Текст книги "Спросите у берез..."

Автор книги: Владимир Хазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Трагедия деревни Прошки

Где борьба, там и риск. Там может подстеречь и беда. Но чтобы смерть подкралась так нелепо? А бывает ли разумная смерть?..

Страшно, невозможно смириться с гибелью таких людей, которые умели жить за десятерых.

Перед рассветом, еще до восхода солнца, в самом центре Прошек прогремела короткая автоматная очередь. По-особому тревожно отозвалась она в сердцах людей.

В войну прошковцы ко всему привыкли. И к выстрелам, и к взрывам бомб, и к грому орудий. Но еще не было случая, чтобы стреляли под самыми окнами. Да и ночь сегодня была непохожая на другие – тягостная, неспокойная. Накануне вечером из Себежа в деревню прибыл большой отряд эсэсовцев. Они произвели обыски в домах, допросили некоторых жителей.

Выспрашивали все о партизанах, о месте их расположения, о связях с ними. Ничего не обнаружив и ничего путного не узнав, расположились на ночлег.

Это было впервые. Первый раз за время оккупации немцы рискнули заночевать в этой глухой лесной деревне.

Аниська услышала выстрелы сквозь сон. Проснулась в испуге. Вопросительно посмотрела в глаза матери. Бросилась к окну.

– Ничего, Аниська, не бойся. Видно, немцы перед уходом решили попугать нас, – сказала Пелагея Антоновна, желая успокоить дочь. Но она не могла скрыть от нее собственного волнения.

В центре деревни, на пересечении двух улиц, где, сбившись в кучу, стояли эсэсовцы, появилась группа сельчан из ближайших домов. Некоторых подняли прямо с постелей. Возвращаясь после допроса, многие из них испуганно поглядывали в сторону Аниськиного дома.

Вначале Аниська подумала, что это ей просто показалось. Но, уловив еще несколько пугливо-печальных взглядов, насторожилась. В сердце проникла непонятная, ничем не объяснимая тревога.

Неужели случилось что-то такое, что прямо касается их семьи? Возможно, донос. Или немцы дознались об их подпольной комсомольской организации? Нет, не может этого быть! Она отошла от окна, чтобы не привлекать к этому внимание матери и Вали, жены Григория. Взяла на руки маленького Володю, который уже не спал и беззаботно играл в своей кроватке.

Вдруг кто-то грубо заколотил в дверь. Едва Пелагея Антоновна сняла засов, как в дом ворвалось несколько эсэсовцев.

– Лукашонок? Это живут Лукашонок? – на ломаном русском языке громко спросил немецкий офицер со шрамом над бровью.

– Да, здесь, – тихо ответила Пелагея Антоновна.

– Бандит! Бандит все! Выходит на улицу! – крикнул немец. – Шнель!

– Куда нас? За что?.. – с тревогой за ребенка спросила Валя.

– Шнель! Шнель! – набросился на нее офицер.

Солдаты стали подталкивать к выходу остальных.

Аниська как держала на руках маленького Володю, так и вышла с ним. Следом за ней идет Валя. Она в легком сарафане, без туфель. Эсэсовцы не разрешили ей даже одеться. Последней выходит Пелагея Антоновна. На ней старый передник, который она не успела оставить в доме.

Их ведут к перекрестку, в самую гущу карателей, туда, где недавно прогремели выстрелы.

Что же там такое случилось? Почему так замирает у Аниськи сердце, так бледна Валя?..

Случилось трагическое, непоправимое, то, о чем никто не мог и подумать.

Ах, Григорий, Григорий, куда девалась твоя предосторожность?..

Куда?..

Вот как это случилось.

Накануне вечером Григорий во главе группы партизан отправился в разведку на территорию Латвии. В деревню Красово, что в девяти километрах от Прошек, пришли поздно. Решили здесь передохнуть.

Прошки были как раз на пути следования группы. Но Григорию хотелось попасть сюда раньше, чтобы хоть немного побыть среди своих, передать письма и приветы партизанским семьям. Раздобыв велосипед, он выехал вперед, надеясь подождать в Прошках подхода товарищей.

Как ни нажимал Григорий на педали, узкие шины велосипеда с трудом преодолевали песок, ухабистую лесную дорогу. Часто приходилось слезать и тащить машину в гору. Но усталости словно не было. Бодрил, придавал энергии свежий предутренний воздух соснового бора, а еще больше предстоящая встреча с родными. Как он соскучился по ним!

