Текст книги "Спросите у берез..."
Автор книги: Владимир Хазанский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Женская «секта»
У них не было ни мужской подмоги, ни защиты. Но сколько внутренней силы таилось в этих тихих на вид, наших ляховских подругах!
Они сидят кружком за небольшим грубо оструганным столом, застыли в напряженных позах. У троих на руках пяти-шестимесячные мальчуганы. Малыши жадно припали к материнским грудям. Все женщины и девушки, кроме одной – прямой, худощавой, – бывшие школьные подруги. У всех грустные, заплаканные глаза. Причина – небольшой листок бумаги, который держит в руках самая юная из них.
– Почитала бы ты, Настя, – прерывает чтение хозяйка дома, кареглазая Маша, – да немного бодрее. А то Зина только расстроила нас.
Настя читает совсем по-другому. Тот же текст, а в сердце кроме грусти зреет что-то твердое, злое. Она – умелый декламатор. В избе-читальне, которой заведовал ее муж, Настя была активной участницей всех концертов. Теперь он на фронте. Где-то также воюют мужья Маши и маленькой русоволосой Стеши. Их грусть глубже, больнее. Она не только от прочитанных стихов. Но и от дум, что уносят на фронт, ведут по трудным дорогам войны, которыми идут солдаты.
Они так ушли в свои думы, что никто и не услышал, как отворилась дверь и на пороге появился мужчина в черном полушубке. Глаза его быстро забегали, обшаривая каждый уголок комнаты.
– Чем заняты, молодушки? Сплетни разводите али распоряжения властей обсуждаете? – спросил он, стараясь выглядеть грозным.
– Не до сплетен теперь, – ответила Настя, пряча листок. Сектантки мы. Богу молимся.
– Так вам и поверил, – рассмеялся мужчина, – кажись, комсомолки были – и вдруг сектантки.
– А как же вы, Александр Федорович, бывший колхозный бригадир – и вдруг бургомистр, – отрезала Маша.
– Ты, дуреха, помалкивай, – пригрозил вошедший, – больно распустила язык. Не верю я вам. Больно часто собираться стали. Да и госпожа Смычкова из Рыльков что-то сюда зачастила. Фью! – увидел он вдруг худощавую… – И дохторка тут. Все лучшее женское вобщество.
– Говорю же я вам – секта у нас, – повторила Настя, – есть о чем бога просить. А если и нет его, вера подкрепляет, дает силу. Мы и вас, Александр Федорович, охотно примем в свою общину. Может и вам подмога нужна.
Неожиданное предложение озадачило бургомистра. Не знал – то ли разыгрывают его, то ли говорят всерьез. Поначалу даже растерялся: «Как среагировать?..»
– А ну вас, – сказал он после некоторого замешательства, – обойдусь и без вашего бога.
Он еще раз оглядел избу, присмотрелся к сидящим за столом и сказал уже больше для порядка:
– Только зря языком не чесать. А то Манька очень много себе позволяет.
Когда Крюков вышел за дверь, они, не сдерживая себя, расхохотались.
– Да тише вы, тише! Может услыхать, – зашикала на подружек Настя.
– Однако и ловко же ты сочинила, – сказала худощавая Валя. Познакомившись недавно с большинством сидящих здесь женщин, она чувствовала себя несколько отчужденно.
– Маша однажды говорила о сектантах, – подмигнула хозяйке Настя, – вот я и ухватилась.
– А что, пожалуй, резон, – оживилась Маша, – ведь он, Крюков этот, за каждым шагом следит. Пускай думает, что у нас секта.
– А если он захочет поприсутствовать на молебне? Как тогда? Ведь мы ничего не знаем, – неуверенно спросила Зина.
– Под нос себе чего-нибудь напоем. Настя на ходу придумает, – улыбнулась Маша. – А теперь, Настя, давай свои «псалмы». Будем переписывать. Каждой надо написать не менее пяти штук. Разнесем по Ляхову и Пирогову, доставим и в Бирулино, как велено.
– Да, это просили сделать обязательно, – подтвердила Зина.
