Текст книги "Отчаяние"
Автор книги: Владимир Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Читатель, ему было сказано, выйти в Кенигсдорфe и пойти на сeвер по шоссе до десятаго километра, до желтаго столба, – и вот теперь я во весь опор гнал по тому шоссе, – незабываемая минута! Оно было пустынно. Автобус ходит там зимой только дважды в день, – утром и в полдень, -на протяженiи этих десяти километров мнe навстрeчу попалась только таратайка, запряженная пeгой лошадью. Наконец , вдали, желтым мизинцем выпрямился знакомый столб и увеличился, дорос до естественных своих размeров , и на нем была мурмолка снeга. Я затормозил и оглядeлся. Никого. Желтый столб был очень желт . Справа за полем театральной декорацiей плоско сeрeл лeс . Никого. Я вылeз из автомобиля и со стуком сильнeе всякаго выстрeла захлопнул за собою дверцу. И вдруг я замeтил , что из -за спутанных прутьев куста, росшаго в канавe, глядит на меня усатенькiй, восковой, довольно веселый – -
Поставив одну ногу на подножку автомобиля и как разгнeванный тенор хлеща себя по рукe снятой {155} перчаткой, я неподвижным взглядом уставился на Феликса. Неувeренно ухмыляясь, он вышел из канавы.
"Ах ты, негодяй, – сказал я сквозь зубы с необыкновенной, оперной силой. – Негодяй и мошенник , – повторил я уже полным голосом , все яростнeй хлеща себя перчаткой (в оркестрe все громыхало промеж взрывов моего голоса), – как ты смeл , негодяй, разболтать? Как ты смeл , как ты смeл , у других просить совeтов , хвастать, что добился своего, что в такой-то день на таком -то мeстe... вeдь тебя за это убить мало" -(грохот , бряцанiе и опять мой голос :) – "Многаго ты этим достиг , идiот ! Профершпилился, маху дал , не видать тебe ни гроша, болтун !" -(кимвальная пощечина в оркестрe).
Так я его ругал , с холодной жадностью слeдя за выраженiем его лица. Он был ошарашен , он был искренне обижен . Прижав руку к груди, он качал головой. Отрывок из оперы кончился, и громковeщатель заговорил обыкновенным голосом .
"Ну уж ладно, браню тебя просто так , для проформы, на всякiй случай... А вид у тебя, дорогой мой, забавный, – прямо грим !"
По моему приказу он отпустил усы; они кажется были даже нафабрены; кромe того, уже по личному своему почину, он устроил себe по двe курчавых котлетки. ?та претенцiозная растительность меня чрезвычайно развеселила.
"Ты конечно прieхал тeм путем , как я тебe велeл ?" – спросил я улыбаясь. {156}
Он отвeтил :
"Да, как вы велeли. А насчет того, чтобы болтать... – сами знаете, я несходчив и одинок ".
"Знаю, и сокрушаюсь вмeстe с тобой, – сказал я. – А встрeчные по дорогe были?"
"Если кто и проeзжал , я прятался в канаву, как вы велeли".
"Ладно. Наружность твоя и так хорошо спрятана. Ну-с , – нечего тут прохлаждаться. Садись в автомобиль. Оставь, оставь, – потом мeшок снимешь. Садись скорeе, нам нужно от eхать отсюда".
"Куда?" – полюбопытствовал он .
"Вон в тот лeс ".
"Туда?" – спросил он и указал палкой.
"Да, именно туда. Сядешь ли ты когда-нибудь, чорт тебя дери!"
Он с удовольствiем разглядывал автомобиль. Неспeша влeз и сeл рядом со мной.
Я повернул руль, медленно двинулись... ух ! еще раз : ух ! (с eхали на поле) – под колесами зашуршал мелкiй снeг и дряхлыя травы. Автомобиль подпрыгивал на кочках , мы с Феликсом – тоже. Он говорил :
"Я без труда с ним справлюсь (гоп ). Я уж прокачусь (гоп ). Вы не бойтесь, я (гоп -гоп ) его не попорчу".
"Да, автомобиль будет твой. На короткое время (гоп ) твой. Но ты, брат , не зeвай, посматривай кругом , никого нeт на шоссе?"
