Текст книги "Спросите у берез..."

Автор книги: Владимир Хазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Каратели повернули назад

Парни покинули Прошки. Но начатое продолжают девушки. Подполье живет, действует! Оно поддерживает, выручает нас, партизан.

В Прошках праздник. Праздник в каждом доме, в каждой семье. Люди словно во хмелю, хотя о чарке нет и речи. Это особое опьянение. От большой радости, которая заставила чаще биться сердца. От чувства ликования, которое так и рвется наружу.

Праздник пришел с рассветом, когда в деревне появился большой отряд вооруженных людей. Человек около ста пятидесяти, если не больше. Некоторые приехали на лошадях, другие пришли пешком. На подводах, рядом с пулеметами, – мешки с солью, пачки туалетного мыла, сигареты. Это трофеи.

Люди хотя и устали, но держатся бодро. У всех веселое, приподнятое настроение. Еще бы! Разгромлен фашистский гарнизон в волостном центре Шкяуне, и сделано это без потерь со стороны партизан. Победа особенно радует еще и потому, что это итог совместных усилий русских, белорусских и латышских партизан. В операции приняли участие отряд Захарова и объединенные силы сергеевцев и дубняковцев. Легендарный командир идрицких партизан Сергей Моисеенко недавно погиб. Теперь его бойцы действуют единым отрядом с россонскими партизанами. Боевое содружество словно удесятерило силы, помогло людям обрести веру в неодолимую мощь народных форм вооруженной борьбы.

В каждом дворе, где на короткий отдых остановились партизаны, идет обсуждение ночного боя. Одни рассказывают, как разгромили, а потом подожгли полицейский участок. Другие – как уничтожили все архивы в волостном правлении и на почте. Третьи – как расправились с вербовочной комиссией во главе с фашистским ставленником Груделисом, сожгли списки людей, которых собирались вывезти в Германию.

В этом – в спасении от угона в фашистское рабство свыше семисот жителей Шкяуненской волости – был главный успех боя.

Пока оккупанты создадут новую комиссию, вновь проведут перерегистрацию населения, большинство спасенных пополнят ряды партизан.

Настоящими именинниками чувствуют себя русский парень Николай Волков, латыш Имант Судмалис и казах Галим Ахмедьяров. Здорово поработали их пулеметы, когда группа пограничников с ближайшего кордона пришла на выручку фашистскому гарнизону. Не одного оккупанта скосила меткая пулеметная очередь. Оставшиеся в живых гитлеровцы еле унесли ноги.

– Немалую роль сыграла и Сенькина крепкоградусная, – улыбается Александр Гром.

– Это верно, – соглашается Ахмедьяров, – крепко набрались и полицаи, и немцы с кордона.

О чем они говорят? Кто такой Сенька и что это за крепкоградусная?

Об этом Гром не распространяется. Лишь немногие знают, что Сенька – это родной брат комсомольцев-подпольщиков Георгия и Евгения Дубро. Он тоже подпольщик. Живя на небольшом хуторе в деревне Речи, близ Шкяуне, Сенька часто выполняет задания прошковских комсомольцев.

Накануне выступления партизан ему было дано особое поручение: организовать вечер поголовной пьянки полицаев и пограничников. И он без труда это сделал, так как его крепкоградусный напиток успели к этому времени узнать и полюбить многие представители местной власти…

Гром ничего не рассказывает о себе, хотя в подготовке этого налета сыграл далеко не последнюю роль. Неделю назад он вместе со своим другом Сашей Дубро, в сопровождении знакомых переводчиц из Заборской заставы сестер Вали и Гели, выехал в Шкяуне. Внешне это была безобидная воскресная прогулка на велосипедах в гости к родителям переводчиц. Но незаметно для сестер и окружающих, комсомольцы передали Сеньке необычное поручение партизан. Они установили местонахождение полицейского участка, волостного правления и других объектов.

Все это помогло потом ориентироваться в ночном бою.

А о нем есть что рассказать. И Григорию, и Василию, и Петру Лукашонкам, и многим другим. В эту ночь они почувствовали себя настоящими партизанами. Правда, о себе говорят мало и сдержанно.

