Текст книги "Отчаяние"
Автор книги: Владимир Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Да, страшная встрeча. Вмeсто нeжнаго, маленькаго увальня, я нашел говорливаго безумца с рeзкими тeлодвиженiями... Счастье, которое он испытал , встрeтив меня, дорогого Германа, внезапно, в чудном сeром костюмe, возставшаго из мертвых , не только не поправило его душевных дeл , но совсeм , {132} совсeм напротив , убeдило его в недопустимости и невозможности жить с убiйством на совeсти. Между нами произошла ужасная бесeда, он цeловал мои руки, он прощался со мной... Я сразу же понял , что поколебать в нем рeшенiе покончить с собой уже не под силу никому, даже мнe, имeвшему на него такое идеальное влiянiе. Для меня это были нелегкiя минуты. Ставя себя на его мeсто, я отлично представлял себe, в какой изощренный застeнок превратилась его память, и понимал , увы, что выход один – смерть. Не дай Бог никому переживать такiя минуты, видeть, как брат гибнет , и не имeть моральнаго права гибель его предотвратить... Но вот в чем сложность: его душа, нечуждая мистических устремленiй, непремeнно жаждала искупленiя, жертвы, – просто пустить себe пулю в лоб казалось ему недостаточным . "Я хочу смерть мою кому-нибудь подарить, -внезапно сказал он , и глаза его налились бриллiантовым свeтом безумiя. – Подарить мою смерть. Мы с тобой еще больше схожи, чeм прежде. В этом сходствe я чувствую божественное намeренiе. Наложить на рояль руки еще не значит сотворить музыку, а я хочу музыки. Скажи, тебe может -быть выгодно было-бы исчезнуть со свeта?" Я сначала не понял его вопроса, мнe сдавалось, что Феликс бредит , – но из его дальнeйших слов выяснилось, что у него есть опредeленный план . Так ! С одной стороны бездна страждущаго духа, с другой – дeловые проекты. При грозовом свeтe его трагической судьбы и поздняго геройства та часть его плана, которая касалась меня, моей выгоды, моего благополучiя, казалась глуповато-матерiальной, как {133} – скажем – громоотвод на зданiи банка, вдруг освeщенный ночною молнiей.
Дойдя примeрно до этого мeста моего разсказа, я остановился, откинулся на спинку стула, сложив руки и пристально глядя на Лиду. Она как -то стекла с дивана на ковер , подползла на колeнях , прижалась головой к моему бедру и заглушенным голосом принялась меня утeшать: "Какой ты бeдный, -бормотала она, – как мнe больно за тебя, за брата... Боже мой, какiе есть несчастные люди на свeтe. Он не должен погибнуть, всякаго человeка можно спасти".
"Его спасти нельзя, – сказал я с так называемой горькой усмeшкой. – Он рeшил умереть в день своего рожденiя, девятаго марта, то-есть послeзавтра, воспрепятствовать этому не может сам президент . Самоубiйство есть самодурство. Все, что можно сдeлать, это исполнить каприз мученика, облегчить его участь сознанiем , что, умирая, он творит доброе дeло, приносит пользу, – грубую, матерiальную пользу, – но все же пользу".
Лида обхватила мою ногу и уставилась на меня своими шоколадными глазами.
"Его план таков , – продолжал я ровным тоном , – жизнь моя, скажем , застрахована в столько-то тысяч . Гдe-нибудь в лeсу находят мой труп . Моя вдова, то-есть ты..."
"Не говори таких ужасов , – крикнула Лида, вскочив с ковра. – Я только-что гдe-то читала такую исторiю... Пожалуйста, замолчи..."
"... моя вдова, то-есть ты, получает эти деньги. Погодя уeзжает в укромное мeсто. Погодя я инкогнито {134} соединяюсь с нею, даже может быть снова на ней женюсь – под другим именем . Мое, вeдь, имя умрет с моим братом . Мы с ним схожи, не перебивай меня, как двe капли крови, и особенно будет он на меня похож в мертвом видe".
"Перестань, перестань! Я не вeрю, что его нельзя спасти... Ах , Герман , как это все нехорошо... Гдe он сейчас , тут , в Берлинe?"
"Нeт , в провинцiи... Ты, как дура, повторяешь: спасти, спасти... Ты забываешь, что он убiйца и мистик . Я же со своей стороны не имeю права отказать ему в том , что может облегчить и украсить его смерть. Ты должна понять, что тут мы вступаем в нeкую высшую область. Вeдь я же не говорю тебe: послушай, дeла мои идут плохо, я стою перед банкротством , мнe все опротивeло, я хочу уeхать в тихое мeсто и там предаваться созерцанiю и куроводству, – давай воспользуемся рeдким случаем , – всего этого я не говорю, хотя я мечтаю о жизни на лонe природы, – а говорю другое, – я говорю: Как это ни тяжело, как это ни страшно, но нельзя отказать родному брату в его предсмертной просьбe, нельзя помeшать ему сдeлать добро, -хотя-бы такое добро..."
