Текст книги "Бог одержимых"

Автор книги: Владимир Яценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

   Только никто и не спорил.

   Смош ушёл на камбуз. Было слышно, как грюкнула дверца холодильника. Скоро капитан вернулся и с гордостью выложил на стол консервы: тушёнка, грибы, томатная паста. Дурацкое сочетание. И неосторожное. Всё-таки чёрт его знает, сколько лет этим консервам. После моей хим– и термообработки из мухоморов с поганками салаты готовить можно, а так... я уж лучше в тюрьме пообедаю...

   Нич помог Капитану открыть консервы, Роман принёс вилки с тарелками, и как-то незаметно кают-компания вполне цивилизованно зазвучала: звон вилок, постукивание бутылок о стаканы, смех, анекдоты...

   Но я тревожился всё больше: в какой бы форме дед не сделал своё заявление, похищение – это не нарушение карантина, конфискацией и сроком не отделаешься...

   Через полчаса они справились с припасами Смоша, и Роман отправился за подкреплением. Он принёс бобы, без всякой прожарки утопил их в томате урожая столетней давности, и они съели одну банку. Потом вторую. У меня всё сильней кружилась голова, я страдал, – кают-компания быстро превращалась в хлев: пустые консервные банки на полу, залитый жиром и водкой стол... это было ужасно.

   Наверное, поэтому кроткое тренькание сигнала наружного вызова, принесло мне облегчение. В тюрьме, всё-таки, должно быть чище... и на консервах там, по слухам, не экономят.

   Тунга, уронив голову на стол, не шевелился.

   Слабак! Что с него взять, – чукча! Или кто он там такой. Не помню.

   Смош выбрался из-за стола и зачем-то оттащил Романа к порогу.

   Сигнал наружного вызова прозвучал ещё раз. На этот раз требовательно. Вызывающе.

   Смош вдавил кнопку разгерметизации, налил Ничу ещё стакан, и зачем-то поменял мне бутылку. Я попытался разобрать, чего это он мне подсунул, – не тут-то было! Этикетка с яркой голограммой забавно плясала перед глазами. Я не мог прочесть название напитка.

   По коридору – шаги.

   Я отхлебнул. Ну и гадость. Этикетка красивее будет. Даже в таком, неопознаваемом виде.

   А кустом-пиплы собой каюту заполняют. До краёв. По самые наши души. Эмпаты-сепараторы. Числом в две единицы. Синяя форма, фуражки, лампасы. И ещё трое вооружённых бандитов. Но эти в беретах. Ясно – на всех фуражек и лампасов не хватило.

   Они переступили лежащего в беспамятстве Романа, но так в дверях и столпились. Всё! Место кончилось!

   – Кто такие?

   Это у них вместо «здрасьте». Вот невежи! Нет, чтоб поздороваться, спросить, о делах, о здоровье... Смош перебрался на подлокотник кресла и нежно обнял меня за шею. Наверное, чтобы этим проходимцам было больше места. Вот ведь какой заботливый! Только мне не до Смоша. Вот сейчас дед встанет. И скажет...

   А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует...

   И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:

   – Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики... – Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: – Сызрань Кохонсио, – Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа. – А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы...

   – Вас что-то беспокоит? – поинтересовался у меня эмпат-сеператор.

   – Наши сердца полны тревоги, – смиренно сказал Смош. – Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку...

   – Вот оно что... – протянул таможенник.

   В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.

   – Ни хрена себе! – сказал кто-то.

   – Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, – шагал по своей колее Нич. – Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет...

   – Тридцать лет?! – с безмерным уважением сказал один из таможенников.

   Его товарищ оказался более практичным:

   – Документы есть?

   – А как же! Сызрань, подай господину документы...

   Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.

   – Только осторожней, господа, – строго сказал Смош. – Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить...

   Но Капитана никто не слушал: теперь таможенники разглядывали бумаги ювелира. А я вернулся к своей бутылке. Как же так? Такая красивая этикетка! И без надписи...

   – Водительское удостоверение, техпаспорт? – спросил через минуту кто-то из фуражек.

   На него зашикали даже береты:

   – Какие документы, Рамзай? Тридцать лет!

   – Я вообще не понимаю, как эта блевотина приземлилась! – сказал кто-то из них.

   – Что с сокровищем делать? – хмуро спросил Рамзай. – Если оставить, как есть, алкалоиды и не заметят, как трюм растащат. А потом будут жаловаться...

   – Это оч-чень хороший корабль, господа, – я решил заступиться за наш звездолёт.