Больше рассказывают о товарищах, о бое в целом, шутят. О некоторых эпизодах вспоминают с юмором.

– Вася-то наш каков! Нашел новый способ покраски брюк, – подмигивает Равинскому Саша Козловский, – поделился хотя бы с друзьями своим секретом.

– Да брось ты, – сердится Вася и незаметно бросает взгляд на свои задубевшие домотканые штаны. Это замечают стоящие рядом женщины. Они с интересом вглядываются в большие ржавые пятна на брюках Васи. Некоторые, предчувствуя что-то забавное, смеются.

Смешного в этом вообще-то мало. И чем подробнее рассказывает Козловский историю с Васиными брюками, тем большую симпатию завоевывает их обладатель.

Во время подготовки, задолго до штурма гарнизона, каждый партизан получил определенное задание.

Было оно и у Васи Равинского. Если уж говорить точно, он напросился на него сам.

Предполагая, что бой может затянуться и оккупанты попытаются вызвать подкрепление, командование решило перерезать телефонную линию, что связывает Шкяуне с другими гарнизонами. Это надо было сделать быстро, перед самым штурмом, чтобы враги ничего не заподозрили. Но для лазания на столбы не было ни специальных крюков, ни когтей.

Стали искать добровольцев.

– Ну, так кто возьмется за это? – спросил Захаров после того, как объяснил задачу.

Партизаны молчали. Если бы в разведку или на любое другое дело, где требуется хитрость и отвага, – добровольцы сразу нашлись бы. А тут – лезть на столбы…

К вот, когда молчание слишком затянулось, с задних рядов кто-то несмело сказал:

– Я бы, наверное, смог. Если так нужно – полезу…

Все обернулись в сторону говорившего. Стеснительный, щуплый, он выглядел совсем маленьким рядом с рослыми парнями. К его словам отнеслись с некоторым недоверием.

Заколебался и командир.

– Не сомневайтесь, Иван Кузьмич, – поспешил на выручку Александр Гром, – Вася первейший верхолаз. В своей деревне он все вороньи гнезда разрушил, а бельчат снимает с любой елочной макушки.

После такой аттестации Васи командир согласился.

Равинскому выдали старые ножницы, выделили несколько помощников, которые должны были обеспечить безопасность его работы, и приказали действовать.

Была глубокая ночь, когда Вася с тремя товарищами, среди которых был и его друг Георгий Дубро, вышел к пересечению двух дорог. Одна вела на Истру, вторая – на Зилупе. Вначале все обрадовались тому, что столб ушел в сторону от большака, срезая на перекрестке острый угол. Стоял он в низине, заросшей густым ивняком. Все-таки не на виду, в случае чего можно было незаметно скрыться.

Но Васе от этого было не легче. Столб был высокий и тонкий, снизу немного подгнивший. Когда верхолаз-доброволец стал взбираться на него, он угрожающе закачался. К тому же нелегко было и лезть. За плечами карабин, а на поясе гранаты, патроны. Оставить это на земле юный партизан не решился.

И все-таки он довольно быстро добрался до проводов.

Когда Вася был уже наверху и стал устраиваться для работы, партизаны, что спрятались в ивняке на противоположной стороне дороги, ужаснулись. Ночь была светлая, звездная, и на фоне леса, словно на темной стене, отчетливо светились белые брюки Равинского. Они хотели уже дать товарищу сигнал слезать, но неожиданно из-за поворота показались два велосипедиста. Это возвращались с гулянки подвыпившие шуцманы. Увидел их и Вася. Он плотнее прижался к столбу и замер, стараясь быть незамеченным.

Расправиться с полицаями не составляло особого труда. Но теперь, накануне атаки на гарнизон, этого нельзя было делать.

– Me! Me! М-м-ме! – протяжно и жалобно раздалось из ивняка. Это, чтобы отвлечь полицаев от противоположной стороны дороги, мекал Георгий.

– Гы! Коза! Заблудилась, наверное, – встрепенулся один из шуцманов, – поймаем, а?

– Будет тебе, – возразил второй, – около часа до петухов. Надо малость поспать.

Проезжая мимо, они неотрывно всматривались туда, где только что подавала свой голос «коза».

