Текст книги "Железные люди"

Автор книги: Владимир Полуботко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава тридцать третья
Последние решения

 
…Ибо и сердце моё не велит мне
Жить и в обществе быть человеческом…
 

Гомер. «Илиада», песнь восемнадцатая

Техническая мысль создателей этого подводного корабля тогда ещё не дошла до такого уровня, чтобы придумать дверную ручку на внутренней стороне задней крышки торпедного аппарата. Если последний человек влазит в трубу, то кто закроет за ним заднюю крышку? И кто откроет крышку переднюю, которую простым движением руки не отворишь – это ведь не форточка, и тут нужны специальные технические действия за пределами трубы. Нужны кнопки, рычаги, приводы. Соответствующими же ВНУТРЕННИМИ кнопками тогда ещё не снабдили трубы торпедных аппаратов. Когда-нибудь потом додумаются и до этого. Снабдят. Автоматизируют и этот процесс. Установят осветительные приборы внутри трубы, чтобы не так страшно было находиться в ней, что-нибудь ещё придумают – может быть, приятную музыку в ушах, что ли…

Но тогда ещё таких новинок не было, и семерым оставшимся самым бывалым морякам приходилось покидать подводную лодку, подчиняясь особым инструкциям, разработанным в штабах и военно-морских конструкторских бюро специально для такого случая: они полностью облачились в водолазные костюмы. Открыли настежь обе крышки – переднюю и заднюю, впустив тем самым на верхнюю палубу первого отсека забортную морскую воду.

И вода ударила мощным грохочущим потоком.

Палуба была в зияющих дырах, и вода хлынула вниз.

Она текла до тех пор, пока отсек не оказался заполнен ею вплоть до уровня открытого торпедного аппарата. Нижняя и средняя палубы оказались полностью под водою. Верхняя – частично. Выше воде мешали идти воздушная подушка и законы физики.

Эта операция была страшна выполняющим её не только тем, что создавала ощущение: «вот море хлынуло прямо на нас и сейчас в этой тёмной ловушке задушит нас, задавит», но ещё и другим ощущением и тоже ложным: «а вдруг там, внизу, кто-то остался, кого мы в суматохе забыли; вдруг кто-то остался во втором отсеке, ведь этот человек уже никогда не выйдет оттуда живым!» Но никого больше не было ни на дне затопленного первого отсека, ни в воздухе отсека второго. Пусто там было в этих мирах. Семеро моряков выполнил всё безукоризненно.

Один за другим стали выходить наружу.

И вот настал момент, когда в первом отсеке осталось лишь два человека – молодой лейтенант Капустин – он же командир минно-торпедной части (БЧ-3) и командир атомной подводной лодки «ДЕРЖАВА» – капитан первого ранга Рымницкий Игорь Степанович.

Восемьдесят три человека вышло наружу через трубу, и вот осталось двое.

Сверху – в прямом и в переносном смысле – поступило распоряжение:

ВЫХОДИТЬ СНАЧАЛА – РЫМНИЦКОМУ. И ЛИШЬ ЗАТЕМ – КАПУСТИНУ!

Капитан первого ранга Рымницкий ответил азбукой Морзе:

– Выходить не буду.

– Я вам приказываю: выходите! – закричал гидрофон голосом адмирала Ковшова. Ковшов решил было, что Рымницкий хочет просто соблюсти 166-й пункт Устава, где сказано, что командир корабля, потерпевшего бедствие, покидает свой корабль последним.

Ответ морзянкой:

– Не выйду. Мне не место среди живых людей. Я преступник и должен умереть здесь.

Переносные фонари уже давно не работали, и в том пространстве, что оставалось теперь от первого отсека, стояла кромешная тьма. И Рымницкому не было видно, как исказилось от боли лицо молодого лейтенантика. Рымницкого, все, кто его близко знал, очень уважали – и за ум, и за справедливость, и за честность. Лейтенанту Капустину было искренне жаль этого человека, но что он мог ему сейчас сказать в утешение – он не знал. Он не знал даже, имел ли он вообще моральное право говорить что-либо при таких обстоятельствах.

