Текст книги "Спросите у берез..."
Автор книги: Владимир Хазанский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Владимир Хазанский
Спросите у берез…
От автора
Напротив моего дома – скамейка. Сидят двое: светловолосая девушка в ярком платье и парень в белой рубашке и зеленых брюках. Кто они? Догадаться нетрудно.
Но у кого же столько тетрадей, как не у студентов! Видимо, очередной штурм перед экзаменами…
Такая же тетрадь, как у тех двоих, на моем письменном столе. Может быть, только более потертая, потемневшая от времени.
Это не студенческий конспект, а дневник. Человеку, который делал в нем записи, было, очевидно, столько, сколько каждому из сидящих напротив. Порохом веет от этих страниц. Бережно переношу я из старой тетради в эпиграфы глав дыхание сурового времени, преданность юных своему народу, партии, делу коммунизма. Я листаю тетрадь и думаю о парне из белорусской деревушки Прошки, о его друзьях.
Думаю и волнуюсь.
Прошки – маленькая, еле заметная точка на земле. Затерялась она среди густых лесов и озер на севере Белоруссии. Мало кто знал эту деревню до войны. А хотелось бы, чтобы знали. И те двое, что на скамейке, и их сверстники.
Хочется мне, чтобы узнали они о белорусском комсомольце Василии Лукашонке, собравшем вокруг себя преданных Родине и отважных. Прожив короткую, но яркую жизнь, он оставил нам эти записки как завещание.
Хотелось бы, чтобы услышали люди и о других прошковских парнях и девушках – товарищах Василия. И об их соседях – латышах, что жили по другую сторону небольшой речушки. О русских комсомольцах из близлежащих деревень и о еврейских парнях, которых спасли их белорусские друзья.
А еще об учителе-немце и офицере-казахе, о других подпольщиках и партизанах.
Пусть узнают люди, как они сдружились в войну, нашли дорогу друг к другу и объединились в борьбе. Как пронесли сквозь бури испытаний непокоренную гордость, веру в интернациональное братство, любовь к Родине.
Тайна под елью
Была увлеченность… Ее озаряла юность наша потревоженная, но по-прежнему искристая и неудержимая
Вечереет. Усталое солнце закатывается за верхушки высоких сосен. Яркая оранжевая лента пламенеет над лесом. Кажется, вот-вот загорится все вокруг. Тогда между деревьев замечутся, забегают длинные тени. Деревня погружается в темноту. И что-то страшное надвигается на людей, готовясь поглотить их вместе с домами.
Но Аниське не страшно. Может потому, что она пришла к своим березкам. Возле них, белоствольных, вроде и ночь отступает.
Пусть это и смешно, но Аниська любит разговаривать с березками. Усядется где-нибудь вблизи от аллеек, что вытянулись двумя рядами вдоль деревни, задумчиво посмотрит, спросит:
– Милые мои. Скажите, что видите?
Девочка, конечно, знает, что березки всего лишь деревья. Но порой ей кажется, что они, как и все, что ее окружает – валун за огородом, старая заброшенная мельница с поломанными крыльями, звезды на небе, – все это живые существа.
По правде сказать, на душе у Аниськи сегодня не очень весело. Гнетет ее непонятная, тревожная тишина.
Сегодня намного раньше обычного замерла деревня. Ни голоса, ни скрипа, ни огней в окнах. Только громкий лошадиный хруст. Это на перекрестке улиц припал к ведру овса – щедрому угощению старосты – красивый жеребец. Стоит только увидеть его, и все, от мала до велика, прячутся по избам. Никому не хочется встречаться с его хозяином, бургомистром волости Гудковским. Цепкая память у этого бывшего учителя из Церковно. Помнит все о каждом до мелочей.
К старосте Герасиму Фроленку бургомистр наезжает часто, и всегда не один. В охране двое – с белыми повязками. Это полицейские. Возит их с собой фашистский прихлебатель для солидности, а больше – от страха.