   Всё-таки, мы жили здесь два года. Мне показалось обидным, что о моём доме говорят с таким пренебрежением. Я встал, хотел сделать к ним шаг... наверное, чтобы подойти ближе, и уронил бутылку. Руки... я, кажется, уже объяснял, – не держат. Болят. Сильно. Всё болит, ноги, спина, задница... но запястья больше всего. Я наклонился за упавшей бутылкой. Чтобы поднять. Понимаете, тут и так намусорено... но поднять эту чёртову бутылку я не смог. Потому что сам упал.

   Мне это показалось странным: столько народа в такой маленькой каюте... откуда же взялось место, чтобы я мог свалиться?

   Чей-то недовольный голос сказал:

   – Вы можете его посадить на место?

   Но прежде чем они меня подняли, я успел взять бутылку.

   – Прочтите мне, пожалуйста, что тут написано? – попросил я таможенников.

   К моему удивлению, мне прочли.

   – Коньяк «Слава Империи».

   Мне это показалось добрым знаком.

   – Эта слава тем, – сказал я, – кто не убоялся изнурительного жара муфельной печи. Кто в ослепительном сиянии голубого солнца мечтал о холодной...

   Я запнулся и замолчал. Вот те раз, – слово забыл! Что же там было?

   – Красоте? – предположил один из таможенников.

   – Нет! – закричал я. – О ночи! И вообще это не та бутылка! У меня был портвейн!

   Меня усадили обратно в кресло, а Смош важно кивнул:

   – Не обращайте внимания, господа. Тяжёлый, изнурительный труд пагубно сказался на душевном здоровье нашего друга...

   – Вы на нас не сердитесь, – враз присмирев, сказал Рамзай. – Какие-то идиоты хапнули руду Златии и не подчинились приказу сторожевика остановиться...

   – Мы же не «вчерашние», – примирительно прогудел второй, поигрывая на ладони нашими цацками. – Это даже не ювелирный сплав...

   Я мало, что понимал, но почти любил их. Прекрасные ребята: лучшие годы своей жизни тратят на злых людей, нарушающих экономический баланс государств и целых планет. Рыцари пошлин и квот. Зигфриды, на чьих могучих плечах покоится финансовое равновесие цивилизации...

   Я вновь попытался встать. Мне хотелось расцеловать их всех.

   Но моя идея почему-то никому не понравилась: таможенники попятились, а Смош повис у меня на шее.

   – Это он на радостях, – сказал Смош. – У нас давно не было гостей...

   – Вижу, что на «радостях»... – пробурчал таможенник.

   – Оставь их Нат, – оборвал товарища Рамзай. – Золото не наше, лигатура не та. А посудине и вправду с полсотни лет. Выпивка и закуска, похоже, тех же времён...

   Нат брезгливо взял двумя пальцами на четверть пустую консервную банку с тушёнкой. Понюхал.

   – Что это?

   – Это еда, господа – торжественно сказал Нич. – Угощайтесь!

   – Еда? – с сомнением переспросил Нат. Он достал из футляра на поясе анализатор и сунул датчик в банку. – Ого! Эта «халва» ровесница моей бабушки!

   – Это не «халва», – радостно вмешался я. Не обманул-таки шипчандлер! – Это тушёнка...

   – Свою скудную пищу, господа, мы приправляли радостью творчества и восторгом от безграничной фантазии человека... – скромно добавил Нич.

   – Дурдом! – подытожил Рамзай.

   Бойцы немедленно вышли. Какие любезные люди! Смотреть на свинство я бы тоже не стал. Но таможенники не спешили. Нат салфеткой вытирал датчик анализатора. Его товарищи стояли в дверях и неловко переглядывались.

   – Что там ещё? – недобро осведомился Смош.

   – Надо бы охрану выставить, – угрюмо сказал Рамзай, подбрасывая сверкающие гранулы у себя на ладони. – Растащат ведь всё. Охнуть не успеете.

   – Вы можете взять это себе, господа, – по-царски распорядился нашим золотом Нич. – В память о нашей незабываемой встрече...

   – Да, – кивнул Рамзай, пряча подарок в карман. – Обязательно выставим. Только имейте ввиду, пока не пройдёте техосмотр, разрешения на взлёт не получите.

   – Какой «техосмотр»? – зашипел на него Нат. – После завтрашних торгов они половину наших рейдеров купить смогут...

   И тут очнулся Роман. Сперва неуверенно, потом всё быстрей, кряхтя и поскуливая, он приподнялся на четвереньки, проворно переполз через комингс и скрылся за стеной. Из коридора послышались возбуждённые голоса. Кто-то отчаянно заспорил, хлопнула дверь, а через минуту к нам заглянул один из «беретов»:

   – В уборной заперся, – доложил он Нату. – Извлечь?

