Текст книги "Русский Египет"

Автор книги: Владимир Беляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Искать особняки, принадлежавшие в 20-е годы богатым грекам, – все равно что иголку в стогу сена. Мне, например, очень хотелось взглянуть на громадное панно «Поклонение византийским царю и царице», которое Билибин писал для виллы Бенаки – крупного торговца хлопком в Александрии. Связался с правлением греческой общины в Каире. Там мне сказали, что семья Бенаки давным-давно уже не живет в Египте. Какая из тысяч александрийских вилл принадлежала им? И сохранилась ли она? Попробуй-ка сейчас докопайся!

^{И. Я. Билибин на своей персональной выставке в Александрии. Январь 1925 г.}

Впрочем, виллу Бенаки я в конце концов нашел. Как обычно, помог случай.

В ноябре 1992 года я встретился в Александрии с Мустафой Наггаром, президентом Александрийской торговой палаты. Разговор поначалу шел о египетско-российской торговле. Между делом Наггар обмолвился, что собирает картины и антиквариат. Похвастался, что у него даже есть одна работа самого Гойи! Я, естественно, спросил о Билибине – ведь Иван Яковлевич, хоть и недолго, жил в Александрии, там устраивалась его выставка. Имя это было Наггару незнакомо. Но когда я упомянул, что Билибин работал в основном для богатых греков, включая Бенаки, собеседник оживился.

– Вилла Бенаки находится рядом с моим домом, на площади Халиль-паша Хайят, в районе Рушди, – сказал Наггар. – Не вилла даже, а настоящий дворец. Территория занимает целый квартал, почти два гектара. Стоит она сейчас, наверное, не меньше ста миллионов. У Бенаки не было детей. Его жена-турчанка воспитывала двух племянников. После смерти приемных родителей один из них уехал работать в Париж, в ЮНЕСКО, другой еще куда-то. Вилла была им не нужна, зато требовались деньги. Они и продали ее – человеку по имени Абдель Али, из Южного Египта.

Южане, или, как зовут их здесь, «саиди», считаются в Египте грубоватыми провинциалами, о них ходит немало анекдотов. Как-то обошелся новый хозяин с художественными сокровищами виллы, включая панно Билибина?

– Он продал их все с аукциона, – ответил на мой вопрос Наггар. – А на вилле развел кур и голубей.

Судьба билибинского панно так и не прояснилась.

В начале же поисков, узнав от греков, что семья Бенаки уже не живет в Египте, я решил сконцентрировать усилия на розыске сирийского православного храма в Александрии. Их в «северной столице» наверняка два-три, не больше. И я отправился туда, к представителю Русской православной церкви протоиерею Дмитрию Андреевичу Нецветаеву.

Батюшка встретил меня приветливо и, несмотря на неважное самочувствие, вызвался помочь. Вместе с ним мы поехали в греческий православный патриархат. Самого папы Парфения III – патриарха Александрийского и всея Африки – на месте не оказалось, он объезжал свою обширную патриархию. Нас принял его заместитель, митрополит Варнава. О том, что русский художник декорировал сирийскую православную церковь, он узнал от нас впервые. Церковь такая в городе одна – Благовещенья. Священником там отец Герасим.

Наутро, уже один, разыскиваю по данному мне митрополитом Варнавой адресу церковь Благовещенья. Отец Герасим, как истинный житель Египта, сначала угощает чашечкой крепкого кофе, а уже затем ведет показывать храм. Фресок там нет вовсе, а иконы на русскую школу не похожи. Как это понять? Что М. Н. Потоцкий не прав и его отчим сделал только эскизы, которые по каким-то причинам были отвергнуты? Но ведь приемный сын Билибина, живший вместе с ним, не мог не знать, чем занимался художник. Одно дело – набросать дома эскизы, другое – проводить недели, а то и месяцы, собственноручно расписывая храм. Хотя непосредственно на роспись церкви времени у Билибина было явно маловато. В августе 1925 года семья переехала из Александрии в Париж, незадолго до этого совершив продолжительную поездку в Верхний Египет. Значит, все-таки только эскизы? Или в 20-е годы мог существовать и другой сирийский православный храм?