С шумом распахнулась дверь. Из-за плетня Аниське хорошо видно, как на пороге Герасимова дома появляется тощая фигура «пана» Гудковского. Бургомистр, заметно пошатываясь, опирается на плечо старосты – коренастого старика. Следом плетутся полицейские.
Пан… Попробуй кто-нибудь обратись к нему без этого почтительного слова. Раскричится, оскорбит, пригрозит!
Приезжие не спеша направляются к бричке, а хозяин, поводя рукой, что-то рассказывает важному гостю.
Непонятный человек, этот Герасим Фроленок, бывший заместитель председателя колхоза. Говорит всегда кручено, медлительно, прищуривая правый глаз. Местные жители относятся к нему с уважением. А ведь служит немцам, случается, и выпивает с бургомистром.
– Этого тебе не понять, – сказал однажды Аниське брат Григорий. Сказал и улыбнулся загадочно, снисходительно.
Слова брата обидели. Григорий заметил, как сестра нахмурилась. Спросил ее с наигранной веселостью:
– Кто, по-твоему, твой брат?
– Задавака – вот кто, – ответила она, глядя исподлобья.
– Ну, ну! – погрозил он пальцем, – я спрашиваю серьезно.
– Министр без портфеля!..
Григорий громко, не сдерживая себя, рассмеялся. В душе ему нравились колкая самостоятельность младшей сестры, ее находчивость. Мишка – тот совсем другой. Прямой и бесхитростный.
– Насчет портфеля ты все-таки зря, – немного погодя сказал Григорий. Сделавшись серьезным, добавил: – Знаешь ведь, что твой брат коммунист, председатель сельсовета – представитель власти, которую фашисты хотят уничтожить. И будь Герасим Яковлевич их верным слугой, он бы сразу донес на меня. Разве не так?
Аниська и без пояснений понимает это. Она видела, как Григорий несколько раз встречался со старостой. Приходил и сосед Василий Лукашонок. Они о чем-то долго шептались на кухне.
Но всякий раз, когда Аниська видела Герасима Яковлевича в компании бургомистра, ей было трудно отделаться от неприятных ощущений.
Вот и теперь они тоже стоят рядом и, кажется, никак не могут наговориться. Полицаи нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. Им, сытым и пьяным, хочется засветло выбраться из этой глухой лесной деревушки. Мало ли что может случиться ночью в лесу.
Когда бричка пронеслась мимо дома, Аниська приподнялась над плетнем и высунула язык. Так она раньше дразнила своих обидчиков.
Вдруг кто-то легонько щелкнул ее по затылку. Оглянулась: Василий!
– Так ты уважаешь начальство?
Скажи такое Григорий, она бы сразу нашлась как ответить. Но перед Василием… Несмотря на то, что он был чуть ли не в два раза моложе ее старшего брата, она робела и терялась.
Перед этим черноволосым парнем она чувствовала себя еще маленькой. Хотя разница в их возрасте была не очень большой, всего каких-нибудь 5–6 лет – Аниське уже исполнилось четырнадцать! – Василий казался ей недосягаемо взрослым. Она была шестиклассницей, а он до войны работал бухгалтером колхоза и был вожаком местных комсомольцев.
Иногда наедине, когда первые девичьи фантазии начали тревожить Аниську, она думала о Василии, представляла его в своем воображении. И каждый раз видела другим. То неторопливым, задумчивым, чем-то озабоченным, немного замкнутым. То неудержимо веселым. Таким видела она его на вечерах, когда он брал в руки мандолину или скрипку, склонялся: над цимбалами. Все эти музыкальные инструменты были ему послушны.
Но ни веселым нравом, ни солидностью своей, ни особой ролью среди молодежи, а чем-то другим, – что Аниська вряд ли могла объяснить, – притягивал он ее к себе.
– Ласточка, позови-ка Мишку, – попросил Василий.
