Текст книги "Другое начало"

Автор книги: Владимир Бибихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Оборонительная настороженность Церкви к любым переменам имеет хорошую сторону ограждения божественной высоты от человеческих толкований. Недоверие однако должно сочетаться с принятием духа. Его угашение в ранней Церкви было грехом, не имевшим прощения. Чтобы не потерять каплю из пресуществленного хлеба и вина в чаше, священник должен быть крайне внимателен. К такому же сбережению каждой искры божественного огня призывает раннее христианство. По Варнаве, ученику апостола Павла, надо доверять всему, что послано духом. В Учении двенадцати апостолов пренебрежение сколь угодно малым моментом вести, проповеди, пророчества называется самым страшным из всего, что может случиться.

И всякого пророка, говорящего в духе, не испытывайте и не обсуждайте его; ибо всякий грех простится, а этот грех не простится[177]177
  Ранние отцы Церкви. Антология. Брюссель: Жизнь с Богом, 1988, с. 22.


[Закрыть].

Слушая и понимая все, в чем веет дух, оставим критику и проверку на потом, как плевелы будут отделены от пшеницы при молотьбе и духовные дарования узнаются по плодам их. Этот смысл непролития капли огня имеет евангельское слово «Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам» (Мф 12, 31). Место ошибочно обсуждается в смысле того, какая нечестивая формула совершенно недопустима. Как в Учении двенадцати апостолов, здесь говорится о духовном подъеме. Всё сойдет с рук человеку, кроме растраты момента вдохновения, чужого или своего. Каждый день лицо вести меняется. Поэтому хлеб в молитве Господней просят на сегодня, не больше. Завтра будет другой день и другое веяние духа. Жизнь требует постоянной, каждодневной новости; просить о хлебе надо каждый день, или, сказано в Учении двенадцати апостолов, три раза в день.

Всякий приходящий к вам апостол да будет принят как сам Господь; но пусть он не остается более одного дня; если же будет нужда, то и на другой день; а если он останется на три дня – он лжепророк[178]178
  Там же, с. 22–23.


[Закрыть].

Ненавидя тот же смертный грех, Лотреамон говорил, что всей морской воды не хватит чтобы смыть единое пятнышко разумной крови.

У современных Церквей мало доверия к исканиям мира. Оборотная сторона и мера их непринятия духа – взаимное исключение Церквами друг друга.

Отсюда и самодовольное отчуждение Востока, отсюда и самоуверенный прозелитизм Запада. «Только моя церковь есть истинная Вселенская Церковь, – утверждает православный Восток, – поэтому мне нет никакого дела до Запада, лишь бы только он меня оставил в покое». Это есть самомнение, так сказать, оборонительное. «Только моя церковь есть истинная Вселенская Церковь, – утверждает католический Запад, – поэтому я должен обращать и восточных на мой единственно-истинный путь». Это есть самомнение наступательное. Воистину же Вселенская Церковь не знает такой исключительности, она пребывает и на Востоке и на Западе, она в том, чем святится и Восток и Запад, она в том, что соединяло христианские народы в их младенчестве, во имя чего они еще должны соединиться, чтобы достигнуть полноты возраста Христова […] Тогда образовательные начала Востока и Запада, примиренные и соединенные в христианстве, но вновь разделившиеся в христианах, воссоединятся в них самих и создадут вселенскую богочеловеческую культуру[179]179
  Владимир Соловьев. Великий спор // Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 72, 74.


[Закрыть].

Не приходится ждать воссоединения скоро. Прекращение «враждебной полемики, предрассудков и недоразумений […] ближайшее, полное и всестороннее знакомство»[180]180
  Владимир Соловьев. Ответ Н. Я. Данилевскому // Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 77, 79.


