Текст книги "Война теней (СИ)"

Автор книги: Владимир Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Гнать бы их поганой метлой со службы! – проворчала Мария, отбрасывая в сторону очередную бумагу, только что изученную. – Могли бы понять ещё несколько лет назад, что это не просто так, не скучающий вояж одного и не желание где-то напечатать свои мемуары другого. И страх неудавшегося диктатора нужно было брать на заметку, а не списывать на старческую слабость ума и тяжелые последствия пребывания в Сибири.

Дзин-нь! Звук колокольчика, в который позвонила Станиц, разнёсся далеко, призывая в выделенный ей рабочий кабинет одного из слуг.

– Чего угодно, госпожа? – склонился тот, ожидая приказаний.

– Скажи фон Шоллену, что я прошу его, как у него появится возможность, прийти сюда. Есть несколько вопросов.

– Слушаюсь. Не извольте беспокоиться. Всё сделаем-с.

Мария только отмахнулась. Дескать, иди уже и не тревожь воздух пустыми словами. В целом же ей нравилось не только в Санкт-Петербурге, но и в особняке фон Шоллена, являющегося посольской резиденцией. Снимать собственный дом? Не было желания возиться, находить на свою голову лишние хлопоты с наймом прислуги и прочим. Куда удобнее оказалось остановиться в доме того, кто уже успел всё это сделать. А к тому же был в достаточной мере гостеприимным человеком, неплохо знакомым по Ричмонду. Да, Фридрих бывал в столице американской империи редко, больше наездами по понятной причине, пересекая океан лишь при необходимости срочных консультаций, неосуществимых посредством писем. Только и этого хватило для установления неплохих приятельских отношений.

Возраст же? Нет, ну а что возраст? Фон Шоллену ещё и сорока не исполнилось. Практически во всех министерствах Конфедерации, а потом и империи вверх взлетело много не просто молодых, а порой и вовсе юных дарований. Становление государства. серьёзная, жесткая война, ценой которой являлось само существование новообразованного государства – всё это весьма способствовало отсеву не только бездарей, но и сероватых посредственностей. Никакие «заслуги семьи» или «выслуга лет» не помогала да и помочь не могла. Только собственные таланты, знания, удача, наконец. Примеров тому была масса. Из таких оказался и фон Шоллен, проявивший себя в государственном секретариате, оно же министерство иностранных дел на американский манер. Сначала просто работа в госсекретариате, затем в области установления связей в Российской империи, потом… Потом пост аж целого посла, на которой он сумел себя показать должным образом.

Зачем Марии понадобился Фридрих? Хотелось посоветоваться относительно дальнейших шагов касаемо проблемы «декабристов», их связей с Горчаковым и того, что из этого получалось. Именно это никак нельзя было обсуждать с Сашей. Ведь пока не собраны действительно весомые доказательства, обвинять канцлера, бывшего министра иностранных дел и нынешнего приближённого цесаревича… Не то что опасно, просто могло поставить под удар прочность отношений между ней и одним конкретным великим князем. Тем самым, которому лучше было бы малость возвыситься, став не просто сыном императора, а ещё и его наследником.

– Мария, – раздался голос входящего в кабинет посла. – Выглядите прекрасно, но вместе с тем немного утомлённой. Предлагаю прекратить корпеть над скучными бумагами и пройтись по берегу столь полюбившейся вам Невы. Нечастая для этого города солнечная погода, тепло. Можно и в экипаже, но тут как вам будет угодно.

Эмоции, искренность, напор. И ничего ощутимо лицемерного, хотя фон Штоллен был горазд и на это, если требовала обстановка. Дипломатия, она ведь такая, требует от достигших на этой ниве определённых высот уметь прятаться под масками, облекать ложь в убедительные слова, а также использовать язык для скрытия истинных мыслей. Ну а ещё следовать максиме, изречённой великим Талейраном, что ошибка зачастую хуже преступления.