– Я мигом, – с готовностью ответила Аниська и исчезла в сенях. Через открытую дверь к ней донеслось несколько слов из разговора, который вели парни в доме. Не все в нем разобрала. Но последнюю фразу уловила полностью.
– Значит, на кладбище. Когда взойдет луна…
На кладбище?.. Что им там нужно? Как-то непонятно в последнее время ведут себя ребята. Вчера вечером собрались в доме Василия, закрылись и долго о чем-то совещались. Хотела зайти, но в Дверях появилась Мария Петровна – мать Василия. Она позвала в палисадник, стала показывать, как расцвели ее всегда очень красивые астры. Неужели и она заодно с ребятами? Вместе с ними скрывает от всех какую-то тайну?
Не простое любопытство заставляет Аниську подсматривать за ребятами, прислушиваться к тому, о чем они говорят. Многими из них она давно уже восхищается. Восхищается и гордится еще с того памятного вечера, когда в колхозном клубе выступал начальник погранзаставы из Домонова. В присутствии многих прошковцев он объявил благодарность Василию и Петру Лукашонкам, ее младшему брату Михаилу и еще некоторым комсомольцам за то, что они помогли задержать нарушителя границы.
Тогда за рекой Синюхой лежала чужая земля – земля буржуазной Латвии. Не раз, бывало, доверяли пограничники местным комсомольцам – парням и девушкам – нести вахту на отдельных участках пограничной полосы. Доверяли, разумеется, не случайно. Знали кому.
Как завидовала Аниська им, старшим! Эти парни казались ей совсем уже взрослыми.
Завидовала и позже, в первые дни войны, когда под обстрелом и бомбежкой комсомольцы вместе со всем населением создавали на перекрестках дорог вдоль бывшей границы оборонительные сооружения, рыли противотанковые рвы. Парни ушли в истребительный отряд. Его возглавил брат Аниськи – Григорий. Отряд не знал покоя ни днем ни ночью. Стояли в дозоре на дорогах, проверяли документы, выезжали на поиски вражеских парашютистов…
Далеко за деревню перешагнул фронт, и внешне казалось – присмирели, притихли комсомольцы. На самом деле это было не так.
Может быть, это и некрасиво подсматривать, но Аниське очень хочется узнать – для чего соберутся сегодня ребята на кладбище.
Конечно, туда она не пойдет. Могут заметить. А вот спрятаться в Юлькином огороде – в самый раз. Ее картошка подходит к самому кладбищу. Оттуда все видно.
Аниська открывает дверь и, выждав немного, быстро перебегает двор. У калитки прижимается к тополю и внимательно вглядывается в конец улицы, туда, где за Юлькиным домом чернеют деревья и кусты кладбища. Девочка осторожно идет вдоль забора и вдруг замирает. Кто-то цепко хватает ее за руку.
«Вася? Гриша? Петя?..» – шепотом гадает Аниська, немного оправившись от неожиданности. Страх сменяется неловкостью, стыдом. Девочка пытается вырваться, но холодная, неприятно скользкая рука, что сжимает ее пальцы, не отпускает. Незнакомо и сиплое дыхание, от которого бросает в дрожь.
– Гы-гы-гы! Попалась, коза-стрекоза, в лапы пешего лешего, – гудит над самым ухом.
– А! Ленька Ярыга… Пусти, черт! Пусти, а то скажу ребятам – поколотят тебя, – грозит Аниська.
– Пеший леший не боится ребят-котят, – в рифму отвечает Ленька.
– Пусти, черт юродивый! – пробует вырвать руку Аниська.
– Всего один поцелуй и беги в три ноги, коза-стрекоза, – пытается обнять Аниську Ленька.
Скрипнула калитка напротив. От неожиданности вздрогнул, расслабил пальцы Ленька. Этим и воспользовалась Аниська – рванулась всем телом, высвободила руку и побежала во весь дух. Бежала не только от Леньки, а от каждого, кто мог увидеть ее с этим шалопаем.