[Закрыть] возможны только если ревность о высоте христианства направится не на других, а смиренно на себя. Взаимная религиозная ненависть и война церквей друг с другом – перевертывание любви и войны с духами злобы. Задушевное при таком перевертывании вдруг становится удушающим. Не должно быть такого двойничества, когда прихожанин самозабвенно одной стороной лица взирает на батюшку, а другой, злобной – на мнимого еретика. О полноте внимания к чему бы то ни было при таком раздвоении чувств нельзя мечтать. Уже говорилось о невозможности для разделенных церквей нести всю истину веры так, чтобы других не было нужно. Для замкнувшихся в самомнении разговор с другими верующими мог бы быть выходом. Христианское воспитание заключается не в том чтобы обходить людей, не похожих на тебя.

Есть охранение и охранение. Иначе охраняется сундук с деньгами, иначе охраняется душа от искушений, иначе охраняется истина в борьбе с заблуждениями[181]181
  Владимир Соловьев. История и будущность теократии. Предисловие // Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 96.


[Закрыть].

Бороться или нет, вопрос конечно не стоит. Всякая Церковь на земле воинствует. Как ни тяжела война, она лучше соблазнительного безобразия.

Вам предписана война, и она вам крайне отвратительна. Но, может быть, вы чувствуете отвращение от того, что добро для вас […] Искушение губительнее войны […] Те, которые уверовали, оставили родину и ревностно подвизаются в войнах на пути Божием, – те ждут милости от Бога[182]182
  Коран, 2, 212–215.


[Закрыть].

Брань с духом злобы однако должна была бы исключить всякую другую войну. Начинаешь думать, в какой мере церковная власть ведет верующих не туда, когда мобилизует их, чего они сами не начали бы, на демонстрации против ищущих художников, против новых управленческих проектов. Руководство Московский патриархии приписывает всем верующим России в официальном документе недовольство католической проповедью на «территории православия». Эта территория понимается не духовно, а политически. На нее переносится принцип суверенитета и невмешательства во внутренние дела. Русские католики оказываются агентами «католического присутствия в нашей стране»[183]183
  Письмо Председателя ОВЦС МП митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла…


[Закрыть]. В том же официальном документе сравнение четырех католических епархий в современной России с всего лишь двумя при царе показывает, что церковные чиновники не отличают современную ситуацию от государственного православия сто лет назад. До начала XX века перешедший в 1896 году в католичество православный священник Алексей Евграфович Зерчанинов (1848–1933) сидел в Суздальской тюрьме для вероотступников. После Указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 года  Санкт-Петербургская греко-католическая община Зерчанинова была с трудом частично признана в 1909 году как толк старообрядчества. Церковная власть ставит в укор католикам, что они проповедуют в современной ситуации свободнее чем-то    делали при православии, не отделившемся от государства.

4. По опросу фонда «Общественное мнение» на 7–8 апреля 2001 года 46% православных считали, что церковь должна быть отделена от государства, 37% были за превращение православия в государственную религию, причем из них решительно высказались за это 15%, остальные 22% с некоторым колебанием ( «скорее должно стать»). Комментарий социолога, консультанта фонда:

Любопытны причины подобной сдержанности. Казалось бы, православные люди должны положительно относиться к идее придания православию статуса государственной религии. Православная церковь всегда считала (и теперь считает) «симфонию Церкви и государства» наиболее желательным строем. На это указывает и государственный герб Византии, воспринятый от нее Россией, – двуглавый орел, обе головы – в коронах, а над ними вверху – третья корона, что означает подчинение обеих «ветвей власти» непосредственно Богу. Но, как указывается в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», принятых на Соборе 13–16 августа 2000 года, «Изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей». Так что, вполне вероятно, те 22% православных, которые высказались за превращение православия в государственную религию более осторожно, имели в виду возможную в будущем или идеальную форму правления[184]184
  Валентина Чеснокова. Должно ли стать православие государственной религией России? // Отечественные записки, 1, 2001, с. 64–65.


[Закрыть].

