Текст книги "Сварогов"
Автор книги: Владимир Шуф
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Шалаша печален свод.
Две овцы в углу, кадушки...
Сев на корточках кругом,
Пьют катык** из общей кружки
Чабаны пред очагом.
_______________
*) Долай – прочь!
**) Катык – кислое молоко.
ХХVIII
Вот еще один с отарой
Подошел издалека...
Завернувшись буркой старой,
Дмитрий лег у огонька.
Бродят тени, мрачны лица,
Кош печальный – точно сон...
Но Сварогову не спится,
И печально грезит он.
Бесприютно, тяжко... где вы,
Родина, любовь, друзья!
Ветер лишь ведет напевы,
Да унылы гор края.
Одинокий, он отрады
На груди родной не знал...
Нет прощенья, нет пощады, -
Только гул да отклик скал!
XXIX
Ночь прошла, прошли туманы.
Кош покинув чабанов,
Через горы и поляны
Дмитрий снова в путь готов.
Двадцать верст, и он у моря,
Где прибой волны морской
Набегает, вечно споря
С шумом жизни городской.
– Дмитрий Павлович! Откуда?
Вас не видно до сих пор!
Что за дикая причуда
Кочевать по гребням гор?
Вы родилися номадом!
– Просто я фланер, mesdames!–
У Вернэ, присевших рядом,
Развлекал Сварогов дам.
XXX
– Что за день! Тепло и ясно!
Бирюза и жемчуг волн...
– Да, проехаться прекрасно,
Сев под парус в утлый челн!
– Вот один плывет, не плачьте! -
Чтоб отделаться скорей
И узнав баркас по мачте,
Дмитрий кличет рыбарей:
– Эладо!* – Баркас на веслах
К павильону подошел.
Были в нем два грека рослых:
Афанасий и Орел.
Прозванный "Орлом", по чести
Был отчаянный моряк:
Нипочем ему все вместе
Бури, мели и коньяк!
____________
*) Эладо! – по-гречески – Сюда!
XXXI
С Афанасием Стамати,
Черноусым рыбаком
(И контрабандистом, кстати),
Дмитрий был давно знаком.
Залетев на берег носом.
Лодка стала меж камней,
И, перескочив к матросам,
Дмитрий мигом был на ней.
– Право руль! – Канат отдай-ка! -
Развернулись паруса,
И баркас летит, как чайка,
Море, волны, небеса!
Горизонт раскрыт пустыней,
И в дали прибрежных вод
Палевый, лазурный, синий.
Из-за мыса мыс встает.
XXXII
Быстрый бег! Баркас, ныряя,
Мчится, ветром накренен.
Волн играющая стая
Брызжет, бьет со всех сторон.
Солнце жжет, и вод пучина
Тяжело вздымает грудь,
Вот прыгнули два дельфина,
Перерезав лодке путь...
– Будет буря! Не свищите,
На море свистать нельзя! –
Просят греки... Там, в зените.
Облачко плыло, грозя.
И, чреватое громами,
Молний вспышками полно,
Голубыми небесами
Проносилося оно.
XXXIII
Но на борт склонясь беспечно,
Дмитрий смотрит в глубину:
Там прозрачно, бесконечно,
Смутному подобно сну,
Водоросль сквозит порою,
Прошмыгнет медуз грибок,
И, подернут волн игрою,
Мир подводный тих, глубок.
Так душа неизмерима,
И туманна, и темна.
Пробежит порою мимо
Чувства бурного волна,
И опять в покое странном
Обнимает душу сон, –
Чем-то грустным, несказанным,
Глубоко исполнен он.
XXXIV
– Эй, Орел! Запой-ка, милый.
Песню греческую мне, –
И, грустя, напев унылый
Вдаль пронесся по волне.
Понт Эвксинский слышал снова
Звуки эллинских речей,
Хоры волн, звуча сурово,
Бились о борта звончей...