Лида перемигнула, – я ее совсeм заплевал , – но вопреки прыщущим словам прижалась ко мнe, хватая меня, а я продолжал :
"... Такой отказ – грeх , этот грeх не хочу, не хочу брать на свою совeсть. Ты думаешь, я не возражал ему, не старался его образумить, ты думаешь, мнe легко было согласиться на его предложенiе, ты думаешь, я спал всe эти ночи, – милая моя, вот {135} уже полгода, как я страдаю, страдаю так , как моему злeйшему врагу не дай Бог страдать. Очень мнe нужны эти тысячи! Но как мнe отказаться, скажи, как могу я в конец замучить, лишить послeдней радости... ?, да что говорить!"
Я отстранил ее, почти отбросил и стал шагать по комнатe. Я глотал слезы, я всхлипывал . Метались малиновыя тeни мелодрам .
"Ты в миллiон раз умнeе меня, – тихо сказала Лида, ломая руки (да, читатель, дикси, ломая руки), – но все это так страшно, так ново, мнe казалось, что это только в книгах ... Вeдь это значит ... Все вeдь абсолютно перемeнится, вся жизнь... Вeдь... Ну, напримeр , как будет с Ардалiоном ?"
"А ну его к чертовой матери! Тут рeчь идет о величайшей человeческой трагедiи, а ты мнe суешь..."
"Нeт , я просто так спросила. Ты меня огорошил , у меня все идет кругом . Я думаю, что – ну, не сейчас , а потом , вeдь можно будет с ним видeться, ему об яснить, – Герман , как ты думаешь?"
"Не заботься о пустяках , – сказал я, дернувшись, – там будет видно. Да что это в самом дeлe (голос мой вдруг перешел в тонкiй крик ), что ты вообще за колода такая..."
Она расплакалась и сдeлалась вдруг податливой, нeжной, припала ко мнe вздрагивая: "Прости меня, – лепетала она, – ах , прости... Я правда дура. Ах , прости меня. Весь этот ужас , который случился... Еще сегодня утром все было так ясно, так хорошо, так всегдашненько... Ты настрадался, милый, я безумно жалeю тебя. Я сдeлаю все, что ты хочешь". {136}
"Сейчас я хочу кофе, ужасно хочу".
"Пойдем на кухню, – сказала она, утирая слезы. – Я все сдeлаю. Только побудь со мной, мнe страшно".
На кухнe, все еще потягивая носом , но уже успокоившись, она насыпала коричневых крупных зерен в горло кофейной мельницы и, сжав ее между колeн , завертeла рукояткой. Сперва шло туго, с хрустом и треском , потом вдруг полегчало.
"Вообрази, Лида, – сказал я, сидя на стулe и болтая ногами, -вообрази, что все, что я тебe разсказываю – выдуманная исторiя. Я сам , знаешь, внушил себe, что это сплошь выдуманная или гдe-то мной прочитанная исторiя, – единственный способ не сойти от ужаса с ума. Итак : предпрiимчивый самоубiйца и его застрахованный двойник ... видишь ли, когда держатель полиса кончает собой, то страховое общество платить не обязано. Поэтому – –"
"Я сварила очень крeпкое, – сказала Лида, – тебe понравится. Да, я слушаю тебя".
"... поэтому герой этого сенсацiоннаго романа требует слeдующей мeры: дeло должно быть обставлено так , чтобы получилось впечатлeнiе убiйства. Я не хочу входить в техническiя подробности, но в двух словах : оружiе прикрeплено к дереву, от гашетки идет веревка, самоубiйца, отвернувшись, дергает , бах в спину, – приблизительно так ".
"Ах , подожди, – воскликнула Лида, – я что-то вспомнила: он как -то придeлал револьвер к мосту... Нeт , не так : он привязал к веревкe камень... Позволь, как же это было? Да: к одному {137} концу – большой камень, а к другому револьвер , и значит выстрeлил в себя... А камень упал в воду, а веревка – за ним через перила, и револьвер туда же, и все в воду... Только я не помню, зачeм это все нужно было..."
"Одним словом , концы в воду, – сказал я, – а на мосту -мертвец . Хорошая вещь кофе. У меня безумно болeла голова, теперь гораздо лучше. Ну так вот , ты, значит , понимаешь, как это происходит ..."