– Быстрей слезай! – поторапливал товарища Георгий, когда полицейские уехали.

– Да я… Да я же еще ничего… – не понял Вася, что от него хотят.

– Слезай, скажем потом! – требовал Георгий.

Внизу ему объяснили: что надо срочно переодевать брюки. Мог появиться еще кто-нибудь. Но где взять другие? У остальных они были темные, однако в каждые из них молено было поместить по два Васи.

– Дело исправимое, – подумав, сказал паренек и бросился куда-то в сторону. А через минуту появился в темных, словно покрашенных брюках, с которых стекала вода. Георгий притронулся к ним и ощутил что-то липкое.

Оказывается, Вася окунулся в болото…

Теперь брюки не светились. Но тяжелые, скользкие, они не давали возможности удержаться на столбе. Равинский взобрался немного вверх и вдруг съехал наполовину вниз. Еще одно усилие – и снова вверх, вниз. Он передохнул немного и полез опять, с муками преодолевая каждый сантиметр. Осталось всего каких-нибудь полметра, а его покидали последние силы. Но вот он сделал еще один отчаянный рывок и схватился за изоляторы.

Зазвенели провода. Однако перерезать их было не так просто. Ножницы были тупые, а провода толстые, крепкие. Вася передохнул, а затем с неистовой отчаянностью начал резать туго натянутую проволоку. Острая боль обожгла руки – это стерлась на ладонях кожа. Но вот, глухо свистнув, лопнул первый провод, за ним второй, третий…

Вася дрожал, устал до изнеможения, но задание выполнил. Потом вместе со всеми участвовал в штурме вражеского гарнизона. А о брюках забыл. Да и некогда было ими заниматься. Теперь же нужно особое усердие, чтобы отмыть их от болотной ржавчины.

Удача так окрылила людей, что нелегкий ночной бой кажется им сейчас веселой прогулкой. Но едва кто-то упомянул имя Моргеса – сразу исчезли шутки, хмурыми стали лица.

– Сватание закончилось. Придется искать Зосе другого жениха, – говорит прошковским девчатам Саша Дубро.

– Как? Убили?.. – послышалось со всех сторон.

– К сожалению, нет. Ушел, слизняк!

Девушки растеряны, не понимают, в чем дело.

– Скинул наконец маску, гад! – поясняет Саша Дубро, – укрылся в одном из домов и смалил по нашим. Делал это еще усерднее немцев.

– Не может быть? Столько раз выручал… – начал кто-то.

– Не выручал, а туман напускал, – махнул рукой Саша, – втереться в души наши хотел. Гадина.

Новость вызвала гнев. Но лица у всех светлеют, когда разговор заходит о партизанах, об отличившихся в этом ночном бою.

Не может сдержать своих чувств и Аниська. Раскрасневшаяся, словно на крыльях, бегает она от двора к двору. Но в разговоры не вступает, а только смотрит.

Влюбленно глядит на братьев, на Василия и Петра, на своих бывших учителей Вестенберга и Езутова. Что-то новое появилось в их поведении и даже внешнем облике. Как-то по-особому, независимо и гордо, смотрят они вокруг. Плохо только, что скоро с ними придется расстаться.

Об этом жалеют все. Когда здесь свои, дорогие всем люди, каждый словно забыл о том, что в этих местах хозяйничают оккупанты. Но вот отдан приказ о выступлении. Не исключена возможность фашистской погони.

Чтобы спутать следы, партизаны уходят в лес.

А погоня не заставила себя долго ждать. Во второй половине дня по следам партизан пришли немцы. Это были их поспешно стянутые из соседних гарнизонов тыловые подразделения.

Определить направление движения партизанского отряда не трудно. На песчаной дороге – следы сапог, конских копыт, окурки. Такие же следы в каждом дворе. Разве скажешь, что здесь никого не было?.. Этого и не делает староста Борис Прошко, стоящий сейчас перед немецким офицером, возглавляющим группу карателей. Но о партизанах, о их численности и вооружении староста говорит путано. Как представитель местной власти, он старался не попадаться им на глаза…

С тревогой наблюдают прошковцы за этим допросом. Окончания его ожидают и заполнившие деревню каратели. Потом староста куда-то исчезает, и на улице появляется Женя Фроленок.