Всякая администрация имеет задачи своего упрочения. У религиозной организации однако не может быть другого оправдания кроме верности божественному основателю. Его воля высока и так требовательна, что для предпочтения себя с осуждением других должно оставаться мало места. Каноническая территория, на которой церковное руководство объявляет свое исключительное право говорить от имени Христа, предполагает несовместимую с христианством территориальную веру. В Евангелии тема территории постоянно присутствует. Пророк изгнан из своего отечества, он рассылает апостолов по всей земле, идет в святой город, который называет своим, изгоняет менял с территории храма. Изгнание в первом случае зловеще, во втором свято. Не желая католиков на православной территории, официальные лица РПЦ не могут быть по уже приведенной причине уверены в святости своего недовольства.

Сторож деревенского православного храма, думающий человек, c которым я заговорил на эти темы, сказал неожиданно: «А чем какая-нибудь наша старушка, которая ходит в церковь, лучше католика?» На мои слова о настойчивом антикатоличестве главы русской православной Церкви он вообще не захотел понять меня: «Глава нашей Церкви разве не Иисус Христос?» Едва ли большинство верующих в России идет дальше такой неопределенной широты взглядов. Официальные бюллетени МП приписывают православному народу неправдоподобную политическую жесткость и отчетливость, когда информируют мир, что «нынешняя политика Ватикана» воспринимается «большинством наших сограждан» как могущая нанести серьезный ущерб «духовной жизни российского народа».

Дипломатическая изощренность настолько же непривычна массе верующих, насколько она отточена у иерархов. Митрополит Филарет ту же правду Откровения о Христе и церкви повертывал решительно против Рима.

Слово Божие знает единую токмо главу Церкви – Христа […] По какому праву человеческое мудрование хочет, сверх сей Божественной Главы, дать сему бессмертному телу еще другую главу – смертную?[185]185
  Митрополит Филарет (Дроздов). Слово по освящении храма Благовещения Пресвятыя Богородицы в Кафедральном Чудове монастыре, 844 года, декабря 3-го дня.


[Закрыть]

Риторическим вопросом митрополита молчаливо предполагалось умение русской церкви руководиться непосредственно Христом. Трезвее было бы в том сомневаться и вместе с Владимиром Соловьевым замечать различие между верой народной и официальным церковным строем.

Византийскому лукавству митрополита Филарета, смиренно забывавшего, что он смертный глава Церкви, возражал предшественник Соловьева князь Николай Борисович Голицын (1794–1866):

В правлении Вселенской Церкви не может существовать несколько верховных Первосвятителей, потому что Христос установил одно только царство, а не несколько царств. Церковь, по выражению Апостола Павла, есть тело, которое составлено из главы и членов его. Глава видимой Церкви есть Петр и после него преемник его на Римском престоле, а члены ее суть все христиане, живущие в сообщении с ним. Две главы на одном теле было бы чудовищем. Иисус Христос – глава невидимая, а видимый глава – наместник его на земле, что составляет одну только главу. Единство так приросло, можно сказать, к сердцу Спасителя, что прежде жертвоприношения своего на кресте он умолял Отца соблюсти это единство между своими возлюбленными учениками, как вернейшее средство оградить Церковь свою от всякого прикосновения духа неправды (Ин 17, 11, 20–23). Утверждать, что много независимых Церквей составляют единую Церковь, было бы то же самое, как утверждать, что все европейские политические государства составляют единое Вселенское царство[186]186
  Е. Сморгунова. Николай Голицын и его полемическое сочинение о соединении Церквей // Символ 41, июль 1999, с. 131–132.


[Закрыть].

Николай Голицын, герой 1812 года, поэт и драматург, концертировавший виолончелист, создатель Русского музыкального общества, «русский друг Бетховена», в заслуживающих внимания занятиях историей и литургикой Православия пришел к той, на наш взгляд, правде, что без малейшего изменения существующих и «дорогих для русского сердца церковных наших обрядов и богослужения»«благочестивые христиане русской земли» уже сейчас состоят по сути дела в полном единстве веры с Западной церковью[187]187
  Там же, с. 76.


[Закрыть].