Сердечко у Аниськи тук-тук, тук-тук. Запыхавшись, забежала за Юлькин дом и шмыгнула в огород. Притаилась там.
Странный парень этот домоновский Ленька. Расхристанный, зарос, как обезьяна, говорит-рифмует, норовит каждую встречную девушку поцеловать.
Думая о Леньке, Аниська совсем забыла о том, что привело ее в Юлькин огород. Оказалась здесь будто случайно. Но ведь именно сюда она и спешила. Сейчас, после всего случившегося, решила уйти, но чьи-то близкие шаги заставили ее снова затаиться.
Невдалеке, за березками, мелькнула тень. Остановилась, осмотрелась и двинулась дальше. На минуту все утихло. Затем прошмыгнули новые тени – одна, вторая, третья…
Через несколько минут, когда они подошли к освещенному луной кладбищу, Аниська хорошо разглядела Мишку и Васю с каким-то свертком в руках. Среди трех девушек она сразу узнала Марию Прошко и Женю Фроленок. И только потом уже – Тоню Фролову, что приехала недавно к родственникам из Себежа.
Чуть в стороне от всех стоит Петр Лукашонок. Он куда-то пристально всматривается. Вдруг из-за дерева к нему быстро подходит еще кто-то. Владимир Иосифович? Неужто и директор школы с ними? Точно – он! Удивительно…
Собравшись и о чем-то поговорив, все повернули к лесу, гуськом пошли узкой лесной тропинкой.
Любопытство снова вернулось к Аниське. Осторожно ступая, она стала пробираться следом. Больно бьют по лицу ветки, царапают колючие иглы, но Аниська не сбавляет шага, чтобы не потерять из виду тех, кто впереди.
А они вышли на небольшую поляну, присели. Мишка положил на колени сверток, развернул. Лунный свет осветил темный предмет, заиграл на нем голубыми бликами. Бутылка! Обыкновенная бутылка из-под вина. Так вот для чего они украдкой собрались здесь. Чтобы выпить…
Нет, не может быть. Они не такие, как Мишка Сорокин. Да и зачем таиться? Тут что-то другое.
Аниська подымает голову, и ее взгляд скользит по лицам, склонившимся над бутылкой, которую держит Василий. Его окружили товарищи. Каждый достает из кармана какую-то бумажку, скручивает ее в трубочку и запихивает в бутылку. Василий загоняет в горлышко пробку и заворачивает бутылку в тряпку. Несколько секунд стоит неподвижно. Застывают в молчании и остальные.
Наконец Василий подходит к высокой ели и опускается на колени. То же самое повторяют и другие. Некоторое время возятся, словно выполняют какой-то таинственный обряд. Потом все разом встают и тихо, как и пришли, идут назад в деревню. Идут без бутылки. Значит, оставили ее в лесу.
Вот так пьянка!
Первым желанием было броситься к тому месту, где они только что стояли, и отыскать загадочную бутылку. Заглянуть, что в ней. Но стоило всем уйти, как Аниська забыла и то место, где это происходило, и то дерево, под которым колдовал Василий. Одна на другую похожие, словно сестры, вытянулись молодые ели вокруг небольшой поляны. Попробуй узнай, под какой из них спрятана бутылка?
Вызов в управу
Все перепуталось в жизни, словно в метель в поле. Дорог много, а какая из них главная, единственная? Хорошо, когда рядом такие проводники, как Григорий, его друзья из Освеи.
Серый жеребец снова появился в Прошках. Но сегодня пан Гудковский даже не зашел в дом к старосте. Вызвав Герасима Фроленка на улицу, он, не слезая с брички и не здороваясь, спросил:
– Где ваш бухгалтер? Этот самый, как его, Лукашонок…
– Бухгалтер? – староста задумался. – Вы бы, господин бургомистр, отдохнули с дороги, чайком побаловались.
– Некогда, не тяни резину. Отвечай быстрей, когда спрашивают.