– Это исключено, – качает головой отец Герасим. – Ни один храм с тех пор не был снесен, а превращение сирийского православного храма, скажем, в грекокатолический просто невозможно. Да у нас в городе вообще лишь одна еще церковь, греческая православная в Ибрахимии, расписана. Понимаете, климат плохой, жарко, от моря влажность высокая, фрески не держатся долго, осыпаются.

– Так, может, фрески русского художника в вашей церкви просто-напросто не сохранились?

– Возможно! – пожимает плечами священник.

На всякий случай едем в Ибрахимию. Росписи на стенах церкви совсем не похожи на фрески, выполненные рукой выдающегося русского художника.

Возвращаемся в центр города, в патриархию. Мириться с поражением ужасно не хочется. Может, что-то подскажут патриаршие архивы? Но митрополит Варнава отвечает твердо: насчет архивов надо говорить с самим патриархом.

Случилось так, что в следующий раз я попал в Александрию лишь спустя полгода. Помешали отпуск и более срочные дела. Заехал в патриархат, зашел к митрополиту Варнаве. «Патриарх вот-вот должен приехать из очередной командировки», – сказал он мне. И в этот момент во двор въехал черный «Мерседес». Из него вышел красивый старик в светской одежде. «Это и есть патриарх», – только и успел шепнуть мне Варнава и бросился приветствовать своего начальника.

Я подошел следом, представился. Сказал, что хотел бы побеседовать с его святейшеством.

– Сегодня не получится, – ответствовал патриарх. – Мне надо отдохнуть с дороги. А завтра утром, часов в десять, милости прошу.

Беседа с Парфением III была недолгой – я едва успел выпить традиционную чашку кофе. Патриарх выслушал суть дела и пообещал, что даст своим сотрудникам указание посмотреть в архивах. В следующий мой приезд в Александрию мне сообщили: никаких упоминаний о русском художнике в архивах патриархата не обнаружено.

Что же, это очень жаль. А добыча казалась такой легкой! Один-единственный сирийский православный храм на четырехмиллионный город! И, главное, неясно, как обстояло все на самом деле. Эскизы отвергнуты или росписи не сохранились? Придется теперь ловить рыбку помельче, искать греческую церковь в Каире, для которой Билибин писал иконы. В каталоге произведений искусства художника она значится как «госпитальная».

От знакомых египтян узнал, что греческий госпиталь находится в Аббасие – старом районе Каира. Найти его не составило труда.

– Вы к кому? – строго спросил привратник.

– Хочу посмотреть церковь, – ответил я, не будучи еще уверен в ее существовании.

– Церковь вечером закрыта, но могу показать, где она.

Значит, все-таки есть! Проходим во двор старого одноэтажного здания в форме буквы П. На поверку оно оказалось не больницей, а домом престарелых. В правом углу двора – маленькая церковь, квадратная, ничем не примечательной архитектуры, построенная, наверное, в начале XX века. На двери – замок.

– Приходите утром, с 9 до 11, – советует привратник.

В ближайшее же воскресенье вновь приезжаю в госпиталь, на сей раз с утра. Церковь опять закрыта. Но сухонькая старушка любезно показывает мне, где найти хозяина ключа. На стук в дверь из комнаты выходит невысокого роста пожилой человек. Объясняю ему, что хочу посмотреть церковь. Он недовольно хмурит брови: воскресенье – день отдыха! А я-то думал, что в этот день как раз самая большая служба! Вот они, издержки светского воспитания! Но вскоре выясняется, что хранитель ключа – зовут его Париклис – ворчит лишь для проформы. Он надевает теплый халат и ведет меня в церковь. Щелкают выключатели, помещение озаряется светом. С плафона купола смотрит на нас лик Иисуса Христа.

