Текст книги "Дедские игры в двух измерениях (СИ)"

Автор книги: Владимир Перемолотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

После очередного «А помнишь, как мы тогда…» Никита стукнул кулаком по столу.

– Ну, что слезы льем? Что сопли на кулак наматываем?

И ехидно добавил:

– Соскучились по славе и почестям?

За его ехидством проглядывалась нескрываемая печаль. Ему, как и всем нам, самому жаль было тех возможностей, которыми мы лишились.

– Кто бы говорил, – отозвался Сергей. – Все мы в одной лодке.

– Мы в одной…

Я задумался, каким словом обозначить наше нынешнее положение, нашел его, но, из присущего мне оптимизма, его не использовал, а заменил на другое.

– … луже.

– Мы-то что,– продолжил Никита. – Мы старики, нам терять нечего кроме своих цепей...

– Нашелся пролетарий,– фыркнул я, но товарищ отмахнулся.

– Да. Нам хреново, – уже серьезно согласился он. – А вот про них вы подумали? Им-то еще хуже.

– А что это «еще хуже»? – возразил Сергей. Уж слишком Никита нагнетал. – Здоровье и молодость при них остались. Репутация, вот… Связи…

– Вот-вот.

Кузнецов поднял палец, подчёркивая главное.

– Репутацию нужно поддерживать. А есть им…

– Нам,– быстро поправил его я.

– А? Ну да. Конечно нам... Есть нам чем?

Он смотрел то на Сергея, то на меня.

– Честно скажу, что я какой-нибудь суперхит сочинить не способен.

Сергей хмыкнул.

– Значит, будет у них период творческого застоя. А что? Некоторые группы годами ничего не выпускают и ничего. Играют свои старые песни. Вон «Роллинги» уже лет 20-ть молчат.

– А они вообще живы? – спросил я. – Как-то я от мира рок-музыки оторвался.

– Живы, живы…– успокоил Сергей, и продолжил. – Так что будут старые песни на концертах играть или, если приспичит, сочинять свои средненькие песенки. Не каждый же месяц им…

Он оговорился и тут же поправился.

– Нам! Нам шедевры выдавать?

Никита спорить не стал. Смысла в споре не было. Он постучал пальцами по столешнице, не то что привлекая внимание, а просто от нервов и повторил.

– Вернуть бы все назад…

Мне тоже хотелось этого, но я только вздохнул.

– Мироздание сказало «нельзя».

– А если нельзя, но очень хочется, то можно! – упрямо сказал Кузнецов.

Предложение было ожидаемым. Рано или поздно, но к этому должно было прийти. Мы ведь действительно в душе все хотели одного и того же– музыки, творчества, здоровья, осознанного будущего… Только я охладил водоворот желаний, круживший наши головы.

– Как? Через баночку? – спросил я как можно ехиднее. – Хочешь, чтоб Серёга всех нас поубивал насмерть? Одна баночка – три трупа.

– Это в лучшем случае,– поддержал меня неожиданно наш сапер-изобретатель. – В худшем случае три калеки…

Никита сморщился.

– Пессимисты! В лучшем случае мы туда обратно попадем! – уперся поэт. Мы промолчали. Молчание висело над нами ощутимо, как полог, как штора, отделяющее одного от другого. Но через десяток секунд Сергей как-то со значением, настороженно что ли, спросил.

– Почему ты так считаешь? Тебе что, Мироздание подсказывает?

Никита постучал пальцем по лбу.

– Здравый смысл. Если один раз сработало, то почему бы этому не сработать во второй раз? А?

Он посмотрел на нас с надеждой и сожалением.

– Вы поймите! Мы ведь тут не живем толком, а так… Существуем. Жизнь-то она там осталась…

Он махнул рукой за спину.

– А тут мы только кислород потребляем и продукты переводим.

«А ведь он может нас и уговорить на авантюру» – подумал я. – «Мы-то ведь и согласиться сможем… А баночки…»

Я посмотрел по сторонам.

Мои древние диафильмы никуда не делись. Там их было столько, что можно было бы не только в конец двадцатого века залететь, но, пожалуй, и в начало пятнадцатого. Ну, если сильно-сильно повезет. А баночки то вот они… Рядом стоят… Манят...