Приход в Ляхово Зины, двоюродной сестры Петра Смычкова, явился для молодых женщин, которые собирались вокруг Марии Сосновской, той воспламеняющей искрой, что разожгла и направила к действию искавшую выход энергию. Не только потому, что она принесла первую листовку – написанные от руки стихи, растрогавшие всех до глубины души. Зина пришла к ним по заданию подполья, которое действовало где-то совсем рядом. Они не вдавались в подробности и не расспрашивали, хоть это и было интересно, почему обратились именно к ним. Одинокие солдатки были горды доверием и, не колеблясь, взялись за выполнение первого поручения.
Внутренне они уже давно были подготовлены к этому. Еще с того памятного августовского дня, когда вернулись домой после неудачной эвакуации в сторону Ленинграда. Уходили всей деревней, увозя с собой на немногих подводах детей и престарелых, угоняя колхозный скот. Спешили уйти подальше от линии фронта, от опасности оказаться на территории, занятой врагом. Но он их настиг.
Пришлось повернуть назад.
Деревня напоминала большое запущенное кладбище. Обгоревшие с пустыми глазницами окон дома. На улицах и в огородах воронки от мин и снарядов. Вокруг разбросаны гильзы и патроны. У наспех вырытых окопов валяется оружие. Все говорило о том, что здесь был жаркий бой. Позже им рассказали, что в деревне держали оборону две заставы – Осеткинская и Плейковская. Стояли насмерть, до последнего человека.
На своем огороде, рядом с полузасыпанным станковым пулеметом, Маша обнаружила убитого пограничника. Вместе с отцом и четырнадцатилетним братишкой его захоронили на деревенском кладбище, а пулемет спрятали в сарае за остатками прошлогоднего сена. Затем Ванюшка натаскал туда патронов и пулеметных лент.
Вскоре в деревне появился бургомистр. Это был бригадир из Пирогово Александр Крюков. Первое, что он сделал, – вывесил приказ новых властей о немедленной сдаче найденного на поле боя оружия. За неисполнение – смерть.
Тень тревоги легла на лицо отца Маши. Но он молчал, бросая вопросительные взгляды на старшую дочь. Хотя ей было всего двадцать лет, к ее голосу в доме прислушивались.
Раньше Маша работала инспектором по библиотекам в Себежском районе. В 1940 году вышла замуж за командира Красной Армии, переехала с ним в Ригу. Война опять вернула ее в деревню, в отчий дом. Маша ожидала ребенка, но, несмотря на это, вместе со всеми помогала бойцам готовить оборонительный рубеж в районе Ляхова. Рыла окопы, траншеи. Ей говорили: «Иди домой, тебе нельзя заниматься тяжелой физической работой». Она только, сердилась: «Разве можно сейчас быть одной, без дела?»
Охваченная той же тревогой, что и отец, Маша быстро сообразила, что делать.
– Надо, батя, пулемет куда-нибудь перепрятать, – сказала она решительно. – И побыстрее. Только так, чтобы от дома подальше.
В ту же ночь все собранное оружие они перенесли на кладбище и закопали в яме.
Маленький арсенал стал пополняться. Вскоре подружка Стеша Шаевко сообщила по секрету, что прячет на огороде корзинку с гранатами.
– Глупо, – сказала ей Маша, – разве здесь место. Всякие люди шляются. Да и немцев полно.
– А где? – спросила Стеша.
– Принеси ночью ко мне, – ответила Маша.
Вместе с отцом она перенесла на кладбище и Стешины гранаты.
Однажды – это было в осенний дождливый день – Стеша пришла возбужденная, по-особому радостная. Она бросила у порога плетеную корзинку, на дне которой была горсть темно-бурой клюквы.
– Столько-то собрала? – удивилась Маша.
– Я такое нашла! – таинственно сказала Стеша, так и не ответив на Машин вопрос, и тут же не удержалась: – Пойдем покажу.
Еще со вчерашнего вечера решила Стеша сходить к Гнилым мостам. Так называют здесь глухую заболоченную местность, где, сколько ни строй мостов и кладок, все разно сгниют. Говорят, что когда-то в этих местах было сто озер и сто болот. Не всякий мог здесь пройти.
Зато сколько тут грибов и ягод!
Пошла Стеша рано утром и вдруг… На небольшом холмике, в кустах, увидела ствол небольшого орудия.