– А я вам приказываю – как адмирал офицеру: немедленно выходите! Если вы этого не сделаете, то навсегда будете считаться изменником Родины! Выходите, если вам дорога офицерская честь!

И Рымницкий повиновался: оделся, влез в трубу.

Пополз вперёд – к свету.

Двое водолазов помогли вылезти восемьдесят четвёртому человеку…

Синева. Волнистое дно. Чёрная пропасть потухшего вулкана неподалёку от носа подводной лодки.

Рымницкий поплыл над своим кораблём вверх, к Солнцу, к жизни.

Оставался молодой лейтенант.

Ковшов потому и распорядился так, чтобы Рымницкий был не самым последним. Окажись Рымницкий совсем один, кто там его знает, как бы он себя повёл? Может быть, и грозный адмиральский окрик не помог бы человеку, оставшемуся в одиночестве на морском дне – во тьме, в холоде и наедине со своею совестью.

В непроглядной тьме Капустин нырнул в непроглядно-тёмную ледяную воду.

Влез в открытую настежь трубу и, работая выставленными вперёд локтями, проделал в ней длинный путь, в конце которого светлело нечто серовато-голубоватое.

Вылез в это нечто.

Выяснил, что оно намного ярче, чем казалось в чёрной трубе, а там его уже и водолазы подхватили – они его уже давно и с нетерпением ждали. И потащили к буйрепу. Восемьдесят пятый не очень-то вежливо отбился от водолазов и, презирая все на свете кессонные неприятности, свободным всплытием устремился наверх, к Солнцу.

Глава тридцать четвёртая
Выход Краснобаева

 
…В море его изнурилося сердце;
Вспухло всё тело его; извергая и ртом и ноздрями
Воду морскую, он пал наконец бездыханный, безгласный,
Память утратив, на землю; бесчувствие им овладело.
 

Гомер. «Одиссея», песнь пятая

Совсем иначе обстояли дела у мичмана Краснобаева в седьмом отсеке. Он тоже к этому времени выпустил наружу всех тех, кто был с ним рядом и за чью жизнь он до этого взялся нести ответственность, хотя и не обязан был взваливать на себя такую ношу. Кроме того несчастного, которого задушил трос, все остались живы-здоровы и благополучно вышли на поверхность – и хорошие люди, и плохие.

И теперь внизу оставался один лишь Василий Краснобаев. В могильной тьме и в могильном холоде. Последний, как то и подобает настоящему командиру.

Труба, через которую выходили люди в этой части корабля, образно говоря, как бы ИМЕЛА ВНУТРЕННЮЮ ДВЕРНУЮ РУЧКУ. Последний влезающий в неё человек мог закрыть за собою дверь в оставленное им пространство. Имела эта труба внутри себя и нечто вроде освещения – циферблаты манометров сияли во тьме своим фосфором. Но труба эта вела не горизонтальный образ жизни, а вертикальный. Потому что была не торпедным аппаратом, а специальным аварийно-спасательным люком. Труба стояла себе и стояла – скучая долгими годами в ожидании, когда она всерьёз понадобится, и завидуя простым дымовым трубам в каких-нибудь деревенских избах – через те-то трубы хоть дым зимой выходил, а через эту – ничего и никогда не выходило.

И вот, стало быть, мичман Краснобаев выпустил всех людей.

Оделся, облачился как положено почти во всё то, что положено – это был водолазный костюм, но без тёплого водолазного белья. И влез в свою вертикальную трубу, ведущую вверх и порядком соскучившуюся по активным событиям.

И тут только и выяснил: КРЫШКА ЛЮКА ЗА НИМ – НЕ ЗАХЛОПЫВАЕТСЯ ПЛОТНО!

Именно к этому моменту сломалась мощнейшая пружина, которая-то и позволяла люку закрываться с очень большою силою и надёжностью, так, чтобы давление забортной морской воды не смогло продавить крышку, распахнуть её и непрошено ворваться внутрь отсека.

Восемнадцать раз она с лязгом захлопывалась за уходящими вверх людьми, а к девятнадцатому разу пришла в негодность – захлопнулась и тоже с лязгом, но – не плотно!