– После того, не значит вследствие того. О себе не думаешь, так о родных подумай. Зачем их жизни превращать в хоспис? А ведь к этому придет…

Мы замолчали, и молчание показалось мне знаком смирения. Но я ошибся.

– Но терять надежды не будем. Мы ведь главное теперь знаем...– сказал Сергей.

– А что главное?

Он посмотрел очень серьезно.

– Что связь с другими реальностями возможна! Через баночку или через что-то еще, но возможна! Может быть, следует поискать другой путь? Поискать и найти?

Предложение было из числа тех, что звучат в детских мультиках. «Надо найти клад!». Я и сам был не прочь, но…

– Ищут пути ученые из «Дальрыбы» ищут, а мы даже не дилетанты.

Я посмотрел на полупустую бутылку. Хотелось поставить точку в этих разговорах. Рука дернулась к водке, но я остановился. Она ведь не решала нашей проблемы. Нужно было как-то встряхнуться, вынырнуть из омута негатива…

– А что сидеть да горевать? – сказал я, решительно поднимаясь и отодвигая рюмки. – Сидя тут мы проблему точно не решим.

Друзья посмотрели на меня так, словно я нашел решение наших проблем и прям сейчас скажу, что нужно делать. А я его действительно нашел. Ну, может быть, не решение, а верный путь к нему. За окном светило солнце, гудели машины. Москва жила своей жизнью и никому там не было интереса к путешественникам из одной Вселенной в другую.

– Поехали по местам боевой славы!

– В смысле? – переспросил Никита.

– Съездим туда, где все началось. – предложил я. – Посмотрим что там и как. Вспомним молодость…

– В школу что ли?

– И туда тоже. В ДК, В Райком…. Может быть там найдем какие-то подсказки?

Глава 3

4.

Майор Иванов из «Научно Исследовательского Института Рыбоводства» сидел напротив Председателя КГБ и смотрел на начальника. На лице майора читались два чувства. Спокойствие и сосредоточенность. Хотя на душе было очень неспокойно, так как он понимал, что принес шефу не самые приятные новости.

Разумеется, в том, что произошло, не было никакой его вины, и он всего лишь гонец, но ведь в истории не раз оказывалось так, что приносивших плохие вести гонцов попросту вешали. Не за дело, а просто потому, как говориться, попались «под горячую руку».

Пока он сидел в приемной, в голове вертелись Пушкинские строки « …в гневе начал он чудесить и гонца хотел повесить…» Слова классика заставляли внутренне трепетать, но он держал себя в руках.

Нет, он естественно понимал, что времена, конечно сейчас не те, и дело веревки точно не дойдет, но … Но вполне может дойти до чего-нибудь другого, современного. Например, до Кушки, где придется до пенсии сидеть гарнизонным особистом. Эта мысли у него мелькнула и пропала, когда следом пришла другая – «Так кто ж его туда отпустит с такими то знаниями и допусками?»

То о чем он собирался докладывать, могло легко сломать как жизнь, так и карьеру.

Привлеченный к этому странному проекту с мальчишками, невесть как узнавшими что-то о Будущем, он почувствовал, что «попал в случай». Такой крупной удачи в его жизни у него еще не случалось. Но вот теперь эта ветреная дама, похоже, повернулась к нему спиной. Ну, или, по крайней мере, стала в профиль.

То, что произошло, грозило похоронить Проект и вместе с ним карьеру майора, а второго такого случая в жизни могло и не представиться.

Когда телефон у секретаря негромко звякнул, и секретарский взгляд уперся в майора, все невеселые мысли Иванова мгновенно испарились.

Двойная дверь, несколько шагов по ковровой дорожке, остановка. Андропов жестом предложил сесть. Что станет темой этого разговора, шеф КГБ еще не знал.

– Ну, как они? – спросил Юрий Владимирович. – Головы у твоих студентов, в Берлине, не поотрывало?

Майор, положивший на колени папку с документами, ответил уклончиво.

– Врачи говорят, что общее состояние у всех более-менее нормальное, но есть сложности…

Открыв папку, он протянул хозяину кабинета несколько машинописных листов.

– Это запись их разговора в палате. Там у них телефон, ну я дал команду их немножко послушать. Похоже, Берлинские события не обошлись для них без последствий.