Я пил мелкими глотками огненное кофе и думал : Вeдь воображенiя у нея ни на грош . Через два дня мeняется жизнь, неслыханное событiе, землетрясенiе... а она со мной попивает кофе и вспоминает похожденiя Шерлока...
Я, однако, ошибся: Лида вздрогнула и сказала, медленно опуская чашку:
"Герман , вeдь если это все так скоро, нужно начать укладываться. И знаешь, масса бeлья в стиркe... И в чисткe твой смокинг ".
"Во-первых , милая моя, я вовсе не желаю быть сожженным в смокингe; во-вторых , выкинь из головы, забудь совершенно и моментально, что нужно тебe что-то дeлать, к чему-то готовиться и так далeе. Тебe ничего не нужно дeлать по той причинe, что ты ничего не знаешь, ровно ничего, – заруби это на носу. Никаких туманных намеков твоим знакомым , никакой суеты и покупок , – запомни это твердо, матушка, иначе будет для всeх плохо. Повторяю: ты еще ничего не знаешь. Послeзавтра твой муж поeдет кататься на автомобилe и не вернется. Вот тогда-то, и только тогда, начнется твоя работа. {138} Она простая, но очень отвeтственная. Пожалуйста, слушай меня внимательно:
Десятаго утром ты позвонишь Орловiусу и скажешь ему, что я куда-то уeхал , не ночевал , до сих пор не вернулся. Спросишь, как дальше быть. Исполнишь все, что он посовeтует . Пускай, вообще, он берет дeло в свои руки, обращается в полицiю и т. д. Главное, постарайся убeдить себя, что я, точно, погиб . Да в концe концов это так и будет , – брат мой часть моей души".
"Я все сдeлаю, – сказала она. – Все сдeлаю ради него и ради тебя. Но мнe уже так страшно, и все у меня путается".
"Пускай не путается. Главное – естественность горя. Пускай оно будет не ахти какое, но естественное. Для облегченiя твоей задачи я намекнул Орловiусу, что ты давно разлюбила меня. Итак , пусть это будет тихое, сдержанное горе. Вздыхай и молчи. Когда же ты увидишь мой труп , т. е. труп человeка, неотличимаго от меня, то ты конечно будешь потрясена".
"Ой, Герман , я не могу. Я умру со страху".
"Гораздо было бы хуже, если бы ты в мертвецкой стала пудрить себe нос . Во всяком случаe, сдержись, не кричи, а то придется, послe криков , повысить общее производство твоего горя, и получится плохой театр . Теперь дальше. Предав мое тeло огню, в соотвeтствiи с завeщанiем , выполнив всe формальности, получив от Орловiуса то, что тебe причитается, и распорядившись деньгами сообразно с его указанiями, ты уeдешь заграницу, в Париж . Гдe ты в Парижe остановишься?"
"Я не знаю, Герман ". {139}
"Вспомни, гдe мы с тобой стояли, когда были в Парижe. Ну?"
"Да, конечно знаю. Отель".
"Но какой отель?"
"Я ничего не могу вспомнить, Герман , когда ты смотришь так на меня. Я тебe говорю, что знаю. Отель что-то такое".
"Подскажу тебe: имeет отношенiе к травe. Как трава по-французски?"
"Сейчас . ?рб . О, вспомнила: Малерб ".
"На всякiй случай, если забудешь опять: наклейка отеля есть на черном сундукe. Всегда можешь посмотрeть".
"Ну знаешь, Герман , я все-таки не такая растяпа. А сундук я с собой возьму. Черный".
"Вот ты там и остановишься. Дальше слeдует нeчто крайне важное. Но сначала все повтори".
"Я буду печальна. Я буду стараться не очень плакать. Орловiус . Я закажу себe два черных платья".
"Погоди. Что ты сдeлаешь, когда увидишь труп ?
"Я упаду на колeни. Я не буду кричать".
"Ну вот видишь, как все это хорошо выходит . Ну, дальше?"
"Дальше, я его похороню".
"Во-первых , не его, а меня. Пожалуйста, не спутай! Во-вторых , не похороны, а сожженiе. Орловiус скажет пастору о моих достоинствах , нравственных , гражданских , супружеских . Пастор в крематорской часовнe произнесет прочувствованную рeчь. Мой гроб под звуки органа тихо опустится в преисподнюю. Вот и все. Затeм ?"
"Затeм – Париж . Нeт , постой, сперва всякiя {140} денежныя формальности. Мнe, знаешь, Орловiус надоeст хуже горькой рeдьки. В Парижe остановлюсь в отелe – ну вот , я знала, что забуду, – подумала, что забуду, и забыла. Ты меня как -то тeснишь... Отель... отель... Малерб ! На всякiй случай – черный сундук ".