Находка озадачила Стешу. Что делать с пушкой? Ведь не потянешь же ее в яму на кладбище. А здесь оставить – может кто-нибудь и немцам донести.
– Пока суть да дело, давай замаскируем ее, – предложила Маша, когда подруга показала ей свою находку. – А потом, может, что и придумаем.
Пушка оказалась не очень тяжелой. Дружно взявшись, они скатили ее вниз, в небольшую канаву. Тщательно замаскировали сучьями.
Полезным было для Маши знакомство, а затем и дружба с фельдшерицей из соседней деревни Бирулино Валентиной Смирновой. И не только ей, но и Стеше Шаевко, и Насте Шудневой. Всем им в осенние дни 1941 года нужна была ее помощь… Однажды, разоткровенничавшись, Маша рассказала фельдшерице о своем муже – офицере Красной Армии. Поведала о том, что он на фронте.
Потом доверилась Маше и Валентина. Она рассказала о спрятанном приемнике, о том, что часто слушает Москву. Раскрыла ей еще одну тайну – рассказала о тяжелораненом советском летчике, оставившем подбитый самолет. Его нашли в лесу девушки из деревни Козлы и обратились к ней за медицинской помощью.
Маша познакомила Валентину с Настей и Стешей. У них были свои маленькие тайны – об оружии и приемнике, о летчике Федоре. Раньше они об этом никому из посторонних не рассказывали. Когда к ним пришла Зина Смычкова и их стало пятеро, все это приобрело новый смысл, стало весомее, значительнее. Их готовность к борьбе раскрывалась в конкретных делах. Они стали подпольщицами.
И вот начали приходить в Ляхово незнакомые парни и девушки. Шли они лесными тропами из Прошек, а иной раз и из латышской стороны, тайно пробираясь через неширокую речушку. На противоположном ее берегу, в километре от Ляхова, – деревня Суржи.
Более двадцати лет разделяла эти деревни граница.
Сегодня над рекой густой туман. Поэтому два человека, что шли из Суржей, перемахнули через скованную льдом Синюху незамеченными. Встретиться с кем-нибудь вряд ли можно было. В Ляхове давно уже спали. Путники тихо постучали в окно небольшого домика в середине деревни и проскользнули во двор, где скрипнула едва приоткрывшаяся дверь. Маша сразу узнала Александра Грома и Филиппа Равинского.
– Ну, как живет-процветает наша секта? – вместо приветствия спросил Александр.
– Растит младших братьев, – в тон ему ответила Маша.
Она рассказала о событии, которое недавно развеселило всю деревню. Бургомистр Крюков, по указанию немецких властей, обложил каждый двор молокопоставками. Молоко собирал по утрам специально выделенный сборщик, старик. Он объезжал дом за домом, сливал молоко в бидоны и отвозил в Себеж.
Несколько дней тому назад телегу с молоком, когда она выехала за деревню, окружила группа подростков. Они связали старика, завязали ему глаза, чтобы он не смог узнать нападающих, и вылили из бидонов все молоко.
Бургомистр рассвирепел, обратился за помощью в полицию, и оттуда выделили охранника. Но неугомонные мальчишки не сдались. Не решаясь связываться с вооруженным полицаем, они проникли ночью в сарай и просверлили в бидонах незаметные дырочки.
На следующее утро, когда молоковоз стал объезжать деревню, крестьяне еле сдерживались, чтобы не рассмеяться. Бидоны текли, словно решета, оставляя на земле белый след. Возчик и полицейский растерялись, не зная, что предпринять: переливать молоко было некуда.
Бургомистр в бешенстве метался по дворам, грозил расправой. Но что он мог сделать? В деревне 57 домов, и пойди узнай, в каком из них затаился виновник саботажа молокопоставок. Немцы, конечно, поведут следствие. Но пока что молокопоставки были прекращены. Не во что собирать! Да и старик сборщик категорически отказался от поручения: боится нового нападения «неизвестных хулиганов»…
А «неизвестные» чувствовали себя победителями. Ходили гордые и посмеивались, никому, конечно, не рассказывая о своем дерзком поступке.
– Не выболтают, случайно, пацаны? – встревожился Филипп.