Лицо старосты стало сосредоточенным. Помедлив секунду, он ответил вопросом на вопрос:
– А зачем вам, господин бургомистр, понадобился специалист бухгалтерского дела? Не для работы ли в волости?
– Бери повыше, – буркнул Гудковский. – А вообще, бес его знает, зачем этого Лукашонка требуют в управу.
Весть о том, что Василия вызывают в управу, быстро распространилась во все концы деревни. Вездесущие мальчишки сообщили о ней и Аниське. Она бросилась через дорогу, к дому напротив. Пробежала мимо растерянной Марии Петровны и, запыхавшись, остановилась возле Василия. Он сидел за столом и ел яблоко…
– За тобой… Полицейский… И бургомистр…
– Ну… – Василий нехотя улыбнулся. Его улыбка тут же погасла. Он бросил через окно недоеденное яблоко и стал застегивать ворот рубашки-косоворотки, словно хотел предстать перед теми, кто за ним приехал, в наилучшем виде.
– Говорят, в самую управу повезут, в Освею, – немного отдышавшись, уточнила Аниська.
– В самую, говоришь? – Василий улыбнулся опять, но теперь улыбка была другой – хитроватой, дерзкой.
Аниська удивилась. Ему бы прятаться, бежать – кто может знать, зачем вызывают новые власти. А он спокоен, даже весел и, по всему видно, готов повиноваться.
Бургомистр встретил его с начальственной ворчливостью:
– Везет же всяким шельмам! Поедешь, как барин, на бричке. Потому как и самому тоже надо в управу.
Но, подъезжая к Освее, пан Гудковский высадил своего случайного попутчика. Негоже бургомистру быть в одной компании с человеком неясной репутации, которого бог весть зачем требует начальство.
– Должен явиться к заместителю бургомистра Владимиру Владимировичу Симацкому, – сказал он, не оборачиваясь. – Да не мешкай, а то – смотри!
Мешкать Василий не стал. Сразу же направился к большому деревянному дому на пересечении двух улиц. Хотел войти, но, заметив возле двери группу людей, которые внимательно что-то разглядывали на стене, остановился. Лица у всех были молчаливы и сосредоточены. За их спинами Василий увидел белый листок, приклеенный к стене. Рядом были развешаны другие листки, порядочно пожелтевшие. Василий с интересом стал читать их.
В одном из приказов комендатура требовала от домовладельцев в двухдневный срок сообщить о всех квартирантах, которые приехали к ним после начала войны из других мест. В другом – семьи командиров Краской Армии и коммунистов обязывались пройти перерегистрацию. Причем должны были это сделать в течение суток. За такой же срок все евреи поселка обязаны были изготовить желтые шестиугольные звезды и пришить их к одежде. В четвертом содержался запрет передвижения от сумерек до рассвета.
Содержание приказов разное, а концовка одна: за неисполнение – расстрел!
Интересно, о чем же новый приказ? Протиснувшись ближе к стене, Василий прочел:
«К сведению граждан Освеи!
С завтрашнего дня все мужское трудоспособное население поселка в возрасте от шестнадцати и до шестидесяти лет обязано проходить раз в пять дней перерегистрацию в комендатуре.
Лица, которые нарушат это правило, будут расстреляны.
Немецкая комендатура».
Разговор короткий и предельно откровенный, словно и не приказ даже, а просто сообщение о чем-то незначительном, пустячном.
До Прошек это распоряжение еще не дошло. Жителями деревень оккупанты командуют при помощи старост, а те, видимо, смягчают их прямолинейный тон.
– Сурьезный разговор, – заметил невысокий старик, прочитав приказ.
– Время серьезное, – ответил пожилой мужчина в кепке, – теперь с каждым разговор крутой…
– Даже с собаками, – сказал кто-то сзади.
Мужчина посмотрел назад, пожал плечами.