Едва ли не первое, что бросилось в глаза, – цветная литография на стене в рамке под стеклом. Внизу – надпись по-русски: «Вход Господа нашего Иисуса Христа в Иерусалим». И более мелким шрифтом: «Дозволено Моск. Духовн. Цензурою 29 декабря 1880 г. Печатано в литографии А. В. Морозова». Видно, вклад кого-то из наших соотечественников.

Не размениваясь на разномастные иконы на стенах, иду рассматривать иконостас. Именно его, судя по документам, расписывал Билибин, и притом в русском стиле XV века. На алтарных дверях – по архангелу в человеческий рост. Справа – Гавриил, слева – Михаил. У них удивительно знакомые по старорусским иконам лица, какой-то светлый, праздничный облик. Внимательно разглядываю нижнюю часть икон: вдруг есть автограф? И – вот он: крошечными буквами инициалы «И. Б.», дата – «1921» и вензель в виде весов – фирменный знак мастерской художника на улице Антикхана.

Так вот они какие, билибинские иконы! А эта, двойная, на царских вратах? Справа – испуганная и вместе с тем радостная дева Мария, слева – архангел Гавриил, посланный ей Господом, чтобы сообщить ошеломляющую весть: «Зачнешь во чреве, и родишь сына, и наречешь имя ему: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего». Цитирую Евангелие от Луки по Библии, принадлежавшей Олегу Волкову. Внизу иконы «Благовещенье», яркой, солнечной, – те же инициалы, дата и вензель.

В 1921 году Билибин писал другу из Каира в Париж: «Порою меня очень тянет в Россию и, в частности, в Крым. Я стал более ярым националистом, чем когда-либо, насмотревшись на всех этих носителей культуры – англичан, французов, итальянцев и пр. Только сейчас начинаем чувствовать, как много мы потеряли».

Может, с этого горького размышления эмигранта и начался его путь назад, на родину. 16 сентября 1936 года Билибин на теплоходе «Ладога» прибыл в Ленинград. Долгие странствия художника закончились, он вернулся наконец на родную землю. Умер Иван Яковлевич шесть лет спустя, во время фашистской блокады города.

Да, мастер вернулся, и было бы справедливо, если бы созданные за годы эмиграции Билибиным работы воссоединились с их творцом. К тому же билибинские архангелы, например, стали уже разрушаться, кое-где с них облупилась краска. «Благовещенье» выглядит лучше, но и эта икона нуждается в реставрации. Если оставить все как есть, то лет через 20–25 жизнь икон оборвется, и мы потеряем еще одну крупицу русской культуры…

Мысль эту я высказал на страницах «Правды» в сентябре 1990 года в очерке о жизни Ивана Яковлевича в Египте. И встретил почти мгновенную поддержку со стороны председателя Советского фонда культуры академика Дмитрия Лихачева. По его поручению я начал вскоре переговоры с греками. Предполагалось сделать точную копию икон для госпитальной церкви, оригиналы отправить в Москву, а в порядке компенсации разницы в цене поставить для госпиталя кое-какое оборудование. Увы, переговоры пришлось прервать после развала Союза и ликвидации СФК.

Глава 14
Русский Египет

Душным октябрьским вечером 1921 года к скромному пансиону «Сесиль-хауз» в центре Каира подъехал пропыленный автомобиль. Из него вышли двое – высокий, с горделивой осанкой пожилой мужчина и миловидная женщина средних лет. Бросившийся им навстречу портье расплылся в радостной улыбке.

– С приездом, господин Голенищефф! – приветствовал он старика, выговаривая его фамилию на французский манер. – Добрый вечер, мадам! Значит, опять к нам! Надолго ли?

– Теперь надолго! – отвечал старик. – На полгода, не меньше. Буду преподавать в университете короля Фуада.

Так в жизни выдающегося русского египтолога Владимира Семеновича Голенищева (1856–1947) завершился «смутный период» неустроенности и неуверенности в завтрашнем дне. Теперь он вновь обрел твердую почву под ногами, получив должность профессора в стране, которую всей душой полюбил с детства.