Он обернулся и затeм отрицательно мотнул головой. Мы в eхали или вeрнeе вползли в лeс . {157} Кузов скрипeл и ухал , хвойныя вeтви мели по крыльям .
Углубившись немного в бор , остановились и вылeзли. Уже без вожделeнiя неимущаго, а со спокойным удовлетворенiем собственника, Феликс продолжал любоваться лаково-синей машиной. Его глаза подернулись поволокой задумчивости. Вполнe возможно, – замeтьте, я не утверждаю, а говорю: вполнe возможно, – вполнe возможно, что мысль его потекла приблизительно так : а что если улизнуть на этой штучкe? Вeдь деньги я сейчас получу вперед . Притворюсь, что все исполню, а на самом дeлe укачу далеко. Вeдь в полицiю он обратиться не может , будет , значит , молчать. А я на собственной машинe... – -
Я прервал теченiе этих прiятных дум . "Ну что ж , Феликс , великая минута наступила. Ты сейчас переодeнешься и останешься с автомобилем один в лeсу. Через полчаса стемнeет , вряд ли кто потревожит тебя. Проночуешь здeсь, – у тебя будет мое пальто, – пощупай, какое оно плотное, – то-то же! – да и в автомобилe тепло... выспишься, а как только начнет свeтать – – впрочем , это потом , сперва давай я тебя приведу в должный вид , а то в самом дeлe стемнeет . Тебe нужно прежде всего побриться".
"Побриться? – с глупым удивленiем переспросил Феликс . – Как же так ? Бритвы у меня с собой нeт , и я не знаю, чeм можно бриться в лeсу, развe что камнем ".
"Нeт , зачeм камнем ; такого разгильдяя как ты слeдует брить топором . Но я человeк предусмотрительный, {158} все с собой принес , и все сам сдeлаю".
"Смeшно, право, – ухмыльнулся он . – Как же так будет . Вы меня еще бритвой того и гляди зарeжете".
"Не бойся, дурак , – она безопасная. Ну, пожалуйста. Садись куда-нибудь, – вот сюда, на подножку, что-ли".
Он сeл , скинув мeшок . Я вытащил пакет и разложил на подножкe бритвенный прибор , мыло, кисточку. Надо было торопиться: день осунулся, воздух становился все тусклeе. И какая тишина... Тишина эта казалась врожденной тут , неотдeлимой от этих неподвижных вeтвей, прямых стволов , от слeпых пятен снeга там и сям на землe.
Я снял пальто, чтобы свободнeе было оперировать. Феликс с любопытством разглядывал блестящiе зубчики бритвы, серебристый стерженек . Затeм он осмотрeл кисточку, приложил ее даже к щекe, испытывая ея мягкость, – она дeйствительно была очень пушиста, стоила семнадцать пятьдесят . Очень заинтересовала его и тубочка с дорогой мыльной пастой.
"Итак , приступим , – сказал я. – Стрижка-брижка. Садись, пожалуйста, боком , а то мнe негдe примоститься ".
Набрав в ладонь снeгу, я выдавил туда вьющiйся червяк мыла, размeсил кисточкой и ледяной пeной смазал ему бачки и усы. Он морщился, ухмылялся, – опушка мыла захватила ноздрю, – он крутил носом , – было щекотно.
"Откинься, – сказал я, – еще". {159}
Неудобно упираясь колeном в подножку, я стал сбривать ему бачки, -волоски трещали, отвратительно мeшались с пeной; я слегка его порeзал , пeна окрасилась кровью. Когда я принялся за усы, он зажмурился, но храбро молчал , – а было должно быть не очень прiятно, – я спeшил , волос был жесткiй, бритва дергала.
"Платок у тебя есть?" – спросил я.
Он вынул из кармана какую-то тряпку. Я тщательно стер с его лица кровь, снeг и мыло. Щеки у него блестeли как новыя. Он был выбрит на славу, только возлe уха краснeла царапина с почернeвшим уже рубинчиком на краю. Он провел ладонью по бритым мeстам .
"Постой, – сказал я. – ?то не все. Нужно подправить брови, – онe у тебя гуще моих ".
Я взял ножницы и очень осторожно отхватил нeсколько волосков .
"Вот теперь отлично. А причешу я тебя, когда смeнишь рубашку".