Аниська, как и многие другие, не верит своим глазам. Такой Жени она еще никогда не видела. На ней длинный в клетку сарафан. Видно, взяла у матери. Подпоясана каким-то старым полотенцем. На плечах большой, свисающий до земли платок. В руках – уздечка.

С любопытством рассматривают Женю враги. Но не задерживают, потому что идет эта девушка к перекрестку. Туда, где стоит офицер. Однако и здесь она вроде не собирается останавливаться, хочет пройти мимо. Ее окружают каратели. О чем-то спрашивают. И Женя им охотно отвечает.

Если удивлена Аниська, удивлены многие сельчане, то Борис Борисович просто ошеломлен. Каратели потребовали от старосты лошадь, чтобы подвезти станковые пулеметы, и он решил дать им самого плохого коня.

– На вашем «пинтюле» они далеко не уедут, – шепнул, заходя в дом к Фроленкам, Борис Борисович. – А ты, Женя, постарайся покопаться с упряжью, запряги так, чтобы в дороге все завязки поехали…

– Иди огородами, чтобы меньше мозолить глаза немцам, – предупредил ее брат Петр.

Но, выйдя на улицу, Женя словно забыла и о совете брата, и о том, что говорил ей Прошко.

Староста предпринял все, чтобы задержать карателей, дать партизанам возможность уйти. Но в голове Жени стал созревать другой, как ей казалось, еще более надежный план.

Теперь она бойко и непринужденно, хотя временами и пугливо, разговаривает с карателями.

– Куда же, девушка, исчезли ваши мужчины? – спросил с подчеркнутым добродушием пожилой шуцман, очевидно, выполнявший обязанности переводчика и хорошо говоривший по-русски. – Ушли с партизанами?

– Нет, что вы! От партизан-то они и попрятались. Как только те появились, кто успел – сбежал.

Ответ Жени шуцман перевел стоявшему рядом офицеру, видимо старшему в отряде карателей, и начал задавать новые вопросы.

– А ты сама видела партизан?

– Да, видела. Когда шли туда. А когда возвращались, не видела. Еще спала.

– А как они одеты?

– Ну, просто. По-всякому. Когда шли назад, были одеты лучше. Во все новенькое, как ваши люди… – сказала она и спохватилась. Только что ведь утверждала, что не видела партизан после операции.

Женя почувствовала себя маленькой, беспомощной перед этими вооруженными людьми. Что они теперь с нею сделают? Какую придумают казнь? И что грозит всей деревне?..

– А какое у них было оружие? – выплыл, словно из тумана, новый вопрос.

– Оружия не было, – растерявшись, ответила Женя.

Шуцман удивленно посмотрел на нее.

Пока он разговаривал с офицером, Женя овладела собой. Она поняла, что оговорка насчет одежды осталась незамеченной. Зато вторая ее оплошность, в отношении оружия, озадачила карателей.

– Так ты утверждаешь, что партизаны шли на нас с палками? – с иронией спросил шуцман.

– Нет, оружия у них я не видела, – продолжала настаивать Женя, входя в роль простушки, – не было оружия… н-на колесах. А вот такие, как у вас штуки, – показала она на винтовку, – были у каждого. И еще разные, что можно носить.

Шуцман с офицером улыбнулись.

– А какие же у них еще были, как ты говоришь, штуки?

– Ну, такие еще с большой сковородкой на ножках.

– А еще?

– И еще… – Женя задумалась, будто силясь припомнить. – Еще были сковороды круглые, тяжелые. И низенькие, маленькие на двух колесиках. Было что-то с дырками на железяках и круглыми баночками внизу. На поясе и в карманах у всех у них какие-то штуковины размером с кулак.

Шуцман едва успевал переводить офицеру, который почему-то задумался, помрачнел.

– А много людей у партизан?

– Очень много.

– Столько, сколько у нас?

– Куда там! Раза в три больше.

Шуцман о чем-то стал совещаться с офицером. Подошло еще несколько карателей. Они тоже включились в разговор, горячо что-то обсуждая.