^{Монастырь Св. Екатерины прилепился к скале, как гнездо орла}

^{Архимандрит Симеон – хранитель библиотеки монастыря Св. Екатерины}

^{Колокольня монастыря Св. Екатерины построена на русские деньги}

^{Часовня над «русским склепом» на греческом православном кладбище в Старом Каире…}

^{…и на греческом православном кладбище Шетби в Александрии}

^{Содержание журнала «На чужбине», № 4, октябрь 1921 г.}

^{И. Я. Билибин. Портрет Людмилы Чириковой. 1919 г.}

^{В. В. Голенищев-Кутузов. 1910-е гг.}

^{Профессор В. С. Голенищев. 1920-е гг.}

^{Бюст В. С. Голенищева во дворе Египетского музея в Каире}

^{Мемориал русских моряков с крейсера «Пересвет в Порт-Саиде}

^{Б. О. Фредман-Клюзель. 1911 г. С картины А. Перевышко, 2000 г.}

^{Минеральный источник на курорте в Хелуане}

^{Б. О. Фредман-Клюзель. Невеста Нила}

^{Лидия Валентиновна Дашкевич родилась в Каире и ни разу не была на родине своих родителей}

^{Война еще не началась. Иван Звегинцов на учениях}

Слава Голенищева была в ту пору в зените. По свидетельству современников, он был одним из наиболее известных и уважаемых лиц в каирском обществе. «Какой другой египтолог открыл, опубликовал и перевел рукописи (уникальные!) столь большого числа литературных шедевров? – писал о Голенищеве французский ученый Сент-Фар Гарно. – Какие другие археологи, какие хранители музеев показали себя более компетентными и опытными собирателями, чем этот специалист по эпиграфике?» Последнее относится к всемирно известной коллекции египетских древностей, которую Владимир Семенович кропотливо собирал тридцать лет. Она хранится в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве.

В августе 1990 года, во время отпуска, я решил еще раз сходить в Пушкинский музей, посмотреть голенищевскую коллекцию. Она размещена в основном в зале номер один, «египетском», открывающем экспозицию. Сопроводить меня любезно согласился ученый секретарь музея Борис Ильич Перлов.

Мы переступаем порог зала и попадаем в древнеегипетский храм. Темно-синий потолок с золотыми звездами поддерживают колонны, увенчанные пучками папируса. Над интерьером «египетского зала» создатели музея – он открылся 31 мая 1912 года – трудились долго и тщательно. Будущий директор музея профессор Иван Владимирович Цветаев, отец поэтессы Марины Цветаевой, ездил весной 1909 года в Египет, чтобы познакомиться с его древней архитектурой. По пути домой он писал из Афин в Москву: «С кн. Щербатовым в Эдфу мы нашли форму зала, как нельзя лучше подходящего к нашим размерам». Храм в Эдфу, на юге Египта, был воздвигнут в III веке до нашей эры и хорошо сохранился.

– Борис Ильич, какую часть экспонатов зала составляет коллекция Голенищева?

– Да почти все они были собраны Владимиром Семеновичем.

– А что из них наиболее знаменито?

– Среди экспонатов есть несколько шедевров мировой известности, – отвечает Перлов. – Вот, например, статуэтки жреца Аменхотепа и жрицы Роннаи. – Мы проходим к витрине в центре зала. – Они изготовлены в XV веке до нашей эры из красного дерева. Платье Роннаи было покрыто тонкой серебряной пленкой, она и сейчас чуть-чуть видна. Статуэтки эти по технике исполнения считаются лучшими из известных произведений этого типа. Они приводятся практически во всех энциклопедиях мира.

Переходим к следующей витрине.

– Вот еще один шедевр, – продолжает рассказ ученый. – Базальтовая скульптура фараона Аменемхета III.

Манера ее исполнения необычна, художественный уровень очень высок.

Перлов ведет меня к витрине в правом углу зала.

– Посмотрите на эту ложечку в виде плывущей девушки, – говорит он. – Классическая вещица, вошедшая во все учебники по древнеегипетскому искусству. Парфюмерная принадлежность выполнена из слоновой кости.

