Текст книги "Сварогов"
Автор книги: Владимир Шуф
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
И прозванью повезло.
XVII
Но пока в тени балкона
Граф был томен, Серж блистал,
Сафочка неугомонна,
Анна тихо вышла в зал.
– Прелесть эта куафюра!
Провела рукой она, –
В зеркалах ее фигура
Лампою освещена.
Точно в раковинках были
Две жемчужины в ушах...
Вдруг пред нею в нежном пыле
Стал Сварогов в зеркалах.
Повернув головку, Анна
Улыбнулась: – Что вы? – Так!
Я любуюсь! – Мною? Странно! –
– Бы прелестны! – О, чудак!
XVIII
– Анна! Где ты? – Волховская
Прервала их tete-a-tete,
Петь идем! – Скажу, вздыхая,
Что помех несносней нет!
И Цирцея, в миг досадный,
Анну осмотрев нежней,
– Как сегодня мы нарядны! –
Дружески кивнула ей.
Между тем Серж на рояле
Ставил ноты, суетясь.
Музы воцарились в зале,
Обратив ее в Парнас.
– Что вам спеть? – Цирцея встала.
– Из "Сомнамбулы"! – Ах, нет!
Лучше с Анной мы сначала
Из "Лакмэ" споем дуэт!
XIX
Ноты низкие взяв смело
И грудные fa и lа,
За контральто Анна пела,
Разумеется, шаля.
Впрочем, это выходило
У богинь, пленявших свет,
Музыкально и премило.
Был божествен их дуэт.
Красота, аккорды, пенье
И картины по стенам,
И bibelots, и вдохновенье, –
Это был искусства храм!
В позе Серж у фортепьяно;
Вид концертный Волховской
И за клавишами Анна –
Милой группы жанр живой!
XX
– Ах, Елена Николавна!
Спойте нам "Air des bijoux!"
Граф просил, моля забавно:
– Я вам ноты положу!
– Сафочка, да где же ноты?
– Ах, на полке, на второй!
– Нет!.. Здесь Грига переплеты!
Вечно так! все перерой!
Ноты найдены, раскрыты...
С фразировкой мастерской
Спета сцена Маргариты...
Рукоплещут Волховской.
– Браво! Bis! – и из столовой,
Аплодируя, идут
Гость какой-то с дамой новой,
Доктор и гвардейский пшют.
XXI
– Местный врач, рекомендую:
Доктор, бициклист, певец! –
Говор, хвалят Волховскую,
И уселись наконец.
Вновь дуэт, романсы Тости,
И на цыпочках шли в зал
Появившиеся гости:
Инженер и генерал.
Шпор бряцание и трели...
– Анна! Очередь твоя!
– Анна Павловна! Вы б спели!
– Спеть, но что? Не знаю я!
– Ну, хотя романс Миньоны!
Дмитрий с нетерпеньем ждал.
В край прекрасный, отдаленный,
Голос Анны страстно звал.
XXII
В край, где лавры и лимоны,
Мирт цветет, ясней звезда,
В край, где родина Миньоны,
С ней уйти туда, туда!
Дышит ветер, плещет море,
Алых роз там вьется сеть.
Там забыть изгнанья горе,
Там любить и умереть!..
Ветер доносил с балкона
Роз, глициний аромат...
Не сама ль поет Миньона?
Край тот дальний – этот сад?
И когда замолкла Анна,
Светлых грез раскинув сеть,
Дмитрий пробудился странно:
– Да, любить и умереть!
XXIII
В этот вечер Анна пела
Чудно: так, как никогда,
И понравиться хотела.
Знаменитость и "звезда",
Волховская перед нею
Вдруг померкла... Хор похвал,
Анну встретивши, Цирцею
Возмутил и раздражал.
Как соперницы, подруги
Очутились vis-a-vis.
Голос Анны здесь, на юге,
Под влиянием любви,
Стад еще нежней, прелестней,
Распустился, как цветок,
И победной, страстной песней
Всех смутил и всех увлек.
XXIV
– Анна Павловна, «Аиду»! -
Генерал просил: – Ведь вы
С нею схожи и по виду...
Право, с ног до головы!
Вы смуглы, совсем брюнетка...
Я в "Аиде" видел вас, –
Тип подобный встретишь редко:
Поза, мимика, блеск глаз,
Красный плащ, корона, цепи,
Образ царственной рабы,
Дочери пустынь и степи,
Дикий гнев, к богам мольбы, –
Это несравненно было!