– А ты, девушка, куда идешь? – спросил вдруг шуцман, указывая на уздечку.

– За лошадью, – показала Женя в сторону поля, – мой брат будет ваших подвозить. Староста приказал.

Шуцман перевел офицеру ее ответ и тут же передал то, что сказал командир отряда карателей.

– Молодец, девушка, что хочешь помочь нашим. Только на этот раз нам лошадь не нужна. Возвращайся домой.

Все стали быстро строиться и вскоре ушли из деревни. Поверив рассказу Жени, из которого можно было заключить, что силы у партизан большие, каратели не рискнули догонять отряд, а решили устроить засаду.

Но партизаны, хорошо знавшие местность, избежали ловушки и благополучно вернулись на свою базу.

К берегу

Когда наступает зрелость?.. Нет, не годами ее определяют. Зрелость приходит тогда, когда человек способен спросить себя: зачем я живу и что могу, что меня ждет завтра?..

На дорогах, в кюветах, кое-где по полям блестят на утреннем солнце маленькие озерца. Ночью прошел большой грозовой дождь. Он разогнал духоту, промыл зелень, очистил от пыли воздух.

Солнце уже отшагало около трети своего дневного пути, а старая скамейка во дворе Жени все еще не успела просохнуть. Темная, местами прогнившая., она впитывает влагу, как губка. Поэтому Аниська, чтобы не промочить платье, сидит на самом краешке скамейки. На колени положила завернутые в старый мамин платок две книжки. Одну – толстую, в коленкоровом переплете. Об удивительных путешествиях и странах, о которых раньше мало что знала. Вторую – тоненькую, подобную брошюрке. Текста в ней мало, строчки короткие, занимают только середину страниц. Однако вторая книжка запомнилась больше.

Конечно, интересно читать и про путешествия. Очень переживала она за людей, которым грозила опасность в далеких странах. Однако судьба тяжелобольной, умирающей девочки, о которой рассказано в тоненькой книжечке, взволновала больше.

Может быть, потому, что это стихи?..

Вот только не надо, чтобы она умирала. Поэт, если бы он захотел, мог оставить ее жить. И зачем это они так часто заставляют умирать тех, о ком пишут? Неужели так уж трудно придумать хороший конец?

А может, писатели пишут так, как было на самом деле?.. Может на самом деле была такая пионерка, о смерти которой написано так проникновенно, что простыми словами и не перескажешь? Каждую строчку хочется читать громко, думая над ней и вслушиваясь в ее звучание, как в мелодию. Будто кто-то невидимый высоко ведет ее за стеной на скрипке»

 
Воздух воспаленный.
Черная трава,
Почему от зноя
Ноет голова?..
 

Раньше Аниська была равнодушна к поэзии. Изучала и разбирала в классе только те стихотворения, что были предусмотрены школьной программой и напечатаны в хрестоматии. Тогда все было вроде понятно и к другим «непрограммным» стихам не влекло.

А теперь потянуло.

Кто его знает, может быть, это стихотворение Эдуарда Багрицкого в программе и было, но Аниська этого не помнит. Не в этом суть. Разве может не тянуть к таким, задевающим за живое, строкам:

 
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
 

«На широкой площади убивали нас»… Страшные слова.

Аниська не думает об опасности, о смерти. Она не может себе даже и представить, как это можно умереть. Если это случится, что же тогда будет с мамой? И как можно оставить друзей, школу?.. Наверное, и для Василия это будет большим ударом. «Ласточка, позови Мишку…» – вспомнилось ей ласковое его обращение.

Нет, невозможно даже и думать о том, что вот так жил человек и – нет его. А что будет с его делами на земле? Кто расскажет о нем другим людям?.. Разве только вот эти белоствольные березки…

До этого Аниська была будто незрячая. Словно шла, не подымая головы, не вглядываясь в красоту неба, не видя солнца и звезд. Стихи – это необозримый простор мыслей и чувств о великом и вечном, о добре и зле, о неистребимой красоте жизни.

Жизнь!.. Как хороша она и многообразна, сколько в ней неизведанных тайн! И как хочется жить и быть нужной людям. Нужной этому удивительному миру, сотканному из солнечных лучей и ветра, из непередаваемого ощущения молодости.