– Борис Ильич, а где-то у вас были «фаюмские портреты».

– Да, они выставлены в третьем зале. И тоже из коллекции Голенищева. Пойдемте!

Мы направляемся в третий зал.

– Коллекция Голенищева считается шестой в мире, – рассказывает по дороге Перлов. – Ценность ее не столько в отдельных шедеврах, сколько в общем очень высоком художественном уровне, в том, что в ней довольно полно представлено древнеегипетское искусство разных эпох, видов и стилей. Владимир Семенович, будучи крупным ученым, тонко чувствовал ценность предметов искусства и очень тщательно подбирал свою коллекцию.

– А как он это делал?

– Покупал предметы старины, почти каждую зиму приезжая на берега Нила. История многих покупок так и осталась неизвестной, но о некоторых из них он сообщал в своих письмах – где купил, когда.

Вот и «фаюмские портреты». Они получили свое название по месту находки в оазисе Фаюм, недалеко от Каира. Выполнены портреты восковыми красками в эллинистический период истории Египта, где-то на рубеже нашей эры, и служили элементом погребального убранства. Обнаружены «фаюмские портреты» были в начале прошлого века.

– Голенищев одним из первых оценил эту находку как уникальное направление в египетском искусстве, – рассказывает Перлов. – Прежде всего портреты благодаря своей технике исполнения поражают необычной густотой мазка, создают впечатление выпуклости. Кроме того, в отличие от более ранних рисунков, где было много условного, «фаюмские портреты» абсолютно реалистичны. Видимо, они писались с натуры еще при жизни людей. Кроме этих шестнадцати портретов, есть в запасниках и еще шесть…

Да, повезло нам с Голенищевым! Но и ему самому первую половину жизни везло чрезвычайно. Прежде всего потому, что еще четырнадцатилетним мальчиком будущий ученый и коллекционер нашел себя: он самозабвенно увлекся Древним Египтом и посвятил ему почти восемьдесят лет своей дальнейшей жизни! Кроме того, Голенищев был богат и мог целиком отдаваться любимому делу, не заботясь о куске хлеба. Отец Владимира Семеновича, царскосельский купец, умерший, когда мальчику было всего два года, оставил семье крупное наследство.

Учился Голенищев хорошо. «Поведение его вообще было ОТЛИЧНОЕ, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ безукоризненная, прилежание примерное и любознательность в значительной степени ко всем предметам, в особенности же к ИСТОРИИ и древностям», – говорилось в выданном ему 3 июня 1875 года Первой Санкт-Петербургской гимназией аттестате зрелости.

В тот же год Голенищев поступил на факультет восточных языков Петербургского университета. Учил арабский, что позднее ему пригодилось: в общении с рабочими на раскопках, с бедуинами во время экспедиций по пустыне и с антикварами. Совершенствовал также свои знания древнегреческого языка, который начал осваивать еще гимназистом. Наконец, довольно легко овладел французским, английским и немецким. В студенческие годы Голенищев опубликовал первые свои научные работы – описания и переводы древних папирусов. Вместо диплома он представил диссертацию, за которую по окончании университета в 1880 году получил ученую степень кандидата восточных языков.

^{Туалетная ложечка из коллекции В. С. Голенищева. Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина}

Последующие 35 лет жизни Голенищева были связаны с Эрмитажем. Причем работал он там сверх штата, без содержания, то есть бесплатно, движимый лишь своим юношеским увлечением и научным интересом.

В 1886 году Владимир Семенович был назначен хранителем коллекции египетских древностей Эрмитажа.

Задолго до защиты диссертации в университете Голенищев совершил свою первую поездку в Египет, и с той поры они стали регулярными, чуть ли не ежегодными. Во время этих поездок он знакомился с работами западных археологов и их находками, с новинками Египетского музея в Каире, ходил по антикварным лавкам, подбирал экспонаты для своей коллекции.