"Так . Теперь важное: как только ты прieдешь в Париж , ты меня извeстишь. Как мнe теперь сдeлать, чтобы ты запомнила адрес ?"
"Лучше запиши, Герман . У меня голова сейчас не работает . Я ужасно боюсь все перепутать".
"Нeт , милая моя, никаких записыванiй. Уж хотя бы потому, что записку все равно потеряешь. Адрес тебe придется запомнить, волей-неволей. ?то абсолютно необходимо. Категорически запрещаю его записывать. Дошло?"
"Да, Герман . Но я же не могу запомнить..."
"Глупости. Адрес очень прост . Пострестант . Икс ". – (я назвал город ).
"?то там , гдe прежде жила тетя Лиза? Ну да, это легко вспомнить. Я тебe говорила про нее. Она теперь живет под Ниццей. Поeзжай в Ниццу".
"Вот именно. Значит , ты запомнила эти два слова. Теперь – имя. Ради простоты я тебe предлагаю написать так : Мсье Малерб ".
"Она вeроятно все такая же толстая и бойкая. Знаешь, Ардалiон писал ей, прося денег , но конечно..."
"Все это очень интересно, но мы говорим о дeлe. На какое имя ты мнe напишешь?"
"Ты еще не сказал , Герман ".
"Нeт , сказал , – я предложил тебe: Мсье Малерб ". {141}
"Но как же, вeдь это гостиница, Герман ?"
"Вот потому-то. Тебe будет легче запомнить по ассоцiацiи".
"Ах , я забуду ассоцiацiю, Герман . ?то безнадежно. Пожалуйста, не надо ассоцiацiй. И вообще – ужасно поздно, я устала".
"Хорошо. Придумай сама имя. Имя, которое ты навeрное запомнишь. Ну, хочешь – Ардалiон ?"
"Хорошо, Герман ".
"Вот великолeпно. Мсье Ардалiон . Пострестант . Икс . А напишешь ты мнe так : Дорогой друг , ты навeрное слышал о моем горe и дальше в том же родe. Всего нeсколько слов . Письмо ты опустишь сама. Письмо ты опустишь сама. Есть?"
"Хорошо, Герман ".
"Теперь, пожалуйста, повтори".
"Я, знаешь, прямо умираю от напряженiя. Боже мой, половина второго. Может быть, завтра?"
"Завтра все равно придется повторить. Ну-с , пожалуйста, я вас слушаю".
"Отель Малерб . Я прieхала. Я опустила письмо. Сама. Ардалiон , пострестант , Икс . А что дальше, когда я напишу?"
"?то тебя не касается. Там будет видно. Ну, что-же, – я могу быть увeрен , что ты все это исполнишь?"
"Да, Герман . Только не заставляй меня опять повторять. Я смертельно устала".
Стоя посреди кухни, она расправила плечи, сильно затрясла откинутой головой и повторила, ероша волосы: "Ах , как я устала, ах ..." – и "ах " перешло в зeвоту. Мы отправились спать. Она раздeлась, {142} кидая куда попало платье, чулки, разныя свои дамскiя штучки, рухнула в постель и тотчас стала посвистывать носом . Я лег тоже и потушил свeт , но спать не мог . Помню, она вдруг проснулась и тронула меня за плечо.
"Что тебe?" – спросил я с притворной сонливостью.
"Герман , – залепетала она, – Герман , послушай, – а ты не думаешь, что это... жульничество?"
"Спи, – отвeтил я. – Не твоего ума дeло. Глубокая трагедiя, – а ты – о глупостях . Спи, пожалуйста".
Она сладко вздохнула, повернулась на другой бок и засвистала опять.
Любопытная вещь; невзирая на то, что я себя ничуть не обольщал насчет способностей моей жены, тупой, забывчивой и нерасторопной, все же я был почему-то совершенно спокоен , совершенно увeрен в том , что ея преданность безсознательно поведет ее по вeрному пути, не даст ей оступиться и – главное – заставит ее хранить мою тайну. Я уже ясно представлять себe, как , глядя на ея наивно искусственное горе, Орловiус будет опять глубокомысленно сокрушенно качать головой, – и, Бог его знает , быть может подумает : не любовник ли укокошил бeднаго мужа, – но тут он вспомнит шантажное письмо от неизвeстнаго безумца.