Скоро, теперь уже очень скоро приласкает Григорий маленького сынишку, которого не видел уже больше месяца, обнимет жену, мать, сестренку. Расскажет о комсомольцах, которые вместе с ним ушли в отряд. Бывшие подпольщики стали неплохими партизанами. Принимали уже участие в разведке, засадах и других боевых операциях.

Хорошо показали себя ребята и в тяжелом бою под Лисно, когда пришлось выдержать наступление превосходящих сил карателей. Жаль только, что хлопцы ничего не успели написать домой. Выезд был неожиданным, и только несколько слов написал Юлии Павловне Алексей Трофимов – начальник штаба отряда. Да еще партизан Алексей Блинов, из соседней деревни Гаврилино, передал маленькую записку своей жене.

На развилке дорог Григорий остановился. Прямо лежал большак. Вправо дорога в деревню шла мимо лесной сторожки. Второй путь – лесом был безопаснее, но длиннее. Еще с опушки он увидел крайний дом Юлии. Если на плетне возле дома не висит простыня, значит ему ничто не угрожает.

Ее вроде не было.

А может, простыню скрыл туман?..

Уже много раз она выручала партизанских связных и разведчиков так же, как помогала раньше лесным поселенцам. Но сколько ни вспоминает Григорий, немцы еще ни разу не ночевали в Прошках.

И все-таки, подъезжая к развилке, он слез с велосипеда и, прежде чем решить, по какой ехать дороге, вгляделся вперед, призадумался. Все было как всегда в этом лесном краю. Щебетанием птиц пробуждался лес. Квакали лягушки в болоте. Утренний туман стлался над землей. Все дышало покоем, было таким знакомым, привычным. Ничто не предвещало опасности.

Григорий решительно сел на велосипед и поехал прямо, по большаку. Послушно и быстро катились колеса по ровной, хорошо укатанной дороге, мелькали по сторонам придорожные кусты.

Странно устроен человек. Час назад он проезжал схожими полями. И лес по краям был похожий, сосновый. Но такого волнения, такой жгучей радости он не испытывал. То было общее, как бы чужое. Здесь же он впервые познал чарующую красоту природы, нелегкий труд земледельца, полюбил. Здесь был его дом, от одного воспоминания о котором сладко щемило сердце.

Из тумана стали вырисовываться первые строения. Григорий сильнее нажал на педали и, быстро доехав до перекрестка, резко свернул вправо.

И тут случилось непредвиденное.

Велосипедист на полном ходу въехал в самую гущу эсэсовцев. Они только что собрались, чтобы покинуть деревню. Сняли посты и строились на перекрестке.

Григорий спрыгнул с велосипеда, схватил висевшую на поясе гранату, размахнулся…

Прогремела короткая автоматная очередь, и все было кончено.

Все…

Неожиданное вторжение партизана вызвало переполох среди карателей. Они заняли оборону, устроили засады на дорогах, которые вели в деревню.

К месту происшествия вызвали старосту.

– Кто этот бандит? Он из вашей деревни? – сердито глядя в упор, спросил офицер.

– Н-нет, первый раз вижу, – еле сдерживая волнение, ответил Борис Борисович.

– А ты присмотрись. Может все же признаешь?

– Нет, не знаю. Не встречался.

Офицер приказал привести жителей некоторых домов.

– Кто что знает про этот бандит? – снова спросил он.

– Не знаем. Не здешний он. Незнакомый, – отвечают люди.

Каратели обыскивают убитого. Из заднего кармана брюк вываливается справка, заменяющая паспорт. Та самая, которую удалось раздобыть в управе, когда он проживал в деревне.

Предательски выпали из сапога и две короткие записки.

– Тоже партизан, тоже бандит! – набрасывается офицер на старосту. – Взять!

И вот ведут сюда семью Григория, Юлию Павловну. Только жене и детям Бориса Борисовича Прошко да сыновьям Юлии удается незаметно скрыться.

Аниська глянула на неживого Григория, и в уме ее промелькнуло: «На широкой площади убивали нас…»

Внешне спокойны эти люди, которых ждет самое страшное. Все они хорошо знали, что им будет в случае провала, но никогда ни словом не упрекнули тех, кто заставил их рисковать. Только Пелагея Антоновна и Валя не выдержали – разрыдались. Но не от страха за себя, а от боли, которую им причинила смерть сына и мужа.