С чего все это началось?..

Начало приобщению к поэзии положил давний, еще зимний разговор Григория с Женей.

– Кто его знает, сколько времени протянется война, – сказал тогда Григорий, – а Аниська не учится – забудет все, что знала. Ты бы ей, Женя, каких-нибудь книжек дала.

– Что ж, пусть приходит, – ответила она.

Теперь Женя постоянно ищет для Аниськи в спрятанной школьной библиотеке интересные книжки. Она-то и пробудила ее интерес к стихам.

Сейчас девушка занята по хозяйству и просит Аниську подождать. У Жени очень старенькие родители, и ей почти все приходится делать самой. Что ж, Жене уже восемнадцать лет. Можно считать – взрослая. А Аниське только еще пятнадцать.

Она садится на скамеечку и ждет.

В это время во двор входит Мария Прошко. У нее в руках пустая плетеная корзинка. Она опасливо оглядывается.

– Долго еще будешь копаться? – спрашивает Мария, не отходя от калитки.

– Сейчас, – отвечает из дому Женя.

Через минуту она выходит. У нее такая же плетенка, а на голове легкая косынка. Обута хотя и в старенькие, но тщательно вычищенные туфли. Видно, далеко собралась.

– Аниська, милая, извини, что так получилось, – говорит Женя виновато, – очень торопимся. Приди в конце дня. Тогда вместе с тобой и покопаемся в книгах. Подберем что-нибудь интересное.

Что поделаешь, приходится возвращаться домой. Только очень хочется узнать – куда это вдруг они собрались?

Аниська незаметно подглядывает за девушками.

Они идут огородами, в сторону синеющего вдали себежского леса. Если за грибами, то можно выбрать место и поближе. А может быть, направились в какую-нибудь русскую деревню, которых в той стороне немало?

Подкараулила, когда они возвращались. Уже темнело. В корзинах у девушек до самого верха – капустная рассада. Разве нельзя ее достать в Прошках?..

Мария свою корзинку домой не берет. Следом за Женей заносит в сарай. Потом прощается и уходит. А Аниська, как и утром, садится на скамеечку и ждет, пока выйдет Женя.

Наконец она появляется.

– Заждалась?

– Ага.

– А мы немного утомились.

Что-то есть непонятное в этом хождении Марии и Жени за повялой рассадой. Обидно, что с нею, Аниськой, девушки не до конца откровенны. А ведь только вчера, когда они собирались возле старой березы, ей было поручено дежурство у дороги. Дежурить доверяют, а вот дать послушать, о чем говорят, разрешают не всегда. Фросю Прошко, невесту Петра, пригласили. Правда, первый раз, но пригласили. Говорили о чем-то важном. Из отряда прибыли Александр Гром и Филипп Равинский. Пришел даже старик Герасим.

Конечно, кому-то ведь надо было оберегать эту встречу. Но поручили именно ей. Видно, знают, что Аниська очень уж глазастая, ничего не пропустит. Понял это и Мишка. Еще до своего ухода в отряд вызвал ее как-то из дому и показал в конец деревни, где у плетня любезничали двое.

– Как ты думаешь, кто это? – спросил брат.

– Разве не видишь?.. Зося и этот… Мудрее, – сразу же узнала Аниська.

– Моргес, – улыбаясь, поправил Мишка, – гляделки у тебя что надо. Вот и поглядывай за этим Моргесом-Мудресом. И сегодня, и всякий раз, когда пожалует в деревню. Это тебе наше секретное задание.

– А он что – вражина? – спросила тогда Аниська.

– Вот это уже нам неизвестно, – чистосердечно признался Мишка, – хотим раскусить. Так что помоги нам. Глаз с него не спускай. О каждом его шаге, о каждом слове докладывай.

После ухода парней в партизанский отряд Аниська докладывает о визитах Моргеса Жене. Теперь у нее тоже есть забота. Видно, так всем комсомольцам: дается одно, определенное поручение. Выходит, что и обижаться не стоит.