Весь слeдующiй день мы просидeли дома, и снова, кропотливо и настойчиво, я заряжал жену, набивал ее моей волей, как вот гуся насильно пичкают кукурузой, чтобы набухла печень, К вечеру она едва могла ходить. Я остался доволен ея состоянiем . {143} Мнe самому теперь было пора готовиться. Помню, как в тот вечер я мучительно прикидывал , сколько денег взять с собой, сколько оставить Лидe, мало было гамзы, очень мало. У меня явилась мысль прихватить с собой на всякiй случай цeнную вещицу, и я сказал Лидe:
"Дай-ка мнe твою московскую брошку".
"Ах да, брошку", – сказала она, вяло вышла из комнаты, но тотчас вернулась, легла на диван и зарыдала, как не рыдала еще никогда.
"Что с тобой, несчастная?"
Она долго не отвeчала, а потом , глупо всхлипывая и не глядя на меня, об яснила, что брошка заложена, что деньги пошли Ардалiону, ибо прiятель ему денег не вернул .
"Ну, ладно, ладно, не реви, – сказал я. – Ловко устроился, но слава Богу уeхал , убрался, – это главное".
Она мигом успокоилась и даже просiяла, увидя, что я не сержусь, и пошла, шатаясь, в спальню, долго рылась, принесла какое-то колечко, сережки, старомодный портсигар , принадлежавшiй ея бабушкe. Ничего из этого я не взял .
"Вот что, – сказал я, блуждая по комнатe и кусая заусеницы, – вот что, Лида. Когда тебя будут спрашивать, были ли у меня враги, когда будут допытываться, кто же это мог убить меня, говори: не знаю. И вот еще что: я беру с собой чемодан , но это конечно между нами. Не должно так казаться, что я собрался в какое-то путешествiе, – это выйдет подозрительно. Впрочем – –" – тут , помнится, я задумался. Странно, – почему это, когда все {144} было так чудесно продумано и предусмотрeно, вылeзала торчком мелкая деталь, как при укладкe вдруг замeчаешь, что забыл уложить маленькiй, но громоздкiй пустяк , – есть такiе недобросовeстные предметы. В мое оправданiе слeдует сказать, что вопрос чемодана был , пожалуй, единственный пункт , который я рeшил измeнить: все остальное шло именно так , как я замыслил давным -давно, может быть много мeсяцев тому назад , может быть в ту самую секунду, когда я увидeл на травe спящаго бродягу, точь-в -точь похожаго на мой труп . Нeт , – подумал я, -чемодана все-таки не слeдует брать, все равно кто-нибудь да увидит , как несу его вниз .
"Чемодана я не беру", – сказал я вслух и опять зашагал по комнатe.
Как мнe забыть утро девятаго марта? Само по себe оно было блeдное, холодное, ночью выпало немного снeга, и швейцары подметали тротуары, вдоль которых тянулся невысокiй снeговой хребет , а асфальт был уже чистый и черный, только слегка лоснился. Лида мирно спала. Все было тихо. Я приступил к одeванiю. Одeлся я так : двe рубашки, одна на другую, -причем верхняя, уже ношеная, была для него. Кальсон – тоже двe пары, и опять же верхняя предназначалась ему. Засим я сдeлал небольшой пакет , в который вошли маникюрный прибор и все что нужно для бритья. ?тот пакетик я сразу же, боясь его забыть, сунул в карман пальто, висeвшаго в прихожей. Далeе я надeл двe пары носков (верхняя с дыркой), черные башмаки, мышиныя гетры, – и в таком видe т. е. уже изящно {145} обутый, но еще без панталон , нeкоторое время стоял посреди комнаты, вспоминая, все-ли так дeлаю, как было рeшено. Вспомнив , что нужна лишняя пара подвязок , я разыскал старую и присоединил ее к пакетику, для чего пришлось опять выходить в переднюю. Наконец выбрал любимый сиреневый галстук и плотный темно-сeрый костюм , который обычно носил послeднее время. Разложил по карманам слeдующiя вещи: бумажник (около полутора тысяч марок ), паспорт , кое-какiя незначительныя бумажки с адресами, счетами... Спохватился: паспорт было вeдь рeшено не брать, – очень тонкiй маневр : незначительныя бумажки как -то художественнeе устанавливали личность. Еще взял я: ключи, портсигар , зажигалку. Теперь я был одeт , я хлопал себя по карманам , я отдувался, мнe было жарко в двойной оболочкe бeлья. Оставалось сдeлать самое главное, – это была цeлая церемонiя: медленное выдвиганiе ящика, гдe он покоился, тщательный осмотр , далеко впрочем не первый. Он был отлично смазан , он был туго набит ... Мнe его подарил в двадцатом году в Ревелe незнакомый офицер , – вeрнeе, просто оставил его у меня, а сам исчез . Я не знаю, что сталось потом с этим любезным поручиком .