Душат слезы и Аниську, но она сдерживает себя, не хочет показать своей слабости перед врагами.

– Пожалейте хоть маленьких! – стала просить эсэсовцев Пелагея Антоновна. – Отпустите доченьку мою и внучка. Чем же они виноваты…

– Молчать! – крикнул офицер.

– Мама, не надо, – мягко попросила Аниська. Ей было жаль матери.

В глазах у силой приведенных сюда людей не страх, а ненависть. Они открыто сочувствуют арестованным. Аниська ловит ободряющий взгляд Жени. Девочка выдерживает его, не опуская головы.

Многое Аниське хочется сказать этой девушке. Сказать, что она благодарит ее за доверие и горда сознанием того, что была вместе с ними. И пусть не сомневается. Она выдержит, сохранит комсомольскую тайну. Жаль только, что не успела написать клятву. Но разве она не может дать ее теперь, в свой последний час? Разве ее выдержка – не клятва перед комсомольцами?

Из деревни Гаврилино привели жену партизана Блинова и ее отца. Но каратели еще чего-то ждут, медлят с отъездом.

И вдруг ярко вспыхивает на краю деревни дом. Тот, что у самого кладбища. Почти одновременно загорается второй – соседний с ним. Еще через некоторое время пылает третий, уже в другом конце Прошек. Это горят подожженные эсэсовцами дома Григория, Юлии Лукашонок и Бориса Прошко.

Печально и долго смотрит Аниська на огонь, быстро поглотивший их дом. Бросает прощальный взгляд на опаленный тополь, что растет рядом, на свои березки.

И идет вместе с арестованными, подгоняемая криками эсэсовцев, по улице. В последний раз.

На следующий день в Прошки пришли Александр Гром и Саша Дубро. Бережно подняли они тело товарища и отнесли на кладбище. Могила была уже вырыта. Партизаны отдали Григорию последние почести. Сухо хлопнули выстрелы нескольких пистолетов – единственного оружия, что было с собой у разведчиков.

Партизаны спешили. У них было срочное задание. А жители лесной деревушки еще долго стояли у свежего холмика на краю кладбища. И среди них Женя, Фрося, Герасим Яковлевич, его дочь Паша, Мария Петровна, мать Василия, – все, кому Григорий был дорог и близок.

Женя удивилась: в сердце – острая, невыносимая боль, но слез нет. Только что-то давит в висках, да горький комок застрял в горле.

Она должна взять себя в руки, обязана держаться. Ведь на нее теперь возложены большие обязанности. Ушла в отряд после гибели отца Мария, нет Аниськи. На смену им надо подготовить других. Подпольная организация должна жить и бороться!

Кто-то касается Жениного плеча, привлекает к себе. Если бы и не глянула – догадалась. Герасим Яковлевич. Это его рука. Старый комсомолец, как они все его называют, хочет подбодрить, сказать, что он по-прежнему будет с ними – с нынешними комсомольцами – как равный. Впереди еще немало суровых дней. Будут и тревоги, и опасности, не исключен и риск, в котором еще не раз будут испытаны их характеры.

И чтобы выстоять – нельзя раскисать. Надо суметь пережить горе. Надо быть твердой.

Проба огнем

Прошковская закалка… Она проходит испытание в отряде, выверяется в боях. Она выдерживает строгий экзамен мужества.

Вначале они видели, как клубились над верхушками сосен косматые тучи. Неслись, словно хотели обогнать друг друга. Были они темные, будто осенние предвестники близкого дождя. Но его так и не было, хотя небо сплошь затянуло густой пеленой. Она висела серым пологом над поляной. А там, чуть подальше, пробивались, как из тумана, бледные огни. Это костры, которые в разных концах разожгли партизаны.

Но они, все эти парни, что сидят в разных позах на траве, не смотрят по сторонам. Все больше вверх. Будто там, в поднебесье, кроется какая-то тайна.

– А может быть, сходить к командиру? – прерывает молчание Петр. – Пусть пошлет кого-либо на поиски.

– Пожалуй, – поддерживает его Смирин.

– Не надо. Подождем еще немного, – говорит Василий.

Ему никто не возражает.

Василий, как и в подполье, для них старший. Он и в самом деле старший – комсорг отряда. Но не только эта причина заставляет молодежь тянуться к нему, прислушиваться к его слову. Выработалась уже своеобразная привычка. Как и раньше, они постоянно вместе, хотя у каждого в отряде много новых друзей. А случится что-нибудь с кем-либо из них;– переживают и спешат на выручку все.