Председатель КГБ прочитал один лист, другой… Отложив бумаги в сторону спросил:

– Они знают о прослушке?

– Думаю, что нет.

– А у вас нет ощущения, что они этими разговорами просто хотят «соскочить с крючка»? – спросил Андропов. – Внушить нам, что стали для нас неинтересны, а после этого своими делами. У больно все как-то кстати.

Майор промолчал, понимая, что шеф просто размышляет вслух.

– Надоело этим творческим личностям сотрудничать с нами и хотят они отправиться в свободное плаванье безо всяких обязательств перед Страной? Вроде как мы все забыли, ничем не можем быть вам полезны. Отставьте нас в покое… При этом «мироздание» какое-то…

Он поступал пальцами по столу и требовательно посмотрел на майора. Взгляд он понял, как предложение высказать свою точку зрения. Иванов постарался быть очень осторожным. Сам понимал, что идет по лезвию.

– Не думаю, товарищ Андропов. Есть в их поведении определенная неправильность… С памятью у них точно что-то случилось.

– Аргументы, – потребовал Председатель.

Майор внутренне собрался. Аргументы у него имелись.

– В пользу этого говорит следующее. Они так и не вспомнили, что не так уж и давно уже лежали в этом госпитале и именно в этой палате, хотя хоть как-то должны были отреагировать на это. Но в разговорах про это ни слова. Так что похоже, что часть их памяти действительно исчезла…

Председатель КГБ шевельнул бровями.

– Вот именно что только похоже…

Майор не рискнул настаивать. Андропов, откинувшись в кресле, задумался, и вдруг улыбнулся.

– Но это можно будет легко проверить. Если они перестанут выдавать на-гора свои музыкальные находки, то может быть так оно и есть…

Майор понял, что оргвыводов не будет. Ему просто обозначили новое направление в работе. Через секунду шеф уточнил:

– Только надо провести их через лабораторию… Попробуйте что-нибудь новенькое.

Майор кивнул. Новенькое у институтских профессоров появлялось постоянно.

– И если можно, без вреда для здоровья…

5

Мы пролежали в госпитале еще три дня, но перемен к лучшему не случилось. Разумеется, это не касалось синяков и шишек. Как тем и полагалось, они потихоньку сходили, царапины зарастали, но вот память не возвращалась.

Да душе было неспокойно, но понимали, что лежа в кроватях ситуацию не исправим, а сидеть и чего-то ждать в палате уже никому не хотелось. Тогда мы потребовали выписки. Насильно нас удерживать не стали и на четвертый день мы покинули гостеприимные госпитальные стены.

Мы уходили оттуда полные здоровой спортивной злости – хотелось заняться каким-то делом, тем более, что проблем перед нами стояло множество. Одной из них, может быть и не самой главной, была встреча с родителями. Мы ведь реально изменились. Не поглупели, конечно. Но… Мы потеряли стариковскую мудрость и вести начали иначе. Они ведь обязательно заметят. А нам придется объяснять…

Как оказалось, думали мы об одном и том же. Идя через больничный парк к станции метро Никита выразил общую мысль:

– Интересно как нас предки встретят? Они ведь не могут не заменить, как мы все изменились…

– Сколько нашим дедам было? Лет по шестьдесят?

– Похоже постарше…

Никита ногой поддел бумажный стаканчик от фруктового мороженного за семь копеек, и перепасовал его мне. Я хотел было перекинуть его Сергею, но вместо этого остановился и негромко выругался. До меня вдруг дошло, что не все наши потери мы пересчитали. У нас ведь теперь ни одного из нас нет ни единого высшего образования… Ну деды нам и подсуропили… Ни начертательной геометрии в голове, ни сопромата. Я ведь и Маркса с Лениным теперь не помню! Ну, может быть, разве тез цитат, что на плакатах на каждой стенке прочитать можно. И как теперь с людьми разговаривать?

А потом стало еще грустнее, когда осознал, что и вот теперь классиков Марксизма-Ленинизма сызнова изучать и, причем, всерьез… А что делать? Положение обязывает.... Все придется начинать с самого начала. Я объявил об этом друзьям и Никита ответил:

– Ну вот… Дожили... Теперь ни ума, ни опыта, ни степенности.