Голенищев и сам организовывал научные экспедиции. Как филолога его интересовали в первую очередь разного рода надписи. В декабре 1884 года ученый совершил путешествие в Восточную пустыню, расположенную между Нилом и Красным морем, в долину Вади Хаммамат, где скалы испещрены надписями древних египтян.

Эх, съездить бы в Вади Хаммамат, пройти по стопам Голенищева, подумал я, читая его отчет об этой экспедиции. А, собственно, почему бы и не съездить? Путь от Каира, правда, не близкий, 750 километров. Но уж если больше столетия назад мой соотечественник терпеливо проделал его сначала на фелюге по Нилу, а затем на верблюде по гористой пустыне, то уж ныне, на автомашине, сделать это будет гораздо проще. И я начал готовиться к поездке.

Компанию мне составил фотокорреспондент ТАСС Михаил Дышлюк. Свежим майским утром 1991 года мы выехали с ним из египетской столицы, но не на юг, вдоль Нила, – шоссе там всегда очень загружено, – а сначала на восток, к Красному морю, а затем вдоль берега на юг. Заночевали в курортном городке Хургада в пятистах километрах от Каира. Там нам подсказали: в городе Кусейр, что лежит на 150 километров южнее и откуда начинается дорога в горы, на Вади Хаммамат, живет интересный человек. Зовут его Камаль эд-Дин Хусейн, он депутат Народного собрания, то есть парламента страны, а знаменит своими обширными краеведческими познаниями. Дом Хусейна стоит прямо напротив входа в городскую крепость.

В Кусейр мы отправились пораньше, без труда нашли краеведа. Я приготовился было долго объяснять ему цели нашей поездки. Но стоило мне лишь упомянуть, что мы хотим пройти маршрутом экспедиции русского ученого, как Хусейн перебил меня:

– Голенищева, что ли?

– Да, Голенищева! Вы знаете о нем?

– Конечно! Ведь он немало сделал для изучения Восточной пустыни! Готов поехать с вами в Вади Хаммамат. Только давайте сначала заскочим в городской дом культуры, хочу показать вам одну вещь.

Дом культуры, как и все в этом небольшом городке, был близко. В одном из его залов развернута выставка по истории Восточной пустыни и Красноморского побережья.

– Моя работа! – сказал с гордостью Камаль, когда мы начали осматривать выставку.

Экспозиция представляла собой развешанные вдоль стен стенды с фотографиями и пояснительными надписями. Были там и снимки из Вади Хаммамат, но мы их лишь пробежали глазами: через несколько часов нам предстояло увидеть оригиналы и самим сфотографировать их. Зато задержались возле двух стендов, посвященных архитектурным памятникам города Береника неподалеку от границы с Суданом, ибо подготовлены они были по материалам экспедиции Голенищева 1889 года. Владимир Семенович снял тогда подробный план храма, построенного незадолго до наступления новой эры, во время правления династии Птолемеев.

Забегая вперед, скажу, что в апреле 2000 года я добрался наконец и до Береники. Увы, храм Сераписа, обследованный Голенищевым, как и весь древний греческий город, лежит ныне в руинах и почти полностью засыпан песком.

– Вот и ваш Голенищев! – с улыбкой заметил Камаль, когда мы с любопытством осматривали стенды. – Разве можно забыть такого ученого!

Глотнув на дорогу горячего, очень крепкого и очень сладкого чая, мы, уже втроем, двинулись в путь. До Вади Хаммамат предстояло преодолеть еще почти сто километров горной дороги.

180-километровое шоссе из Кусейра в город Куфт на берегу Нила проложено по старинному караванному пути. Он использовался еще в глубокой древности экспедициями, направлявшимися фараонами из Фив, тогдашней столицы (сейчас это город Луксор неподалеку от Куфта) в страну Пунт – нынешнее Сомали. Ездили іуда египтяне за благовонными смолами, использовавшимися при религиозных обрядах. Вдоль шоссе и поныне разбросаны бог знает когда вырытые колодцы с окружающими их развалинами строений-станций, а на возвышенностях каждые три-пять километров попадаются сложенные из камня башни-маяки.