Ну, порадуйте же нас!
– О, merci! Вы очень милы! -
Анна кланялась, смеясь.
XXV
Анна пела, и убита,
Ниспровергнута была
В прах Аидой Маргарита.
Петь Цирцея начала
Нервно, с видом скрытой злости,
И сорвалась... пал кумир!
Двух певиц узрели гости
Неожиданный турнир.
– Не могу! Совсем устала! -
Волховская на диван
Села возле генерала:
– Вы довольны, ветеран?
– О, прелестно! Лукка! Патти!
И какой здесь резонанс!
– Сафочка не пела, кстати!
Спой цыганский нам романс!
XXVI
– Что ты, Лена? Это пенье -
После Верди и Гуно?
– Ах, педантка! – Настроенье
Не такое!.. – Все равно! –
Сафочка прелестно пела
По-цыгански, пошиб, шик
Имитируя умело,
Жесты даже и язык.
Сафочка, присев с гитарой,
Обвела глазами всех, -
И романс запела старый, –
Так Домаше спеть не грех!
– "Лишь наклонишь ты головку
И с улыбкою глядишь,
Знаю я твою уловку,
Только страсть во мне дразнишь!"
XXVII
Анна встала, и за нею
Дмитрий тихо вышел в сад.
Всю в глициниях, аллею
Пробуждал там звон цикад.
На скамейке, в тень платана.
Где едва сквозит луна,
О Дмитрием присела Анна,
Вечером утомлена.
– Как вы пели! Эти звуки, –
Жизнь, любовь... сама любовь! –
Он тихонько сжал ей руки...
– Неужель не будет вновь, -
Он шепнул ей, – то, что было
За Гурзуфом, в эту ночь?..
– Поцелуй опять? Вот мило!
Не хочу! Идите прочь!
XXVIII
– Полноте, могло ль забыться
Все, что вы сказали мне?
– Мало ли что говорится
В пикниках и при луне!
Вы сочли серьезной шутку?
– Значит, только в летний сон
Верил я, на зло рассудку?
– Вы не влюблены ль? – Влюблен!
– Наконец признанье слышу!
Друг мой, остается вам
Амурезно влезть на крышу
И романс мяукать там!
– Боже мой, ужель напрасно
Я признался, вам одной,
В том, что горько, ежечасно
Ум томит, всегда со мной!..
XXIX
Неужель участье было
Только шутка, флирт, игра?
– Нет, мой друг, я не забыла.
Успокойтесь, я добра!
Я дразню вас... Вы на слове
Можете меня поймать.
– Это – правда? – Вам не внове? –
Я Виргиния опять,
Вы – мой Поль! Целуйте смело!..
Кстати, слышите дуэт?
Маргарита вновь запела...
Фауст–доктор! Лунный свет,
Кипарисы – точно сцена!
Я войти готова в роль...
Вечно, страстно, неизменно
Я люблю тебя, изволь!
XXX
О, приют любви священный!
Пусть привет к тебе летит!
Сон невинный, сон блаженный
О любви нам говорит!
Ночь в саду, луна и пенье,
Хоть избиты и смешны,
Навевают упоенье
В сотый раз былые сны!
Анна, сердцу уступая,
Прошептала: "Милый мой!
Верь, пока тебе нужна я,
Буду я всегда с тобой!
– Анна! – Нет, без поцелуя!
После ужина, в саду,
Многое тебе скажу я...
Приходи, тебя я жду!
XXXI
Ряд куртин, деревьев группы,
Сад Цирцеи очень мал,
Но красиво, как уступы,
В три террасы упадал.
В этом вкус был обнаружен.
Сад уютен был и мил.
На тeppacе средней ужин
Нимфой сервирован был.
Серебро, хрусталь и вазы...
В чашах крымского вина
Отражались, как топазы,
Звезды неба и луна.
Всюду милые затеи...
К лампам двум на огоньки,
Как поклонники Цирцеи,
Налетали мотыльки.
XXXII
– Граф, вы не поэт! – вздыхала
Сафочка, – Я смущена...
Восхищаетесь вы мало!
– Чем? – Ах, звезды! Ах, луна!
Генерал заспорил с Анной:
– Плох ваш Крым! Мне Рейн милей!
– Желтый Рейн? Там так туманно,
Этот Рейн Невы мутней!
Draсhenfels и копоть дыма!
Я в Швейцарии была,
И она не лучше Крыма!
– Вам не нравится скала
Лорелеи? – Скучно, право!
Вот романс пленил меня!