Фридрих фон Штоллен со всем этим хорошо справлялся, но вместе с тем умел разделять дом и работу. Коварный и хитрый дипломат вовне, любящий супруг, отец и радушный хозяин в частной жизни. Настоящей частной, а не той, которая пересекалась с необходимостью.

– Сегодня если и будет прогулка, то вечерняя. Но пешком, а то ноги размять надо, – не выдержав. Станич потянулась аж до хруста в суставах, не особенно в данные секунды беспокоясь об этикете. – Я нащупала слабое место Горчакова, теперь нужно не упустить. И сохранить тех, кто может хоть что-то сказать.

– Это значит… – заметно так удивлённый Фридрих едва не присел пимо кресла. – Неужели он действительно отдал приказ избавиться от своих прежних друзей?

– Между дружбой и достижением цели склонный к фанатизму идеалист выберет цель. Ту самую, которая «звезда пленительного счастья». А как компенсация те имена которые возникнут «на осколках самовластья», – покривилась Мария. – Горчаков даже не умён, а гениален, но он тоже ошибается.

– Показывайте, Мария. Но я до сих пор не могу поверить! В то, что он оставил след, тоже.

– Не он и даже не его ближнее окружение. Тут всё сложнее, хитрее, коварнее. Самое начало клубка, который нам только предстоит размотать. Очень повезло, что нам не чинят препятствий, дали все нужные бумаги и даже готовы помогать. Во многом помогать! Вот, смотрите…

На самом деле в бумагах пока не было ничего такого уж серьёзного. По отдельности не было. Зато если собирать из отдельных частей, словно кусочков мозаики, единую картину, да ещё примерно зная, что в итоге должно получиться – тогда ситуация становилась совсем иной. У Марии имелся ключ… к двери, которой пока не существовало, которую лишь предстояло собрать. Тогда и только тогда удастся показать и доказать сперва Саше, а потом и его отцу-императору, кто такой Горчаков и какие беды он может принести империи, которой вроде как присягал служить.

– Все идеологи и военные лидеры заговорщиков мертвы, Мария, – попробовал напомнить девушке фон Шоллен. – Всё, что от них осталось – это бумаги. Если что и было могущее доказать ваши мысли, это наверняка успели сжечь.

– Бумага хорошо горит и этим пользуются долгие века, – согласилась Станич, словно в демонстрацию сказанного поджигая какой-то ненужный листок от пламени свечи. – Зато остаются люди. Я даже не про тех «декабристов», которые остались живы, но ничего серьёзного не знают. Сами по себе они никто. А если мы сделаем вот так…

На большом и пока что почти чистом листе бумаги стали появляться проведённые карандашом линии, связывающие между собой разные квадраты, прямоугольники и кружки. Внутри каждой геометрической фигуры было чьё-либо имя или, на крайний случай, название объекта. Линии-стрелы также обзаводились подписями, поясняющими, что именно связывает тех или иных людей, учреждения, случившиеся в прошлом события. Мария Станич на глазах у Фридриха фон Шоллена создавала сложнейшую схему, почти что паутину, нити которой вели из настоящего в далёкое прошлое, а оттуда вновь в сегодняшние дни, при этом мало-помалу, но оплетая канцлера Российской империи, князя Александра Михайловича Горчакова. Паутина, которую плёл Горчаков: старая, липкая, успевшая опутать многое и многих. И новая сеть, создаваемая уже молодыми хищниками, Марией и Виктором Станичами, с целью добраться до паука старого, но от своего возраста вовсе не ставшего менее опасным. Разве что чуть более небрежным из-за уверенности в своей незаменимости и неприкосновенности, да и то за последние пару лет вновь перешедшего в состояние готовности отразить любую угрозу.

Горчаков как центр паутины. Его лицейская юность и первые прочные связи, что в дальнейшем должны были стать основой для восхождения наверх. Самый цвет российской аристократии, почти непременное светлое будущее. Окончание Лицея, затем придворный чин камер-юнкера, назначение в свиту тогдашнего вершителя политики графа Нессельроде. Это был значительный шаг вперёд по любым меркам. Позже последовало назначение секретарём посольства в Лондоне.