Обнаружение нашего вероучительного, не житейского, единства с католичеством неизбежно для всякого, кто изучит вопрос. Так было с филологом и историком М.Н. Гавриловым (1893–1954). Он дорожил каждой чертой восточного благочестия. Автор брошюр в защиту православия против баптистов, Гаврилов был задет суждениями западных авторов о России. Плотно занявшись вопросом противостояния разделенных церквей, он заметил среди самих православных авторов непримиримые расхождения мнений и хуже, неточности, передержки, недомолвки, например, в изложении Халкидонского собора. Выходом из тупика для него стала безусловная верность восточному христианству, литургике и патристике при недоверии к антикатолической политике восточной церковной администрации. Независимо от Голицына он убеждается, что так называемые «новые догматы» католичества содержатся в сокровищнице восточного православного богослужения. Как Владимир Соловьев, он начинает считать схизму и разделение «двух вер», православной и католической, конструкцией практических политиков без базы в христианской истине. В кричащих разноречиях православных теологов он видит «блуждающее богословие», где истина православия переплетается с частными мнениями при не признаваемой зависимости от влияния протестантской мысли[188]188
  В. Пельц. М.Н. Гаврилов. // Символ 41, июль 1999, с. 317–322.


[Закрыть].

5. На соборе в Ферраре и Флоренции российский митрополит грек Исидор подписал от имени своей Церкви флорентийскую унию. Весной 1440 года в Москве на торжественном богослужении в присутствии великого князя Василия, прозванного Темным, диакон Исидора, только что вернувшегося из Флоренции, став на амвоне в стихаре и с орарием, велегласно зачитал постановление Флорентийского Восьмого вселенского собора о воссоединении христиан восточного обряда с Римом. Уния была тут же отменена решением великого князя.

В Византии инициаторами отмены были против воли императоров иерархи, в том числе вернувшиеся с собора и голосовавшие там за унию. В Москве, наоборот, митрополит Исидор не изменил своему решению и уехал на Запад. Николай Голицын и Соловьев одинаково видят в этом поступке одно из различий, хорошо характеризующих русское православие в отличие от византийского. Русь усвоила христианство раньше формального раскола. Говорить, что она приняла при князе Владимире православие, можно только в том смысле, в каком православием (верным учением) считает себя и римское католичество. Если православных верующих Камчатки действительно, как сообщает справка Отдела внешних церковных связей МП[189]189
  Письмо Председателя ОВЦС МП…


[Закрыть], возмутила сказанная по телевидению фраза католического священника

неизвестно, во что Русь крестилась, в православие или в католичество,

то поправить, раз уж на то пошло, следовало бы не священника, а возмущенных верующих.

Соловьев видел большую разницу между политической активностью римско-католической организации («папизмом») и правдой первоапостольского Рима. Он не делал исключения и для своих.

Официальное учреждение, представителями которого являются наше церковное управление и наша богословская школа, поддерживающее во что бы то ни стало свой партикуляристический и односторонний характер, бесспорно не являют собой живую часть истинной Вселенской Церкви, основанной Христом[190]190
  В.С. Соловьев. О христианском единстве…, с. 169.


[Закрыть].

Церковь-учреждение не может говорить от всей христианской общины, как правительство не тождественно государству. Как органы власти избираются страной и служат ей, так Московская патриархия подлежит утверждению верующим народом. Церковь со стороны своего управления остается«канцелярией», в этом качестве неизбежно пользуется недуховными приемами и тем «обрекает себя на судьбу мирских царств» (И.А. Аксаков). Нельзя отождествлять Церковь и церковную иерархию. Церковь свята, причт может быть грешным; в Церкви истина, причт способен на явные ошибки[191]191
  Зеньковский В. Апологетика. Рига 1992, с. 187.


[Закрыть].

Пришла пора

вернуться к историческим решениям Поместного Собора 1917–1918 гг., восстановить соборность, в том числе принцип выборности епископата при широком участии клира и мирян. Тоталитарная система с авторитарными методами управления унижает достоинство народа Божьего.[192]192
  Александр Гаврилин (историк, профессор Рижского университета). Архиерейское управление: абсолютизм или соборность? // Вестник русского христианского движения. № 183. Париж – Нью-Йорк – Москва, 2001, с. 202.