Стаканчик я поднял и бросил в урну. Оставалось хотя бы в мелочах оставаться взрослым...

...Дома меня ждали. Мама с бабушкой поохали, посмотрели и потрогали синяки. Я отмахнулся, что, мол, все нормально, заживет как на собаке и, пообещав все рассказать потом, ушел к себе, оттягивая опасный разговоры, но не получилось. Отец зашел следом, словно что-то почувствовал.

Отодвинув в сторону гитару, он уселся напротив, заглянул в глаза.

– У тебя точно все в порядке? Или что-то еще случилось?

Если б он знал, что и сколько! Почти полтора года мы общались с ним на равных, два взрослых человека, а теперь… Я решил не тянуть и решить все разом.

– Да. Случилось. Ты знаешь…

Возникло малодушное желание вильнуть в сторону, но я сдержался. Глядя поверх его головы сказал:

– Я резко помолодел и поглупел.

Он посмотрел, не понимая меня. Потом улыбнулся. Подумал, что я пошутил и ответил в тон.

– Так ты и был не старый. 18 лет – это молодость.

– Я о другом, – сказал ему без улыбки и глядя в глаза. – Помнишь, что я рассказывал о том, что случилось с нами, о Будущем.

Он кивнул.

– Так вот ничего этого у меня в голове уже нет…

Папа смотрел, и взгляд его требовал продолжения.

– Там, в Берлине, что-то случилось… Не знаю что. После того несчастья я все позабыл. У меня в голове нет ничего о том, что будет.

Я постучал пальцами по голове.

– Там нет места Будущему. Я его не помню.

Он меня понял, стал серьёзным.

– Только у тебя или…

– У всех. Всё, что мы помнили – ушло… Всё...

Он не мог осознать, что это значит для нас эта потеря и спросил о том, что оставалось главным для него.

– Но сами-то вы остались прежними?

Я молча кивнул.

– То есть ты теперь просто мой сын, а не всезнающий старик? – уточнил он. Как же мне хотелось сказать «нет», но пришлось ответить, как есть.

– Да.

Я не знал, что он скажет, но он и не стал ничего говорить. Просто обнял меня. Я уперся головой в отцовское плечо и зажмурился. Для него я был сыном и останусь им, до какого бы возраста он тут не доживет. Да и я сам им останусь, сколько бы не прожил.

Он прижал меня, потом чуть отодвинулся, заглянул в глаза.

– Но для мамы постарайся держаться как-то посолиднее. Она-то не знает, что ты теперь снова пионер, а не пенсионер.

Я улыбнулся. После этого разговора на душе стало легче. Перестал давить груз недосказанности.

Отец вышел, а я усевшись перед окном с гитарой, задумался. О сложившихся несчастьях думать смысла не было, все эти охи и ахи надоели, как и душевные терзания. Нужно было выплывать со дна накрывшей нас тоски и думать позитивно. Вспомнив Никиту, я подумал, что мой дед может быть и не хуже его деда. Может быть и он оставил мне какую-то закладку на такой же случай? Ведь разговоры, я помню, были и планы строили.

На всякий случай я решил поискать в столе. Специально что-то дед прятать ничего бы не стал, и в бумагах, которых вокруг меня было множество, что-то могло и обнаружиться.

Так оно и оказалось. В одном из ящиков письменного стола нашлись несколько листочков с аккордами и названиями. Список делился на две части. Над первым моим почерком написано было «Для дела». На другом листочке «Для души». Я приободрился, но не сильно обрадовался. Повод, конечно, для радости был, но незначительный – аккорды я понимал, и названия были понятны, а вот как их перевести в полноценную музыку?

Первым в списке «Для дела» значилось «Я, ты, он, он, вместе целая страна…» и две фамилии Р. Рождественский и С. Ротару. И цифры 1978 год. И что мне с того? Повертев листок туда-сюда, взял в руки гитару. Аккорды были сами по себе, а вот музыка осталась в голове у деда.

Побренчав на гитаре, я решил, что разбираться с этим нужно не в одиночку, а всей компанией и позвонил друзьям. Ребятам тоже дома не сиделось, и мы вышли пройтись и поговорить.