На этот раз что-то непонятное произошло с Людвигом Геродником. Прошло вот уже четыре дня, как он ушел с группой подрывников в Себеж. Прошлой ночью должен был вернуться. Но прошли еще сутки, а ребят все нет. Друзья ушедших заскучали.

Вдруг недалеко хрустнула ветка и кто-то громко сказал:

– Так вот вы где! А я весь лагерь обшарил. Лукашонка – к командиру.

– Какого? – спросил Василий. – У нас их целых три.

– Нужен Петр, – повторил из кустов посыльный штаба.

– Тогда это я. – Петр встает и, уходя, задорно подмигивает Василию. Его взгляд словно говорит: «Ну, что я говорил?..»

Ребята повеселели. Неожиданный вызов к командиру ободрил всех.

Мишка сидит на гладко срезанном пне, по-восточному подогнув ноги. Он уже решил: если разведка пойдет в Прошки – обязательно будет просить Петра, чтобы тот взял его с собой. Не возьмет – пойдет к командиру. Должны же его понять. Побывать в Прошках и постоять у того места, где был их дом, ему надо обязательно.

Без этого невозможно успокоиться.

Совсем о другом думает Владимир Вестенберг. «Вот послали бы в разведку в Стрелки – обязательно отыскал бы Димку. Взять мальчуганов в отряд стоит. Обещал даже, кажется. Да и пригодились бы они тут, в разведке».

Недалеко от Вестенберга сидит Смирин. Встречаясь лицом к лицу с бывшим директором школы, он опускает глаза. Неловко за прежние мысли, которые, вероятно, прочитал в его взгляде этот человек. Сколько раз собирался проситься к нему вторым номером, но все не решается. А так хочется научиться стрелять из пулемета. Вася, Бордович и Вестенберг уже стали хорошими пулеметчиками.

«А может попроситься в разведку? – думает Смирин. – Она всегда в деле. Петр пришел только вчера, а его уже куда-то снова посылают».

Частые уходы разведчиков в последние дни приметил и Василий. Догадывается: «Что-то замышляют в штабе…» Раздумья комсорга прерывают чьи-то торопливые шаги. Веселый голос раздается у самого уха:

– А почему это в вашей гостиной до сих пор не включена люстра?

Геродник! Такой же, как всегда – шумный, неугомонный. Едва доложил в штабе о выполнении задания, сразу же пошел разыскивать друзей. Надо же рассказать им о своих приключениях!

А они были. Об этом можно догадаться по наигранному озорству, за которым он хочет спрятать случившееся. Задержка на целые сутки не может быть без причины.

Они молчаливо смотрят на разведчика, ни о чем его не спрашивая. Знают, что он ничего от них не утаит.

– Да, было дельце. Едва не попали в объятия к заборским шуцманам, – начал Людвиг, садясь рядом с ребятами. – Возле Прошек устроили засаду, когда мы возвращались из Себежа. Выручила Женя. Успела предупредить. Почти сутки пришлось отсиживаться в малиннике. Смотреть теперь на малину не хочется…

Людвиг смеется заразительно, от души. Улыбаются и ребята.

– А с заданием как? – спрашивает Василий.

– Задание перевыполнил в два с половиной раза, – весело отвечает Геродник.

Ребята переглядываются: никогда он не скажет так, чтобы сразу было понятно, обязательно что-нибудь закрутит. Было известно – Геродник шел взрывать эшелон. Могло, конечно, повезти – на станции было два эшелона. А откуда же еще половина?

– Один эшелон везли два паровоза. Видно, тянули что-то тяжелое. Так что из уважения ко второму паровозу можно добавить еще пятьдесят процентов. Скажи, комсорг, имеем мы на это право? – обращается он к Василию.

– Смотря что везли, – отвечает тот. – А вдруг там были гробы для доблестных солдат фюрера.

– Э нет, гробы из Германии не повезут… На вагонах стояла надпись «Берлин». Из самого Берлина был, значит, груз.

Разговаривали и не заметили, как подошел Петр. Он переодет. Вместо солдатской гимнастерки на нем крестьянская одежда. Значит, уже собирается в дорогу.

– Возьми меня, – просит Мишка.

– Нельзя, – отвечает Петр, – сказано идти одному. Опасное дело. Надо проникнуть в гарнизон. Одному удобнее.