   – Я же говорю – «халва», – улыбнулся Нат. – Оставь. Пусть там сидит. Тут и без него нагажено...

   – Даже ядовитые грибы можно кушать, – сказал я. – Если их правильно приготовить...

***

   Вит лежал в ворохе смятой постели, а девица, позванивая пустыми бутылками, разыскивала на полу свою одежду. Но мне было не до неё...

   От золота мы и в самом деле избавились на следующий день. То есть, сегодня. Оптовики разобрали наш улов на браслеты, кулоны, серьги... Думаю, если бы мы не торопились, то могли ещё повысить цену. Но и без этого продажа «результатов» тридцатилетнего отшельничества Ничехираниуса десятикратно превысила самые смелые финансовые прогнозы Смоша.

   Потому-то я и смотрел на Виталия, а не на девицу. Приятно было видеть человека, который ещё не знает, что проснётся богачом.

   Вчера, едва таможенники ушли, мы со Смошем решили внимательнее глянуть на свою добычу и схватились за головы: трюм был забит золотыми фигурками диковинных животных – ракушки, креветки, паучки, рыбки, медузки... Всё безумно всамделишнее, блестящее, красивое. И такого добра сорок пять тонн!

   Смош думает, что это планктон Златии. По всему выходит, что не старатели мы, а рыбаки. Больше всего, конечно, стоило злиться на Романа. В конце концов, анализы делал он. Тунгус незрячий! Взял «гранулы» не глядя, распылил на атомы, да и выдал результат: золото с титано-иридиевой лигатурой. А ведь это жизнь!

   Они-то все довольны: Вит, когда проснётся, Смош, Роман. Ничехираниус счастлив: и от комиссионных, и что весь следующий улов пойдёт под «крышей» его ювелирной школы. Это они так со Смошем сговорились.

   Что ж. Наверное, это хорошо. Им лучше знать. Но мне грустно. Наверное, я – дурак, если не радуюсь... даже наверняка: кому ещё так «везёт»? Отправлялись за слитками, а собрали изделия – диковинных зверушек на две трети из золота с ноготь величиной... Мечта коллекционера!

   Только жаль мне этих замёрзших обитателей Златии. Плавали себе, ныряли в золотой волне, нежились под ласковыми лучами голубого солнышка... и вдруг, прилетели какие-то дураки из космоса и собрали всю эту пляжную компанию на украшения для себе подобных придурков... Неправильно это.

   И ещё об одном жалею, – так и не успел вам о своей вере рассказать. Но об этом, наверное, в другой раз. Хочу тут за Витом немного поубирать...

   Потому что свобода, – это когда делаешь то, что считаешь нужным, а не то, что само собой получается.

ГРЯЗНЫЕ БОТИНКИ

1

   Не сказал бы, что меня всюду встречали оркестром: хлеб-соль, ковровые дорожки... но и не припомню, чтобы где-то скулу воротили, глаза прятали. Будто я к ним в гости просился или от не хрен делать зашёл цветами любоваться.

   Хотя, к слову сказать, цветы у них первый сорт, другого не скажешь: вершина Рю, известный куст. Вроде бы и пыльца не та, что на первой линии, и ледник завязи не способствует, а всё равно: фактура и масличность не хуже основных плантаций. Здесь, на Лютене-3, я уже десятый год кантуюсь, одно время сам в сборщиках ходил, так что всю эту кухню знаю не понаслышке, – изнутри. Добрый ладиль – он же запах даёт, аромат... его ни с чем не спутаешь.

   Но живут бедно. Бараки и нужники на месте вилл с бассейнами, жорства на центральной улице... даже в посёлках третьей линии дороги тротуарной плиткой мостят, а здесь – болото. Ботинки в грязи! И мыть глупо: за порог ступишь, опять в дерьме.

   В двух днях пути отсюда ещё одну такую деревню видел. Куда они деньги девают? Жлобня колхозная. Нет чтоб дороги делать – всё в кубышку, в чулок. Не люблю таких.

   Зато председатель из правильных, с понятием. Трусость ложью не красит: не хорохорится и фантазии не громоздит.

   – Нет, – он качает головой с залысиной до темени. – Если скажу, кого видел, ты меня сразу в психушку отправишь. И спишут меня так, что не то чтобы к звёздам – к телескопу не пустят. Посему придётся поверить на слово – из объявленных твой жиган. Как его возьмёшь, так обратный билет в метрополию и поимеешь.