Между тeм Лида проснулась, запахнулась в земляничный халат , мы сeли в столовой, ?льза принесла кофе. Когда ?льза ушла:
"Ну-с , – сказал я, – день настал , сейчас поeду".
Маленькое отступленiе литературнаго свойства. Ритм этот – нерусскiй, но он хорошо передает {146} мое эпическое спокойствiе и торжественный драматизм положенiя.
"Герман , пожалуйста, останься, никуда не eзди", тихо проговорила Лида и, кажется, сложила ладони.
"Ты, надeюсь, все запомнила", – продолжал я невозмутимо.
"Герман , – повторила она, – не eзди никуда. Пускай он дeлает все, что хочет , – это его судьба, ты не вмeшивайся..."
"Я рад , что ты все запомнила, – сказал я с улыбкой, – ты у меня молодец . Вот , с eм еще булочку и двинусь".
Она расплакалась. Потом высморкалась, громко трубя, хотeла что-то сказать, но опять принялась плакать. Зрeлище было довольно любопытное: я -хладнокровно мажущiй маслом рогульку, Лида – сидящая против меня и вся прыгающая от плача. Я сказал с полным ртом : "По крайней мeрe, ты сможешь во всеуслышанiе – ( – пожевал , проглотил , – ) вспомнить, что у тебя было дурное предчувствiе, хотя уeзжал я довольно часто и не говорил куда. А враги, сударыня, у него были? Не знаю, господин слeдователь".
"Но что же дальше будет ?" – тихонько простонала Лида, медленно разводя руками.
"Ну, довольно, моя милая, – сказал я другим тоном . – Поплакала, и будет . И не вздумай сегодня ревeть при ?льзe".
Она утрамбовала платком глаза, грустно хрюкнула и опять развела руками, но уже молча и без слез .
"Все запомнила?" – в послeднiй раз спросил я, пристально смотря на нее. {147}
"Да, Герман . Все. Но я так боюсь..."
Я встал , она встала тоже. Я сказал :
"До свиданiя, будь здорова, мнe пора к пацiенту".
"Герман , послушай, ты же не собираешься присутствовать?"
Я даже не понял .
"То-есть как : присутствовать?"
"Ах , ты знаешь, что я хочу сказать. Когда... Ну, одним словом , когда... с этой веревочкой..."
"Вот дура, – сказал я. – А как же иначе? Кто потом все приберет ? Да и нечего тебe так много думать, пойди в кинематограф сегодня. До-свиданiя, дура".
Мы никогда не цeловались, – я не терплю слякоти лобзанiй. Говорят , японцы тоже – даже в минуты страсти – никогда не цeлуют своих женщин , – просто им чуждо и непонятно, и может быть даже немного противно это прикосновенiе голыми губами к эпителiю ближняго. Но теперь меня вдруг подтянуло жену поцeловать, она же была к этому неготова: как то так вышло, что я всего лишь скользнул по ея волосам и уже не повторил попытки, а, щелкнув почему-то каблуками, только тряхнул ея вялую руку и вышел в переднюю. Там я быстро одeлся, схватил перчатки, провeрил , взят ли сверток , и уже идя к двери услышал , как из столовой она меня зовет плаксивым и тихим голосом , но я не обратил на это вниманiя, мнe хотeлось поскорeе выбраться из дому.
Я направился во двор , гдe находился большой, полный автомобилей гараж . Меня привeтствовали улыбками. Я сeл , пустил мотор в ход . Асфальтовая {148} поверхность двора была немного выше поверхности улицы, так что при в eздe в узкiй наклонный туннель, соединявшiй двор с улицей, автомобиль мой, сдержанный тормозами, легко и беззвучно нырнул .
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
ГЛАВА IX.
Сказать по правдe – испытываю нeкоторую усталость. Я пишу чуть ли не от зари до зари, по главe в сутки, а то и больше. Великая, могучая вещь -искусство. Вeдь мнe, в моем положенiи, слeдовало бы дeйствовать, волноваться, петлить... Прямой опасности нeт , конечно, – и я полагаю, что такой опасности никогда не будет , – но все-таки странно – сиднем сидeть и писать, писать, писать, или же подолгу думать, думать, думать, – что в общем то же самое. И чeм дальше я пишу, тeм яснeе становится, что я этого так не оставлю, договорюсь до главнаго, – и уже непремeнно, непремeнно опубликую мой труд , несмотря на риск , – а впрочем и риска-то особеннаго нeт : как только рукопись отошлю, – смоюсь; мiр достаточно велик , чтобы мог спрятаться в нем скромный, бородатый мужчина.