Некоторое время он молчит, затем прощается.

– Ну, так я пошел. Бывайте, ребята.

– Счастливо! – говорит за всех Василий.

– В случае чего – заглядывай в малину, – улыбается Людвиг, – только очень не увлекайся…

Петр машет рукой и исчезает в лесной темени.

А через несколько дней партизаны шли по пути, проверенному разведкой. Двигались глухими лесными стежками, в обход деревень. Здесь были: Петр, Василий, Мишка, Вестенберг, Бордович, Смирин. Когда густые сумерки окутали землю, вышли на опушку.

Слева и справа, от взвода Петра, заняли исходные позиции другие подразделения. Где-то здесь недалеко и взвод Смычкова. Он собран, подтянут, хотя на него свалилось большое горе. Недавно за связь с партизанами оккупанты расстреляли его мать. С нетерпением поглядывает Смычков на небольшую высотку, где поставлены орудия. Они должны возвестить о начале атаки. В темноте трудно что-либо разглядеть, однако все знают, что впереди – поселок Кохановичи. В нем большой немецкий гарнизон, разгром которого назначен на рассвете.

А до рассвета еще несколько часов. Можно было бы немного и отдохнуть. Но спать никому не хочется, перед предстоящим боем все возбуждены.

Где-то за лесом блеснула молния, раздались приглушенные раскаты грома.

– Люблю такую ночь, – говорит Вестенберг, – чтобы темно было, как в погребе. И вдруг молния на какой-то миг просветит все вокруг, до каждой отдельной травинки. – Он приподнимается на локте и смотрит в ту сторону, где только что прочертила небо молния. – И вообще люблю грозу. В некоторых сказках говорится, что гроза – гнев природы. Неправда! Это ее торжество. Праздник, когда она показывает свою силу.

– А ведь это обыкновенное электричество, – вмешивается в разговор Смирин, – особенно много энергии в шаровых молниях. Вот я читал…

– Да, шаровые молнии – это что-то удивительное, – перебивает его Вестенберг, – чаще всего они бывают в горах. Окончится война, обязательно съезжу на Кавказ. Поставлю где-нибудь в горах палатку и буду наблюдать. Давно мечтаю побывать там. И еще на севере, в Карелии.

За разговором не заметили, как на востоке посветлело. Небо стало более высоким, прозрачно-серым.

Вдруг над лесом взвилась зеленая ракета. И сразу же началось. Предрассветную тишину раскололи выстрелы пушек. Потом многоголосым хором заговорили винтовки, автоматы, пулеметы. Это открыли огонь ринувшиеся на штурм гарнизона партизаны.

Они бежали со всех сторон к большому кирпичному зданию бывшей школы, рядом с которым приютилось еще несколько домов. В них, в этих домах и в школе, за надежным укрытием из колючей проволоки засел вражеский гарнизон.

Снаряды разбросали проволоку, пробили стену школы, выбили рамы в окнах.

Неожиданный шквал огня вызвал переполох в стане противника. Гитлеровцы выбегали из помещений, прятались в огородах, небольшими группами пробирались к окраине поселка. Но когда партизаны вплотную подошли к кирпичным строениям, фашисты открыли ответный огонь.

Они яростно отстреливались с чердаков зданий, из траншей, из-за деревьев.

– Бросай гранаты! – скомандовал командир взвода Николай Иванов.

Огневые точки врага были подавлены. Партизаны поднялись и короткими перебежками бросились к кирпичному зданию. В первой цепи – Мишка, Петр, Смирин. Мишка стреляет на ходу по окнам и чердакам. Петр ведет огонь с места короткими очередями. Смирин что-то кричит, размахивая винтовкой. С двух сторон, помогая огнем наступающим, бьют пулеметы Василия и Бордовича.

Около школы, сделав несколько выстрелов по окнам, Смирин взбирается на пустую бочку и кричит:

– Сдавайтесь, гады! Не уйдете…

Последние его слова обрывает автоматная очередь. На мгновение он застывает на месте, выпускает из рук винтовку и падает вниз.

– Он ранен? Надо перевязать! – говорит откуда-то появившийся Мишка.

– Уже не надо… – тихо отвечает Василий.

Снова строчит автомат. Ребята прячутся за угол дома, залегли рядом. Но вскоре вскакивают и врываются в здание бывшей школы. Бегут, уже не сгибаясь, потому что немецкий автомат умолк. Он валяется на земле, упав с чердака, где лежит мертвым его владелец. Тот, что убил Смирина.