"Вашу дадите?" – спросил он и безцеремонно пощупал мою шелковую грудь.
"?, да у тебя ногти не первой чистоты!" – воскликнул я весело.
Я не раз дeлал маникюр Лидe и теперь без особаго труда привел эти десять грубых ногтей в порядок , – причем все сравнивал его руки с моими, – онe были крупнeе и темнeе, – но ничего, со временем поблeднeют . Кольца обручальнаго не ношу, так что пришлось нацeпить на его руку всего только часики. Он шевелил пальцами, поворачивал , так и сяк кисть, очень довольный. {160}
"Теперь живо. Переодeнемся. Сними все с себя, дружок , до послeдней нитки".
Феликс крякнул : холодно будет . "Ничего. ?то одна минута. Ну-с , поторапливайся". Осклабясь, он скинул свой куцый пиджак , снял через голову мохнатую темную фуфайку. Рубашка под ней была болотно-зеленая, с галстуком из той же матерiи. Затeм он разулся, сдернул заштопанные мужской рукой носки и жизнерадостно екнул , прикоснувшись босою ступней к зимней землe. Простой человeк любит ходить босиком : лeтом , на травкe, он первым дeлом разувается, но даже и зимой прiятно, – напоминает , может быть, дeтство или что-нибудь такое.
Я стоял поодаль, развязывая галстук , и внимательно смотрeл на Феликса.
"Ну, дальше, дальше!" крикнул я, замeтив , что он замeшкался.
Он не без стыдливой ужимки спустил штаны с бeлых , безволосых ляжек . Освободился и от рубашки. В зимнем лeсу стоял передо мной голый человeк .
Необычайно быстро, с легкой стремительностью нeкоего Фреголи, я раздeлся, кинул ему верхнюю оболочку моего бeлья, – пока он ее надeвал , ловко вынул из снятаго с себя костюма деньги и еще кое-что и спрятал это в карманы непривычно-узких штанов , которые на себя с виртуозной живостью натянул . Его фуфайка оказалась довольно теплой, а пиджак был мнe почти по мeркe: я похудeл за послeднее время.
Феликс между тeм нарядился в мое розовое {161} бeлье, но был еще бос . Я дал ему носки, подвязки, но тут замeтил , что и ноги его требуют отдeлки. Он поставил ступню на подножку автомобиля, и мы занялись торопливым педикюром . Боюсь, что он успeл простудиться – в одном нижнем бeльe. Потом он вымыл ноги снeгом , как это сдeлал кто-то у Мопассана, и с понятным наслажденiем надeл носки.
"Торопись, торопись, – приговаривал я. – Сейчас стемнeет , да и мнe пора уходить. Смотри, я уже готов , – ну и башмачища у тебя. А гдe фуражка? А, вижу, спасибо".
Он туго затянул ремень штанов . С трудом влeз в мои черные шевровые полуботинки. Я помог ему справиться с гетрами и повязать сиреневый галстук . Наконец , при помощи его грязнаго гребешка, я зачесал назад со лба и с висков его жирные волосы.
Теперь он был готов . Он стоял передо мной, мой двойник , в моем солидном темно-сeром костюмe, разглядывал себя с глупой улыбкой; обслeдовал карманы; квитанцiи и портсигар положил обратно, но бумажник раскрыл . Он был пуст .
"Вы мнe обeщали вперед ", – заискивающим тоном сказал Феликс .
"Да, конечно, – отвeтил я, вынув руку из кармана штанов и разжав кулак с ассигнацiями. – Вот они. Сейчас отсчитаю и дам тебe. Башмаки не жмут ?"
"Жмут , – сказал он . – Здорово жмут . Но уж как -нибудь вытерплю. На ночь я их пожалуй {162} сниму. А куда же мнe завтра двинуться с машиной?"
"Сейчас , сейчас ... все об ясню. Тут надо прибрать, – вишь, разбросал свою рвань. Что у тебя в мeшкe?"
"Я как улитка. У меня дом на спинe! – сказал Феликс . – С собой мeшок возьмете? В нем есть колбаса, – хотите?"
"Там будет видно. Засунь-ка туда всe эти вещи. ?ту тряпку тоже. И ножницы. Так . Теперь надeвай пальто, и давай в послeднiй раз провeрим , можешь ли ты сойти за меня".