Казалось бы, что такое секретарь посольства? Не так мало, но и не ошеломляюще много для представителя одной из родовитейших семей империи. Ан нет, подобная ступенька – секретарь при посольстве одной из ведущих держав – для юных талантов была этакой огранкой перед возможным взлётом либо же переоценкой и признанием недостаточно годным для блистательной карьеры по дипломатической линии. С Горчаковым же случилось нечто третье. Понимая его несомненные таланты, оставлять прозябать или же и вовсе снять с дипломатического ведомства рука не поднималась. Но и делать послом человека, тесным образом связанного с «декабристами», находящегося под подозрением… Тоже категорически нельзя. Вот и получилось нечто среднее. Советник посольства в Риме, Берлине, Вене, поверенный в делах во Флоренции. Затем кое-какие придворные поручения, но связанные исключительно с дипломатией светской, а не «большой». Ну и Вюртемберг, куда князя словно бы задвинули «про запас», попутно сделав представителем-наблюдателем при германском союзном сейме. Вроде и польза есть от того, что талантливый дипломат изучает хитросплетения политики вокруг покамест не существующей Германии, а одновременно и вред по большому счёту отсутствует. По сути, клетка с опасным зверем в ней, вот и все дела.

Ну а затем Крымская война. Использование Горчакова в Вене, затем смерть императора Николая I и случившийся взлёт князя, ведь воцарившийся Александр II, увы, не обладал проницательностью своего отца. Вот и обманулся исходящей от Горчакова аурой уверенности, силы, готовности верой и правдой служить императору. Сила и уверенность действительно были, а вот готовность служить императору… Горчаков всегда служил одному человеку – самому себе, равно как и сохранял те идеалы, которые раз и навсегда признал для себя истинными и единственно верными.

– Хитёр князь, – аж промурлыкала Мария, дорисовывая очередную линию, соединяющую Горчакова уже не с «декабристами», а с последователями французских революционеров и прочих республиканцев. – Понимал, что связь с «декабристами» нужно маскировать. Вот и прикинулся франкофилом. Нет, Францию он любит… как любят вкусный десерт после сытного обеда.

– Это как?

– Использует он её, Фридрих. Умело, изощрённо. Вот они, связи. Смотрите, тут как роялисты, так и сторонники республики, явные и тайные.

– Это не из тех бумаг, которые вам доставили жандармы.

– Верно! – лучилась довольством Станич. – Во Франции у нас тоже есть не только посол, но и резиденты, которые ищут, находят, покупают либо убеждают поделиться знаниями и бумагами, их подтверждающими. И там Горчаков был немного, но менее осторожен. Как и намного раньше, в странах, где состоял секретарём при посольствах. Особенно в Британии. Молодой был ещё, не такой осторожный.

Фон Шоллен оказался впечатлён. И это ещё довольно мягкий эпитет, не полностью характеризующий его отношение как к проделанной работе, так и к самой Марии Станич. Нет, он знал, что эта леди очень непростая, истинная сестра своего брата, но чтобы так, чтобы до такой степени. Вскрыть многие тайны русского канцлера, словно мясник коровью тушу – это надо было очень постараться. И одного старания мало – требовались знания, чутьё и то, что обычно вообще не было свойственно прекрасным дамам. Да-да, та самая мужская жёсткость и целеустремлённость вместе с непреходящей уверенностью в себе. Действительно, новые времена не наступали, а уже наступили. Те самые, в которых женщины всё активнее рвались в те области жизни, от которых раньше их старались и стремились держать подальше. Куда уж там европейским и североамериканским суфражисткам!

Однако, возвращаясь мыслью к дню сегодняшнему и конкретной задаче, фон Шоллен спросил:

– Эта схема и сама по себе способна убедить многих и во многом. Но вы не ограничились ей одной, не правда ли. Мария?