– Это так, – старик улыбнулся. – Недавно мне попалась витебская газетка «Новый путь». Там напечатано объявление о налогах на собак. Сто рублей с головы…
В это время из управы вышел полицейский, и Василий направился к входу. В длинном коридоре отыскал дверь с табличкой «Заместитель бургомистра» и тихо постучал. В кабинете промолчали. Тогда Василий приоткрыл дверь. Хотел уже было войти, но откуда-то из глубины послышалось:
«– Занят! Занят!
Василий прикрыл дверь, отошел. Он успел заметить в комнате немецкого офицера. Сидя в углу, немец курил и разговаривал с кем-то, отсюда невидимым.
Что делать? Уйти?.. Нет, лучше подождать в коридоре. Проследить, когда выйдет этот офицер.
Ждать пришлось недолго. Немец вскоре вышел, что-то напевая себе под нос. «Какая-нибудь крыса из комендатуры», – подумал Василий. Он подождал, пока офицер скрылся из виду и решительно направился к обитой дерматином двери.
Первое, что он увидел, – пытливые, чуть раскосые глаза. В уголках губ пряталась еле заметная улыбка.
– Лукашонок?.. Рад знакомству. Мы вроде коллеги. Да, брат, и я до войны тоже имел дело с финансами. Может, слыхал?
– Слыхал, – ответил Василий. Он знал, что Симацкий раньше работал в райфо. Несколько раз видел его там, когда приезжал в район по колхозным делам.
У этого человека простые манеры, располагающее к себе лицо. А может, ему это только кажется – заранее себя настроил? Интересно, что думают о нем немцы? Например, тот офицер, который только что вышел?..
– Такие дела, друг Василий. Надо бы поговорить с тобой обстоятельно, но времени у меня мало, – сказал Симацкий, подойдя к окну и вглядываясь куда-то поверх крыш. – Видел офицера? Сейчас мы с ним поедем осматривать склады под зерно, поэтому буду краток. Ты, может быть, удивлен моему официальному вызову через бургомистра?
– Да, – признался Василий.
– Так надо. Сообщение через озеро – ненадежное. Рано или поздно немцы установят проверку и здесь. Наши связи надо сделать легальными. К тому же нужно беречь и Григория. Часто появляться в Освее ему не стоит. Могут найтись люди, которые выдадут его. Запомни: он представитель партийного подполья на месте, ваш руководитель и советчик во всем. А связь будешь держать с нами сам или через Людвига Геродника. Это наш комсомолец. Парень крепкий, надежный.
Симацкий потянулся к лежавшим на столе сигаретам. Закурив, уже менее торопливо сказал:
– Ну, а теперь рассказывай, как обстоит дело с подбором людей? С созданием комсомольской организации, теперь уже подпольной?
– Организацию мы вновь не создавали, – с нажимом на слово «вновь» ответил Василий.
– Это почему? – спросил Симацкий.
– Не создавали потому, – спокойно продолжал Василий, – что не распускали прежнюю. Только состав немного поменялся. Кое-кто выбыл – уехали. Зато есть и новички.
Симацкий смял недокуренную сигарету, улыбнулся.
– Так вот ты какой – блюститель денежного учета. Дипломат! В особых инструкциях, вижу, не нуждаешься. И все-таки кое-что я тебе должен посоветовать.
Он достал новую сигарету, быстро прикурил, плотней прикрыл дверь.
– Ты и твои друзья – все вы должны уяснить, что для нас сейчас самое важное. Главное, пока, собирать оружие, готовить людей к открытой партизанской борьбе. Поэтому не разменивайтесь на мелочи, чтобы нечаянно не повредить большому делу. Особое внимание обратите на бежавших из плена и тех, что вырвались из окружения. Обеспечьте их крышей над головой, продуктами. Необходимые документы мы им раздобудем.
Ускоряя разговор, Симацкий напомнил гостю и о задачах по работе среди населения. О том, что надо подымать у людей настроение, рассказывать народу правду о войне.