Генерал шепнул лукаво:
– Лорелея вам родня!
ХХХIII
Анна улыбнулась... – Ницца,
Биариц – как хороши!
Дмитрий стал чуть-чуть сердиться:
– Были, генерал, в Виши?
– Нет-с! – А ведь для вас полезно!
– Не хотите ли вина? -
Анна вставила любезно.
Злила Дмитрия она.
Серж являл Цирцее чувство,
Доктор, соблюдавши пост,
В честь артисток и искусства
Произнес витийный тост.
Серж, амурность в генерале,
Анны смех, врач-цицерон
Дмитрию, надоедали.
Ужином он был взбешен.
XXXIV
– Ах! – вдруг вскрикнула Цирцея,
Сколопендра! Бейте, граф!
– Где дракон? Давайте змея! -
Граф вскочил, палаш изъяв.
Извивавшегося гада
Тотчас граф сразил мечом.
– Рыцарь мой! Вас ждет награда!
– Смерть за вас мне нипочем!
Сколопендры появленье
Возбудило шутки, смех,
Дам минутное смущенье,
И развеселило всех.
Серж острил, косясь на графа,
Что его геройству рад,
Что у сколопендры Сафо
Позаимствовала яд.
XXXV
Наконец прощаться стали.
Дмитрий первый вышел в сад.
Полон страстной был печали
Роз и миртов аромат.
Кто-то шел во тьме аллеи,
Стукнуло кольцо ворот...
На балконе тень Цирцеи
Дмитрий видел... – "А, ну вот!
Дождался и граф амура!
Это он с ней! Началось!
Нимфы белая фигура,
Прядь распущенных волос...
Быть Ордынцевой графиней
Вам судьба предречена!
Кисти влажные глициний
Рвал он нервно: – Где ж она?
XXXVII
"Льют цветы благоуханье,
И мастику я зажгла,
Приходи же на свиданье!.."
Голос пел, – она звала!
Анна шла к нему в аллее...
– Наконец! – Иди скорей!
За террасой, где темнее,
Тихо щелкнул ключ дверей.
– Здесь! – шепнула Анна скоро,
Это комната моя!
В темноте упала штора,
Лампочка, лучи струя,
Загорелась синим светом
И открыла уголок
С зеркалом и туалетом,
И глицинии цветок.
XXXVII
– Каждый день я утром рано
Ставлю свежие цветы! -
Робко улыбнулась Анна. -
Вот и розы, любишь ты?
– У тебя здесь все так мило...
Знаешь, – Дмитрий говорил, -
Сердце многое забыло,
Я когда-то лучше был!
Но и нынче, – это странно, –
Точно юношей стал я...
Прелестью забытой, Анна,
Веет комната твоя!
Близость женщины любимой.
Ночь, постель твоя, цветы
Вновь томят непобедимо...
Я смущен... поверишь ты?
ХХХVIII
– Дорогой мой!.. – Да, смущенье
Оттого, что знаю я,
Что сейчас, через мгновенье,
Анна, будешь ты моя!
Ласки первой, власти милой
Право, данное тобой,
Снова сердце мне смутило
Счастьем, нежностью, мольбой!
Ты мила мне, ты желанна!..
К Дмитрию прильнув на грудь,
Личико старалась Анна
Скрыть и спрятать как-нибудь...
Вся поникнула пугливо,
Смущена, нежна, слаба, –
Так улыбка тороплива,
Так ребячлива борьба!..
XXXIX
Пусть закроет сеть глициний
В храм любви заветный вход
И своей гирляндой синей
Сон счастливый перевьет!
Ночь тепла и ароматна,
В этот час ночной порой, –
Что довольно вероятно, –
Вылетает Эльфов рой.
Из глициний и магнолий
Хор летит, певуч и смел,
Блещет лезвием дреколий, –
Поэтичней: пик и стрел.
Эльфов стрелы полны яда,
Что разлит по всем цветам...
В этот час в аллеи сада
Выходить опасно нам!
XL
В этот час все негой дышит
И любви печалью злой.
Сердце бедное не слышит,
Как уколется стрелой...
Яд былых воспоминаний
Проникает в грудь опять,
В тайной прелести мечтаний
Вновь начнешь грустить, вздыхать.
Развернется венчик розы,
Озарен луны игрой,
И насмешливый позы
Принимает духов рой:
– О, глупец! О, простофиля! -
Эльфы шепчут и цветы,
Юной страсти водевиля
Разыграть не можешь ты!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
АННА
Candida me capiet, capiet me flava puella,
Et etiam in fusco' grata colone Venus.