– Не должны, – сказала Маша, – ребята башковитые, понимают, что за это может быть. А что мы их подбили – не догадаются. Ванюшка им подсказал, да так осторожно, что теперь и не узнаешь, чья это выдумка. А Ваня, в случае чего, парень железный.
– Им бы еще Аниську, – вслух подумал Александр Гром, – с этими пацанами она бы и не такое провернула.
– Кто это? – спросила Маша.
– Есть такая… – Александр умолкает, задумывается. Молчит и Филипп. Он не спеша сворачивает цигарку, приглядывается к молодой женщине, словно хочет заглянуть в ее душу.
– Вот что, Маша, – прервал наконец молчание Александр, – все, что вы делаете, – это хорошо, нужно. Но главное впереди. И для твоей группы, и для всех нас. Идет подготовка к созданию партизанского отряда. Хотя до весны еще далеко, мы должны уже сейчас думать о том, кто с нами пойдет в лес. Вот послушай. В Себеже, в бывшем здании зоотехникума, немцы создали лагерь военнопленных. Надо точно установить, как охраняется лагерь, где расставлены часовые, разведать подходы к нему и выходы из помещения, в какие часы пленных выводят на работу. Это пока. В следующий раз придется завязать знакомство с пленными. Понятно?
– Понятно, – ответила Маша.
– Подойти близко к лагерю, – продолжил Гром, – не так уж сложно. Можно подкупить охранника, упросить его свидеться с родственником, который попал в лагерь. Сложнее пройти посты перед городом. Нужны пропуска.
– А где их взять? – спросила Маша.
– Попробуй попросить у бургомистра, а? Мол, на рынок надо сходить, раздобыть мыла или спичек, – посоветовал Филипп.
– Не даст. Крюков ни за что не даст, – сказала Маша.
– Тогда придется обойти посты, – решает Гром. – Лучше всего пойти не одной, а с кем-нибудь вдвоем. Одна приметит одно, вторая – другое. Да и помощь какая может понадобиться.
Александр словно заранее знал, как будет. Пошли в Себеж через несколько дней не вдвоем, а даже втроем: Маша, Настя и Стеша. А вернулись на рассвете только вдвоем, без Маши. Все сделали, как условились. И посты обошли, и возле лагеря потерлись, и все, что было можно, разузнали. А потом свалилась неожиданная беда: Машу задержали жандармы.
Случилось это на обратном пути. Только вышли маленькой улочкой на окраину, чтобы огородами пробраться к шоссе, как перед идущей впереди Машей выросло двое с бляхами на груди. Настя и Стеша быстро свернули в переулок, спрятались в одном из дворов, а она не успела. Подруги видели, как жандармы остановили Машу и куда-то повели. Подождав до сумерек, они благополучно выбрались из города.
Стали размышлять о том, что делать, как помочь подруге.
– Надо просить Крюкова, – сказала Настя.
– Нашла кого! – В глазах Стеши презрение.
Решили все же попытаться уговорить бургомистра.
Не хотел и слушать, пришлось дать взятку.
Утром следующего дня в Ляхове видели, как Крюков куда-то выехал на бричке. Вернулся вечером, с первыми сумерками, и привез с собой Машу.
Высадил ее у околицы, пригрозил:
– Еще раз такое случится, – головы не сносить. – И погнал лошадь.
Через час к Маше прибежали Настя со Стешей. Бросились к подруге, ничего не говоря и ни о чем не расспрашивая. Молча посидели. Затем Маша начала рассказывать:
– Была в жандармерии. Почти двое суток. Добивались, с кем встречалась, кого знаю в Себеже. Про каких-то пограничников допытывались. Видно, из них кое-кто уцелел, прячутся.
– А не били? – спросила Стеша.
– Нет, не били. В какой-то темный погреб сажали. Грозили. У них против меня ничего не было. Одно только – что шла без пропуска. Сказала: не думала, что нельзя. Да они на это не обращают никакого внимания. Просто хватают всех подозрительных. Будет нам хорошим уроком на будущее, ведь в Себеж придется ходить еще не раз.
– В лагерь? – спросила Стеша.
– Не только, – ответила Маша, – не будем загадывать. А пока надо составить план лагеря.
– А мы уже составили, – сказала Настя. Она достала из отворота платья сложенный вчетверо листок бумаги, распрямила его: – Вот, смотри, кажется, так.
