного жупела, Кромвеля, не замедлили сговориться с сыном убиенного Карла I, тоже Карлом, и, посадив его на престол под именем Карла II, дать пуританам чувствительного пинка, вернув англиканство.

Пуритане, как истинные последователи Жана Кальвина, с подозрением относились к детским книжкам, справедливо полагая, что всякие безыдейные зайчики с медвежатами до добра ребёнка не доведут. То ли дело «Знамение для детей» Джеймса Дженвея «о безболезненной и пресветлой кончине многих богоугодных младенцев» да «Священные Эмблемы, или Тленность вещей» Джона Баниана. А в букваре, изданном американскими пуританами, буква «К», например, сопровождалась следующим «милым» стишком: «Ксеркс умер, хоть был он великий царь. Умрешь и ты, и вся прочая тварь»

 

Квакеры.

Улучшение чего-либо – вещь увлекательная. В процессе улучшения выясняется, что и вот эта штука лишняя, и тот рычажок можно выломать-выкинуть… Глядишь, а улучшать-то уже и нечего, объект улучшений кончился (Так, например, улучшили и перестроили Советский Союз. Христианство оказалось всё же покрепче Страны Советов, его окончательно «улучшить» пока не удалось).

Мартин Лютер и его ближайшие последователи облущили католицизм до формулы “Sola Scriptura”, «Только по Писанию!», отправив в утиль кроме всего прочего то, что называется «Священным Преданием», т.е. многовековой, ведущий своё начало от апостольских времён, опыт церкви, своего рода эталон, позволяющий различить, какие из возникающих новых идей укладываются в рамки христианского учения, а какие – нет (Яркий пример – Библия. В течение первых трёх веков существования христианства по рукам ходило несметное множество Евангелий, порой путаных и противоречащих друг другу. Опираясь именно на Священное Предание, отцы церкви на Лаодикийском поместном соборе 364 года отделили зёрна от плевел, Карфагенский поместный собор 419 года добавил Откровение Иоанна, и на свет появилось Писание в том виде, в каком его мы знаем теперь. ( Полезно знать историю, на собственном опыте прочувствовал. Очень долго я с искренним уважением относился к тем же пятидесятникам, адвентистам и прочим неопротестантам. А как их не уважать? Они очистили веру от всего наносного и, подобно первым христианам, живут без священников строго по Библии. Уважал, пока во вполне светских трудах по истории Римской империи не выяснил, что у первых христиан священники-то уже были, а вот Библии как раз не было.)

Пуританин Джордж Фокс в начале XVII века пошёл дальше Лютера, Кальвина и всех прочих. Ему уже и Писание не казалось чем-то необходимым. Совсем отказаться от Библии он не мог, за такое и сжечь могли, а потому просто объявил Писание мёртвой буквой. Рассуждал он вполне логично: Святой Дух обладает достаточным могуществом, чтобы не прибегать к посредничеству Святого Писания, а вдохновлять каждого человека лично. Даже в такой «мягкой» форме понимания со стороны единоверцев-пуритан и властей он не встретил. За попытки проповедовать истину, открытую ему, вне всякого сомнения, непосредственно Святым Духом, Фоксу и физию чистили, и в тюрьму сажали. Тем не менее, круг его приверженцев расширялся. Прозванные «квакерами» (от англ. “quake” – «трепетать», с лёгкой руки судьи Гервейса Беннета, которому подсудимый Фокс в лоб заявил о том, что тот должен трепетать перед Господом, а не заниматься всякой чепухой), сами себя они именовали «Религиозным обществом друзей». Они провозглашали равенство всех людей, отказывались служить в армии, платить налоги и приносить присягу. Государству, естественно, это не нравилось. С его точки зрения, лучшим местом для дружбы таких друзей являлась тюрьма. Квакеры потянулись в Новый Свет. (Возвращаясь к степени веротерпимости пуритан: если англикане квакеров просто сажали за решётку, то в колониях веротерпимые пуритане «друзей» вешали.) На их счастье, король Карл II, не имея наличных, рассчитался по векселю с одним из богатых «друзей», Вильямом Пенном, землёй в колониях. Туда-то квакеры и стали переселяться. Нам эта территория известна, как Пенсильвания, «Лесная страна Пенна».

На данный момент в мире насчитывается около 360 тысяч квакеров. У нас они действовали (по приглашению правительства СССР, стоит заметить, также, как и пятидесятники) с 1921 по 1931 годы. После падения Советской власти вновь создали свой центр в Москве в 1995-м.