– Правда, – тут собеседница посла неожиданно хихикнула, после чего продолжила. – Для великого князя Александра я продемонстрирую несколько иную схему, в которой не будет Горчакова, зато окажутся слегка искажённые, но связи «декабристов» с Герценом и даже представителями «Земли и Воли».

– И это позволит?..

– Выемка архивов Волконского, Трубецкого, Оболенского и прочих. Разговоры с членами их семей. Вежливые, но с настойчивыми рекомендациями не запираться и говорить только правду. Вызов сюда, в Санкт-Петербург, ещё живых заговорщиков. Они хоть и из простых исполнителей, но если знать, что спрашивать, можно кое-что найти. И только потом, когда мозаика сложится в достаточной мере – я покажу Александру настоящую схему. Вот эту! – палец Марии постучал по центральному кругу с надписью «Горчаков» внутри. – А рухнет канцлер, падёт и теперешний цесаревич. Отец никогда не сможет доверить престол сыну, который долгое время якшался с врагом трона и самодержавия.

– Но ведь и сам император… – замявшись, Фридрих наконец полностью осознал ситуацию. – Да, собственные ошибки никто не любит признавать.

– Верно, друг мой, – коварно улыбнулась Станич. – А пока что цесаревич Николай будет живым и раздражающим напоминанием о собственной ошибке императора, которой уже чуть ли не десяток лет исполнилось. О, если… нет, когда всё это получится, я буду счастлива. И брат тоже будет. И Александр. Все достойные этого люди получат свою порцию счастья!

Глядя на эту улыбку. слушая голос представительницы окутанного мрачной славой семейства, Фридрих фон Шоллен поймал себя на мысли, что если станешь врагом Станичей… Вешаться, конечно, не нужно, но вот удрать на другой конец света – в Австралию, например, или в Бразилию – точно стоит. Гарантий не даст, но шансы остаться живым и здоровым точно повысит. Заодно облегчённо выдохнул, понимая, что уж он к этим несчастным точно не относится. Везение, оно порой неожиданно приходит.

* * *

Если убеждения выбраны правильно и предоставлены верному человеку в подходящее время – об успешности данного действа можно почти не беспокоиться. Вот Мария и не беспокоилась. Составленная ей частично ложная схема, подчеркивающая связи «декабристов» с компанией Герцена и «Землёй и Волей» нашла своих адресатов. Сперва плод её трудов был продемонстрирован Саше, затем начальнику Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Мезенцеву Николаю Владимировичу. Что интересно, Саша там тоже присутствовал и одним своим видом служил дополнительным средством убеждения. Мезенцев, он ведь, не чета иным, являлся человеком не просто умным, но и хитрым, умеющим отделять зёрна от плевел, отбрасывать несущественное и выискивать рациональное зерно.

Однако увиденная схема, да к тому же при поддержке великого князя… Тщательно собранную Марией конструкцию приняли благожелательно и кое-что пообещали. Конечно, не луну с неба, но нечто более реальное и желаемое – возможность присутствовать на разговорах с оставшимися в живых «декабристами», членами семей уже умерших. А также возможность ознакомиться с документами из архивов и, при необходимости, снять просто или фотокопии. Собственно, именно этого Станич и добивалась. Оставалось ждать, однако… Не в её привычках было пребывать в пошлом ничегонеделании, поэтому она занялась другой интригой, способной вскорости превратиться в очень интересный итог. Не в последнюю очередь поэтому она и прогуливалась по Невскому проспекту с Александром.