Условным стуком Краснобаев доложил об этом наверх – адмиралу Ковшову, который лично следил за всем ходом спасательной операции.

– Топи отсек, сынок! Топи его! Что ж теперь делать! – прокричал в свой микрофон адмирал Ковшов. – Лишь бы сам выбрался живым, а отсек – да бог с ним, с отсеком!

Краснобаев подумал, подумал и – отказался выполнять адмиральский приказ.

– Топить отсек – не буду! – заявил он условным стуком. – Я спасу его.

– Сынок! Бог с ним, с этим отсеком! Спасайся сам! Ты последний остался, и я не хочу, чтобы там с тобою что-нибудь случилось! Вылезай!

Краснобаев повторил свой ответ. А ещё попросил подкинуть ему спиртику – очень уж здесь холодно!

– Ну что ты с ним сделаешь! – всплеснул руками адмирал Ковшов и распорядился передать мичману Краснобаеву посылочку. Но только – чтобы без алкогольных напитков. Пить спирт при исполнении служебных обязанностей – это нехорошо. Пусть это будет тушёнка, сгущёнка…

Так и сделали – передали всё, что велел адмирал через специальное приспособление столь сложного устройства, что его описание и сам процесс передачи я пропущу.

Краснобаев обиделся, что его разумную просьбу не уважили, но виду не подал. И в течение ближайших семи часов полностью исправил поломку.

Для этого он снял с себя всё водолазное снаряжение и переквалифицировался в слесаря.

В кромешной тьме он с помощью имевшихся у него инструментов снял колоссальной тяжести круглую дверь, что отделяет седьмой отсек от шестого. Снял с неё нужную пружину. Доработал её на верстаке. Подогнал к крышке спасательного люка. Проверил. Всё получилось отлично.

Присел перевести дух. Захотелось вдруг покурить – теперь-то уже больше не надо было заботиться о сохранности и чистоте воздуха. Стал шарить по карманам чьего-то чужого комбинезона радиационной безопасности, который теперь был на нём поверх его собственной одежды – очень уж было холодно, вот и пришлось в своё время нацепить на себя первое, что попалось под руку; нашёл незаконные сигареты и спички. Закурил…

Вспомнилась жена и совсем ещё маленькая дочка… Увижу ли?.. Отогнал воспоминания – расслабляли…

Эх, вот бы горяченькую ванну теперь принять!.. Отогнал и ванну. Ванны у него не было даже и в той перенаселённой коммунальной квартире, где он жил…

Подводная лодка, отсек, выход, спасение – вот, что сейчас важно. Остальное – потом!

На этой самой подлодке Краснобаев никогда прежде не плавал, но на однотипных – поплавал предостаточно. Потому и узнавал здесь наощупь каждую железочку, каждый закуток. И сейчас ему казалось, как будто он и не уходил отсюда никогда – до того всё было знакомо…

Подлодки этого проекта в экваториальных водах всегда сильно разогревались изнутри. Кондиционеры, работавшие от забортной воды, не справлялись со своими обязанностями, и потому температура в отсеках доходила до сорока градусов. Но не во всех. В шестом, турбинном, отсеке дело доходило до шестидесяти. По такому случаю там оставляли только одного человека, в обязанности которого входило сидеть перед валоповоротным устройством – ВПУ – на случай, если техника выйдет из строя и тогда его, это самое устройство, понадобится прокручивать вручную. Человек сидел полуголым перед этим ВПУ, на него дул вентилятор, крутивший этот же самый горячий воздух, и бедняге казалось, что это какой-то холодок…

Вот бы теперь окунуться в те шестьдесят градусов!