[Закрыть]

Гражданствование (politeia) христианства предполагает евангельское устроение всей жизни, начиная с государственной. Соловьев видит в истории Византии ступени отхода от гражданской задачи Церкви.«Торжество православия» после победы над иконоборчеством в 842 году было понято как окончательная расправа над ересями. Вероучительное внимание притупилось. Начиная с проблемного патриарха Фотия в середине IX века Византия стала тратить умственные силы на доказательство себе правоты перед Западом. Западную критику, а с ней и свои пороки, перестали замечать. Церковь все больше довольствовалась мнимым благополучием державы.

Чрезвычайно знаменательный и недостаточно замеченный факт: с 842 года не было уже ни одного императора еретика или ересиарха в Константинополе, и согласие между Церковью и греческим Государством ни разу не было серьезно нарушено. Обе власти поняли друг друга и подали друг другу руку; они были связаны общей идеей: отрицанием христианства как социальной силы, как движущего начала исторического прогресса. Императоры приняли раз навсегда православие как отвлеченный догмат, а православные иерархи благословили во веки веков язычество общественной жизни. Это мнимое православие Византии на самом деле было лишь вогнанной внутрь ересью[193]193
  В.С. Соловьев. О христианском единстве…, с. 195.


[Закрыть].

В почитании самодержца, более чем главы государства, но и не полного главы церкви, возродилось политическое арианство с его смутной идеей Христа, более чем человека и менее чем Бога. Несторианский дуализм вернулся в виде отделения религиозного общества, замкнувшегося в монастыре, от придворного, отдавшегося языческим страстям.

Религиозный идеал свели к чистому созерцанию, то есть к поглощению человеческого духа в Божестве, идеалу явно монофизитскому. Что касается нравственной жизни, то у нее отняли ее активную силу, навязав ей как верховный идеал слепую покорность власти, пассивное послушание, квиетизм, то есть отрицание человеческих воли и сил – ересь монофелитскую. Наконец, в преувеличенном аскетизме попытались упразднить телесную природу, разбить живой образ божественного воплощения – бессознательное, но логическое приложение ереси иконоборческой[194]194
  Там же.


[Закрыть].

Соборное осуждение ересей после их обличения было принято за однократное избавление от них на все будущие времена. Их скрытый набор незаметно внедрился внутри византийского православия и во многом перешел к русскому официальному православию. Оно готово оставаться внутри храма и не мечтать о воплощении христианство в полноте гражданского общества.

Церковь учит, что в Иисусе Христе не было отдельной человеческой личности. В теле, душе и духе человека Христа воплотилась божественная ипостась. Следовать Христу значит быть человеком в теле, душе, духе и его воле, отдав свое я небесному Отцу. В изложении Сергия Страгородского, тогда митрополита Московского и заместителя патриаршего местоблюстителя:

Высшим отличием человека в земном мире является его ипостась, то есть самосознание. Человек не только живет, но и сознает, что живет и для чего, и притом сознает и принадлежащими ему – своими – все свои части и все их переживания. Думает не «телу больно», а «мне больно»; не «душа моя любит», а «я люблю» и так далее. Но также человек освещает своим самосознанием и присваивает себе, считает своими – и свой дух, почему и говорит не только «мое тело», «моя душа», но и «мой дух», или как Апостол: «Ваши дух, душа и тело» (1 Сол 5, 23). Это свидетельствует, что ипостась (самосознание) и дух не одно и то же; что, не говоря уже о человеке – существе полудуховном и полутелесном, но и в чистом духе (каковы ангелы) нужно различать, с одной стороны, ипостась – самосознание, а с другой – духовную природу.