– Умницы! – похвалила подружек Маша, вглядываясь в чертеж. – Все правильно. Только вот четвертую вышку не обозначили. Она со стороны сквера. Да и овраг не пометили. А именно оттуда можно незаметно подойти к лагерю.
Маша словно уже планировала будущую расстановку сил по организации побега военнопленных из этого страшного места.
Учитель Вестенберг и его ученики
Враги бы его встретили с готовностью. А среди своих были и такие, которые плохо его знали и относились к нему с осторожностью. Но он был наш – и разумом, и сердцем, и духом.
На столе, окутанный паром, чугунок с горячей картошкой. Нетерпеливо ерзают на стульях хозяйкины дочки. Но Федосья Степановна не разрешает начинать завтрак. Она ждет, когда появится из своей комнатушки их квартирант.
Десятилетняя Рая не выдерживает и кричит:
– Владимир Иосифов-и-ч! Быстре-е-ей!
– Тише, проказница, – говорит ей мать.
В это время на пороге комнаты появляется молодой человек. Высокий, черноволосый, подтянутый. Под мышкой у него книжка в темно-бордовом переплете. Сев за стол, кладет ее рядом, продолжает читать.
«Как переменился он, – думает хозяйка дома, – трудно узнать. Внешне тот же дуб, а внутри словно что-то надломилось».
Дуб – не случайное слово. Так зовет она его за силу и характер. Ловчее парня во всей деревне не сыщешь. По утрам занимается гимнастикой и гирями, а в свободное время дров напилит и наколет, поможет раскидать навоз. Становился даже за плуг, когда хозяйке надо было и на колхозное поле поспеть, и управиться с работой на своем огороде. Никакой крестьянской работы не гнушается, хотя и учитель.
Более того – директор школы.
Живет учитель как-то легко, весело. Шутит без удержу. Даже деньги за постой отдает не просто, а с прибауткой:
– Вот вам, Федосья Степановна, очередной штраф за обжорство, незаконное вторжение в дом и эксплуатацию чужого труда.
А недавно застенчиво признался:
– Мои денежные сбережения кончились. Теперь я полный иждивенец, и можете меня отныне не кормить.
– Ну зачем вы так, Владимир Иосифович. Намного ведь вперед уплатили. Да и не чужой вы нам, – возразила хозяйка.
Но он думал о чем-то своем.
«Неужели мучается только от того, что не хочет быть в тягость? Конечно, нет. Что-то его одолевает тяжелое и непонятное», – строила предположения Федосья Степановна.
Что и говорить, война никому не принесла радости. Люди в горе стали как-то ближе друг к другу, охотнее раскрывают душу, и от этого словно легче становится. А бывший директор школы, наоборот, вроде затаился, ушел в себя. Правда, иногда придет откуда-то (а уходит он теперь часто и надолго) и весело напевает в своей комнатушке. Конечно, веселье это мимолетное, ненастоящее. Чаще всего учитель строг и задумчив, уткнется в свои книги и читает не только в дневное время, а и по ночам, закрыв одеялом окно. Целую гору книг откуда-то принес.
– А ты знаешь, кто твой постоялец? – с каким-то недобрым вызовом спросила как-то Федосью Степановну одна болтливая гаврилинская баба. – Немец он. Вот кто.
Вначале она никак не могла вникнуть в смысл этих слов. «Что она мелет, эта сплетница? Немец! Немцы – это те, что непрошеными гостями пришли из далекой неметчины. Пришли с винтовками и пушками, чтобы жечь и убивать, – думала женщина. – А он? Он жил с нами одной жизнью. И теперь разве она у него иная? Страдает даже больше других. Какой же он немец? Самый настоящий наш человек».
– Кушайте, Владимир Иосифович, не стесняйтесь. Что же вы сальца не берете? – ласково, как мать, угощает она квартиранта.
– Сколько можно! Я уже сыт. Спасибо. – Он быстро встает и направляется в свою комнатушку.
Там садится на табуретку у окна, раскрывает книгу, еще и еще раз пробегает глазами знакомые строчки. Сколько за последнее время книг из библиотеки Жени он перечитал! Все советовался с теми, в авторитет кого свято верил. Долго и упорно искал ответа на вопросы, что его все время мучили.