Впечатляющая была прогулка. В свете не столь и давних событий – того самого покушения на императора боевиками «Земли и Воли» – меры охраны были повышены. Ещё как повышены, откровенно говоря! Не сказать, что был перекрыт весь проспект или разгонялись мирные горожане – это была бы настоящая и вредная паранойя – но число охранников просто и в статском, что умело фильтровали людей, было внушающим. Равно как и их профессионализм, поскольку после покушения группы Каракозова немалое число по итогам проверок либо перевели в другие ведомства и отделы, либо и вовсе выперли в отставку за вопиющие халатность и бездарность. Вот тут уж никакие знакомства, связи и хорошее происхождение не спасали. Александр II, поймавший всё ж пулю, не то чтобы лютовал, просто стал относиться к собственной безопасности без былого налёта прекраснодушия и излишней уверенности в «неприкосновенности помазанника божия» от верноподданных. Понял наконец, что есть не только верно-, но и скверноподданные. Очень скверно-, да к тому же готовые сами сдохнуть, но добраться до «сатрапа» и «давителя чаемых народом свобод». Давитель, как же! Лично Марии это было совсем смешно, поскольку именно Александр II уже провёл много значимых, необходимых для империи реформ и вовсе не планировал сворачивать выбранный курс. Просто до покушения он ещё мог сталь излишне либеральным, зато после – не-а, шалишь! Реформы – это да. Идущие на пользу всем сословиям в империи? Несомненно. Но заигрывающие с не видящими границ и берегов либералами? Вот тут уже ни в коем случае.

Однако разговаривала Мария со своим принадлежащим к императорскому дому и вторым по очереди наследником трона любовником вовсе не о реформах. Опираясь на предоставленную руку и умело так время от времени прижимаясь к великокняжескому телу, выгодно подчеркивая свою красоту довольно открытым нарядом, Мария Станич вела разговор совсем об ином. О чём? Возможности для Российской империи окончательно ликвидировать проблемы в так до конца и не успокоившейся окраине. Той, хлопоты с которой длились вот уже не один век, а сейчас не исчезли, а лишь скрылись до поры, ушли под землю, как горящий торфяник. Но от того не стали менее опасными. Ведь скрытая и притаившаяся до поры угроза тем и опаснее, что про неё могут начать забывать, утратить бдительность. Вот тогда, в самый неподходящий момент, она о себе и напомнит. Сильно, громко, болезненно.

– Саша, ты же слышал о тех криках, которые подняла европейская и североамериканская пресса, когда те узнали, что бывший правитель Коканда, Алимкул Хасанбий-угли, уже в Нью-Йорке, ожидает начала суда?

– Свежие и нужные газеты мне каждое утро приносят, – кивнул тот, меж тем больше будучи поглощённым внимательному рассмотрению нового наряда девушки. Интересного такого наряда, с глубоким декольте, обилием кружев, как раз по американской моде. – Пусть кричат. Я эти крики не слушаю, отец отмахивается, Игнатьев каждый раз новые ядовитые слова находит. Про Краббе не при тебе будет сказано.

– Адмирал усовершенствовал «загиб Петра Великого» или создал свой, ввергнувший в тоску даже боцманов Балтийского флота?

Лёгкое смущение, вот что на пару мгновений отразилось на лице Александра Романова. Позапамятовал в очередной раз, что идущая рядом с ним и периодически кажущаяся такой воздушной и похожей на фею красавица, если что, ещё и видный чин министерства тайной полиции, то ли вторая, то ли третья по влиятельности в негласном списке. И если не употребляет матерную лексику подобно ему самому и Краббе, то лишь потому, что не видит в этом нужды. Не употребляет, но наверняка наслышана. Хорошо так, многократно и во всех тонкостях.

– Шучу я так, мой милый и застенчивый рыцарь, – использовав свободную от кавалера руку, Станич обмахнулась извлеченным и раскрытым веером, инструктированным слоновой костью. – Но те газеты пусть кричат, да и ваши некоторые тоже могут изойти печальными стонами. Важно другое, то есть другие. Те люди, которым это не нравится. То, чью волю, чьи интересы и чаяния они хотят донести до министров и особенно до твоего отца.

– Либералы, что хотят видеть опорой моего брата, цесаревича. И Горчаков, он сдерживает некоторых, но тоже… не одобряет проявляемую Черняевым в Туркестане решительность.