Так размышляет Аниська. А Женя думает совсем о другом. Думает о Марии Сосновской, с которой познакомилась сегодня, о том, что несколько часов назад произошло в деревне Ляхово.

Деревня выглядела пустынно, когда они пришли туда с Марией. Только несколько ребятишек увидели они на улице. Те и указали им на дом Сосновских.

Высокая молодая женщина смотрела на них настороженно. Молча повертела в руках записку Филиппа, задумалась. Возможно, она в чем-то усомнилась, а может быть, раздумывала над тем, где достать рассаду.

О Сосновской Женя слышала давно и восхищалась ею. Особенно с тех пор как был организован и осуществлен побег из себежского лагеря военнопленных. Бежало тогда сразу семьдесят человек. Побег этот подготовили ляховские подпольщики во главе с Марией Сосновской.

Почему же она теперь так холодно встретила их? Только Женя подумала об этом, как деревня наполнилась шумом моторов. Послышались команды на немецком языке.

– Сидите здесь и ждите, а я узнаю, чего это их принесло, – сказала Сосновская и выбежала из дому.

Вскоре она вернулась. Сказала озабоченно:

– Надо же… Говорят, что собираются здесь ночевать. Теперь, когда убили Крюкова, немцы заезжают почти ежедневно.

– А кто такой Крюков? – спросила Мария Прошко.

– Неужели не слыхали? – удивилась женщина. – Был у нас бургомистром. Собака собакой. Вот ребята Петра Смычкова его и порешили.

– Значит, нам надо выбираться, – думая о своем, сказала Женя, – придем лучше еще раз.

– Это почему? – спросила Сосновская и улыбнулась. – Немцев бояться – в лес не ходить. – И вдруг опять стала серьезной. – Насчет рассады я уже договорилась. У одной старушки есть немного. Главное – незаметно пробраться к кладбищу. Это недалеко, в конце деревни. Пусть только немцы разойдутся по домам, немного пообвыкнутся.

И вот они идут по улице. Впереди Сосновская с годовалым сыном, а за ней Женя и Мария с корзинами перезрелой рассады.

Занятые своим, немцы не обращают на идущих внимания. Только в конце улицы их остановил часовой. Он схватил одну из корзин, запустил в рассаду руку.

– Вас ист дас? – спросил он, приподняв куст зелени. – Салат?..

– Нихт! Нихт кушать, – начала объяснять Сосновская. – Это трава такая. В огороде сажают. Форштейн?..

Часовой ничего не ответил. Но руку из корзины убрал и отошел.

К кладбищу они добрались без помех. Огляделись. Здесь никого не было. Выждав немного, Сосновская подошла к раздвоенной липе, сделала шаг в сторону кустарника. Приподняла дерн, а за ним доску. Позвала девушек:

– Получайте свой товар.

Они положили на дно корзин десятка по полтора гранат, сверху прикрыли их рассадой.

– Гранаты – это пустяк, – сказала Сосновская, – кто догадается, что у вас там под рассадой? Да и до леса рукой подать. Вряд ли кого встретите. А вот мы недавно пушку укатили.

– У немцев? – удивилась Женя.

– Нет. Но они были в деревне. Пушку мы прятали в лесу еще с начала войны. Теперь передали ее партизанам.

Мария Сосновская задумалась.

– В деревню вам больше показываться, пожалуй, не следует, – сказала она, – приходите прямо сюда. Все, что добуду еще, будет находиться в тайнике.

На кладбище долго задерживаться не стали. Сосновская вернулась в деревню, а они поспешили к лесу, войдя в который, почувствовали себя в безопасности.

– А почему вчера с вами была Фрося? – не выдержала Аниська, перебив своим неожиданным вопросом Женины мысли.

– Почему?.. Потому, что она теперь с нами.

– А я? – вздрогнув, спросила Аниська. – Разве я не с вами?..

– И ты, конечно, тоже, – сказала Женя, – уже давно. Только надо узаконить. Вот на днях соберемся и утвердим. Хорошо?

От волнения лицо Аниськи заливает краска. Ей хочется многое сказать, заверить, что она не подведет. Но с губ срывается то, о чем она сейчас совсем не думает, но что занимает ее все время:

– Скажи, а что у вас в бутылке?