Тенор пел, и вторил басом
Грек другой, и ветер пел
В мачте, в реях над баркасом,
И напев был грустно-смел.
Встало бывшее когда-то, –
Пели так у берегов
Греки, старые пираты,
Деды этих рыбаков.
XXXV
– Дмитрий Павлович! Ведь надо
Горло промочить! – Орел
Несколько бутылок "яда"
Под скамейкою обрел.
Пил из горлышка он прямо,
Запрокинувшись назад,
Позабыв, что нимфа – дама,
И шокируя наяд.
Позавидовавши пиру,
Облизнулся Посейдон...
– Дай сюда маслин и сыру! -
Крикнул Дмитрий, – Пробки вон!
Словно пушечным салютом,
Пробок частою пальбой
Вал потрясся в гребне вздутом
И свалился сам собой.
XXXVI
Опустевшие бутыли,
Сев по горлышко в волне,
Как утопленницы плыли,
Захлебнувшись в глубине.
Песнь неслась в веселом хоре
Гулко, стройно и пьяно:
– Нелюдимо наше море
День и ночь шумит оно! –
На корму вскочив с бутылкой,
Полон дикой красоты,
Пел Орел, танцуя пылко:
– Элла, Элла, фундуты!* –
Волны весело плясали,
И баркас пустился в пляс,
А меж тем из темной дали
Гром гремел, и день погас.
_____________
*) Припев греческой песни.
XXXVII
Фонари зажгли цветные
На баркасе моряки,
И в померкнувшей стихии
Отразились огоньки.
Мачта, алая от света,
Синий блик на парусах...
И, шипя, летит ракета,
Рассыпаясь в небесах.
Вдруг, в ответ на вызов смелый,
Прогневившийся Зевес
Сноп зигзагов, пламя, стрелы
Бросил с грохотом с небес.
Ветер бешеный со свистом
Фонари гасил и рвал, –
На баркас в хаосе мглистом
Налетел внезапный шквал.
ХХХVIII
– Парус левый! – и, как птица,
Под привычною рукой
Лодка прыгает и мчится
По распутице морской.
Близок берег, и слободки
Засветились огоньки.
– Гей! Стамати! Целы в лодке? -
Кличут, машут рыбаки.
Все слободки населенье
Собирается гурьбой:
Крик, объятья, поздравленья,
И вино – само собой!
И вдоль улиц, напевая,
Фонари в руках держа,
Шла процессия живая
В пьяном шуме кутежа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОЛЬ И ВИРГИНИЯ
Prima tuae menti veniat fiducia, cunctas
Posse capi: capies tu modo tende plagas.
Ovidius Naso «Ars amandi».
I
Похождений кончив сагу,
До любви дошел я – уф!
Поспешимте к Аю-Дагу,
В обольстительный Гурзуф.
Но Губонина именье
Воспевали все певцы, –
Там поэтов вдохновенье,
Чудных песен образцы:
Мирты, скалы... дивно-ясен
Голубого моря цвет...
Как поэзия, прекрасен
Там губонинский кларет!
Аю-Даг склонился хмуро,
Запах роз душист и прян...
Там под лавром вздох Амура
И под пальмою – роман.
II
В тихом парке, сонно вея,
Дышит светлая мечта,
Афродита и Психея
Скрылись в зелени куста...
Кипарис, седой и старый,
Алых роз объят огнем...
Лабиринт дорожек, пары,
Заблудившиеся в нем, –
Все там мило и прелестно!
И Сварогов через сад
Шел, томясь мечтой безвестной,
Сном предчувствия объят.
Став в задумчивую позу,
И зачем – не зная сам,
Он сорвал невольно розу
И поднес ее к губам.
III
О, любовь! Она умчалась!
Не любил он никогда...
(Или так ему казалось,
Очень верно иногда).
Чувства робкие, святые,
Hежность детская речей –
Он о вас вздыхал впервые,
Ласки ждал он горячей.