– И называет её жестокостью и даже недостойным просвещённого европейца варварством?

– Про варварство он прямо не говорил. Александр Михайлович умный человек и знает, какие слова применять и когда.

Мария лишь кивнула, признавая… Многое, от ума князя Горчакова до умения своего спутника видеть и подмечать нужное, отбрасывая в сторону разную шелуху.

– А теперь выведем за скобки нашего уравнения либералов. Кто останется?

– Желающие воспользоваться либеральными устремлениями. Но это не то, о чём ты намекаешь, да?

– Не то, – хитро улыбнулась девушка, вот уже не первый год успешно трудящаяся на ниве политического и не только сыска. – Я про тех, кто видит в грядущем повешении Алимкула Хасанбий-угли личную угрозу. Собственным шеям и шеям своих близких. Вот ответишь сейчас – я тебя не просто поцелую, а ещё и вечером кое-что новое покажу. Такое, чего ты ещё не видел и не испытывал.

– Люди вокруг, Мари!

– Охрана. Они приучены пропускать мимо ушей всё лишнее. И я говорю очень тихо. Это ты, мой дорогой, забываешь про громкость своих слов. О нет, я ничуть не возражаю, это даже… интересно.

Станич по лицу Александра могла считывать чувства, овладевающие кавалером в тот или иной момент. Иногда даже хотелось подсказать пока неопытному в подобных делах парню, что это следует скрывать, может даже дать несколько начальных уроков. Однако… Нет, точно не сейчас. Пока ей важнее определять не просто основные чувства великого князя, но и мельчайшие в них изменения. Вот потом она может и сделает мальчику подарок. Обучит его ещё и этому. В жизни ему сие умение точно пригодится, особенно если… нет, когда тот станет цесаревичем. Другое дело, что стань он им, тогда, вполне возможно, его к ней тяга станет подкреплённой ещё и другими желаниями, не только плотскими и эмоциональными, но и политическими. Или он сам себя убедит, что политически это будет верно, нужно и полезно. А уж отца… Нет, об этом Мария сейчас даже задумываться не хотела. Со всем своим желанием к свободной и независимой ни от кого жизни. Разве что уже имеющаяся семья, но это совсем-совсем иное.

– Те, кто похожи на кокандца, – начал меж тем вслух рассуждать великий князь. – Боящиеся петли. Это не другие ханы Средней Азии, ты не могла иметь в виду их. Твой брат и мой брат никогда бы не потащили на суд в Нью-Йорк никого из европейцев. Но иных… Иных! Инородцы, да? А самые опасные – это те, которые только недавно, при моём отце, были приведены к покорности. Кавказ, да?

– Тебя сейчас начать целовать или до вечера потерпеть?

– Веером хоть прикройся от любопытных, – тяжело вздохнул Александлр, которому и хотелось сейчас вот получить горячий поцелуй от раскованной и страстной девушки, и в то же время остатки природной стеснительности никак не унимались.

Веером то Мария прикрылась, но последовавший поцелуй вкупе с тесным-тесным объятием не оставляли ну никаких сомнений никому в округе, что именно происходило и насчёт пренебрежения дамы любыми видами приличий тоже сомнений не оставалось. Хотя леди Станич и приличия, они в одной фразе могли быть только через связку слов вроде «плевать она на них хотела, если те ей мешают».

– Скажи спасибо, Саша, что я помадой обычно пренебрегаю, – слегка проведя подпиленными коготками по руке кавалера, вымолвила Станич. – А то красоваться бы тебе алой или бордовой меткой или озаботиться её стиранием опять же у людей на виду. Хи-хикс!

– Мари… Ну почему с тобой всегда так?

– Интересно? Не скучно? Радостно и интригующе?