И вот, кажется, кое-что прояснилось…
Да, родина Вестенберга – Россия, куда много лет назад приехали его предки. Отец еще до революции уезжал в Америку, но счастья там не нашел и вернулся домой, на родную Витебщину. В числе первых вступил в колхоз, был активным строителем новой жизни.
Теперь Владимир снова стал думать о том, что его отец, а значит, и он тоже – немцы. Было горько и обидно, даже как-то стыдно…
И вспомнился ему эпизод, случившийся в первый день оккупации. Он, Вестенберг, вместе с Григорием и Василием уничтожали в сельсовете последние документы. И тут он, первым заметивший через окно вражеских мотоциклистов, крикнул: «Немцы!»
Не фашисты, не гитлеровцы, а именно немцы. Слово это как-то само вырвалось у него из груди.
И вот теперь…
Какое это счастье, что рядом с тобой такие ребята! Что с ними все ясно, сами собой исчезают все душевные тревоги. Конечно, Владимиру труднее всех. Ему больше, чем другим, надо сторониться фашистов. Если они его приметят, обязательно спросят: почему не пошел к нам служить? Ведь ты немец?..
Быстро, незаметно прошла ночь. Вестенберг проснулся бодрым, почти веселым. Вспомнились Стрелки, школа на холме, где он начинал самостоятельную жизнь учителем младших классов и откуда год назад был переведен в Прошки. «А что, если побывать там? – подумалось ему. – В Стрелках, кажется, можно подобрать из ребят неплохую группу. Многих бывших школьников-комсомольцев из этой деревни я ведь знаю».
Эта мысль Владимиру так понравилась, что он решил не терять времени. Быстро позавтракав, пошел советоваться к Василию.
– Что ж, действуй, – одобрил тот, – там, около Дриссы, мы еще ни с кем не установили связи. А Стрелки в очень важном месте, на пересечении дорог.
Попросив у Федосьи Степановны лошадь, якобы для поездки к другу, Вестенберг на следующий же день отправился в Стрелки. Ехал не спеша и к обеду добрался до знакомого пригорка, с которого были видны первые домики.
В какой из них заехать?..
С самого края, несколько в стороне от других, словно на отдельном хуторе, стоит домик кузнеца Александра Максимовича Зубаря. Хозяин, насколько известно, неплохой, работящий человек. Старший сынишка его – Димка у Владимира Иосифовича учился. Вихрастый такой, светловолосый. Занимался неплохо, только на проказы всякие был мастер. Сюда, пожалуй, и следует заглянуть. Дом не очень на виду.
– Владимир Иосифович, добрый день! – послышалось откуда-то сбоку.
– Здравствуй, Димка!
Паренек был на лыжах, за спиной какой-то узел.
– Владимир Иосифович, в деревню лучше не едьте. Там немцы!
– А ты откуда знаешь, что я боюсь немцев? – спросил Вестенберг.
– А то как же! Их все люди сторонятся.
«Интересно, сколько ему лет? Видно, Аниськин ровесник. Нет, Аниська, пожалуй, моложе, хотя ростом и обогнала Димку», – думает Владимир.
– Как живешь, Дима, скучно без школы?
– Всяко приходится, – по-взрослому отвечает подросток. Секунду молчит и неожиданно спрашивает: – Владимир Иосифович, в вашей стороне партизаны не появлялись?
– А тебе это зачем? Рано тебе еще воевать.
– Нет, не рано. Все равно мы уйдем в партизаны.
– Кто это – «мы»?
– Я, и Ванька Казачонок, и Володя Поцелуенок, и Ванька Пудов, и другие ребята. Мы даже себе по винтовке достали, – разоткровенничался Димка, но вдруг осекся. Понял, что наговорил лишнего, хотя и надеялся, что Владимир Иосифович не продаст.
Неожиданное Димкино признание изменило прежние планы Вестенберга. Ехал он пока лишь в разведку, для того чтобы узнать настроение комсомольцев-старшеклассников и установить с ними личный контакт. А они уже, оказывается, действуют.
– Слушай, Димка! – Вестенберг круто меняет характер разговора. – А мне бы ты не мог достать винтовку?