Обнаружил автоматчика командир взвода Николай Иванов.

Перестрелка идет уже в домах. Но недолго. Вскоре подавляются последние очаги сопротивления, и поселок переходит в руки партизан.

Только на его окраине, куда бежали, чтобы вырваться из окружения гитлеровцы, небольшая группа партизан ведет огонь из засады. Несмотря на потери, немцы идут напролом. Фашистов свыше сотни, а тех, кто в засаде, – всего десять.

Вся надежда у ребят на миномет и ручной пулемет. Но минометчик Федор Набело погиб, а пулеметчик Вестенберг ранен. Кровь промочила одежду Владимира. Некогда перевязать раны: ни на секунду не должен умолкать пулемет.

– Будем отходить, – подползая к пулеметчику, сказал командир отделения Алексей Блинов.

– Уводи ребят, – не отрываясь от пулемета, ответил Вестенберг, – а я буду прикрывать отход.

– Нет, мы тебя не оставим. Давай помогу. – Блинов хочет приподнять товарища.

– Не трать время. Быстрей уходи. Спасай ребят, – не соглашается Вестенберг и продолжает стрелять.

Несколько сильных взрывов раздается впереди бегущих немцев. Это рвутся последние гранаты партизан. Затем они скрываются во ржи.

Взрывы лишь на минуту останавливают фашистов. Они ненадолго залегают и снова бегут. Вестенберг видит, как они заходят с флангов, окружают его. Как ни тяжело ему, он разворачивает пулемет вправо и влево, быстро меняет диски.

Вдруг словно обрывается какая-то струна и умолкает начатая мелодия: кончились патроны.

Но рано Торжествуют враги. Несколько мощных взрывов охлаждают их пыл. Это, приподнявшись из последних сил, бросает гранаты тяжелораненый пулеметчик. К двум первым ранам прибавилась еще одна. Пуля засела в левом плече. На какое-то время становится тихо. Прекратился и ответный огонь: не стреляют и фашисты.

– Эй, сдавайся! – раздается вблизи знакомый глуховатый голос.

Вестенберг удивленно оглядывается.

– Не бойся, тебе ничего не будет. Ты еще можешь искупить свою вину, – продолжает тот же голос.

Где Владимир слышал его?.. И тут в его сознании вырисовалась неуклюжая, узкоплечая фигура переводчика. «Моргес?..»

Вот он показывается из-за кустов. Вначале согнувшись, затем выпрямляется в полный рост. Постоял немного, вгляделся. Еще раз повторил предложение о сдаче, потом махнул рукой. Вокруг вырос частокол зеленых фигур. Их так много, что можно стрелять не целясь: пуля все равно не пролетит мимо.

Напрягая всю свою волю, Владимир ловит на мушку знакомую узкоплечую фигуру. Выстрела не слышит, видно, оглох в бою. Но узкоплечий дрогнул, раскрыл рот и свалился к ногам бегущих. В цепи падает второй, третий…

Однако зеленых фигур слишком много, чтобы остановить их. Они бегут со всех сторон. Да и в нагане уже последние патроны. Нет, они не возьмут его живым!

Он снова приподымается, чтобы в последний раз посмотреть на землю. Перед глазами волны зреющей ржи. За ней зеленый ковер луга. А чуть подальше непроницаемо черный лес и темное небо. Такие, как бывают в грозу. Владимир подымает к виску наган и падает перед носом подбежавшего фашистского солдата.

Ночью, когда партизаны ушли, нанеся серьезный урон немецкому гарнизону, жители Коханович тайком схоронили погибших героев. В одну могилу они положили стрелка Смирина и пулеметчика Вестенберга. Братьями они были в борьбе, братьями остались после смерти.

На свежей могиле сразу же появились цветы. Много цветов. Словно они выросли за одну ночь, после прошумевшего листвой дождя.

Потом, как и тогда на рассвете, прогремела гроза, налетел ветер. Он развеял, разбросал темные тучи, очистил небо. И солнце снова обласкало землю. Вспыхнули множеством красок цветы на свежей могиле, на лугах, в поле.

Солнце еще раз напомнило людям: может быть непогода, могут быть тучи. Но солнце сильней. Ничто не может закрыть его лучезарный, рождающий счастье жизни свет.