"Вы не забудете деньги?" – поинтересовался он .
"Да нeт же. Вот оболтус . Сейчас расчитаемся. Деньги у меня здeсь, в твоем бывшем карманe. Поторопись, пожалуйста".
Он облачился в мое чудное бежевое пальто, осторожно надeл элегантную шляпу. Послeднiй штрих – желтыя перчатки.
"Так -с . Пройдись-ка нeсколько шагов . Посмотрим , как на тебe все это сидит ".
Он пошел мнe навстрeчу, то суя руки в карманы, то вынимая их опять.
Близко подойдя ко мнe, расправил плечи, ломаясь, прикидываясь фатом .
"Все-ли, все-ли? – говорил я вслух . – Погоди, дай мнe хорошенько... Да, как будто все... Теперь повернись. Я хочу видeть, как сзади..."
Он повернулся, и я выстрeлил ему в спину.
Я помню разныя вещи: я помню, как в воздухe повис дымок , дал прозрачную складку и разсeялся; помню как Феликс упал , – он упал несразу, {163} сперва докончил движенiе, еще относившееся к жизни, – а именно почти полный поворот , – хотeл вeроятно в шутку повертeться передо мной, как перед зеркалом , – и вот , по инерцiи доканчивая эту жалкую шутку, он , уже насквозь пробитый, ко мнe обратился лицом , медленно растопырил руку, будто спрашивая: что это? – и не получив отвeта, медленно повалился навзничь. Да, все это я помню, – помню: – шурша на снeгу, он начал кобениться, как если б ему было тeсно в новых одеждах ; вскорe, он замер , и тогда стало чувствительно вращенiе земли, и только шляпа тихо отдeлилась от его темени и упала назад , разинувшись, словно за него прощаясь, – или вродe того, как пишут : присутствовавшiе обнажили головы. Да, все это я помню, но только не помню одного: звука выстрeла. Зато остался у меня в ушах неотвязный звон . Он обволакивал меня, он дрожал на губах . Сквозь этот звон я подошел к трупу и жадно взглянул .
Таинственное мгновенiе. Как писатель, тысячу раз перечитывающiй свой труд , провeряющiй, испытывающiй каждое слово, уже не знает , хорошо ли, ибо слишком все примелькалось, так и я, так и я. – Но есть тайная увeренность творца, она непогрeшима. Теперь, когда в полной неподвижности застыли черты, сходство было такое, что право я не знал , кто убит – я или он . И пока я смотрeл , в ровно звенeвшем лeсу потемнeло, – и, глядя на расплывшееся, все тише звенeвшее лицо передо мной, мнe казалось, что я гляжусь в недвижную воду.
Боясь испачкаться, я не прикоснулся к тeлу; не провeрил , дeйствительно ли оно совсeм , совсeм {164} мертвое; я чутьем знал , что это так , что пуля моя скользнула как раз по короткой воздушной колеe, проложенной волей и взглядом . Торопиться, торопиться, – кричал Иван Иванович , надeвая штаны в рукава. Не будем ему подражать. Я быстро, но зорко осмотрeлся, Феликс все, кромe пистолета, убрал в мeшок сам , но у меня хватило самообладанiя посмотрeть, не выронил ли он чего-нибудь, – и даже обмахнуть подножку, гдe стриг ему ногти. Затeм я выполнил кое-что давно замышленное, а именно: выкатил автомобиль к самой опушкe, с расчетом , что его утром увидят с дороги и по нему найдут мое тeло.
Стремительно надвигалась ночь. Звон в ушах почти смолк . Я углубился в лeс , прошел опять недалеко от трупа, но уже не остановился, только подхватил рукзак , и шагая скоро, увeренно, не чувствуя пудовых башмаков на ногах , обогнул озеро и все лeсом , лeсом , в призрачном сумракe, в призрачных снeгах ... но как хорошо я знал направленiе, как правильно, как живо я представлял себe все это еще тогда, лeтом , когда изучал тропы, ведущiя в Айхенберг !