Рeшенiе труд мой вручить тому густо психологическому беллетристу, о котором я как будто уже упоминал , даже, кажется, обращал к нему мой разсказ , ( – давно бросил написанное перечитывать, – некогда да и тошно...) было принято мною несразу, {149} – сначала я думал , не проще ли всего послать оный труд прямо какому-нибудь издателю, нeмецкому, французскому, американскому, – но вeдь написано-то по-русски, и не все переводимо, – а я, признаться, дорожу своей литературной колоратурой и увeрен , что пропади иной выгиб , иной оттeнок – все пойдет на смарку. Еще я думал послать его в СССР, – но у меня нeт необходимых адресов , – да и не знаю, как это дeлается, пропустят ли манускрипт через границу, – вeдь я по привычкe пользуюсь старой орфографiей, – переписывать же нeт сил ... Что переписывать! Не знаю, допишу ли вообще, выдержу ли напряженiе, не умру ли от кровоизлiянiя в мозгу...
Рeшив наконец дать рукопись мою человeку, который должен ею прельститься и приложить всe старанiя, чтобы она увидeла свeт , я вполнe отдаю себe отчет в том , что мой избранник (ты, мой первый читатель), -беллетрист бeженскiй, книги котораго в СССР появляться никак не могут . Но для этой книги сдeлают , быть может , исключенiе, – в концe концов , не ты ее писал . О, как я лелeю надежду, что несмотря на твою эмигрантскую подпись (прозрачная подложность которой ни для кого не останется загадкой), книга моя найдет сбыт в СССР! Далеко не являясь врагом совeтскаго строя, я должно-быть невольно выразил в ней иныя мысли, которыя вполнe соотвeтствуют дiалектическим требованiям текущаго момента. Мнe даже представляется иногда, что основная моя тема, сходство двух людей, есть нeкое иносказанiе. ?то разительное физическое подобiе вeроятно казалось мнe (подсознательно!) залогом {150} того идеальнаго подобiя, которое соединит людей в будущем безклассовом обществe, – и стремясь частный случай использовать, – я еще соцiально не прозрeвшiй, смутно выполнял все же нeкоторую соцiальную функцiю. И опять же: неполная удача моя в смыслe реализацiи этого сходства об яснима чисто соцiально-экономическими причинами, а именно тeм , что мы с Феликсом принадлежали к разным , рeзко отграниченным классам , слiянiе которых не под силу одиночкe, да еще нынe, в перiод безкомпромисснаго обостренiя борьбы. Правда, мать моя была из простых , а дeд с отцовской стороны в молодости пас гусей, – так что мнe самому-то очень даже понятно, откуда в человeкe моего склада и обихода имeется это глубокое, хотя еще невполнe выявленное устремленiе к подлинному сознанiю. Мнe грезится новый мiр , гдe всe люди будут друг на друга похожи, как Герман и Феликс , – мiр Геликсов и Ферманов , -мiр , гдe рабочаго, павшаго у станка, замeнит тотчас , с невозмутимой соцiальной улыбкой, его совершенный двойник . Посему думаю, что совeтской молодежи будет небезполезно прочитать эту книгу и прослeдить в ней, под руководством опытнаго марксиста, рудиментарное движенiе заложенной в ней соцiальной мысли. Другiе же народы пущай переводят ее на свои языки, -американцы утолят , читая ее, свою жажду кровавых сенсацiй, французам привидятся миражи Содома в пристрастiи моем к бродягe, нeмцы насладятся причудами полуславянской души. Побольше, побольше читайте ее, господа! Я всецeло это привeтствую. {151}
Но писать ее нелегко. Особенно сейчас , когда приближаюсь к самому, так сказать, рeшительному дeйствiю вся трудность моей задачи является мнe – и вот , как видите, я отвиливаю, болтаю о вещах , мeсто коим в предисловiи к повести, а не в началe ея самой существенной, для читателя, главы. Но я уже об яснял , что, несмотря на разсудочность и лукавство подступов , не я, не разум мой пишет , а только память моя, только память. Вeдь и тогда, то-есть в час , на котором остановилась стрeлка моего разсказа, я как бы тоже остановился, медлил , как медлю сейчас , – и тогда тоже я занят был путанными разсужденiями, не относящимися к дeлу, срок котораго все близился. Вeдь я отправился в путь утром , а свиданiе мое с Феликсом было назначено на пять часов пополудни; дома мнe не сидeлось, но куда сбыть мутно-бeлое время, отдeлявшее меня от встрeчи? Удобно, даже сонно, сидя и управляя как бы одним пальцем , я медленно катил по Берлину, по