Сам себя мечтой растрогав,
Он грустил, что счастья нет,
И в душе чертил Сварогов
Идеала силуэт:
Ножку, локон белокурый,
Милый профиль, римский нос...
И в кустах над ним амуры
Потешалися до слез.
IV
Знаю сам, в раю Тавриды
Не добро едину быть:
Солнца блеск, утесов виды,
Облаков жемчужных нить,
Волны, листья, – вся природа
О любви там говорит,
И мечты иного рода
Не пробудят аппетит.
Вот скамейка... вам знакома.
Хорошо вдвоем здесь сесть
И в стихах Сюлли Прюдома
"С ней" любви язык обресть.
Но Сварогов не был "ею"
Приглашен на рандеву
И, покинувши аллею,
Вышел в сквер, склонив главу.
V
Там Виргинии и Поля
Бил хорошенький фонтан:
Дети шли в ненастье с поля,
И, обняв подруги стан,
Нежный Поль, ступая рядом,
Укрывал ее зонтом,
И с зонта лились каскадом
Капли в блеске золотом.
Повесть двух детей прекрасна.
В ней сокрыт морали род:
В юности любовь опасна
И к погибели ведет.
Думал так, по крайней мере,
Дмитрий, стоя в цветнике.
Вдруг увидел в том же сквере
Даму он невдалеке.
VI
В шляпе, с грациозным станом,
В амазонке и с хлыстом,
Как и он, она фонтаном
Любовалась за кустом.
Смуглое лицо брюнетки,
Тень задумчивая глаз...
Из-под легкой вуалетки
Прядь волос, упав, вилась.
Приподняв рукой в перчатке
Длинный трэн, чуть-чуть грустна,
Дмитрия и по догадке
Не приметила она.
"Ба! Вот строгая Миньона! -
Думал он, – Что если с ней,
Не совсем бесцеремонно
Я заговорю смелей?"
VII
Как росой, обрызгав розу
И стряхнув фонтана ток,
Стал он в рыцарскую позу,
Даме протянув цветок:
– О, сударыня! Примите
Эту розу, скромный дар!
Он любезен Афродите! –
Смелый вид, наряд татар,
Взгляд, усмешка – все в нем было
Дерзко, может быть... хотя
Дама, улыбнувшись мило,
Розу приняла шутя:
Он, рукав откинув белый,
И в наряде золотом,
Молодой, задорный, смелый,
Был красив с своим цветком.
VIII
– Хоть не очень драгоценна
Ваша роза, – здесь их тьма, –
Принимаю дар смиренно...
Но... могла б сорвать сама! –
Улыбаясь, розу дама
Приколола на корсаж.
"Роза Еве от Адама
Вместо яблочка... суть та ж!" -
Дмитрий думал, вслух заметя:
– А фонтан, не правда ль, мил?
В нем идея есть: лишь дети
Любят так, как Поль любил...
– Да, любовь стареет с нами! -
И, не подымая глаз,
Гнула хлыст она руками:
– Любят так лишь в первый раз!
IX
– Но любовь вечна: вторая,
Третья после первой есть, –
Страсть живет, не умирая!
– Это делает вам честь!
Верю в опыт ваш с охотой...
– Я в экспериментах был
Неудачлив! – с грустной нотой
Тихо он проговорил.
Приласкав его глазами,
Дама рассмеялась вновь:
– А ведь мы встречались с вами?..
– В мире том, где есть любовь?
Душ сродство не в моде ныне,
Но ваш голос мне знаком...–
– Мы встречались у графини
Ушаковой и... потом!
X
Дмитрий вспомнил: «В самом деле!»
– У графини пела я...
– "Сон Кюи"... вы чудно пели...
(Ба! не нимфа ли моя?)
Вдруг припомнил он: – "Мы с вами
Встретились раз вне земли:
Между небом и волнами!
– Вы меня почти спасли...
Видите, что есть курьезы:
С лучшей памятью одной
Вы могли, без вашей розы,
Познакомиться со мной!