Краснобаев же нёс вахту всегда в седьмом отсеке с его сорока градусами, и ему было легче. К тому же он, будучи мастером на все руки, устроил у себя душ с забортною водичкой. Купайся, сколько хочешь. Об этом прознали в остальных отсеках. С подхалимажем, всеми правдами и неправдами стали напрашиваться к нему в гости. То один офицер, то другой проскакивал к нему сквозь ядерный пятый отсек и сквозь раскалённый шестой, турбинный. Купались. Принимали «душик». Кряхтели от удовольствия, когда по телу струилась забортная свежая водичка… Не беда, что пришлось пробежать через шестьдесят градусов! Зато теперь и здесь – этих градусов всего лишь тридцать четыре! Или даже бери ниже – целых тридцать два!.. Но потом эти хождения прекратились. Что толку купаться, если затем всё равно нужно возвращаться через турбинный отсек? Да к тому же и просоленные волосы после этого дыбом становились на голове. А пресная вода для мытья головы – это роскошь…

Затянувшись в последний раз, Краснобаев вновь стал облачаться во всё водолазное.

Было уже совсем невмоготу от холода, и он ещё раз матюкнул старого адмирала, зажилившего спирт – тут бы тяпнуть горяченького да и выплывать!.. Тёплого же водолазного белья у него сейчас не было – потому как не досталось.

Ещё в то время, когда Краснобаев организовывал получение из внешнего мира недостающих комплектов водолазного снаряжения, когда это всё нужно было проверить, надеть на людей, проинструктировать этих людей и так далее, и так далее, ещё тогда он как бы мимоходом обратил внимание на то, что тёплого водолазного белья ему-то и не хватило. Можно было, конечно, попросить из внешнего мира ещё один комплект, но не хотелось лишней возни, хотелось поскорее со всем этим покончить. С истинно русскою щедростью, переходящею в головотяпство, он отдал всего себя людям, а про себя-то и забыл!

А сейчас – вспомнил. Но – не испугался

«Поднимусь скоренько, не успею замёрзнуть», – небрежно подумал он, не подозревая, что главный головотяпский сюрприз собственного приготовления у него ещё впереди.

И – вошёл в трубу.

Требовалось колоссальное усилие, чтобы потянуть на себя «дверную ручку» и закрыть за собою «дверцу», ведущую в мир оставляемого отсека.

Василий Краснобаев вложил в этот рывок всё, что у него оставалось.

С мощным лязгом в двадцатый раз захлопнулась крышка за уходящим вверх человеком.

И тут только мичман Краснобаев выяснил, что его баллоны – пусты. Занимаясь другими людьми, он не проверил собственного водолазного костюма! И теперь весь его воздух – только тот, что в самом костюме!

А воду-то он уже впустил. И она наливалась по специальным трубам.

Откачать воду обратно в баки, выбраться назад, отдышаться! – вот, что пронеслось у него в сознании. Но то же сознание подсказало ему: повторить всё снова – у меня не хватит сил! И тогда мне легче будет остаться на затонувшей подводной лодке и умереть в ней, чем снова влазить в этот страшный люк… И в одну миллионную долю секунды он решил: будь, что будет, авось пронесёт!

Но – не пронесло, и вот что было: «дверцу» в нижний мир он захлопнул за собою всё-таки не очень плотно, и она, не выдержав давления воды, распахнулась. Со страшным грохотом вода вылилась на палубу, выплеснув из себя человека. Человек ударился так, что потерял сознание. А воздуха у него оставалось мало, и теперь он имел лишь два выхода: либо перейти из бессознательного положения в смерть, либо всё-таки очнуться, снять с головы водолазный намордник и надышаться воздухом.

Краснобаев сделал второе.

Отдышавшись, вошёл в трубу ещё раз.

Взялся за «дверную ручку». Вложив в неё всю свою волю к жизни, захлопнул. Напустил воду. Доверившись господу богу, открыл верхний люк и – на несколько секунд потерял сознание. От ледяной воды, обдавившей его и без того замёрзшего со всех сторон, от усталости, от нервного перенапряжения – от всего…

Вскоре, однако, пришёл в себя, выбрался наверх из люка и увидел вокруг и синеву подводного мира, и корпус лежащей на дне субмарины, и Солнце…

Почти без воздуха устремился на поверхность.