После завоевания Египта арабами в VII веке караванный путь из Куфта в Кусейр стал дорогой мусульман-паломников, пересекавших затем Красное море, чтобы добраться до священной Мекки. Встречал их и Голенищев: растратившись за долгие странствия, паломники брели домой пешком.

– Вот и Вади Хаммамат, – сказал Камаль, когда мы въехали в узкое горное ущелье. – Еще с полкилометра, и можно останавливаться.

^{В. С. Голенищев в Каире. Конец 1920-х гг.}

«Большие охотники до писания, древние египтяне, как, впрочем, большая часть еще и теперешних туристов, любили во время путешествия нацарапывать свои имена на скалах, камнях, даже на стенах храмов и гробниц, – отмечал Голенищев, – причем нередко эти наивные их graffitti превращались в довольно пространные надписи, в которых упоминалось имя царствовавшего в то время фараона, цель поездки и часто точно указывалась дата, в которую было совершено путешествие. Такими нацарапанными по скалам надписями изобилует долина Хаммамат. Они относятся почти ко всем эпохам египетской истории, начиная с древнейших времен до персов и Птолемеев».

Голенищев не был первым египтологом, кто посетил Вади Хаммамат. Лет за сорок до него там побывал известный немецкий ученый Лепсиус, издавший затем большинство надписей. Но оставалось неясным, насколько полно эти надписи собраны. Кроме того, Лепсиус переводил и издавал их по так называемым эстампажам, которые делали за него другие. Эстампаж – это когда на камень накладывается бумага и заштриховывается карандашом. При такой технике на ней вместе с надписями остаются и трещины в камне, мешающие затем правильному прочтению.

Мы бросили машину на обочине и отправились к черным, совершенно гладким, будто отшлифованным, скалам. Их и использовали египтяне как своего рода альбом. От обилия надписей и рисунков разбежались глаза.

– Сколько же их всего? – спросил я у Камаля.

– По последним подсчетам, во всей долине примерно две тысячи триста. Больше всего их именно в этом месте.

Защелкали фотоаппараты. Я делал снимки и вспоминал прочитанную накануне статью Голенищева об экспедиции в Вади Хаммамат. Какая из этих надписей рассказывает о путешествии в страну Пунт группы египтян под началом некоего Ганну в XXI веке до нашей эры? Ее подробно приводит в статье Голенищев. Ну а какая повествует о работе группы каменотесов, посланных в Вади Хаммамат примерно в это же время, чтобы изготовить саркофаг для фараона Ментухотепа III? Владимир Семенович перевел и ее. Он вообще открыл немало новых надписей, а переводы некоторых, сделанные Лепсиусом, уточнил.

Что Вади Хаммамат – не только середина караванного пути к морю, но и мастерская древних ваятелей, я понял, едва перейдя шоссе. Прямо напротив скалы с посланиями потомкам оказались развалины поселка каменотесов. В одном из домов я наткнулся на половинку саркофага. Приглядевшись, увидел вторую его половинку чуть выше, на скале. Видно, не удержали рабочие тяжелый груз, когда спускали его со скалы в ущелье.

– А теперь давайте подъедем к колодцу, – предложил Камаль. – Он тоже исторический.

Колодец, лежащий километрах в четырех от ущелья, описан у Голенищева: «круглый, выложенный камнем, метров пять в поперечнике». Известен он с незапамятных времен, а свой теперешний вид приобрел в начале XIX века. «На юго-восточном крае колодца устроена довольно круто спускающаяся к уровню воды лестница. Поблизости от колодца сохранились остатки окружавшей его, по всей вероятности, римской стены, а между стеной и колодцем лежат пять неоконченных и частью сломанных каменных саркофагов», – писал Владимир Семенович. Могу засвидетельствовать: саркофаги лежат и поныне, и следы стены вполне заметны. Воду из колодца я попробовать не рискнул, хотя и не поленился спуститься к ней, преодолев 130 ступеней.

– Какая тут глубина? – спросил я у Камаля, поднявшись наверх и пытаясь отдышаться.