– Запросто! – загорелся Димка. – За урочищем Углы шли бои. И там, если раскопать снег…
– А ты с друзьями раскопай. У меня многие просили, да негде взять. Соберите и спрячьте в надежном месте. Пусть это будет ваш тайник. А когда будет создан отряд, самых смелых мы возьмем к себе в партизаны. Например, в разведку. Хочешь быть разведчиком?
– Хочу, – горячо отозвался Димка.
– Значит, договорились?
Димка согласно кивает.
Теперь Вестенберг часто приезжает в Стрелки. У него здесь целое пионерское звено: мальчишки из его бывшего класса. Все горячие, порывистые, готовые выполнить любое его задание. Собрали два пулемета, четыре автомата, пятнадцать винтовок. Густо смазали их солидолом, завернули в тряпки и спрятали в тайнике. Оборудовать его и правильно хранить оружие, уберечь от ржавчины, помог Александр Максимович – отец Димки.
Через некоторое время Вестенберг решил перевезти оружие, собранное в районе Углов, в Прошки. Мишка подготовил место на своем складе и пришел за Владимиром Иосифовичем, чтобы поехать вместе. Вдвоем удобнее. И грузить, и уложить его будет легче. Да и в дороге всякое может случиться.
– Возьмите и меня с собой, – стал проситься Людвиг Геродник, – авось и пригожусь.
Людвиг прибыл из Освеи к Вестенбергу с особым поручением. Надо было составить на немецком языке листовку для распространения среди солдат гарнизона. Ему над окучил а однообразная работа «почтальона и курьера», как он в шутку называл обязанности связного. Парню хотелось делать что-то большее.
– Хорошо, поедешь с нами. Только имей в виду, что твое возвращение в Освею задержится на сутки, – согласился Владимир. А про себя подумал: «Еще один человек – даже лучше».
– Не беда, – сказал Людвиг, – зато командировочных получу больше.
Веселый парень, этот Геродник. С ним в пути скучать не будешь.
Выехали в середине дня, и в Стрелки добрались только к вечеру. Дорога плохо наезжена, а путь длинный. Сразу повернули к домику на отшибе, где живет кузнец. В отличие от первого раза, Александр Максимович встретил сдержанно. Даже как-то холодно. Только Димка заметно обрадовался, быстро прибежал из другой комнаты. Но и он не предлагает раздеваться, а стоит у порога и неловко топчется на месте.
– Немцы, – тихо сказал Димка, – ночуют сегодня в деревне.
– Можно подумать, что целая дивизия! – неожиданно вспыхнул кузнец. – Всего-то три немецких солдата, если не считать шоферов, да два жалких полицая и уже вся деревня в страхе. А вы, значит, только с мальчишками секреты разводите?..
Никогда еще Александр Максимович не был таким разгневанным. Обычно спокойный, уравновешенный, он был неузнаваем. Оккупационные власти ввели налог, заставили сдавать теплую одежду, обувь. Кому хочется расставаться с годами нажитым добром? Тем более сдавать это врагу?
А сегодня случилось такое, что было похоже на открытый грабеж. В деревне остановились три вражеские автомашины. Они везли обмундирование и продукты. И вот старший этой группы – пожилой фельдфебель – решил проявить инициативу. Оставив машины под охраной шоферов, он с солдатами и полицаями стал обходить двор за двором и хватать все, что попадалось под руку, – свинью или курицу, лежащее на виду сало, кринку молока или каравай хлеба.
В дом к кузнецу оккупанты почему-то не зашли. К вечеру они порядочно устали от «работы» и прекратили сбор продовольствия. Но Александр Максимович клокотал от негодования, словно обобрали не других, а его самого.
– Уничтожить этих разбойников! – выслушав рассказ кузнеца, не выдержал Людвиг.
– Только без горячки, – успокоительно сказал Вестенберг, – у нас другая задача. К тому же не забывай: мы еще не партизаны, живем в деревне.
– Наша деревня далеко, – поддержал предложение и Мишка, – а тут… Пусть ищут ветра в поле.
– Владимир Иосифович, давайте ударим по этим гадам! – робко просит Димка.
Александр Максимович строго посмотрел на сына.