Я пришел на станцiю во время. Через десять минут услужливым привидeнiем явился нужный мнe поeзд . Половину ночи я eхал в громыхающем , валком вагонe на твердой скамейкe, и рядом со мной двое пожилых мужчин играли в карты, – и карты были необыкновенныя, -большiя, красно-зеленыя, с желудями. За-полночь была пересадка; еще два часа eзды – уже на запад , – а утром я пересeл в скорый. Только тогда, в уборной, я осмотрeл содержимое {165} мeшка. В нем кромe сунутаго давеча, было немного бeлья, кусок колбасы, три больших изумрудных яблока, подошва, пять марок в дамском кошелькe, паспорт и мои к Феликсу письма. Яблоки и колбасу я тут же в уборной с eл , письма положил в карман , паспорт осмотрeл с живeйшим интересом . Странное дeло, – Феликс на снимкe был не так уж похож на меня, – конечно, это без труда могло сойти за мою фотографiю, – но все-таки мнe было странно, – и тут я подумал : вот настоящая причина тому, что он мало чувствовал наше сходство; он видeл себя таким , каким был на снимкe или в зеркалe, то-есть как бы справа налeво, не так , как в дeйствительности. Людская глупость, ненаблюдательность, небрежность, – все это выражалось в том , между прочим , что даже опредeленiя в кратком перечнe его черт несовсeм соотвeтствовали эпитетам в собственном моем паспортe, оставленном дома. ?то пустяк , но пустяк характерный. А в рубрикe профессiи он , этот олух , игравшiй на скрипкe вeроятно так , как в Россiи играли на гитарах лeтним вечером лакеи, был назван "музыкантом ", – что сразу превращало в музыканта и меня. Вечером , в пограничном городкe, я купил себe чемодан , пальто и так далeе, а мeшок с его вещами и моим браунингом , – нeт , не скажу, что я с ними сдeлал , как спрятал : молчите, рейнскiя воды. И уже одиннадцатаго марта очень небритый господин в черном пальтишкe был заграницей. {166}
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
ГЛАВА X.
Я с дeтства люблю фiалки и музыку. Я родился в Цвикау. Мой отец был сапожник , мать – прачка. Когда сердилась, то шипeла на меня по-чешски. У меня было смутное и невеселое дeтство. Едва возмужав , я забродяжничал . Играл на скрипкe. Я лeвша. Лицо овальное. Женщин я всегда чуждался: нeт такой, которая бы не измeнила. На войнe было довольно погано, но война прошла, как все проходит . У всякой мыши есть свой дом ... Я люблю бeлок и воробьев . Пиво в Чехiи дешевле. О, если б можно было подковать себe ноги в кузницe, – какая экономiя! Министры всe подкуплены, а поэзiя это ерунда. Однажды на ярмаркe я видeл двух близнецов , – предлагали приз тому, кто их различит , рыжiй Фриц дал одному в ухо, оно покраснeло, – вот примeта! Как мы смeялись... Побои, воровство, убiйство, – все это дурно или хорошо, смотря по обстоятельствам . Я присваивал деньги, если они попадались подруку: что взял – твое, ни своих , ни чужих денег не бывает , на грошe не написано: принадлежит Мюллеру. Я люблю деньги. Я всегда хотeл найти вeрнаго друга, мы бы с ним музыцировали, он бы в наслeдство мнe оставил дом и цвeтник . Деньги, милыя деньги. Милыя маленькiя деньги. Милыя большiя деньги. Я ходил по дорогам , там и сям работал . Однажды мнe попался франт , утверждавшiй, что похож на меня. Глупости, он не был похож . Но я с ним не спорил ибо он был богат , и всякiй, кто с богачем знается, может и сам разбогатeть. Он хотeл , чтобы я вмeсто него {167} прокатился, а тeм временем он бы обдeлал свои шахермахерскiя дeла. ?того шутника я убил и ограбил . Он лежит в лeсу. Лежит в лeсу, кругом снeг , каркают вороны, прыгают бeлки. Я люблю бeлок . Бeдный господин в хорошем пальто лежит мертвый, недалеко от своего автомобиля. Я умeю править автомобилем . Я люблю фiалки и музыку. Я родился в Цвикау. Мой отец был лысый сапожник в очках , мать -краснорукая прачка. Когда она сердилась – -
И опять все сначала, с новыми нелeпыми подробностями. Так укрeпившееся отраженiе пред являло свои права. Не я искал убeжища в чужой странe, не я обрастал бородой, а Феликс , убившiй меня. О, если б я хорошо его знал , знал близко и давно, мнe было бы даже забавно новоселье в душe, унаслeдованной мною. Я знал бы всe ея углы, всe коридоры ея прошлаго, пользовался бы всeми ея удобствами. Но душу Феликса я изучил весьма поверхностно, – знал только схему его личности, двe-три случайных черты.