Мы собрались во дворе, около песочницы. Вокруг бегала малышня, но дети не мешали серьёзному разговору. Я показал принесённые с собой листочки, но друзья посмотрели их и ожидаемо пожали плечами. Никто ничего не понял и никто ничего не вспомнил.

– Ну, Рождественского мы, слава Богу, знаем, и ходы к нему есть,– сказал Никита. – Надеюсь, что он не забыл, кто музыку к «Москвичу в Ленинграде» написал. А вот Ротару?

– Может быть соавтор? – предположил Сергей, глядя на меня. Я отрицательно покачал головой. Когда я сам отыскивал разгадку этого ребуса, то как вариант, допустил и это, но подумав, отказался от этой версии.

– Теоретически может быть. Только я сильно сомневаюсь, что такой поэт как Рождественский нуждается в соавторе, – возразил я. – Скорее всего, это исполнитель. Певец.

– Ты такого певца знаешь?

Я пожал плечами.

– А может быть композитор? – сказал Никита. Возражать никто не рвался и наш поэт уже увереннее добавил:

– Логично, что композитор. Как на пластинках и в программках пишут– «слова и музыка»…

– Ты про такого композитора слышал? – поинтересовался я.

– Я? Нет.

Этот вопрос ткнул нас в самое болезненное место. В память. Никита невесело усмехнулся.

– Я теперь много чего не знаю. Но ведь не просто так твой дед такое написал? Что-то он имел в виду?

– «Что имею, то и введу…» – пробормотал я. – А ведь это можно узнать!

– Ну?

Я не стал разочаровывать друзей.

– Только придется походить. Надо просто пройтись по магазинам и поспрашивать пластинки этого самого Ротару. Фамилия-то редкая.

– И явно не русская, – оживился Сергей. – Иностранец. Румын какой-то?

На счет фамилии он точно был прав. Я об этом не подумал.

– Может быть и румын. Во всяком случае, если ему приходилось с таким поэтом сотрудничать, и такие песни сочинять, то наверняка, мужик талантливый.

Сергей черпанул горстью песок из песочницы и начал струйкой пересыпать его из ладони в ладонь.

– А какие это «такие» ты что уже и музыку знаешь?

– Нет, конечно. Есть только аккорды. Только вот логику никто не отменял.

– Это ты к чему?

Он ссыпал песок обратно в песочницу.

– Но ведь деды отчего-то её отметили? – ответил я вопросом на вопрос. -Значит, есть в песне потенциал.

Никита задумался.

– Верно. Надо будет попытаться соединить тот бубнёж, что мой дед на пленке записал с этими аккордами. Может быть что-то и получится…

Я не возражал.

– Я попробовал играть что-то лирическое, но ничего путного не получилось. Я по-всякому пробовал, но больше всего на эти аккорды ложится ритм марша или строевой песни.

Друзья посмотрели на меня... странно.

– Марши мы еще не писали…

Никита вздохнул и неуверенно добавил.

– Значит, критики скажут, что мы открылись этой песни с новой неизвестной им стороны.

– Ну почему не писали? – возразил я – А про Ленина? Это ведь тоже, считай комсомольский марш. Так что критикам придется писать о том, как плодотворно и успешно мы развиваем направлением комсомольской песни.

Спорить никто не стал, но ситуация с это песней понятнее не стала.

– Давайте с другой стороны зайдем. – предложил Кузнецов. -Что за поэт Рождественский мы знаем. А вот кто такой композитор Ротару?

Никита ткнул пальцем в листок.

– С. Ротару. Какое имя может быть на «С»?

– Саша?

– Был бы Саша, то написали бы «А». Александр.

– Тогда Семен?

– Семен и Рождественский? – Никита кисло улыбнулся. – Нет. Не верю!

– Нашелся Станиславский!

Сергей тоже не поверил в Семена.

– С такими именами только под гармошку частушки петь, а тут все-таки серьезная музыка. Скорее всего, Сергей. Или Станислав...

– Да уж не Самуил…

– А почему не Самуил?

Спор потихоньку перетекал в препирательство.

– Да что мы гадаем? – остановил его Никита. – Включаем мозги. Такой поэт как Рождественский абы с кем сотрудничать не будет. Наверняка этот самый Ротару уже сейчас как-нибудь себя проявил, а к 1978 году станет настолько высоко летать, что ему такую песню доверят сочинить.