   Я киваю: соотношение личного ущерба с коллективной выгодой каждый решает по-своему. И советчиков в этом деле быть не может. Да и зачем мне знать, кто в банде рулит? Не всё ли равно? Главное – рапорт о наличии препятствия штатной процедуре уборки урожая. А это уже не романтика. Это – работа. А значит – тоска и рутина.

   Не может витязь иначе к своей работе относиться. Только как к тоске.

   И непременно – смертной.

   А ведь началось всё с малости, с ерунды: начмед доложил о нулевой телеметрии нижнего оператора. Что ж, значит, время вышло. У всех у нас свои часики где-то тикают. Только не может уборка ладиля без «нижнего» обойтись: вагонетки, что по серпантину самоходом спускаются, внизу, в ущелье, нужно в состав собрать, к локомотиву подцепить и к ближайшей маслобойке отправить. Час промедления – полпроцента роста кислотного числа. А если два процента набежало – вываливай и жги. Целебных свойств у перебродившего ладиля, как у гуталина на обуви.

   А председатель, что мне сейчас вводную даёт, – из обиженных. Как витофискал нижнего обнулился, так спецнаряд туда и отправил. Обычное дело: фельдшеру на жмурика глянуть, а милиционерам труп наверх поднять.

   Одна беда – никто не вернулся. Ни врач, ни милиция. Все сгинули. И покойник с ними... что, впрочем, неудивительно. Плевать, конечно. Кого волнует судьба четверых неудачников на аграрной планете в двенадцати световых годах от метрополии?

   Да только фельдшер не из рядовых переносчиков красного креста оказался – женщина самого председателя. О! На пульте – частый пульс, рваное дыхание. Все четверо живы. Судя по карте на мониторе, все внизу, на заимке у нижнего. А как же? Учёт и контроль! У нас у каждого на теле датчик такой имеется – условие эмиграционной службы. Кроме бандитов, разумеется, – большой палец в кипяток, на минуточку! – и свободен. Кожа, конечно, облезет, бывает, что и ноготь вываливается, зато микрочип масдай прямо в кастрюле и навсегда.

   А председателя я пока не раскусил: что-то он юлит, гад. То ли жалеет, что баба всё ещё жива, и нужно что-то делать-пошевеливаться, то ли радуется, что милицию до сих пор не грохнули: если выживут, будет на кого беду спихнуть. Он было попробовал сам в ущелье спуститься, да как банду узрел, так сразу и перестал пробовать.

   И как-то сразу ему не до любви стало. Потому что жить хочется.

   У многих так. Может, у всех...

   – Тебя как звать? – демонстрирую председателю дружелюбие.

   И нисколько не кривлю душой – нравится он мне. На его месте любой другой наплёл бы с три короба про свои «геройства». И думай потом: чего и впрямь опасаться, а что – фольклорный элемент нашей недоделанной лютенианской цивилизации.

   – Роман Петрович, – доверительно сообщает председатель и так это вопросительно смотрит.

   – Грязные Ботинки, – отвечаю и даже пожимаю протянутую руку. – В качестве пароля могу назвать адрес почты, по которому ты на связь вышел.

   Председатель отмахивается: «забудь». Ладонь у него сухая и крепкая, а рукопожатие мужское. Отнюдь не по местной моде – ладошка тряпочкой, после которой руки вымыть особенно трудно.

   – Разъясни-ка мне, Петрович, ещё одно нестыкалово, – я оглядываю поверх его широких плеч забегаловку и в полутьме, сквозь облако сигаретного дыма вижу несколько обращённых к нашему столику лиц. – Почему гвардию не вызвал?

   – Вызвал, – морщится председатель, – заняты они. В Южной резервации беспорядки. Посоветовали собрать ополчение и придержать бандитов в ущелье... – он судорожно вздыхает.

   – ...до подхода основных сил, – заканчиваю я за него.

   И ведь всё понятно. Пока гвардия придёт: убить, может, и не убьют, но лоска у девки поубавится. И не только лоска. И убытки от недопоставки ладиля нешуточные. Штрафы, дефолты... со дня на день в космопорту грузовик ожидают – ежеквартальная планетарная поставка уникального фармсырья. Эдак и с места тёплого попрут: кто-то же должен быть крайним...

   Замечаю, что белеющих в сизом полумраке лиц прибавилось. Наблюдатели хреновы! И как-то не по душе мне их наблюдение стало. Уж если зовут витязя, то всегда с выпивкой, шумным застольем и живым интересом: каково это за деньги со смертью в обнимочку. А вот так, чтоб недружелюбие вприглядку, – в первый раз.

   – В ополчение есть желающие? – кричу в зал, и пятна лиц тают, растворяются в сиреневых сумерках.