– В этом мы будем вам помогать. Прямо от меня пойдешь на квартиру к Антону Игнатьевичу Литвинову. Получишь последние сводки Совинформбюро, немного листовок, – сказал Владимир Владимирович. – И еще. Надо всячески срывать немецкие заготовки продуктов. Делать эта нужно осторожно, продуманно. Большой мастак в этом деле Герасим Фроленок. Работайте с ним в тесном контакте. Вот, пожалуй, и все.
– Как все?.. – разочарованно переспросил Василий. – А бить немчуру?
– Еще раз повторяю, – медленно, полушепотом сказал Симацкий, – на первых порах от открытых действий воздержитесь. Я знаю, что твоим хлопцам не терпится. Подождите, придет время – и мы тоже будем бить оккупантов. Еще как будем бить!
Чуть помолчали. Еще больше понизив голос, Владимир Владимирович заключил:
– Наконец, о форме связи. Я уже говорил, что есть возможность сделать ее легальной. Дело в том, что…
Симацкий не успел договорить. Дверь открылась, и, как прежде, напевая, вошел тот же офицер из комендатуры. Но хозяин кабинета не растерялся. Будто ничего не случилось, повел разговор о другом:
– Так вот, господин Лукашонок, – взглянул он на Василия, – мы обязаны не допустить развала в сельском хозяйстве. Вы как бухгалтер – человек грамотный и хорошо знакомый с сельскохозяйственным производством – должны помочь нам в наведении учета скота, хлеба и других продуктов в деревне Прошки. По всем неясным вопросам обращайтесь прямо к нам, в управу. Пропуск для проезда мы вам выдадим. Зайдите к секретарю, – возможно, он уже заготовлен. А теперь до свидания, желаю вам всяческих успехов.
Окрыленный и взволнованный, вышел Василий из управы. Думал о Владимире Симацком.
Много удивительного рассказывал ему Григорий об этом энергичном и мужественном человеке, ловко вошедшем в доверие к врагам. Пользуясь своим служебным положением, широкой возможностью общаться с людьми, Симацкий развернул в районном центре большую работу. Здесь у него были хорошие и верные помощники. Был среди них и Антон Игнатьевич Литвинов, на квартиру к которому Василий сейчас шел.
В этом небольшом домике с резными ставнями раньше, еще до войны, он бывал часто. Его хозяйка, Нина Михайловна, приходилась Василию двоюродной сестрой. Симацкому это было известно. От Литвинова он и узнал о деятельности прошковских комсомольцев и потому вел с Лукашонком откровенный разговор.
Теперь у Литвинова собирались коммунисты – вожаки партийного подполья. Под предлогом застольных бесед и игры в карты они обдумывали планы создания новых подпольных групп в близлежащих деревнях, способы срыва вывозок хлеба, намечали пути собирания партизанских сил.
Василий шел к Литвинову с каким-то новым, неизъяснимым чувством. Переступив порог домика, увидел: как и прежде, тишиной и покоем дышит здесь каждый уголок. По-прежнему приветлива хозяйка. И совсем не вяжется ее внешне беззаботный вид с тем, что слышит от нее родственник:
– Покушаешь, и сразу выбирайся из города. Пока еще можно, озером.
Как удачно все получилось! Хорошо, что на свете есть такие замечательные люди, как Симацкий. И что с такой доброй женской участливостью можно говорить об опасном деле. Что пришла к ним наконец желанная весточка с фронта.
Сев в лодку и отъехав на середину озера, Василий неожиданно для самого себя стал насвистывать что-то веселое.
– Не влюбился ли часом? – спросил старый лодочник у своего пассажира.
– Ага, дед, влюбился, – улыбаясь, ответил Василий.
– И в кого же это? В красну девушку, аль в теплую вдовушку?
– Ага… – неопределенно кивнул Василий.
– А-а-а! – словно что-то понимая, сказал старик и сильней стал грести.