– Такую?

– Конечно такую. Деды плохого не посоветуют!

– Деды, оно, конечно, деды,– с сомнением протянул Сергей. – Но марш?

Никита повернулся ему, ткнул в бок.

– А хотя бы и марш! Повторюсь. Они нам плохого не посоветуют и плохому не научат.

Он решительно поднялся.

– Пошли в «Культтовары». Посмотрим, нет там его пластинок.

– Не сразу,– остановил я порыв поэта. – Давайте через библиотеку. Тем более тут все рядом.

Библиотека действительно находилась в соседском дворе.

– Всяко-разно сборник такого поэта как Рождественский там наверняка есть. Слова узнаем, а уж потом в магазин.

Так оно и оказалось. Пролистав поэтический сборник, мы наши и стихотворение. Даже по внешнему виду стало ясно, что это не вальс… Мы смотрели, и строчки выглядели как ступени, по которым должен был скакать читатель, а в нашей ситуации и слушатель.

– Я,

– Ты,

– Он,

– Она.

– Вместе.

– Целая страна…

Стихи были с социальным, а может быть и политическим подтекстом. Прочитав стихотворение до самого конца, Никита озабоченно сказал:

– Тут явный Кобзон просвечивается. Прямо–таки во все щели лезет. Или хор Александрова.

Я тоже читал, но у меня военный хор как-то к тексту не привязывался. Мирные слова были. Потому я с Никитой не согласился.

– Наверное, все-таки Кобзон. Это хоть и марш, но какой-то миролюбивый. Или...

Я задумался.

– Или детский хор. Вон слова-то какие: про радугу, про тропинку в тайге...

Спорить он не стал, а выразительно вздохнув, достал заготовленный блокнот и начал переписывать слова.

– Значит, придется беспокоить Иосифа Давидовича.

Я остановил полет фантазии.

– Погоди еще. Текст есть, а музыки-то нет. Так что сидим на попе ровно.

Сергей, заглядывавший через Никитино плечо, беззвучно шевелил губами, читая печатные строки.

– Это, скорее всего не марш, а какая-то революционная речёвка. Ну как у Маяковского… Неужели не чувствуете?

– Неужто рэп? – удивился Никита.

– Типа того…

Серёга, как барабанщик тонко ощущал заложенный в стихах ритм, и к нему следовало прислушаться. В моей голове уже крутились варианты мелодии, которые я пробовал воссоздать по аккордам, как палеонтолог целого динозавра по его костям и вроде бы что-то началось прорисовываться. Марш– не марш, но что-то энергичное.

– Может быть ты и прав….

Никита закрыл блокнот.

– Ладно. С этим понятно. Теперь в магазин.

А в магазине нас ждал сюрприз…

– Вот вам и Сергей,– сказал Сергей, вертя в руках маленькую пластинку.

– И Самуил…

Никита смотрел на жизнь хоть и шире, но конкретнее.

– Вот вам и мужик… К тому же не румын, а румынка.

Я обратился к продавщице.

– А что это за девушка? Иностранка?

Девушка улыбнулась.

– Нет. Наша, советская… Из Молдавии.

Сергей попросил её поставить, и мы несколько секунд слушали молодой, красивый, сильный голос.

– А неплохо… Потом она, скорее всего, еще лучше петь стала, потому и дедам наверняка больше известна.

Пластинку мы купили– шестьдесят копеек не деньги – и пошли к дому. Разговор все время вертелся около новой песни. Друзья прикидывая, что будет лучше: не корежить историю музыки и поискать выходы на Ротару или всё-таки предложить песню Кобзону или Пугачевой.

Пока они спорили, я все крутил в голове слова, прикидывая какой в итоге должна получиться песня и думал, о композиторе, у которого мы музыку позаимствуем. Надеюсь у него не одна такая…

Доводы друзей друг на друга не действовали, и я решил поработать третейским судьёй, пока они не переругались.

– Давайте, чтоб не биться лбом в стену, будем выбирать между Кобзоном и Пугачевой. Эти-то в нас верят, и их не придётся убеждать в том, что песня будет хорошей.

Ребята отмахнулись. Им было интересно спорить друг с другом.