Ovidius Naso. «Amores».
I
Солнца мне! Здесь хмуро небо!
Ждем любви мы, а на нас
Льется дождь... В лучах лишь Феба
Зреют страсть и ананас.
Страсть цветет там померанцем.
Поспешай к иной земле,
Кто, не став вегетарьянцем,
Любит женщин, дичь, филе.
B Крым! Там лавры и лимоны,
И лимонов двух овал
У пленительной Миньоны
Скрыт под сенью покрывал.
Муж рогатый с каждым годом,
Жен объятия там – рай,
И течет млеком и медом
Знойный юг, роскошный край!
II
Здесь тоска берет нас в лапы,
Моралист ведет за нос,
Всюду менторы и папы,
И журналы, – род Каносс.
Но "Каноссы" есть прелестней:
В туфле и чулке a jour
Ножка нимфы – интересней
Туфли папы... о, Амур!
О, Амур! Божок лучистый!
Кто отрекся от божка?
Где такие атеисты?
Чья вина настоль тяжка?
Был Аид во время оно...
Пусть сожжет их страсти зной.
Вечно дразнит Персефона,
Пеньюар надев сквозной!
III
Мрачны были гугеноты,
Протестанты впали в сплин,
Но и тех, в часы заботы,
Спас красавиц кринолин.
Гугенот Дальвиль чудесно
Был спасен, – не он один
Находил приют прелестный,
Спрятавшись под кринолин.
В злую ночь Варфоломея
Маргарита Валуа,
Редкой храбростью владея,
Мужа юбкою спасла.
"Колокол" гостеприимный,
Доблестный вертюгадэн,
Многих брал под кров интимный
В эту ночь кровавых сцен.
IV
В дни печали, в дни гоненья,
В дни заботы и хандры,
Как Дальвиль, найдем спасенье
Все мы. Женщины добры.
Только внешность – холод встречный,
Сердца лед растопит страсть.
Дамы – глетчеры, конечно,
Но и глетчер может "пасть".
Все на юге в заговоре
С богом страсти: запах роз,
Лунный свет, и злое море
Мечет жемчуг страстных слез.
Волны там легки и зыбки,
Набегут, отхлынут вновь,
Под сурдину, точно скрипки,
Напевая про любовь.
V
Там из полного бокала
Дмитрий пил любовь давно.
Страсть–Локуста подмешала
Мускус в пряное вино.
Часто нежностью волнуем,
С Анной, не боясь греxa,
Он менялся поцелуем,
Точно рифмой два стиха.
Прелесть этой рифмы звучной
Оценил он, как поэт.
(Согласись, прозаик скучный,
Что беды в созвучьях нет.)
Поэтически рифмуя
С милой Анной каждый миг,
Дмитрий скоро поцелуя
Всю гармонию постиг.
VI
День был чудный. После бури,
Бушевавшей в эту ночь,
Стал яснее цвет лазури,
Облака бежали прочь.
Освеженные, вздыхали
Влажной зеленью сады.
Стекла окон, как в кристалле,
В соли, в капельках воды,
Точно снегом серебрятся,
Солью веет ветерок...
И дышал, и надышаться
Дмитрий воздухом не мог.
Запах моря, йода полный,
Бриз и солнце, – чуден Крым!
И вдоль набережной волны
Бились с грохотом глухим.
VII
Шли кокетливые дамы,
Ножку быструю открыв...
Лишь один москвич упрямый
Брел уныл и сиротлив.
Тип особенного сорта,
Из брезгливых россиян,
Пессимист, зоил курорта,
Недовольный критикан.
Вдруг в толпе, на брег влекомой
И кочующей гурьбой,
Дмитрий видит взгляд знакомый
И улыбку пред собой.
Несомненно образ Анны! –
Утренней свежей зари,
Прямо из соленой ванны,
В завитках и poudre de riz.
VIII
В платье–крем и шляпке с током,
"Desirиe et attrayante",
Анна шла, и томным оком
К ней взывал прохожий франт.
Ей немножко льстили взгляды
Восхищавшихся мужчин,
Краску легкую досады
Вызвал, может быть, один,
Слишком дерзкий, но понятно –
Он простителен весьма:
Что прелестна и приятна,
Анна знала и сама.
Вдруг в глазах ее короткий
Огонек блеснул нежней:
Твердой, быстрою походкой
Дмитрий шел навстречу к ней.
IX
– Ах, как встретиться могли мы?.