– Но простите: это было
Сколько уж назад недель...
Платье вас так изменило...
Дама вспыхнула: "Ужель?"
XI
– Познакомимтесь же снова,
И рекомендуйтесь мне.
Анна Павловна Кольцова!
– Я – Сварогов, ваш вполне!
И, смеясь, они друг другу
Жали руку... – А теперь
Окажите мне услугу:
Проводите вон в ту дверь
За садовою эстрадой!.. –
Дмитрий, на отель взглянув,
Поклонился... – Кавалькадой
Мы приехали в Гурзуф.
Ждут меня друзья, простите!
– О, счастливые друзья!
– Да? Ну, если вы хотите,
Вас могу представить я!
XII
Под руку идти с ней ловко
Было. Опираясь вся,
Шла она, склонив головку
И красиво трэн неся.
Дмитрий, с нею в такт ступая,
Говорил: – Но кто ж друзья?
– Граф Ордынцев, Волховская...
– Как? Цирцея? Знаю я!
– Серж Никитин! – Вся плеяда!
Сафочка, конечно, там?
– Это прелесть! Вас не надо
Представлять моим друзьям!
– Волховская здесь давно ли?
– С месяц... Я гощу у ней,
Мы учились вместе в школе!
– А, подруги юных дней!
XIII
Звуки из «Вильгельма Теля»
И оркестра медный строй...
На террасе у отеля
Говор, смех, кружок живой...
В амазонке, в модной шпоре
На изящном сапожке,
Волховская в разговоре
Доминирует в кружке.
Сафочка за самоваром,
Набекрень надев casquette,
Сержа атакует с жаром.
Граф Ордынцев пьет кларет.
– Дмитрии Павлович!.. Вот чудо!
– В Крым? Под наши небеса?..
– Вместе с Анной? – Как? Откуда?
Раздаются голоса.
XIV
На расспросы отвечая,
Дмитрий сел... – Нет, нет! Ко мне! -
Сафо просит: – Дать вам чая?
Серж Никитин вздел пенсне:
– Ваш костюм национальный?
Как вы в шапке меховой
В этот жар экваторьяльный?
– Вас наряд смущает мой?
Шапка носится здесь всеми...
– Быта, так сказать, черта?
– Ваша голова вот в шлеме...
В шлеме вашем пустота
И сквозит... – в жару сноснее! –
И Сварогов, чашку взяв,
Стал нашептывать Цирцее,
Что ее пленяет граф.
XV
– Кто пленяет вас, я знаю!
– Кто же это, например?
– Та, с кем вы явились к чаю...
Браво! С места и в карьер!
– Я перчатку уронила! -
Сафочка кричала... – Но, -
Серж Никитин вставил мило, -
Поднял я ее давно!
– Уж не приняли ль за вызов?
– Амазонки? – На пути
Было множество сюрпризов,
Многого нам не найти.
– Графа вы не потеряли?
– Шпильку, кажется, одну...
Не попала ль к вам? – Едва ли,
Но я шпильку вам верну!
XVI
– Ну, у вас она не колка,
Остроты в ней вовсе нет!
– Но в остротах мало толка...
Граф умней: он пьет кларет!
Хохотала Волховская,
День смеркался, пахнул мирт....
Несся вальс, кружа, мешая
Звуки музыки и флирт.
На лету ловили слово,
И его, в игре живой,
Повернув, с поклоном снова
Возвращали с быстротой.
Jeux de mots в веселом туре
Вальса вихрь кружил и нес...
Парк темнел. В ночной лазури
Разливался запах роз.
ХVII
– Нам пора! – встает Цирцея.
– На коней! – Софи трубит,
И к ручью, где спит аллея,
Марш торжественный открыт.
Сафочка – горнист бедовый,
С Волховской за нею граф...
– Вашу руку! – Серж Кольцовой
Предлагает, в позу став.
– Опоздали! Я не с вами,
Я уже приглашена!
И Сварогова глазами
Позвала к себе она.