– Да хватит вам! Как дети малые… Песни еще нет! Нам её еще сочинить нужно,– напомнил я.

Улица вокруг нас была полна звуками. Ехали машины, говорили люди, чирикали птицы. Отодвигая эти звуки в сторону, заглушая их, обрушались звуки стойки. Мы шли мимо строительной площадки. Там что-то взрезывало, трещало, ухало, но весь этот звуковой вал перебивал ритмичный грохот. Где-то за забором строительный копёр вбивал в землю бетонные сваи. Бум, бум, бум… Этот ритм… Это было то, что нужно!

Я встал. Ребята, продолжавшие спорить, уперлись в мою спину.

– Что?

Я тряхнул головой и начал читать стихи. «Я, ты, он, она…» На каждый удар копра, готовившего фундамент для нового дома, накладывались слова из стихотворения. Удар– слово, еще удар – новое слово…

– Вот оно! Это основной ритм!

Сергей постучал ступней по асфальту, ловя ритм, кивнул. Перебивая звук копра, пулеметной очередью протрещал отбойный молоток. Серёга застучал чаще… Никита наступил ему на ногу.

– А вот это слишком… С таким ритмом песен о Родине не бывает. Это же рок-н-рол!

Глава 4

6.

Дорогу в школу мы не забыли. Хоть и было это почти полвека назад, а ноги всё равно помнили и вели куда нужно. От метро «Рязанский проспект», дворами, не торопясь мы дошли до нашей «альма-матер». Ноги сами шли куда нужно, а мы вертели головами и удивляясь как все вокруг изменилось. Магазины, магазины, новые дома, опять магазины…

А вот школа осталась прежней. Белая пятиэтажка с барельефами классиков на фронтоне.

Мы обошли её со всех сторон и выбрали ту лавочку около спортплощадки, где так давно и так недавно сидели, и решали главные для себя вопросы. Все тут было, как и в тот раз.

– Пивных пробок стало меньше….

Пробки выглядели по-разному. Какие-то блестели, слово только-только упали на землю, а какие-то уже покрылись ржой, попавшие туда Бог знает когда. Носком кроссовки я выбил одну из таких на траву.

– Между прочим вот она может быть одной из тех, что мы сами в те временя в землю вбивали,– пошутил я.

– Вселенная не та,– серьезно ответил Сергей. – Ты ни сам не сбивайся и нас не сбивай.

– А нынче тут больше баночное пьют,– Никита кивнул на урну, полную смятых банок. – Старшеклассники нынче богатые.

– Вот и нас так…– грустно сказал я. Мы переглянулись и одновременно улыбнулись. Вспомнили, какой ценностью были такие вот банки во времена нашей школьной молодости. Те взрослые, кто ездил за границу или мог отовариваться в «Березке», брали пиво там, банки отдавали детям. Каждая из них была предметом зависти и поклонения, как, собственно и фантики от жвачки. Времена изменились и шкала ценностей тоже.

– Да ладно… Живы и слава Богу…

Сергей крутил головой что-то отыскивая.

– Ничего не чувствуете?

Мы, вынырнув из воспоминаний, насторожились.

– А что?

Он демонстративно потянул носом.

– Мирозданием тут не пахнет?

– Тьфу на тебя…

– Ну тогда хватит рассиживаться.

Он хлопнул ладонями по ногам, поднялся, предлагая следовать за собой. Мы не торопились. Сидеть на тёплых досках, вспоминать прошлое было очень приятно. Да и старческая спина просила пощады.

– С этой скамейки стартовать в прошлое не получится, – повторил Никита. – Тогда чего тут сидеть? Пошли, пошли дальше.

Он усмехнулся.

– По волне моей памяти…

Этот Тухмановский диск помнили все.

…В этот день мы хорошо походили.

Райком по-прежнему оставался средоточием власти, но, разумеется, знакомого нам секретаря Саши там уже не было, магазин «Культтовары» тоже остался на старом месте, и, разумеется, на своём месте остался Дом Культуры. В то, что само здание останется на своем месте я не сомневался, но вот то, что в оголтелые 90-е не снесли скульптуру Стаханова во дворе, и что в этих стенах продолжал тлеть очаг культуры реально обрадовало.