– Вы куда? – Пойдем со мной!
Образ близкий и любимый
Нам милей в толпе чужой.
Слышишь звук знакомой речи,
Узнаешь лица черты...
Неожиданные встречи –
Радость сбывшейся мечты!
– Хочешь чашку шоколада?
Ты не завтракала? – Нет! –
– Так зайдем к Вернэ? – Не надо! -
– Отчего? – Что скажет свет? –
И, смеясь, Кольцова входит
Под руку с ним в павильон.
Пшют на них монокль наводит,
Два знакомых шлют поклон.
X
С Анной сев у балюстрады,
Созерцая вид морской,
Дмитрий примечает взгляды
Легкой зависти мужской.
Часто женщиной прелестной
Мы гордились вместе с ним.
Это суетно, но лестно...
Слабость легкую простим!
Пусть исчезло, как баллада,
Время рыцарей и фей, –
Женщина – побед награда,
И любовь ее – трофей!
Не смешон ли вздох влюбленных,
Идеальная мечта? –
Не на долю побежденных
Достается красота!
XI
Отпивая из бокала
И бранясь на жаркий день,
Анна веером бросала
На лицо то свет, то тень.
У южанок веер зыбкий –
Преопаснейший снаряд:
То осветится улыбка,
То в тени манящий взгляд.
Право, пагубней нет средства
И оружия верней
Для любви и для кокетства,
Флирта солнца и теней.
Пальмы лист, простой и круглый
Или веер, весь разной,
Он лицу южанки смуглой
Придает лукавый зной.
III
– Дмитрий, видишь? Нынче море
Мокрое... Ну, право! – Да? –
– Нет, не смейся! – В разговоре
Дмитрий тихо иногда
Милый вздор шептал ей в уши
Что-то легкое весьма.
Анна вспыхнула: "Послушай!.."
Но, не выдержав сама,
Разорялась очень звонко:
– Дмитрий, можно все сказать
Даже дерзкое, но тонко! –
– Но я шепотом!.. – Опять?
– Ну, прости великодушно!
– Дмитрий, знаешь ли? К тебе
Сафочка неравнодушна!
– Наше милое бэбэ?
XIII
– Нет, серьезно! – Это странно.
Впрочем, весь ваш род такой!
Узнаю я женщин, Анна!
Стоит полюбить одной,
Две других из подражанья
И завистливости к ней
Уделяют нам вниманье
И становятся нежней!
– Судишь ты несправедливо!
– Это все у вас в крови!
Ревность, зависть – два мотива
Женской страсти и любви!
– Ну, а я как полюбила?
– В этом виноват был юг.
– Но ты скромен... это мило!
Дай сиропа мне, мой друг!
XIV
– Говоря по правде, Анна,
Я боюсь любви: она
Неизменно, постоянно
Горя скрытого полна.
Я любил всегда сильнее,
Чем меня любили... Нет
Чувства горше и больнее!
Это память прошлых лет.
– О, разрыв наш неминуем!
Клятву подтвердить в любви
Я могла бы поцелуем,
Но, сидят там vis-a-vis.
Это кто? – Наш архи-олух!
– Ха-ха-ха! Но почему ж?
– Ты ошиблась: "археолог"
Я сказал, – ученый муж!
XV
– Я в учености беспечна!
– Да, для дам итог наук
Том Молоховец, конечно,
И, конечно, доктор Жук!
– О, ты зол! Но я – певица!
Мне ученой быть смешно,
И в хозяйстве я тупица...
Бокль мой – Верди, Тэн – Гуно!
Серж, наш критик музыкальный, -
Вот ученый! Кстати, он
Превосходно, идеально
Делает у нас крюшон.
Это целая картина!
Жест гурмана, жрец, Калхас!
"Дегустирую я вина!..
Лью ликер!.. Вот ананас!".
XVI
Анна тут же очень мило,
Взяв у Дмитрия пенсне,
Сержа лик передразнила
Артистически вполне.
Даже тембром бархатистым
Голос Анны прозвучал.
– Сходство есть с "Газетным Листом",
Браво! – Дмитрий хохотал.
– Я в купальне видел сцену...
Ах, страдал, как Тантал, он,
В чепчике узрев Сирену,
Край купальных панталон...
Пена льнула к ней морская,
И пред Сержем в лоно вод
Нисходила Волховская....
И все это граф возьмет!..
XVII
Ты уже уходишь, Анна?
Улыбаясь и грозясь,
Анна встала. – Что ты? Рано!