– Сложно и иногда от смущения сквозь мостовую провалиться хочется. Обычно это кавалеры смущают дам, а тут…

– А я ни разу не обычная девушка, – мигом сменила тон на серьёзный заокеанская гостья со славянскими корнями и идеальным владением русским языком. – Обычная… почти обычная – это Лена, моя сестра. Ты её видел, вот и можешь сравнить её и меня. И свой интерес к обеим женщинам семьи Станич.

Мария беспроигрышно вела свою игру. Знала, что её сестра если и вызывала интерес у Александра Романова, то незначительный, больше связанный с собственно фамилией и её родственниками, не более того. Зато она сама – тут совсем другое дело. В очередной раз напомнив о своей значимости и незаменимости, девушка вернулась к тому, что сейчас было важно.

– Ты угадал про Кавказ. Как только Алимкул Хасанбий-угли станцует на верёске, суча ножками и вывалив язык, едва газеты об этом напишут, по Кавказу и не только разойдётся слух о случившемся… Тут возможны два варианта. Или три, но два из них по сути есть разновидности одного и того же, – прервав течение мысли и облечение её в слова, Станич посмотрела назад, на ме-едленоно двигающийся позади них паромобиль. – Что-то сильно он дымит. Сильнее обычного. Водитель, что ли не до конца разбирается, как двигаться на самой малой скорости?

– Ты про свой подарок? – Александр помнил, как в столицу империи доставили пяток произведённых в Америке паромобилей с целью показать их преимущество и подвигнуть столичную публику сперва покупать, а потом и содействовать разрешению постройки в окрестностях Санкт-Петербурга уже цеха по производству этих «паровозов, в рельсах не нуждающихся. – Новый транспорт, управляться с ним научились, но ещё бывает. Но что о вариантах на Кавказе? Почему три, и два из них похожи?

– Любопытный ты, Саша. Это хорошо, я очень этому рада. Слушай.

– Я слушаю.

– Первый, на который горцы надеются, и который будут продавливать с помощью либералов всех мастей и вообще склонных к уступкам. Создадут показательную угрозу нового восстания, устроят несколько существенных провокаций с готовностью пожертвовать теми, кто в них будет участвовать. Про опору на Турцию и говорить нечего, но возможна и даже весьма попытка напомнить о том, что их прежний лидер жив, здоров и по прежнему опасен, пускай и находится аж в Калуге. Понимаешь, про кого я?

– Шамиль! – скривился Александр, скептически относящийся к тому, что отец-император позволил настоящему и неизменному врагу империи жить в роскоши и довольстве чуть ли не в центре русских земель. – Но его охраняют. Так, что ни к нему не подобраться, ни сам он не выберется.

– Поддержка либералов и даже остатков революционеров из «Земли и Воли». Тут у них появится общий интерес. Ты же помнишь ту схему, Саша. Ты умный, растолковывать заново не требуется.

Не требовалось. Та самая схема до сих пор стояла перед глазами второго сына императора. Более того, каждый раз, вспоминая изображённое на ней, он ощущал… Нет, страха тут не было, скорее ощущение находящейся поблизости угрозы и необходимости реагировать на неё быстро и правильно. Вдобавок понимание того, что неправильная реакция способна привести весь Дом Романовых к большим бедам. Попытка покушения в Нью-Йорке польских инсургентов хоть на кого-то из их семьи. Ранее случившаяся попытка убить его дядю, Константина Николаевича. Там, в Польше. И это при том, что дядюшка был чуть ли не самым либерально настроенным в семье. Не помогло, не спасло. Спасло лишь чудо. Зато в Нью-Йорке и уже тут, в столице, при покушении на отца, о чуде и речи не шло. Тут была исключительно работа тайной полиции, которую как собак на двуногую дичь, натаскивали на разного рода революционеров.

– Я этого не хочу. Отец тоже, но… Какие другие варианты?