В лице Господа Иисуса Христа человечество имело не только тело и душу, но и дух, и однако не имело отдельной ипостаси, человеческого самосознания. В Едином Господе могло быть, конечно, только одно самосознание, одна Его ипостась, Божественная Ипостась второго лица Пресвятой Троицы. Воплотившись, Он сознает принятую человеческую природу как свою собственную и все ее переживания как Свои, подобно тому как обыкновенный человек сознает свою природу и ее жизнь. Поэтому Господь и говорит: «Тело Мое, Кровь Моя», «Душа Моя скорбит смертельно». Жаждало человечество, оно же испускало и дух на кресте, а Господь говорил: «Жажду (Я)», «Предаю Дух Мой». Это и значит, что человечество Христово, не имея своего самосознания – ипостаси, было «воипостасировано», то есть введено во Ипостась Слова Божия, или, грубо выражаясь, стало пользоваться Ипостасию – самосознанием Слова Божия за отсутствием отдельного человеческого самосознания.

Своим Божественным самосознанием Господь сопровождал каждый момент жизни Своего человечества, от зачатия в утробе Девы Марии, в младенчестве и в возрасте совершенном. Однако это постоянное, так сказать, предстояние твари пред Богом отнюдь не сковывало Его человечества, не лишало его свойственного ему действия[195]195
  Указ Московской Патриархии преосвященному митрополиту литовскому и виленскому Елевферию от 27 декабря 1935 г. № 2267 // Символ 39, июль 1998, с. 174–175.


[Закрыть].

Христианство исключает отдельное сознание человека и общества, не может дать им права самостоятельной личности. В диапазоне общества и государства христианство предполагает такую свободу экономики и управления, жизни сердца и ума, когда сознание человека и общества не формируется социальными силами, всё принадлежа только Богу. Христианин вручает свое я Другому. Личность, сознание на природно-социальном уровне отнимаются христианством у человека и отдаются Христу. Попыткой снова узаконить обособленную личность была осужденная на Ефесском соборе 431 года ересь Нестория (ок. 380 – ок. 451), различавшего две личности в Иисусе Христе. Для несториан

человечество Иисуса Христа есть лицо законченное в себе и соединенное с божественным Словом лишь в порядке отношения; практический вывод: человеческое Государство есть законченное и безусловное тело, связанное с религией лишь внешним отношением. В этом сущность несторианской ереси, и мы отлично видим, почему при появлении ее император Феодосий II взял ее под свое покровительство и сделал все от него зависящее для ее поддержания[196]196
  Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 188.


[Закрыть].

Осуждение ереси Нестория, как всякое обличение ошибки, было объявлением войны любой ее форме на все будущие времена. Произошло однако другое. Якобы раз навсегда преодоленное, двоеличие стало определять отношение византийской церкви к власти. Нехристианство оказалось способно жить в православной оболочке. Византия не поняла Евангелия как длящееся чудо всего нового. Она свела религию к совершившемуся факту, к догматической формуле и литургическому обряду.

Она не только не сумела выполнить свою миссию – основать христианское государство, – но приложила все старания к тому, чтобы подорвать историческое дело Иисуса Христа. Когда ей не удалось подделать православную догму, она свела ее на мертвую букву. Византийцы полагали, что достаточно соблюдать догму и священные обряды православия, нимало не заботясь о том, чтобы придать политической и общественной жизни христианский характер. Что они желали, то и получили: догма и обряд остались при них, и лишь общественная и политическая власть попала в руки мусульман – этих законных наследников язычества[197]197
  Там же, с. 196.


[Закрыть].

Христианское ожидание конца времен стало частным делом, свелось к надежде отдельных верующих на потусторонний мир и таким путем утратило свое политическое и социальное измерение[198]198
  Albrecht Dihle. Der sakrale und der säkulare Staat // Philotheos. International Journal for Philosophy and Theology. № 1. Beograd 2001, p. 248.


[Закрыть]. Нет смысла ссылаться на то, что на Западе христианское общество тоже плохо удалось. Для нашего смирения важнее заметить рано обозначившуюся разницу между нашим Востоком и Западом. Идеолог Константина Великого Евсевий Кесарийский в своей теологии государства видит Византийскую империю проекцией божественного царства[199]199
  В.В. Бибихин. К византийской антропологии // Точки, № 3–4, Москва 2001, с. 21–40.