По пути потерял сознание ещё раз и, когда оказался на поверхности воды, то спасатели на своих баркасах приняли его за покойника – он лежал на воде как-то странно, не двигаясь и лицом вниз. Тому виной были кое-какие технические причины: лишь левый баллончик со сжатым воздухом надул его костюм, а правый – не надул. Краснобаев лежал на воде в такой позе и не шевелился. Когда его резко подцепили багром – остриём и прямо сквозь водолазный костюм, и прямо в тело, мёртвый же, чего с ним церемониться! – он вскрикнул от боли, замахал руками.

Ах, так он ещё жив!

Тогда его стали вытаскивать и подхватывать уже бережно.

Вытащили!

Так с затонувшей подводной лодки «ДЕРЖАВА» спасся последний человек.

Глава тридцать пятая
Уснувшие в океане

 
Каждого я из богов, населяющих небо и землю,
Сном одолею легко… Усыплю я и самые волны
Древней реки Океана, от коего всё родилося.
 

Гомер. «Илиада», песнь четырнадцатая

О существовании же ещё четырёх живых человек в помещении поста «Микроклимат», что находился в затопленном четвёртом отсеке, никто не догадывался. Полагали, что отсек затоплен полностью, и не было ни малейшей возможности ни подтвердить это, ни опровергнуть.

А в отсеке том и в самом деле – было мертвым-мертво. Все, кого захлестнула вода, утонули в ней.

А до кого вода не дошла? С ними-то что?

Эти люди сидели в «Микроклимате» – помещении, окружённом теперь водою со всех шести сторон – и ждали, что их всё-таки спасут. Ещё тогда, в начале, они слышали оба взрыва – один далёкий, другой совсем рядом, прямо за переборкой, которая выдержала натиск, – и потом только терялись в догадках насчёт того, что же там происходит – во всём остальном мире.

И ждали, ждали…

Глава тридцать шестая
Речь адмирала

 
Все успокоились, тихо в местах учреждённых сидели…
 

Гомер. «Илиада», песнь двадцать вторая

Все люди были собраны в плавбазе, которая стояла на якоре в бухте Русской, рядом с затонувшею подлодкой. Людей кормили, поили, перевязывали, дали искупаться и поспать. Паникёра Пранькова госпитализировали – у него опять началась истерика, и ему опять всадили какой-то сильнодействующий успокоительный укол. Увезли обоих покойников. Увезли кого-то с очень уж тяжёлым переломом ноги – преждевременно закрываемая задняя крышка торпедного аппарата больно бьётся. Остальные же все – ранен, не ранен, болен, не болен – остались. У всех было ощущение какого-то братства, какого-то единства; не хотелось расходиться раньше времени. Видимо, организмы и души людей боялись слишком резкого торможения, которое могло оглушить, а то и подкосить.

Всеобщее изумление в душевой вызвал мичман Семёнов – вся левая сторона его тела, которая вначале, видимо, была одним сплошным синяком, сейчас была сплошь чёрного цвета. Левая рука и левая нога у него совершенно не действовали, но он был полон сил, шутил и знай скакал себе на одной правой ноге. Друзья смастерили ему какое-то подобие костыля, и так он и приковылял на нём в лекционный зал, куда перед этим велел собрать всех людей Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Союза Советских Социалистических Республик Полный Адмирал Сергей Георгиевич Ковшов.

Моряки расселись по местам – перевязанные, с пластырями, с синяками и шрамами, кто с гипсом, а кто и с костылём, осунувшиеся, многие с преждевременными сединами… С волнением стали ждать: что скажет знаменитый адмирал? Что это было и почему? Кто виноват во всём? Кто они сами в глазах официальных органов – герои, мученики, преступники?

В зале имелось возвышение, к которому был привинчен железный стол с красною скатертью – нечто вроде президиума. Где-то сзади, как водится, маячили чёрно-белые пятна портретов Ленина, генерального секретаря, членов Политбюро да красные пятна какого-то переходящего знамени за какие-то достижения и каких-то вымпелов за какие-то победы в каких-то соцсоревнованиях…

Когда появился адмирал со своею свитою, все встали.

Ковшов поздоровался с присутствующими, дал знак всем сесть и начал речь.