– Сразу показать жёсткость и готовность ломать хребты о колено, – сверкнула глазищами Мария. – Никаких заигрываний, которыми, прости, твой отец да и более далёкие предки, занимались, создавая войска из числа туземцев, обучая их в военных училищах и иных местах империи. Англичане тоже шли этим путём, а к чему пришли? Помнится, они чуть было не потеряли Индию, да и в других местах хлопот у них хватало. Прости, Саш, но заигрывания с побеждёнными могут закончиться чем-то хорошим лишь в случае Европы, но никак не в Азии. Восток, он понимает только две вещи: силу и страх. Вот их можно смешивать в любых пропорциях, проверяя большую или меньшую пригодность.

– Первый и… второй. А где третий путь?

– На втором есть развилка. Выдавливание всех опасных за пределы империи или же придавливание, чтоб и пискнуть боялись. Мы предпочли выдавливание и не жалеем.

– Это очень радикально. Подобный поворот мало кто поймёт. Черняев и такие, как он. Может быть Игнатьев… а может и нет.

Улыбка, взмах веером и тихий голос, чуть ли не шёпот:

– Не стоит делать второй шаг раньше первого. Можно упасть. А это больно, стыдно, иногда нелепо.

– И какой шаг первый?

– Шаг в Калугу, мой милый юноша. Там дверь с замком. Нужен лишь ключ, а его я могу дать. Хочешь?

Мощный эротизм, который буквально окутывал Марию Станич. Двусмысленные на первый взгляд, но на самом деле ведущие лишь к заранее намеченной цели слова. Несмотря на не столь уже и короткое знакомство с этой дамой, Александр пока так и не смог привыкнуть. И вообще не мог понять, стоит ли привыкать? Вообще стоит ли всё… А чего, собственно, говоря? Одни вопросы и не из числа тех, на которые Мари готова давать ответы. У отца и особенно матери тоже не спросишь. Дела сердечные, дела особенные. Отец же ещё и политик, оценивающий все с точки зрения блага для государства. Потому… Великий князь встряхнулся, прогоняя те мысли. которым сейчас не было места. Очень важный разговор, а посему требовалось собраться.

– Зависит от того, что это за ключ.

– Умница. Сначала нужно спросить о сути подарка, а только затем принимать. Я не из данайского народа. Да и не гречанка у стен Трои, рядом с большой деревянной лошадью. Потому скажу, не тая… почти ничего.

– Почти?

– То, что касается рода Станичей, остаётся внутри этого рода, мой любопытный и милый друг. А остальное я скажу. Как не сказать, когда это пойдёт на пользу и нам, и тебе, и твоему коронованному отцу и даже всей Российской империи.

– А кому во вред?

– Тем, кого совсем-совсем не жалко, – улыбка на лица Марии появилась, но глаза смотрели оценивающе. Хищно, словно готовясь увидеть кого-то в прицеле. – Пусть до Шамиля дойдёт слух, что на Кавказе оставшиеся живыми и на свободе его мюриды готовят мятеж. Тот, для которого им нужно знамя. Старое, в лице собственно Шамиля, или новое, но единой с ним крови. И что тут, в столице империи, находятся в раздумьях. Просто усилить охрану? Перевести его со всей семьёй в куда более охраняемое, но менее комфортное место? А может последовать уже возникшему прецеденту и отправить имама вместе ещё кое с кем туда, за океан, составить компанию бывшему правителю Коканда?

Александр аж с шага сбился, едва успел осмыслить предложенное. Цинизм, провокация на грани сколько-нибудь приемлемого даже для широко мыслящих чинов Третьего отделения, вместе с тем логичная и обещающая быть предельно эффективной. Вне зависимости от реакции Шамиля на доведённые сведения, провоцирующие на… На любые решительные действия, поскольку сохранять спокойствие и ничего не делать тот явно не сможет.

Возопит, обращаясь к самому императору Александру II, жалуясь на коварные замыслы не пойми кого? Так тот лишь пожмёт плечами, поскольку никакого отношения к затее иметь не будет. И уж точно не станет переворачивать каждый камень с целью узнать, кто так напугал «калужского пленника». Не по императорскому чину беспокойство.