[Закрыть]. На Западе Августин, наоборот, скептически смотрит на христианское государство и существующий институт церкви. Их судьбу, в противоположность Евсевию, он отчетливо отказывается проецировать на христианскую эсхатологию[200]200
  Albrecht Dihle. Der sakrale und der säkulare Staat…, p. 249.


[Закрыть].

Россия не обречена ходить в византийской колее. Много цитируя Соловьева, мы видим однако, что свобода религиозного и церковного исследования еще не спасает, как он надеялся[201]201
  Владимир Соловьев. Письмо в редакцию «Нового времени» 14.5.1897 // Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 330.


[Закрыть], от духовного сна. Снятие цензурных запретов мало что дает в России. Все здесь начинает шататься, всплывает много насилия, которое действует без рассуждения, исподволь ожидая навстречу сдерживающей силы. Требования Соловьева односторонне разумны, слишком идеальны, т.е. в глубине революционны. Мы уважаем радикализм и вместе с тем видим недостаточность механической свободы от стеснений. Предлагаемые Соловьевым пути оставляют место для исканий. Но его анализы остаются верны. Так в отношении спекуляций практиков на природных различиях народов.

Что касается глубокого контраста между созерцательным благочестием Востока и деятельной религией Запада, то этот субъективный и чисто человеческий контраст вовсе не касается божественных предметов нашей веры и нашего культа и не только не может служить справедливым мотивом для разделения, но должен был бы скорее побуждать обе великие части христианского мира к более тесному единению в целях взаимного восполнения. Этой разницей злоупотребили, чтобы создать из нее разделение. И в ту минуту, когда Россия приняла крещение от Константинополя, греки, хотя еще и пребывая во внешнем общении с Римом после временного раскола Фотия, были уже в значительной степени проникнуты национальным партикуляризмом, питаемым иерархическим соперничеством, политикой императоров и спорами школ. Русский народ в лице Святого Владимира купил евангельскую жемчужину, всю покрытую византийской пылью. Большинство нации, не интересовавшееся распрями и честолюбием клириков, ничего не понимало в богословских фикциях, бывших плодами этих распрей; большинство это приняло и сохранило сущность православного христианства во всей его чистоте и простоте, то есть веру и религиозную жизнь. Но клир (на первых порах набранный из греков) и церковная школа восприняли роковое наследие Фотиев и Керуллариев как неотъемлемую часть истинной религии. Это лжеправославие нашей богословской школы, не имеющее ничего общего ни с верою Вселенской Церкви, ни с благочестием русского народа, не содержит в себе никакого положительного начала: оно все состоит из произвольных отрицаний, вызванных и питаемых предвзятой полемикой[202]202
  Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 207.


[Закрыть].

6. Может быть, Соловьев здесь не до конца прослеживает корни злых вещей. Мнимое православие способно обходиться конечно без традиции и не нуждается в византийском наследии и цезаропапизме. Это видит современный наблюдатель.

Опасность для веры в России состоит прежде всего в намерениях номенклатуры взять на вооружение религию, главным образом православную, для построения нового официозного изоляционизма. Те, кто еще вчера присматривал за нами, блюдя устои советского безбожия, сегодня спрашивают нас, достаточно ли мы православны[203]203
  С.С. Аверинцев. София-логос…, с. 351.


[Закрыть].

Безверие в свою очередь тоже только одно из лиц духа злобы. Он всего ближе к нам в нас самих, во всяком случае ближе чем далекая номенклатура.

Лик апокалиптического Зверя остается и сегодня тем же, и его сущность не зависит от географических обстоятельств и от времени. Меняет он только свои приемы, но не цели. Сопротивление при всех условиях остается христианским императивом. «Не сообразуйтесь веку сему», учил нас апостол Павел. Слова апостола[204]204
  μὴ συσχηματίζεσθε τῷ αἰῶνι τούτῳ.