– В какой бутылке? – не поняла Женя.

– Ну, в той… Что прячете в лесу.

– А… Там мы храним свои клятвы. Каждый, кто вступает в нашу организацию, дает клятву.

– И я тоже дам клятву? – спрашивает Аниська.

– И ты тоже. Как все.

Они умолкают. Аниська – от охватившего ее счастья. А Женя задумалась над судьбами людей. «Жизнь – как большая широкая река, – думала она, – человек плывет в ней не как щепка, а строго держась определенного направления. Вот и эта девочка – тоже ищет свой путь».

Женя знает: поиски сложны. Некоторые не выдерживают направления, и их закосит течением. Потому что плывут на авось. И кое-кого из них прибивает не к нашему, чужому берегу. Пусть таких не много. Но они есть.

Только ли безвольные попадают в лагерь врага? Не только. Это видно всякому.

«В чем же тогда причина? – думает Женя. – Очевидно, дело в червоточине, в незаметной для окружающих гнида, которая уже давно поразила сердца этих людей, затмила разум. Вот, например, Гудковский. Внешне был такой же, как все. Никогда ни на кого голоса не повышал. И вдруг…

Значит, гнильцо подточило этого человека уже давно. И нужен был только повод, чтобы он не устоял».

Женя улыбнулась, вспоминая, как ее товарищи за несколько дней до ухода в отряд до смерти перепугали этого новоявленного «пана». Ночью группа партизан подошла к школе, в которой жил бургомистр. Но фашистскому холую удалось выпрыгнуть в окно и удрать.

Домой Аниська возвращалась поздно, когда деревню окутала густая темь. Возвращалась с книгой, которую дала ей Женя. Названия разглядеть не удалось. Оно расплылось в темноте. Так же, как и дома, и все окружающие предметы. Только не березки. Они и теперь светились, четко указывали дорогу.

Девочка идет и смотрит вперед, туда, где аллейки березок сходятся вместе. Вдруг на их фоне появляется какое-то темное пятно. Оно движется навстречу, принимает очертания человеческой фигуры, сворачивает с дороги. Кто же это? Моргес! Точно – он! Вот и к дому Зоей направился. Под мышкой что-то несет. Видно, опять с подарком к невесте.

Аниська, не раздумывая, крадется следом. Она помнит о поручении Мишки.

Окна Зосиного дома плотно прикрыты занавесками, до Аниська находит просвет между ними, и ей все хорошо видно. Молодые сидят и о чем-то разговаривают. У печи суетится Зосина мать.

А где же подарок? Ага! На стуле, возле двери. Завернут в какую-то темную материю. Вот и Зося тоже смотрит на пакет. Но Моргес подымает руку. Его жест словно говорит: потерпи, сейчас увидишь, сам покажу.

Он берет пакет и идет с ним в другую комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Очевидно, собирается удивить невесту своим подарком. Аниська внимательно наблюдает за Зосей. На ее раскрасневшемся лице – ожидание. На губах замерла улыбка. И вдруг улыбка гаснет. Зося в страхе отшатывается к стене.

Из комнаты, где несколько минут назад закрылся Моргес, вышел щеголеватый немецкий офицер. Четкими шагами прошелся по узорчатой дорожке и, щелкнув каблуками, остановился перед девушкой.

«Да это ведь он, тот же Моргес!» – узнала Аниська.

Оправилась уже от испуга и Зося. Даже улыбнулась. Но тут же опять стала хмурой, настороженной. Взгляд ее, казалось, говорил: «Зачем этот мундир, зачем все это?..»

А Моргес, не замечая ее удивления, выпятив грудь, расхаживал по комнате. Вот остановился у зеркала, поправил погоны, разгладил рукой полы френча. Он явно любовался собой. Было видно, что офицерский мундир доставляет ему истинное удовольствие.

«Сделали штатным переводчиком, потому и мундир дали, – думает Аниська. – А может, потому радуется, что немцев дурачит? Хотя и в их мундире, но не с ними. Верно говорит Мишка, что очень уж непонятный он, этот Моргес. И с немцами, и с нашими. А про мундир надо будет рассказать Жене обязательно…»