   – Нет, – сухо подтверждает Петрович. – Желающих я тоже не видел. Ни одного.

   И горько мне от его правды.

   Люди-людишки, черепа-пустышки...

   Встаю из-за стола и по-хозяйски оглядываю мгновенно притихшее застолье.

   – Ну что, трусы, здесь есть мужчины, для которых честь дороже тарелки с борщом?

   Задвигались они в полумраке.

   Многие поднялись. И к выходу. Мягко шурша бурнусами и горбясь от непосильного бремени собственного достоинства.

   Ей-Бо! Так и стрелял бы. По мере исхода...

   – Да. Не герои, конечно, – спокойно констатирует Петрович. – Потому тебя и позвал.

   – Тогда растолкуй мне другой вопрос, – я сажусь на своё место и надолго прикладываюсь к пиву. Петрович терпеливо ждёт. – Отчего нищета такая?

   – Посёлку третий год, – проясняет он ситуацию. – Да и ладиль у нас... сам понимаешь, – высокогорье, вторая линия

   Да. Вот это «прояснил»! Под Лютеной люди за год хоромы себе обустраивают. А что их бараки первая линия гор от океана не отгораживает, так только плюс качеству – свободный доступ к спорам океанских водорослей. Я не специалист, но ладиль нигде больше в Галактике не растёт, потому что только здесь встречаются нужные для его созревания условия: температура, влажность и симбиоз с фитожизнью моря. Я к тому, что врёт Петрович. И врёт плохо. Невежественно. Что колхозу три года – верю, за этот срок в тонкостях местной ботаники не разберёшься. А всё остальное – ложь. Да только мне плевать. Или нет?

   – Дык, ежели нищета такая, чем рассчитываться будешь, председатель?

   – Голова жигана, раз. Имущество банды возьмёшь, два. Справка о пособничестве властям, три. Бесплатный проезд до метрополии охранником груза, четыре...

   Он так торопится поделиться своей арифметикой, что сразу становится ясно: колхозных денег в этом списке не будет. Но возможность убраться отсюда на халяву и ближайшим грузовиком выглядит соблазнительно. Это хорошая цена.

   – А если жиган не объявлен? – невежливо перебиваю должностное лицо при исполнении шкурных интересов.

   – Объявлен! – даже в полумраке видно, как он бледнеет. – А если не объявлен, то ты, главное, его ко мне приволоки. Я сам задним числом объявлю. Только тогда много не получится. Если большую сумму вписать, налоговая заартачится.

   Мне нравится, как он торгуется: жизнь возлюбленной против подлога по умеренной цене.

   – Как спишешь награбленное? – интересуюсь. – Я барахлишко бандитов возьму, а твоя милиция...

   – Так ведь всякое может случиться, – перебивает меня Петрович, – в перестрелке... Баллистику не делаем, трупы не вскрываем.

   Он даже кулаки на стол выложил. Да. Непростое это дело: товарищей по оружию сдавать. И вижу я, что предательство для него в новинку. Хороший мужик. Жаль только, что совсем голову потерял: витязю предлагать такое. Слаб, конечно, наш брат в вопросах нежного пола. И в рапорте об истерике председателя вспоминать не буду.

   – Ты девушку вытащи, – просит Роман Петрович. – Галина ничего не скажет. Ручаюсь... остальные не в счёт. И бандитов там – трое. Может, четверо. Я читал о твоих подвигах: «с двух рук», «в падении» и всё такое. Если не враки, конечно. Для тебя – прогулка...

   – Так, может, со мной прогуляешься? – усмехаюсь. А чтоб ему не так сладко врать было, добавляю. – А что «с двух рук», можешь на себе проверить. Выйдем?

   Ох, братцы, как он напрягся! Я даже руки ближе к поясу опустил. Лицо жёсткое, взгляд – колючий, вот-вот клыки обнажит...

   ...И тут же опять простаком прикидывается:

   – Наверное, не стоит, – он облизывает губы. – Идти рядом по узкоколейке не сможем. Если вперёд уйду – обзору помеха, сзади пойду – будешь думать, куда там у меня ружьё смотрит... нет, спасибо. Я лучше тут подожду. И документы твои оформлю.

   Я внимательно к нему приглядываюсь: не по душе мне его метаморфозы. А ещё чересчур точно описывает расклад, зараза. И вызов – не подняться мне с этой табуретки! – был бы не прочь принять.

   – Из наших? – небрежно интересуюсь. – Складно излагаешь.

   – Нет. Просто боюсь. Ищу повод остаться.

   Я киваю – повод он нашёл уважительный – и заказываю ещё пива нам обоим.

   Люблю пиво под ложь в пустых забегаловках.