По дорожке сходят пары,
В чаще парка тьма густа,
И в аллее ждут татары
С лошадями у моста.
XVIII
– Дождь сбирается! – Кольцовой
Дмитрий тихо говорил,
Как Виргинию Поль новый,
Я бы вас плащом укрыл!
Анна щурилась лукаво:
– Не моя ведь это роль!
Не Виргиния я, право!
– Но и я не юный Поль!
На седло сажая, ножку
Он ей сжал в своей рук,
И она, смутясь немножко,
Наклонилась вся к луке.
Все же ей приятно было...
Взяв за талию, шутя,
Он легко, с мужскою силой,
Поднял Анну, как дитя.
XIX
– Шлейф ваш лег немного складкой,
Я расправляю вам... ну, вот! -
Дмитрий ей помог украдкой:
– Вам ремень ноги не трет?
– О, merci! Теперь прекрасно!
Дмитрий на лошадь вскочил.
Серж меж тем, смущенный, красный,
Изо всех старался сил:
Он помог Цирцее, сзади
Неудобно подсадив.
– Нет, пустите. Бога ради!
Тише!., Mais il est naпf! –
Волховская поневоле
Рассердилась и сошла,
И смеялася до боли
Злая Сафочка с седла.
XX
О, уж эти кавалькады!
Растрепавшийся убор,
Пени, милые досады,
Флирт верхом и ревность ссор!
Всех смутит иная дама,
И конца спектаклю нет! –
Верст на двадцать мелодрама
При участье grande coquette.
Тот влюблен, тому обида,
И, наделав кавардак,
Амазонка вдруг из вида
Исчезает в полумрак.
Мне знакомы эти чары,
Тень Цирцеи да коне,
И разбившиеся пары
Кавалькады при луне.
XXI
Что за ночь! Ах, ночью этой
Сладко пахнул кипарис,
И Ромео шел с Джульеттой,
А с Еленою Парис.
Обнял Фауст Маргариту,
Донну-Анну – Дон-Жуан,
И пастушку Суламиту
Царь воспел, забыв свой сан.
Мир оделся лунной мглою,
Тишина в громадах скал...
Выло слышно: Дафнис Хлою
У фонтана целовал.
И с Виргинией Поль новый,
Дмитрий с Анной, при луне,
Тоже нежничать готовы
Романически вполне.
ХХII
В кипарисовой аллеe
С крепом траурных ветвей
Анна сделалась грустнее.
Дмитрий тихо ехал с ней.
Звуки музыки далекой
Доносились иногда.
Весь в огнях Гурзуф стоокий,
Моря плеск, зажглась звезда...
– Что за ночь! – мечтала Анна,
Тени, волны – как во сне.
Но неправда ль, это странно? –
Отчего-то грустно мне!
– О, со мною это чаще,
Этот хор печальных дум
И напев, в душе звучащий,
Точно Шумана "Warum".
ХХIII
Сколько в нем тоски сердечной
И раздумья в тишине!
И мелодиею вечной
Он всегда звучит во мне.
Снов былых, былых стремлений
Не воротишь уж ничем...
Сколько горьких сожалений,
Сколько слез... зачем, зачем?
О, зачем так обманули
Счастья милые мечты,
И замолкли, и уснули
Думы, песни и цветы!
В сердце боль воспоминаний,
Жизни шум пред нею нем...
Ни надежд, ни упований,
Ни любви... зачем, зачем?
XXIV
– Нет, Никитин, вы упрямы!
Сафочки раздался смех:
Кто же едет слева дамы?
Ну, наездник! Давит всех!
– Россинант мой плох ужасно,
Галопирует, трясет!
Серж удерживал напрасно
Лошади неровный ход.
– Хлыст мой! – Сафочка вскричала,
Подымите, будьте мил!
Бедный Серж, трудясь не мало,
Еле слез, достал, вскочил...
– А теперь, в карьер! Живее!
Догоняйте! Oh-lа-lа!