[Закрыть] по-латыни звучат nolite conformari. Конформистское христианство – не более чем логическая ошибка, contradictio in adiecto.[205]205
  С.С. Аверинцев. София-логос…, с. 402.


[Закрыть]

Одной только этой подсказкой, которую дает латинский перевод для понимания завета апостола Павла, западное христианство уже заслужило бы наше внимание и благодарность.

Западное христианство старше нашего. Оно наработало духовно, умственно не меньше, а в разных областях, как в сохранении святоотеческих писаний, много больше нашего. Его традиция через Древний Рим, которому непосредственно наследует католичество и с которым оно связано навыками права, школы, дисциплины, укоренена в бесписьменных тысячелетиях, в прадревней религии Авеля. В отличие от этого мы имели срыв традиции при переходе христианства от греков, в расколе, при отмене патриархата в синодальный период государственного служилого православия, при советской власти. Не все канонические процедуры были соблюдены для обеспечения бесспорного апостольского преемства при установлении московской патриархии Борисом Годуновым и при ее вторичном восстановлении Сталиным. Кроме того, что мы моложе и менее опытны, мы слишком зависим от власти. Заблуждаясь вместе с ошибочным календарем, Московская патриархия своей волей отменяет связь Благовещения, Рождества, Пасхи с космическими событиями.

Надо ли поэтому нам переходить в католичество? Нет, это было бы предательством. Из-за того, что мы беднее, тем менее мы должны бросать свое. Переход лишь подчеркнет неединство христианства. Мы изменим правде целого, которого нет без нашего Востока. Оставаясь там, где мы есть, мы должны восстановить широту православия. Оно может учась у других утверждать свою суть. Надо понять правоту католической догматики, восстановить литургическое общение с Западом, исправить календарь.

7. Существует много языков, но этот наш, принятый и впитанный с детства, пусть сейчас испорченный, все равно единственный родной. Забыть ли нам его слова, чтобы перенять другие обычаи, чужую речь? Это значило бы отказаться от своей сути. Поступок ненужный, перечеркивающий нас самих.

Вдумаемся, чтó нам велит держаться православия. Едва ли то, что оно правее католичества. Странно было бы сказать, что русский язык лучше французского. Он, пожалуй, богаче какими-то сторонами; наша религиозная традиция может быть (хотя едва ли) в чем-то    ближе к земле. Но богаче не значит предпочтительнее. Во всяком случае не нам здесь выбирать. Мы держимся православия потому, что оно свое, мы вросли в него, оно из нашей почвы и нам ближе. Мы невольно падаем в его привычную среду, как человек, не знающий иностранных языков, сбивается на родной.

Какой язык будет своим для человека, остается делом случая, его долей от рождения. С другой стороны, человек не абсолютно скован средой. История, судьба, условия жизни могут сделать так, что новая речь окажется лучше старой, ближе памяти и чувству. Мы ощутим более естественным то, что не называли сначала родным, и как отслужившую одежду оставим прежнее. Другое дело, насколько возможен такой переход. Смена религиозного языка на нашем востоке Европы 1000 лет назад до сих пор сказывается языческими наслоениями в православии.

В фантастическом случае не придется ни принуждать себя, ни задевать соотечественников. Все согласно сделают один и тот же шаг. Язык, к которому уже давно прислушивались, который манил неизвестностью и потом сделался понятен, станет со временем близок, наконец дружествен и чаще зазвучит в бессознательной памяти чем прежний. Ничего неправомерного в такой перемене не будет. Но смена языка не очень существенный шаг. Если есть что сказать, способ, каким это сделать, так или иначе найдется. Никакой межконфессиональный диалог и никакое экуменическое согласие не помогут, если нас не хватает для истины. И наоборот, никакое различие языков не помешает, если мы в ней. Никого не должно тревожить, если наша речь меняется в продолжение жизни. Мы обязаны надеяться, что она станет чище.