– Не твоего ума дело, – сказал он ворчливо, но тут же добавил: – А вообще, не мешало бы их проучить. Только тихо.
Окончательное решение зависит от Владимира Вестенберга. Он хорошо знает, с каким риском сопряжена эта диверсия, если даже и пройдет успешно. Под боком, в Кохановичах и Освее, фашистские гарнизоны. Услышат первые выстрелы – сразу будут здесь. А что они сумеют сделать втроем, ну пусть вчетвером? Пускай даже вооружат пять – десять мальчишек – устоят ли они против десятков гитлеровцев?
– Гарнизоны близко… – начал Вестенберг.
– А мы немцам из Коханович и Освеи дорогу отрежем, – перебил Димка, словно наперед зная, что скажет его бывший учитель, – сожгем мосты, и они не проедут. Бензин у нас есть. В Лабутовке, в лесу.
Димкино предложение довольно-таки убедительное. Но им категорически запретили заниматься диверсиями. Вестенберг молчит, думает: «Вот и с самолетом едва не засыпались. Но, может быть, все-таки правильно говорит Мишка?..»
– А что, Иосифович, – поддерживает теперь уже сына Александр Максимович. – Димка, пожалуй, прав. Без мостов, по глубокому снегу немцы к нам не скоро доберутся. Ну, а если и пожалуют – припишем все незнакомым партизанам.
– Да что тут думать! Ликвидировать этих мародеров – и весь разговор, – заключил Геродник. – А машины сжечь!
– Не надо горячиться, друзья, – спокойно сказал Вестенберг. – Не так все это просто, как вы думаете. Если мы убьем этих «заготовителей», фашисты сожгут деревню, расстреляют из-за нас ни в чем не повинных людей.
Доводы Владимира Вестенберга охладили пыл ребят, озадачили и Александра Максимовича. Все задумались.
– Ну, тогда надо отнять хоть награбленное, – предложил хозяин дома. – Нельзя же позволять этим негодяям делать все, что им вздумается.
– Что ж, рискнем, – соглашается наконец Вестенберг, – только сначала два условия. Во-первых, вы, Александр Максимович, в этом деле не участвуете. Заметит кто-нибудь – не миновать беды. Во-вторых, Димка и его друзья обеспечивают нас только оружием, которое мы берем с собой.
– Можно и так, – тихо говорит кузнец.
– А кто укажет вам дома, где ночуют немцы? – с надеждой спрашивает Димка.
– Хорошо, ты пойдешь с нами, – подумав, сказал Владимир Иосифович.
Начали действовать сразу, как стемнело. Мальчишки из Димкиной группы с помощью Вестенберга, Людвига, Мишки и Александра Максимовича перенесли оружие из тайника и уложили в сани, хорошо замаскировав его сеном. Себе оставили только то, что было нужно для самообороны.
И вот, крадучись огородами, от дома к дому перебегают трое парней. Впереди – пятнадцатилетний мальчуган. Это Димка. Он ведет их к тем домам, где заночевали фашисты. У дороги, напротив них, силуэты автомашин. Часового там не видно. Неужели отправился спать?.. Вдруг на крыльце одного из домов что-то шевельнулось и снова замерло. Часовой! Пристроился в тихом месте, где нет ветра.
Понаблюдали…
– Обойдем дом сзади, с двух сторон, – шепотом объяснил Вестенберг, – часовой смотрит вперед, на машины, по сторонам почти не оглядывается. Главное – действовать без шума.
План оказался удачным. Часовой был быстро обезоружен. Тронули входную дверь, она легко поддалась. Видимо, чтобы не будить всех при смене часовых, немцы изнутри не закрылись.
– Теперь, Дима, домой! – приказал Вестенберг.
Димка шмыгнул в соседний двор, спрятался за углом и стал наблюдать. Он видел, как Вестенберг, Людвиг и Мишка тихо вошли в ту дверь, возле которой был часовой, а через несколько минут вышли, ведя перед собой пять полураздетых немцев. На улице к этой компании присоединились еще двое. Это были полицейские, ночевавшие в доме напротив. Их ошеломил Вестенберг, осыпав немецкими ругательствами. Сонные, они приняли его за немецкого офицера и не оказали никакого сопротивления. Впрочем, почти не сопротивлялись и немцы.