В родные стены мы входили с особым трепетом. Запахи там остались прежними и звуки тоже, словно они не принадлежали этому времени, а остались с тех благословленных времен.

– Слышите? – Серёжа поднял палец и придержал нас. – Слышите?

Да! Где-то наверху маленькие детские ножки вытанцовывали что-то народное. Едва слышно баянист выводил простую народную мелодию.

– Наверняка и сейчас там мальчики в дефиците…

Даже расписание занятий осталось висеть на том же месте. Хотя, чему удивляться? Как говорится «намоленное место» ....

На разлинованном листе чернели названия кружков и секций. Часть из них словно перенеслась из прошлого, но имелись и нововведения.

– А что ты хотел? Вот тут и карате, и ламбада и бальные танцы… Ого!

Я подумал, что огляделся, подошел поближе, но всё так и было. Кружки для пенсионеров!

– Вон и для пенсионеров тоже что-то есть,– обрадовал я друзей. – Хоровое пение и танцы.

– Зато ни одного ВИА или рок-группы…

Не сговариваясь, мы двинулись на второй этаж, в тот зал, где когда-то познакомились с директором, а потом и репетировали.

– В любом случае не зря пришли… Сразу для себя раздвинули горизонты. Если у нас ничего не изменится, то значит будем этим заниматься.

Сергей загадочно замолчал.

– А что делать-то предлагаешь?

– Играть, – сказал Сергей.

Я посмотрел на него с удивлением.

– На «Радио ретро»? Так там все эти песни в оригинальном исполнении есть, все записи… В переходах только если рубли сшибать.

– А ресторан? – оживился Никита.

– А если в ресторане, то с нашим древним репертуаром мы много не заработаем.

– В столовой, – понизил планку Никита.

– За еду?

Я засмеялся.

– …. В столовой какого-нибудь санатория или, а еще лучше там же на танцах,– серьезно ответил Никита. – Вы слышали про городскую программу «Активное долголетие»? Будем играть на танцах для пенсионеров…

– А после танцев мести пол, чтоб убрать высыпавшийся из страперов песок.

Мы посмеялись, так как имели право. Мы и сами были точно такими, как и те, над кем смеялись.

Каждый из нас хоть немного, но верил в чудо. А как не верить, если мы уже один раз стал его свидетелем и даже участником? Мы шли и ждали, что вот-вот Мироздание подмигнет нам и мы… Мы же хорошие! И вели себя хорошо…

Но ничего такого не произошло. Мы побродили по ДК, сунулись в большой зал, в котором шла репетиция какого-то хора, были изгнаны оттуда и отправились восвояси.

7.

Мы сидели в кафе на улице Горького и печально молчали.

А вот на улице место печали не было. Там зеленели липы, там шлялся хорошо одетый народ, шелестели шинами автомобили... Жизнь крутилась, показывая нам самые привлекательные стороны – от шикарных иностранных авто до очень хорошеньких девушек, но мы на это не обращали внимания. Нет, смотрели, конечно, не сидеть же в кафе с закрытыми глазами, но скорее всего этот действие нужно было называть по-другому. Мы не смотрели, а взирали.

Настроение было паршивое– память не возвращалась и в самой ближайшей перспективе маячил визит в «Дальрыбу», а там совсем недалеко и поход к самому Юрию Владимировичу. Дедам было хорошо – говорили почти на равных, а нам как? С такими новостями... Ох, неуютно.

Каждый из нас чувствовал одиночество. То место, что в памяти занимал я-дед, зияло черной холодной пустотой и заполнить её было нечем. Только летнему дню наплевать было на наши переживания.

Мороженное в моей вазочке таяло. Солнце медленно превращало белый сугроб в талую белую лужу и зима в моей чашке явно проигрывала лету. Рядом со мной друзья задумчиво разгребали свои порции сладкого лакомства.

«Ложка– весло», – подумал я.– «А я плыву... Только вот куда плыть дальше? Куда грести?». В приоткрытое окно в зал залетали голоса пешеходов и рев проезжающих машин. За окном как-то особенно солидно взревело. Я повернул голову. Мимо окон не спеша проехала машина какого-то посольства с флажком на капоте. Длинный автомобиль с тонированными стеклами.