Это был и впрямь умный человек, а не просто ветхий старичок, как прежде казалось многим, а особенно молодым и неопытным. Шутка ли – столько лет просидеть на высочайших военно-морских должностях, пережив стольких вождей! Столько голов за это время с плеч покатилось, а ему всё нипочём. При всех – хороший! Не многие высшие государственные чины были такими непотопляемыми, а лишь единицы – министр иностранных дел Громыхаев, например, или Великий Донской Писатель Шорохов.

Ходили, правда, слухи, будто Ковшов жесток был дюже; люди для него, мол, – ничто! Винтики – не более того! Но вот моряки на плавбазе в лекционном зале стали слушать его, стали разглядывать попристальней, и вот он вроде бы уже и не такой лютый… Весь из себя – нормальный мужик!..

Умный адмирал, между тем, не стал никого ни ругать, ни проклинать, ни упрекать. Поблагодарил за службу. Мол, сделали всё, что было под силу. И сказал:

– Всего этого могло бы и не случиться. Но я сейчас не буду говорить о том, кто прав, кто виноват. Будет следствие, будут эксперты, будут комиссии – они и рассудят, они и расставят всё и всех по своим местам. Главный же урок, который мы должны сегодня извлечь из этой истории, таков: не бывает аварийности фатальной, аварийности неизбежной; все аварии, все катастрофы делают сами же люди, своим отношениям к работе, к долгу, к товарищам!

И ещё адмирал сказал:

– В этой беде каждый показал, кто он есть на самом деле. Кто – трус, кто – молодец. Одни подтвердили свои былые заслуги и свои репутации, другие же – наоборот – опровергли…

И ещё:

– Вы проделали большую работу, преодолели огромные трудности, но, тем не менее, вам сейчас важно понять одно: всё случившееся не даёт вам ни малейших оснований чувствовать себя героями!..

Это была загадочная фраза.

Она была произнесена очень многозначительным тоном. И она всех озадачила. Значит, сомнение остаётся? Слова адмирала как бы намекали на то, что моряки – чуть ли даже и не преступники. Сами же утопили свой корабль, а потом сами же мужественно и вылазили из него.

* * *

Были и другие выступления других высоких чинов, но это уже не так интересно.

Гораздо интереснее – те встречи, те непринуждённые разговоры, которые потом завязывались у моряков с затонувшей подлодки с представителями научного мира и с самим Главным Конструктором:

– Этот боевой корабль обладает колоссальным потенциалом; одна только подводная скорость у него чего стоит – двадцать семь узлов! – в который раз повторяли учёные. – Американская подлодка такого же типа имеет подводную скорость всего лишь двадцать два узла и значительно уступает этому проекту по целому ряду других характеристик!

Моряки, прошедшие через ад, теперь были раскованны и ничего не боялись – уж если там, на дне, не сдохли, то и теперь живы будем!

– Да знаем мы это всё наизусть!

– Слыхали уже!

– Почему же, если вы такие умные, вы не смогли изобрести надёжный способ крепления аварийно-спасательного буя?.. Ведь это же пустяк! Почему эти буи на полном ходу должны разматываться на триста метров и болтаться за кормой?.. Сколько этих буёв мы растеряли по всем морям, прежде чем додумались приваривать их, чтобы потом не платить за них из своего кармана – будь они прокляты! А если их приваривать, то какая же тогда от них польза?.. А это позорное ваше ВСПЛЫВАЮЩЕЕ СПАСАТЕЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО – название-то какое громкое придумали! – почему оно сделано так, что его невозможно вытащить из гнезда?..

Врезали крупнозвёздным учёным и конструкторам мощно.

Те оправдывались, и никто из них не заорал, не рявкнул: равняйсь-смирно! А ну-ка все заткнулись! Вы хоть знаете, с кем разговариваете и перед кем стоите?!

Люди беседовали в простой обстановке и с самим Ковшовым. Это был не просто обмен мнениями и упрёками. После этих разговоров в Советском Военно-Морском Флоте на какое-то время заработали кое-какие ценные инструкции и нововведения, целью которых было не допустить подобных безобразий в дальнейшем.