– Двадцать пять метров, – последовал ответ.

По пути назад вновь проехали Вади Хаммамат и вскоре остановились передохнуть в чайной у поста ГАИ в местечке Вади Фавахир. Знаменито оно тем, что при фараонах там были золотые прииски. Сохранились и шахты, и остатки домов рабочих. В 1930-е годы добыча золота возобновилась, но четверть века спустя прииски были вновь заброшены.

– Надо будет внести через Народный совет предложение министру культуры соорудить в Вади Хаммамат площадку с навесом для автомашин, установить пояснительную табличку, – сказал Камаль, помешивая сахар в стаканчике с чаем. – А то люди едут мимо и даже не догадываются, что за чудо рядом с ними. А так увидят площадку для отдыха – остановятся, может, кто потом откроет кафетерий. Пойдут посмотрят надписи, рисунки. Узнают частичку прошлого своей страны. Да и иностранные туристы начнут приезжать – ведь от Луксора всего каких-то полтораста километров…

Так почти три десятилетия после окончания университета Голенищев увлеченно занимался любимым делом, тратя доходы от наследства отца не столько на роскошную жизнь, сколько на организацию поездок в Египет и пополнение своей коллекции. Финансовыми же делами семьи занимался муж его сестры. Гром грянул неожиданно, в 1907 году: Средне-Уральское золотопромышленное акционерное общество, пайщиками которого было семейство Голенищевых, обанкротилось. Владимир Семенович оказался на грани полного разорения. Выход был один: продать коллекцию.

Но кого в тогдашней России могла заинтересовать такая покупка, кому она была по карману? Зато известие о намерении Голенищева вызвало оживление у западных антикваров. Возникла угроза того, что коллекция покинет Россию – целиком или по частям.

С подобной перспективой не захотела мириться научная общественность страны. 9 февраля 1908 года выдающийся востоковед профессор Б. Н. Тураев обратился с письмом в Императорскую Академию наук, предложив приобрести коллекцию Голенищева для одного из отечественных музеев. Его поддержали академики П. К. Коковцев и Н. П. Кондаков.

24 февраля 1908 года на квартире Голенищева состоялось экстренное заседание Императорского русского археологического общества. Видные ученые ознакомились с коллекцией и согласились с Тураевым: «уход этой коллекции из России был бы огромной утратой для русской науки и просвещения». Они уполномочили председателя общества ходатайствовать перед императором о приобретении коллекции Голенищева в собственность государства.

Ходатайство это было встречено царем благосклонно, и вскоре вопросом о покупке коллекции занялось правительство. Но дело чуть было не сорвалось из-за цены. Голенищев вложил в коллекцию 400 тысяч рублей – сумму по тем временам огромную. Таких денег министерство финансов заплатить сразу не могло. «Средств не хватает на самые насущные нужды, неизмеримо более настоятельные, более серьезные, чем покупка египетских древностей, для которых в России не найдется даже, пожалуй, людей, могущих оценить их, исследовать и действительно ввести в мировой оборот научных знаний», – заявил министр финансов во время заседания правительства 29 апреля 1908 года.

Нужно было какое-то иное решение, чем единовременная выплата стоимости коллекции, и вместе с друзьями Голенищев его нашел. Он предложил пожизненно выплачивать ему каждый год в виде ренты шесть процентов с этой суммы, то есть 24 тысячи рублей. Это предложение правительству показалось приемлемым. Оно было одобрено также Государственной Думой и Государственным советом. Весной 1909 года ими был принят на этот счет специальный закон. На тексте его рукою императора Николая II начертано: «Быть по сему. В Царском Селе, 10 мая 1909 года».

Итак, коллекция Голенищева перешла в собственность Российского государства. Разместить ее решили в Москве, в строившемся там Музее изящных искусств. 8 июля 1909 года Владимир Семенович формально расстался со своим детищем. В этот день был подписан акт о передаче коллекции, числом свыше 6 тысяч предметов, специальной комиссии. Но лишь два года спустя онабыла перевезена в Москву.