Название «квакеры» иногда переводят, как «трясуны», что не совсем верно и вносит некоторую путаницу. «Трясуны» – это дословный перевод названия другой секты,“ shakers”, ответвления квакерского движения. Возникла секта в середине XVIII века в Англии, объединившись вокруг взбалмошной дамочки Энн Ли, объявившей себя, ни много, ни мало, женским воплощением Христа. Квакеров эдакое «второе пришествие» не слишком обрадовало, только сделать они ничего не могли: чем истина, открывшаяся Энн Ли, хуже той, что «Святой Дух» открыл Джорджу Фоксу? Из Англии, впрочем, Энн Ли (чуть было не написал «Дэви-Христос») выжили в Америку. Обосновалась она с приверженцами под Нью-Йорком. От квакеров в наследство им досталось учение о равенстве всех людей и пацифизм. Коррективы внесла вера в божественную сущность Энн Ли. Раз она – Христос, значит, второе пришествие состоялось со всеми вытекающими. Они считали, что живут в раю, а какой в раю секс? Никакого, в том числе и супружеского. Излишек же сексуальной энергии сбрасывался на богослужениях многочасовыми групповыми плясками, приводившими к трансовым состояниям, которые (опять же в соответствии с учением квакеров) считались «Нисхождением Святого Духа». Увы, танцы, конечно, занятие богоугодное, только детей от танцев не бывает, а потому, хотя в лучшие времена число «шейкеров» и доходило до шести тысяч, к настоящему моменту их насчитывается всего четыре человека.

 

 

Богослужение «трясунов». Обратите внимание: все негры в заднем ряду. Видимо, равенство всех рас перед Богом «шейкеры» исповедовали, как в той шутке Бенни Хилла, в которой сержант собрал новобранцев и объявил: «Я не допущу здесь расизма! Здесь нет чёрных и белых! Здесь армия, здесь все одного цвета – зелёного! Ясно? А теперь постройтесь… Светло-зелёные справа, тёмно-зелёные слева»

 

Методисты.

К началу XVIII столетия англиканство, фигурально выражаясь, «забурело» и «обросло жирком». Церковное начальство на многое смотрело сквозь пальцы, что, конечно, не могло нравиться фанатикам, каких хватает в любом движении. Знаменем таких господ стал богослов Джон Уэсли. Преподавая в Оксфорде, он создал из числа коллег и студиозусов кружок блюстителей благочестия. Кружковцы ставили своей целью строгое следование евангельским заповедям (как они их понимали), соблюдение постов и жизнь без греха в соответствии с выработанной ими методой, за что получили прозвище «методисты». Своим первейшим долгом «веселяне» (так очаровательно их именуют дореволюционные русские источники, ибо фамилия самого Уэсли тогда приводилась в варианте «Веселей») полагали проповедь в тюрьмах, ночлежках, просто на площадях. В середине века обращённых и сочувствующих стало так много, что Уэсли собрал их на съезд, известный ныне, как «Конференция 1744 года». Там-то и обнаружилось отсутствие в рядах веселян единства. Сам основатель тяготел к лютеровской модели, оставлявшей человеку шанс на спасение в зависимости от его поступков. Другие, сплотившиеся вокруг бывшего студента Уэсли по фамилии Уайтфилд, склонялись к кальвиновской идее о предопределённости. Раскол-с. Впрочем, до кулачных боёв не дошло. Церковные таинства, в отличие от большинства протестантских организаций, веселяне сохранили. Для совершения таинств требуется апостольское преемство, и Уэсли обратился к руководству англиканской церкви с просьбой рукоположить нескольких его адептов. Получил отказ. Тогда в недрах течения возникла легенда о том, что преподобного Уэсли во время одной из его миссионерских поездок рукоположил некий восточный православный епископ.

Верхи англиканского духовенства к веселянам относились с некоторой долей брезгливости, и, если притесняли, то больше для галочки, видя в методистах, очевидно, некий отстойник, куда прибиваются пропащие души из низов общества и вся полоумная накипь самой церкви. При жизни Уэсли так оно и было, ибо преподобный Джон принадлежал к той редкой разновидности улучшателей-идеалистов, которые надеются ненасильственно, личным примером исправить недостатки объекта улучшения, и не мыслил себя и своё детище вне лона англиканства. Увы, все мы смертны, скончался и Джон Уэсли. Спустя всего четыре года, в 1795-м, методистская церковь официально отпала от англиканства и сразу же принялась делиться на множество более мелких толков, что не мешало им вести столь же широкую миссионерскую работу, собирая обильную жатву в армии, на флоте и трущобах.