– Лена верно заждалась!
С ней должны три магазина
Мы сегодня обойти.
– Вот серьезная причина!
– Да, серьезная, почти.
Тьму вещей купить нам надо:
Два концерта впереди!
– Где увидимся? – У сада.
Непременно приходи.
Выйдя с нею парой чинной,
Дмитрий кликнул экипаж
И под зонтик парусинный
Сесть помог ей: "bon voyage!"
XVIII
Проводив глазами Анну,
Дмитрий думал: "Вот тоска!
Что мне делать? Пить – не стану...
Ба! К Будищеву пока
Заверну!" В прелестной даче
Недалеко обитал
Собственник земель близ Качи,
Вилл владелец, генерал.
Он командовал уездом,
Предводитель был дворян...
У него перед подъездом
Звонит Дмитрий: "Дома пан?".
Лях-лакей в перчатках белых,
Улыбаясь, принял трость,
И в пленительных пределах
Дмитрий бродит, званый гость.
XIX
Из параднейшей гостиной
Он проходит в кабинет.
Сидя с деловою миной,
В блузу барскую одет,
Генерал сводил расчеты.
– Здравствуй! – встретил он, – Присядь.
Я сейчас! – Опять заботы?
– Заношу доход в тетрадь!
Дмитрий в кресло сел, зевая,
Ногу на ногу сложив.
Обстановка деловая,
Бланков и бумаг архив
Рой в нем грез рождали сонных:
Что же может быть скучней
Дел, решений кассационных,
Копий, купчих крепостей?
XX
Не ясна ль бесплодность актов?
Ведь нельзя – как с этим быть? -
В силу купчих и контрактов
Нам любовь закрепостить?
Кассационное решенье
Нежных чувств не упразднит,
И нотариус в смущеньи
Купидоном с толку сбит.
Афродите, юной вечно,
Вряд ли копия нужна,
И доверенность беспечно
Может обмануть жена,
Но без ввода во владенье
В собственность приобретем
Сердце, лучшее именье,
Мы не форменным путем.
XXI
В кабинете министерском,
Где приятели сидят,
С делом был в контрасте дерзком
Лишь портретов женских ряд.
Грациозные головки
В рамах улыбались там
Скуке важной обстановки,
Копиям и крепостям.
И, довольные едва ли,
Дамы, ветреный народ,
С изумленьем созерцали
Планов и контрактов свод,
Шкаф, конторки и картоны
С литерами А–В–С,
Многотомные законы
С дополненьями в конце.
XXII
Но забыв маркиз оковы
И мадам де-Монтеспан,
Генерал, Людовик новый,
Был делами обуян.
Карандаш сжимая синий,
Он, как бойкий финансист.
Рядом цифр, значков и линий
Испещрял бумажный лист.
В двух местах резиной вытер,
Подчеркнул две суммы зло,
И заботно, как Юпитер,
Хмурил умное чело.
Стол с чернильницей массивной,
С грудой бронзы, через миг
Принял вид совсем архивный
От бумаг и счетных книг.
ХХIII
Замечтавшись в легкой скуке,
Дмитрий слышал в тишине
Скрип пера, он слышал звуки,
Словно к трепетной струне
Кто-то прикоснулся властно,
Пробежал вдруг арфы звон,
Мелодично, тонко, ясно
Голос пел, но удален.
Мнилось Дмитрию, что справа
Полки книг вдруг вверх ушли,
Томы химии, свод права,
Сельский вестник, весь в пыли.
Точно занавесь на сцене
Поднялась, и за стеной
Даль была, лучи и тени,
Солнце, сад, душистый зной.
XXIV
Из большой пурпурной розы
Вышла Анна, и смеясь,
С легким звоном, как стрекозы,
Над водою понеслась.
Майский жук летел за нею,
Напевая "зум-бум-дон",
Он, как следует лакею,
Нес за Анною картон.
Анна Дмитрию кивала
И смеялась, говоря:
"С Леной мы купили мало!
Вечно ходим с нею зря!
В магазинах тьма народу,
Я трудилась, как пчела, –
Для тебя росы и меду
В лучших розах набрала!"
XXV
Вдруг незримый, но сердитый
К Анне подлетел москит,
Точно Флексер ядовитый,
В щечку он ее язвит!
Анна ахнула, и в розе
Скрылась быстро, скрылся сад,
И сомкнулся в скучной прозе
Книжных полок прежний ряд.
Дмитрий думал: "Да, москиты,
Я не знаю почему,
Удивительно сердиты,
И навязчивы в Крыму!