тихим , холодным , шепчущим улицам , – и все дальше, дальше, покуда не замeтил , что я уже из Берлина выeхал . День был выдержан в двух тонах , – черном (вeтви деревьев , асфальт ) и бeлесом (небо, пятна снeга). Все продолжалось мое сонное перемeщенiе. Нeкоторое время передо мной моталась большая, непрiятная тряпка, которую ломовой, везущiй что-либо длинное, нацeпляет на торчащiй сзади конец , – потом это исчезло, завернуло куда-то. Я не прибавил хода. На другом перекресткe выскочил мнe наперерeз таксомотор , со стоном затормозил и так как было довольно склизко закружился винтом . Я невозмутимо проeхал , будто плыл по {152} теченiю. Дальше, женщина в глубоком траурe наискось переходила мостовую передо мной, не видя меня; я не гукнул , не измeнил тихаго ровнаго движенiя, проплыл в двух вершках от ея крепа, она даже не замeтила меня, – беззвучнаго призрака. Меня обгоняло любое колесо; долго шел , вровень со мной медленный трамвай, и я уголком глаза видeл пассажиров , глупо сидeвших друг против друга. Раза два я проeзжал плохо мощеными мeстами, и уже появились куры: расправив куцыя крылья и вытянув шею, перебeгали дорогу (а может быть это было не тогда, а лeтом ). Потом я eхал по длинному, длинному шоссе, мимо жнивьев испещренных снeгом , и в совершенно безлюдной мeстности автомобиль мой как бы задремал , точно из синяго сдeлался сизым , постепенно замер и остановился, и я склонился на руль в неиз яснимом раздумьe. О чем я думал ? Ни о чем , или о глупостях , я путался, я почти засыпал , я в полуобморокe разсуждал сам с собой о какой-то ерундe, вспоминал какой-то спор , бывшiй у меня когда-то с кeм -то на какой-то станцiи, о том , можно ли видeть солнце во снe, – и потом мнe начинало казаться, что кругом много людей, и всe говорят сразу и замолкают , и дав друг другу смутныя порученiя, беззвучно расходятся. Погодя я двинулся дальше и в полдень, влачась через какую-то деревню, рeшил там сдeлать привал , – ибо даже таким дремотным темпом я оттуда добирался до Кенигсдорфа через час не болeе, а у меня было еще много времени в запасe. Я долго сидeл в темном и скучном трактирe, совершенно один , в задней какой-то комнатe у большого {153} стола, и на стeнe висeла старая фотографiя: группа мужчин в сюртуках , с закрученными усами, при чем кое-кто из передних непринужденно опустился на одно колeно, а двое даже прилегли по бокам , и это напоминало русскiя студенческiя фотографiи. Я выпил много воды с лимоном и все в том же до неприличiя сонном настроенiи поeхал дальше. Помню, что через нeкоторое время, у какого-то моста, я снова остановился: старая женщина в синих шерстяных штанах , с мeшком за плечами, хлопотала над своим поврежденным велосипедом . Я, не выходя из автомобиля, дал ей нeсколько совeтов , совершенно впрочем непрошенных и ненужных , а потом замолчал и, опершись щекой о ладонь, а локтем о руль, долго и безсмысленно смотрeл на нее, – она все возилась, возилась, но наконец я перемигнул , и оказалось, что никого уже нeт , – она давно уeхала. Я двинулся дальше, стараясь помножить в умe два неуклюжих числа, неизвeстно что означавших и откуда выплывших , но раз они появились, нужно было их стравить, – и вот они сцeпились и разсыпались. Вдруг мнe показалось, что я eду с бeшеной скоростью, что машина прямо пожирает дорогу, как фокусник , поглощающiй длинную ленту, – и тихо проходили мимо сосны, сосны, сосны. Еще помню: я встрeтил двух школьников , маленьких блeдных мальчиков , с книжками, схваченными ремешком , и поговорил с ними; у них были непрiятныя птичьи физiономiи, вродe как у воронят , и они как будто побаивались меня и, когда я от eхал , долгое время глядeли мнe вслeд , разинув черные рты, -один повыше, другой пониже. {154} И внезапно я очутился в Кенигсдорфe, взглянул на часы и увидeл , что уже пять. Проeзжая мимо краснаго зданiя станцiи, я подумал , что может быть Феликс запоздал почему-либо и еще не спускался вон по тeм ступеням мимо того автомата с шоколадом , – и что нeт никакой возможности установить по внeшнему виду приземистаго краснаго зданiя, проходил ли он уже тут . Как бы там ни было, поeзд , с которым велeно было ему прieхать в Кенигсдорф , прибывал в без пяти три, -значит , если Феликс на него не опоздал ...