С этими непрiятными ощущенiями я кое-как справился. Трудновато было забыть, напримeр , податливость этого большого мягкаго истукана, когда я готовил его для казни. ?ти холодныя послушныя лапы. Дико вспомнить, как он слушался меня! Ноготь на большом пальцe ноги был так крeпок , что ножницы несразу могли его взять, он завернулся на лезвiе, как жесть консервной банки на ключ . Неужто воля человeка так могуча, что может обратить другого в куклу? Неужто я дeйствительно брил его? Удивительно! Главное, что мучило меня в этом воспоминанiи, {168} была покорность Феликса, нелeпый, безмозглый автоматизм его покорности. Но повторяю, я с этим справился. Хуже было то, что я никак не мог привыкнуть к зеркалам . И бороду я стал отращивать не столько, чтобы скрыться от других , сколько – от себя. Ужасная вещь – повышенное воображенiе. Вполнe понятно, что человeк , как я надeленный такой обостренной чувствительностью, мучим пустяками, – отраженiем в темном стеклe, собственной тeнью, павшей убитой к его ногам унд зо вайтер . Стоп , господа, – поднимаю огромную бeлую ладонь, как полицейскiй, стоп ! Никаких , господа, сочувственных вздохов . Стоп , жалость. Я не принимаю вашего соболeзнованiя, – а среди вас навeрное найдутся такiе, что пожалeют меня, – непонятаго поэта. "Дым , туман , струна дрожит в туманe". ?то не стишок , это из романа Достоевскаго "Кровь и Слюни". Пардон , "Шульд унд Зюне". О каком -либо раскаянiи не может быть никакой рeчи, – художник не чувствует раскаянiя, даже если его произведенiя не понимают . Что же касается страховых тысяч – -
Знаю, знаю, – оплошно с беллетристической точки зрeнiя, что в теченiе всей моей повeсти (насколько я помню) почти не удeлено вниманiя главному как -будто двигателю моему, а именно корысти. Как же это я даже толком и не упомянул о том , на что мертвый двойник был мнe нужен ? Но тут меня берет сомнeнiе, уж так ли дeйствительно владeла мною корысть, уж так ли мнe было важно получить эту довольно двусмысленную сумму (цeна человeка в денежных знаках , посильное вознагражденiе за {169} исчезновенiе со свeта), – или напротив память моя, пишущая за меня, не могла иначе поступить, не могла – будучи до конца правдивой – придать особое значенiе разговору в кабинетe у Орловiуса (не помню, описал ли я этот кабинет ).
И еще я хочу вот что сказать о посмертных моих настроенiях : хотя в душe-то я не сомнeвался, что мое произведенiе мнe удалось в совершенствe, т. е. что в черно-бeлом лeсу лежит мертвец , в совершенствe на меня похожiй, – я, генiальный новичек , еще не вкусившiй славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к себe, мучительно жаждал , чтобы скорeе это мое произведенiе, законченное и подписанное девятаго марта в глухом лeсу, было оцeнено людьми, чтобы обман – а всякое произведенiе искусства обман – удался; авторскiя же, платимыя страховым обществом , были в моем сознанiи дeлом второстепенным . О да, я был художник безкорыстный.
Что пройдет , то будет мило. В один прекрасный день наконец прieхала ко мнe заграницу Лида. Я зашел к ней в гостиницу, "тише", сказал я внушительно, когда она бросилась ко мнe в об ятiя, "помни, что меня зовут Феликсом , что я просто твой знакомый". Траур ей очень шел , как впрочем и мнe шел черный артистическiй бант и каштановая бородка. Она стала разсказывать, – да, все произошло так , как я предполагал , ни одной заминки. Оказывается, она искренне плакала в крематорiи, когда пастор с профессiональными рыданiями в голосe говорил обо мнe: "И этот человeк , этот благородный человeк , который – –" Я повeдал ей {170} мои дальнeйшiе планы и очень скоро стал за ней ухаживать.