Ведь не ценят, что прекрасно,
Ведь прелестнейших из дам,
Их, уродуя ужасно,
Искусают тут и там!
XXVI
Дмитрий закурил сигару,
Дымное пустив кольцо:
– Генерал, нельзя ль слов пару?
Зевс поворотил лицо:
– Что? – Скажи, какого мненья
Ты насчет москитов, а?
– Я сейчас... счета именья...
Ведра... триста тридцать два!..
Если выразить в бочонке...
– То опасны декольте.
Жала у москитов тонки,
Яд их вреден красоте!..
Генерал свел брови хмуро:
– Восемь тысяч двести... плюс...
– Хуже ведь bouton d'amour'a
Ядовитый их укус!
XXVII
– Нет, ты нынче невозможен!
Рассмеялся генерал.
– Наконец-то труд отложен!
Ты б вина дать приказал!
Это много, – бочки, ведра!
Дай бутылку, demi-sec!
Выпьем и посмотрим бодро
На коммерческий наш век.
Кстати, что твоя Мадонна?
Генерал нажал звонок:
– Да не слушает резона,
Убедить ее не мог!
– Жаль! – Всем женщинам на свете
Предназначен свой удел:
Созданы для счастья эти,
Та – для милосердных дел!
XXVIII
– Значит, есть шипы у розы?
– Даже, тернья, милый мой!
– Рассудительность Спинозы
И бесстрастья вид немой!
Понимаю!.. – Что ж однако?
– Ты утешился женой!
– Я ведь не противник брака,
Но с поправкою одной:
Страсть капризна, и нередко
Нам скучна любовь жены.
Будит в нас порыв брюнетка,
Мы к блондинке холодны...
Увлеченье прихотливо!..
– Ты – Назона ученик
И, Овидию на диво,
"Ars amandi" ты постиг!
XXIX
– Как мой нектар? Пью в честь старой
Пассии твоей... должны
Мы о чарах вспомнить чарой!
– Ба!.. "Стефан, герой страны!" -
Дмитрий затянул при тосте.
Вдруг, нарушив мир бесед,
В кабинет явились гости:
Грек, Будищева сосед,
И один профессор важный,
Знаменитый агроном,
Филоксеры враг отважный.
Он в именье жил своем
Близ Кастель – горы прелестной,
В "Уголке профессоров", –
Уголок весьма известный,
Рай алуштинских краев.
XXX
Агроном свои методы
К виноделью применил,
И вернейшие доходы
В веке будущем сулил.
Он науки примененье
Выставлял всегда на вид,
Но профессора именье
Приносило дефицит.
С ним беседовал лукаво
Сельский практик, хитрый грек,
Винодел из Балаклавы,
Экономный человек.
Лозы греку приносили
Барыши, хотя, как Ной,
По-библейски он в точили
Выжимал вино ногой.
XXXI
Генерал, дeлец-плантатор,
Был контрастом двух гостей,
Земства крымского оратор
И хозяин–Асмодей.
Он в громадные именья
Ввел практичных новшеств тьму,
И престиж землевладенья
Поднял в дремлющем Крыму.
Как администратор, правил
Он среди своих земель,
Был не чужд научных правил,
Но наметил трезво цель.
Миллион в конце итогов
Генерал подвел давно,
Крымский Крез... Ну, а Сварогов?.. -
Дмитрий просто пил вино.
XXXII
Сок румяный лоз цветущих,
Как Гафиз, он пил и пел,
Но понять вина не пьющих
Виноделов не умел.
Убежденность, разность взгляда,
Меж гостей рождали спор,
О культуре винограда
Был различен приговор.
Свод Удельного подвала,
Филоксерный комитет,
Хоть значительны немало,
Но поэзии в них нет.
В этих скучных разговорах
Медленно часы плелись,
Cвет луны блеснул на шторах,
Тень отбросил кипарис.
XXXIII
Но хорошенькая фея
Вдруг впорхнула в кабинет,
Флером платья тихо вея
И оправив туалет.
Прямо из садов душистых
Шла она, как сон, легка,
В волосах ее пушистых
Два горели светляка.
– Добрый вечер! – фея пела,
На балконе чай готов! -
Реверанс, и улетела
От профессорских очков.
– Дочь нам чай пить приказала,
Господа, прошу! – привстал,
Допивая из бокала,
Утомленный генерал.
XXXIV
Но Сварогов распростился
И ушел. Прибой морской
Бился в пене, и светился
Весь в огнях сад городской.