И Софи во тьме аллеи
Пролетала, как стрела.
XXV
Граф Ордынцев был с Цирцеей
За Гурзуфом далеко.
Конь ее с красивой шеей,
Статный, сильный, шел легко.
Волховская очень смело
Ездила, коня гнала,
И по-английски сидела
Прямо, посреди седла.
Легкое движенье стана,
На луке ноги изгиб,
Граф, влюбленный неустанно,
Созерцал, вздыхал и гиб.
Ах, уже произошла там
Перемена – рок лукав! –
Серж Никитин был за штатом
И в почете юный граф.
XXVI
– Вы, Едена Николавна.
Вы – Армида! – граф вздыхал.
– Вы ребенок!.. Милый, славный.
Но зачем же мадригал?
– Дайте ручку... я в надежде...
– Я уверена вполне,
Что предложите вы прежде
И серьезно руку мне?
Сердца вашего не нужно:
Им и так владею я.
А пока – помчимтесь дружно!
Мы, неправда ли, друзья? –
И Цирцея, очень ловко
Шуткой дело стушевав,
Понеслась, встряхнув головкой,
А за ней на крыльях – граф.
ХХVII
Но хотя мечты крылаты,
И крылат божок Эрот,
Именитый и богатый,
Как их встретит графский род?
О любовь! Она преграды
Рушит званий, рангов, каст, –
Мезальянсу графы рады,
Лорд плебейке герб отдаст.
Перед силою великой
Вечной страсти преклонясь,
На цыганке полудикой
Женится влюбленный князь.
За беньера виконтесса
Выйдет, сан забыв скорей,
И Амур сильней Зевеса,
Бог богов и царь царей!
XXVIII
Шпоря лошадь, Дмитрий с Анной
Кавалькаду обогнал.
Лунный свет в дали туманной
Освещал уступы скал.
Диких роз, акаций ветки
Колыхались, трепеща,
И с дерев спадали сетки
Темнолистного плюща.
– Все грустны? – сказала Анна. -
Мне, поверите ль, вас жаль!
Как-то искренно и странно
Ваша трогает печаль.
Вы несчастны в самом деле...
Если б были мы друзья
И участья вы хотели,–
О, на все б решилась я!
XXIX
– Говорит в вас настроенье,
Ночь, луна! – Клянусь вам, нет! -
– Подарите ж мне забвенье
Горьких дум и тяжких лет!
В эту ночь волшебством страсти
Дышит мир и сон забыт...
Миг любви – он в вашей власти,
Час, – он вам принадлежит –
– Да, но если б мы любили...
– Без любви! Она придет!
Лгать и клясться я не в силе,
Клятвам, лжи – всему черед!..
– Без любви? Но как могу я?..
– Вы хотели мне помочь...
Я прошу лишь поцелуя,
Грезы счастья в эту ночь!
XXX
Побледневшую, немую,
Обнял он ее рукой,
И, отдавшись поцелую,
Анна смолкла... Тишь, покой,
На дорогу тень упала...
И головку положив
На плечо ему устало,
Анна нежности порыв
Нежной ласкою встречала.
Кони близко, тихо шли.
Тесно надвигались скалы.
Убегавшие вдали.
Лунный свет скользнул, нежданный,
Заглянул ей в сумрак глаз,
И зажег улыбку Анны
И в ушах серьги алмаз.
XXXI
Крепко сжав корсаж ей тонкий,
С поцелуем нежных губ,
Славно ехать с амазонкой!..
Но реальный мир наш груб.
Пусть мечтается порою
Ей и вам про жизнь и страсть, –
Лишь с приличною игрою
Можно поцелуй украсть.
Без прелюдии прелестной
И мелодий чувств живых
Целоваться неуместно
Даже в сумерках ночных.
Женщине нужны мотивы,
И когда вы их нашли,
Ждет вас сон любви счастливый
На земле, но вне земли.