Теперь я женился на ней, на вдовушкe, живем с ней в тихом живописном мeстe, обзавелись домиком , часами сидим в миртовом садикe, откуда вид на сафирный залив далеко внизу, и очень часто вспоминаем моего бeднаго брата. Я разсказываю все новые эпизоды из его жизни. "Что-ж -судьба!" – говорит Лида со вздохом , – "по крайней мeрe он в небесах утeшен тeм , что мы счастливы".
Да, Лида счастлива со мной, никого ей не нужно. "Как я рада", – порою говорит она, – "что мы навсегда избавились от Ардалiона. Я очень жалeла его, много с ним возилась, но как человeк он был невыносим . Гдe-то он сейчас ? Вeроятно совсeм спился, бeдняга. ?то тоже судьба!"
По утрам я читаю и пишу, – кое-что может быть скоро издам под новым своим именем ; русскiй литератор , живущiй по-близости, очень хвалит мой слог , яркость воображенiя.
Изрeдка Лида получает вeсточку от Орловiуса, поздравленiе к Новому Году, напримeр ; он неизмeнно просит ее кланяться супругу, котораго не имeет чести знать, а сам думает вeроятно: "Быстро, быстро утeшилась вдовушка... Бeдный Герман Карлович !"
Чувствуете тон этого эпилога? Он составлен по классическому рецепту. О каждом из героев повeсти кое-что сообщается напослeдок , – при чем их житье-бытье остается в правильном , хотя и суммарном соотвeтствiи с прежде выведенными характерами {171} их , – и допускается нeкоторой юмор , намеки на консервативность жизни.
Лида все так же забывчива и неаккуратна...
А уж к самому концу эпилога приберегается особенно добродушная черта, относящаяся иногда к предмету незначительному, мелькнувшему в романe только вскользь: на стeнe у них висит все тот же пастельный портрет , и Герман , глядя на него, все так же смeется и бранится.
Финис .
Мечты, мечты... И довольно притом прeсныя. Очень мнe это все нужно...
Вернемся к нашему разсказу. Попробуем держать себя в руках . Опустим нeкоторыя детали путешествiя. Помню, прибыв двeнадцатаго в город Икс (продолжаю называть его Иксом из понятной застeнчивости), я прежде всего пошел на поиски нeмецких газет ; кое-какiя нашел , но в них еще не было ничего. Я снял комнату в гостиницe второго разряда, – огромную, с каменным полом и картонными на вид стeнами, на которых словно была нарисована рыжеватая дверь в сосeднiй номер и гуашевое зеркало. Было ужасно холодно, но открытый очаг бутафорскаго камина был неприспособлен для топки, и когда сгорeли щепки, принесенныя горничной, стало еще холоднeе. Я провел там ночь, полную самых неправдоподобных , изнурительных видeнiй, – и когда утром , весь колючiй и липкiй, вышел в переулок , вдохнул приторные запахи, увидeл южную базарную суету, то почувствовал , что в самом городe оставаться не в силах . Дрожа от {172} озноба, оглушенный тeсным уличным гвалтом , я направился в бюро для туристов , там болтливый мужчина дал мнe нeсколько адресов : я искал мeсто уютное, уединенное, и когда подвечер лeнивый автобус доставил меня по выбранному адресу, я подумал , что такое мeсто нашел .
Особняком среди пробковых дубов стояла приличная свиду гостиница, наполовину еще закрытая (сезон начинался только лeтом ). Испанскiй вeтер трепал в саду цыплячiй пух мимоз . В павильонe вродe часовни бил ключ цeлебной воды, и висeли паутины в углах темногранатовых окон . Жителей было немного. Был доктор , душа гостиницы и король табльдота, – он сидeл во главe стола и разглагольствовал ; был горбоносый старик в люстриновом пиджакe, издававшiй безсмысленное хрюканiе, когда с легким топотом быстрая горничная обносила нас форелью, выловленной им из сосeдней рeчки; была вульгарная молодая чета, прieхавшая в это мертвое мeсто с Мадагаскара; была старушка в кисейном воротничкe, школьная инспектриса; был ювелир с большою семьей; была манерная дамочка, которая сперва оказалась виконтессой, потом контессой, а теперь, ко времени, когда я это пишу, превратилась старанiями доктора, дeлающаго все, чтобы повысить репутацiю гостиницы, в маркизу; был еще унылый комивояжер из Парижа, представитель патентованной ветчины; был , наконец , хамоватый жирный аббат , все толковавшiй о красотe какого-то монастыря по-близости и при этом , для пущей выразительности, срывавшiй с губ , сложенных мясистым сердечком , воздушный {173} поцeлуй. Вот кажется и весь паноптикум . Жукообразный жеран стоял у дверей, заложив руки за спину, и слeдил исподлобья за церемонiалом обeда. На дворe бушевал сильный вeтер .