В России до революции существовали крохотные общины методистов в Прибалтике, но с приходом Советской власти ситуация изменилась. Одной рукой расстреливая православных священников, «Софья Власьевна» другою зазывала всевозможных сектантов ( Почитайте «Одноэтажную Америку» И.Ильфа и Е.Петрова. Эмигрировавшие из царской России сектанты-молокане и американский мальчишка-баптист – вполне симпатичные ребята, классово близкие. И сравните с попом-прохиндеем из «12 стульев». «Враг моего врага – мой друг», такова была официальная позиция партии). В 1921 году по приглашению большевистского правительства на Дальнем Востоке создаётся методистская Сибирско-Манчжурская миссия для обращения «…русского и корейского населения». Радовались они, впрочем, недолго. Расправившись с православием, коммунисты взялись за тех, кого ещё вчера привечали.

Слева Джон Уэсли, справа Артур (уже в бытность герцогом Веллингтоном). Несмотря на отдалённость родства, в лицах обоих, несомненно, прослеживается нечто… э-э… выдающееся.

Писал я главу «Вера Шарпа», и охватывало меня странное чувство, то ли горечь, то ли жалость. Все эти протестантские преобразователи-улучшатели… Были среди них и дураки, и откровенные мошенники попадались, но ведь большинство-то – люди умные, горящие искренним желанием сделать церковь лучше, сделать христианство чище. И каков итог их усилий? В 2010 году американские социологи Д.Деннетт и Л. Ла Скола анонимно опросили пятерых пасторов протестанских деноминаций (баптисты, методисты, пресвитериане, Церковь Христа Кипа Маккина и Объединённая Церковь Христа). Выяснилось, что ни один из них не верит в Бога. А тремя годами ранее в Нидерландах священнослужитель-лютеранин Клаас Хендриксе издал книгу под характерным названием «Верю в Бога, которого нет. Манифест пастора-атеиста». Одна из газет остроумно сравнила Хендриксе с вегетарианцем, который работает мясником. Интересно, кабы Лютер знал, к чему приведёт его бунт, стал бы он огород городить?

Раны ШАРПА

 

«…Если то небольшое добро, которым человечество обязано полудюжине

 настоящих врачей по призванию, сравнить со всем злом, творимым

 безбрежной массой остальных врачей, у нас не останется ни капли

сомнения, что было бы намного предпочтительнее, если бы в мире

 никогда не было врачей…»

Герман Бургаве, медицинское светило XVIII века

 

Доктор Бургаве, умнейший человек, знал, о чём говорит. Вместе с тем, думается мне, не стоит без нужды оглуплять и демонизировать эскулапов прошлого. Их невежество было невежеством самой медицины той поры, в особенности медицины военной.

Когда под ударами орд варваров рухнула Западная Римская империя, и в Европе наступили Тёмные века, крупицы античных знаний бережно сохранялись в монастырях. Монахи переписывали труды Галена и Цельса, монахи оперировали и лечили, пока в 1215 году IV Латеранский собор не запретил лицам духовного звания заниматься хирургией  (мол, церкви противно пролитие крови). Противно, так противно. Нельзя, так нельзя. Поначалу перестали оперировать клирики, вслед за ними и светские врачи стали воротить нос от хирургии. Со временем обязанность резать пациентов лекари спихнули на цирюльников, из числа коих впоследствии выделились хирурги как таковые. Статус хирургов, впрочем, оставался невысок (ещё в викторианскую эпоху врачей-терапевтов допускали в круг джентльменов, хирургам же, как людям, «работавшим руками», путь туда был заказан. Врачей во время визитов приглашали за семейный стол, тогда как хирурги обедали в людской, со слугами, ведь они имели дело с травмами, зашивали раны и производили другую «грязную» работу. Работа же врачей была «чистой», интеллектуальной – как правило, она ограничивались исключительно назначением лекарств), а средневековые университеты культивировали презрение к хирургии.

 

Коллеги работают в паре. Хирург лечит клиента, цирюльник бреет.