Перебросились гирлянды
Разноцветных фонарей...
Музыка слышна... с веранды
Доносился смех гостей.
Воздух ночи легким флером
Одевал дома и сад...
Где-то в море пели хором
Мелодично, мирно, в лад.
С Набережной в переулок
Дмитрий повернул с угла.
Жизни шум там не был гулок,
И кофейня там была.
XXXV
Здесь сидел, в дыму кальянов,
С чашкой кофе, видом хмур,
Вдоль узорчатых диванов
Молчаливый ряд фигур.
В облаках летучих дыма
Чубуки курили там
Турок, сотник из Солима*
В красной феске, софт, имам.
Был араб–монах из Мекки,
Чернолицый и в чалме,
Опустившей скромно веки
И сидевший в полутьме...
Из краев далеких гости.
Кое-где беседа шла,
И в кофейне, на помосте,
Совершал намаз мулла.
_______________
*) «Солим» по-турецки – «Иерусалим».
XXXVI
Чайник пел, очаг зажженный,
Тлели уголья во мгле...
Дмитрий сел, мечтая сонно,
И велел дать нергилэ*.
Сотник, исчезая в дыме
И крутя усов концы,
Говорил: "У нас в Солиме
Дорожают огурцы!"
Софт расспрашивал араба,
Труден ли в пустыне путь?
– На верблюдах! – К Эль Каабу
Доберусь когда-нибудь! –
И опять замолкли хмуро.
Дмитрий здесь бывал не раз
Слушал медный звон сантура,
Песнь шаиров и сааз.
____________
*) Нергилэ – кальян.
XXXVII
Чубука обвит змеею,
Нергилэ горел пред ним,
И от угольев струею
Подымался синий дым.
Грезы были все туманней
И вились, неслись в дыму...
Тихо он мечтал об Анне,
И казалося ему,
Что она – Шехерезада,
И что слушать он не прочь
Без конца – конца не надо –
Сказки в тысячную ночь.
О, пленительные сказки!
Пестрый рой! Волшебный сон!
Пусть, сплетаясь без развязки
Ночь еще продлится он!
XXXVIII
Но боюсь, – в моей поэме
Вы заблудитесь со мной,
Как в таинственном гареме,
Светит лампою цветной,
Нас ведет Шехерезада,
И уходят строфы вдаль,
Точно комнат анфилада,
Фантастический сераль!
Вот под мавританской аркой
Золотой фонарь зажжен...
Разметавшись в грезе жаркой
Дремлют хоры ханских жен
И смотря на рой прекрасный,
Равнодушный и немой,
Бродит евнух в феске красной.
То – грядущий критик мой!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КРЫМСКАЯ НОВЕЛЛА
Vergiftet sind meine Lieder,
Wie könnt es anders sein?
Du hast mir ja Gift gegossen
Ins blähende Leben hinein.
Heine.
Accedit questus, accedit amabile murmur
Et dulces gemitus optaque verba joco.
Ovidius, «Ars amandi».
Mephisto, siehst du dort
Em blasses schönes Kind allein
und ferne stehen?
Goethe, «Faust».
I
Ничего в прекрасном миpе
Женщины прекрасней нет!
Вечно в честь ее на лире
Будет гимн бряцать поэт.
Этой вечной песнью песней
Прославляется она,
Та, которая прелестней,
Чем все звезды и луна.
Легче серны и газели,
Стройных пальм она стройней,
И певцы давно воспели
Очи звездные у ней.
В ней вся фауна и флора;
В ней весь мир вместиться мог,
И не очень много вздора
Мир сложит у милых ног.
II
Ученик любви блаженной!
В женщине найдя весь свет,
Вникни в микрокосм вселенной,
Изучай, – и много лет!
В ней лучи зари румяной,
В ней, дыханьем напоен,
Дышит нард благоуханный,
Poudre de riz и киннамон.
Эта дивная фигура
Праксителя образец,
В ней поэзия, скульптура,
Зодчество в ней, наконец.
Часто, – что едва ли дурно, –
Восхищаемся мы в ней
Ножкою архитектурной,
Строгой аркою бровей!
III
Женщины, любви тревоги,
Да, прекрасны вы, как мир!
Сладострастный, козлоногий,
Не оценит вас Сатир!
Есть пошлейшие людишки,
Изобретшие порок,
В их глазах любви излишки,
Гадкий Фавна огонек.
Не поймут они, что мило,
Прелесть им недорога,