Новыя впечатлeнiя подeйствовали на меня благотворно. Кормили неплохо. У меня был свeтлый номер , и я с интересом смотрeл в окно на то, как вeтер грубо приподымает и отворачивает исподнюю листву маслин . Вдали лиловато-бeлым конусом выдeлялась на безпощадной синевe гора, похожая на Фузiяму. Выходил я мало, – меня пугал этот безпрестанный, все сокрушающiй, слeпящiй, наполняющiй гулом голову, мартовскiй вeтер , убiйственный горный сквозняк . На второй день я все же поeхал в город за газетами, и опять ничего не было, и так как это невыносимо раздражало меня, то я рeшил нeсколько дней выждать.
За табльдотом я кажется прослыл нелюдимом , хотя старательно отвeчал на всe вопросы, обращенные ко мнe. Тщетно доктор приставал ко мнe, чтобы я по вечерам приходил в салон – душную комнатку с разстроенным пiанино, плюшевой мебелью и проспектами на круглом столe. У доктора была козлиная бородка, слезящiеся голубые глаза и брюшко. Он eл дeловито и неаппетитно. Он желтый зрак яичницы ловко поддeвал куском хлeба и цeликом с сочным присвистом отправлял в рот . Косточки от жаркого он жирными от соуса пальцами собирал с чужих тарелок , кое-как заворачивал и клал в карман просторнаго пиджака, и при этом разыгрывал оригинала: это, мол , для бeдных собак , животныя бывают лучше людей, – утвержденiе, {174} вызывавшее за столом (длящiеся до сих пор ) страстные споры, особенно горячился аббат . Узнав что я нeмец и музыкант , доктор страшно мною заинтересовался и, судя по взглядам отовсюду обращенным на меня, я заключил , что не столько обросшее мое лицо привлекает вниманiе, сколько нацiональность моя и профессiя, при чем и в том и в другом доктор усматривал нeчто несомнeнно благопрiятное для престижа отеля. Он ловил меня на лeстницe, в длинных бeлых коридорах , и заводил безконечный разговор , обсуждал соцiальные недостатки представителя ветчины или религiозную нетерпимость аббата. Все это становилось немного мнe в тягость, но по крайней мeрe развлекало меня. Как только наступала ночь, и по комнатe начинали раскачиваться тeни листвы, освeщенной на дворe одиноким фонарем , – у меня наполнялась безплодным и ужасным смятенiем моя просторная, моя нежилая душа. О нeт , мертвецов я не боюсь, как не боюсь сломанных , разбитых вещей, чего их бояться! Боялся я, в этом невeрном мiрe отраженiй, не выдержать, не дожить до какой-то необыкновенной, ликующей, все разрeшающей минуты, до которой слeдовало дожить непремeнно, минуты творческаго торжества, гордости, избавленiя, блаженства.
На шестой день моего пребыванiя вeтер усилился до того, что гостиница стала напоминать судно среди бурнаго моря, стекла гудeли, трещали стeны, тяжкая листва с шумом пятилась и разбeжавшись осаждала дом . Я вышел было в сад , но сразу согнулся вдвое, чудом удержал шляпу и вернулся к себe. {175} Задумавшись у окна среди волнующагося гула, я не разслышал гонга и, когда сошел вниз к завтраку и занял свое мeсто, уже подавалось жаркое -мохнатые потроха под томатовым соусом – любимое блюдо доктора. Сначала я не вслушивался в общiй разговор , умeло им руководимый, но внезапно замeтил , что всe смотрят на меня.