В крови и грязи бесчисленных войн с ранеными возились не врачи, а хирурги, но в мирной жизни этих практиков обязывали проводить операции под надзором «истинных лекарей» – питомцев медицинских факультетов, умевших с умным видом рассуждать о непогрешимости Авиценны да Аристотеля. Положение собратьев по, так сказать, «перу» во Франции смогли изменить два человека: трудяга Амбруаз Паре (1510-1590) и любимец Людовика XIV Жан-Луи Пти (1674-1750). Пти добился от короля создания в Париже Королевской хирургической академии, но, увы, оказался бессилен изменить психологию коллег: хотя хирурги, наконец, встали на одну ступень с врачами, а академия получила те же права, что университеты, гильдия хирургов три года, с 1738 по 1741, вела тяжбу с парикмахерами за привилегию расчёсывать и пудрить желающим парики. Революция 1789 года расставила точки над «и», окончательно стерев границы меж врачами и хирургами.

Русь подобного деления между «живорезами» и «пилюльщиками» не ведала, слава Богу, как до Петра Великого, так и после. Царь-плотник сам был не прочь выдернуть у болезного зуб-другой, да и вскрытий не чурался. За исключением Франции же с Россией низкое общественное положение хирургов оставалось таковым до середины XIX столетия.

Можно ли удивляться тому, насколько медленно в таких условиях развивалась медицина? Дичайшие заблуждения владели умами хирургов, дорого обходясь пациентам. Ещё в шестнадцатом столетии врачи заливали огнестрельные раны кипящим маслом, дабы выжечь «отравляющий» рану порох (Штука в том, что с появлением огнестрельного оружия хирурги обратили внимание: раны от него и осложнений давали больше, нежели резаные, и заживали хуже. Единственное путное объяснение, найденное тогдашними коновалами, заключалось в следующем: дескать, порох попадал в раны вместе с пулей и чем-то там травил жертву. На деле с пулей в рану вносились клочки одежды и грязь. Вот вам и почва для всевозможных осложнений). Примером же того, насколько неспешно шло развитие медицины, может служить анатомия. Она и в начале XIX века продолжала радовать пытливых исследователей открытиями всё новых связок и мускулов, а уж выделять её в самостоятельную науку, в самостоятельную учебную дисциплину никто и помыслить не мог. И всё же медицина развивалась. Медленно, со скрипом двигалась вперёд, подстёгиваемая настоящим двигателем прогресса. Нет, не ленью. Войной.

Наш великий соотечественник Николай Пирогов определил войну, как «травматическую эпидемию». Поди поспорь: для городка с населением в пятнадцать тысяч жителей двести пострадавших в день – это суперкатастрофа, а ещё двести на следующий день – инфаркт для мэра и полный паралич местной системы оказания первой помощи. Для дивизии же в пятнадцать тысяч штыков четыре сотни раненых за двое суток – результат не слишком активной боевой, миль пардон за каламбур, активности.

Этих самых раненых при условии важности сохранения плотного строя в наполеоновскую эпоху с поля боя не выносили до конца схватки, начиная лечить и перевязывать тогда, когда утихали последние выстрелы (то есть тогда, когда многим из сердяг, в особенности тем, кому перебило крупные кровеносные сосуды, уже требовались единственно услуги священника). В английской армии и после реформ герцога Йоркского медслужба была поставлена из рук вон плохо. Тыловые госпитали представляли собой рассадники инфекций, где судьба пациентов никого не волновала. Солдаты боялись госпиталей, как огня, имея все основания полагать, что угодить туда, – значит, умереть ( Женщина-легенда Крымской войны, медсестра Флоренс Найтингейл описывала английский полевой госпиталь в Балаклаве, как многокилометровые ряды кроватей, на которых по несколько человек на каждой лежали раненые вперемешку с обмороженными, тифозными и холерными. Вновь прибывающих страдальцев некуда было класть, и их опускали на пол, по коему нельзя было пройти, не испачкав ног калом, кровью и мочой.). На батальон имелся всего один специалист с медицинским образованием (бывало, что лишь числился, получив место по блату и не появляясь в полку). У хирурга в подчинении находились два фельдшера, а функции санитаров возлагались на музыкантов подразделения (См. главу «Армия Шарпа» Один, в лучшем случае, двое музыкантов на восемьдесят – сто человек личного состава роты), которые при всём желании не могли успеть собрать всех раненых на полях больших сражений. Армия в Англии не пользовалась популярностью, и эскулапы в неё шли из числа тех, кто не сумел найти себя на гражданке, – отбросы, пьяницы, неумехи. Их личная некомпетентность, наложенная на зачаточное состояние медицины, пациентам доставляла немало мучений.