XXXII
Бредил также поцелуем
Серж Никитин. Горько был
Он тревогами волнуем,
Ощутив ревнивый пыл.
Холодна была Цирцея,
Но надежд не потеряв,
Он, как прежде, пламенея,
Рвался к ней... "Проклятый граф!
Где они? Ужель объятья,
Поцелуи при луне?
Нет, им должен помешать я,
Не могу, чтоб здесь, при мне!.."
Он кипел, и, в гневе пылок,
Бросив Сафочку одну,
"Шлем" свой сдвинув на затылок,
Полетел, как на войну.
XXXIII
Потрясен был бегом конским
Самый воздух... Вскачь скакал
С Александром Македонским
Длинноногий Буцефал.
– Господин! Эй! Упадете! -
Проводник летел за ним...
Вдруг на самом повороте
Конь споткнулся... Недвижим,
Еле не сломавши шеи,
Распростерся Серж стремглав –
У прелестных ног Цирцеи
Драматически упав.
– Боже мой! Вы не убились?
– Да вставайте же! – Ох, нет!
Над упавшим суетились
Дмитрий, граф, Асан, Амет.
XXXIV
Перепуганные дамы
Сбились в кучку... Наконец
Серж, поднявшийся из ямы,
Встал, бледнее, чем мертвец.
– Целы? – Заживет до свадьбы!
– Не ушиблись? – О, пустяк! –
– Поводов не распускать бы,
Господин, вам! Как же так! –
Хор советов, сожалений,
И, жестокий рок кляня,
Серж, плачевней скорбной тени,
Вновь садится на коня.
Видя, что вся суть в курьезе,
Сафочка хохочет: "Ах!
Право, в грациозной позе
Вы повергнулись во прах!"
XXXV
В приключенье столь нежданном
Полетавши кувырком,
Серж отделался изъяном
В платье, страхом, синяком.
И затем вся кавалькада,
Без дальнейших авантюр,
Выходящих вон из ряда.
Понеслась, но Серж был хмур.
Промелькнули Ай-Никиты
Сакли, кровли, огоньки, –
Серж молчал, на мир сердитый
Полный гнева и тоски.
И Массандру так же немо
Он проехал, – и в тени
Дальних гор, как диадема,
Ялты вспыхнули огни.
XXXVI
Воздух спал, цикады трели
Четко раздавались в нем.
Светляки в кустах горели
Фосфорическим огнем.
Там, среди зеленых кущей,
Ароматна и тепла,
Ночь, затеплив свет зовущий,
Маяки любви зажгла.
И в избытки упоенья
Снов, желаний и страстей,
Не само ли наслажденье
Там светилось в тьме ветвей?
Мир дышал волшебным чудом,
И огни влюбленных грез
Рассыпались изумрудом
По траве и в почках роз.
ХХХVII
И во всем живая сила
Страстных грез отозвалась...
– Я люблю вас! – говорила
Анна, к Дмитрию склонясь.
Руку сжав ее в перчатке,
Заглянув ей в глубь очей,
Он узнал в них тот же шаткий
И манящий блеск ночей,
Тот же свет зовущей страсти.
Что горел в кустах, в траве,
Полный нежности и власти,
Весь сиявший в торжестве...
Он узнал в них счастье ласки
И прочел любви печаль,
И мечты той лунной сказки.
Что рассказывала даль.
XXXVIII
Но довольно! Amoroso
Я кончаю, пылко спев.
Здесь есть все: мечта и роза,
Свет луны и вздохи дев.
Даже, есть немного чувства
И немало чепухи...
О, поэзии искусство
И певучие стихи!
Я люблю вас, но в конфузе
И забыв поэта спесь,
Признаюсь лукавой музе,
Что приличней пенье здесь.
Тенор, сжалься над поэтом!
Славный Фигнер, вас зову!
Con amore спев фальцетом,
Заключите мне главу!
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛИЦИНИЯ
On a dans lвmе une tendresse
Oъ tremblent toutes les douleurs,
Et c'est parfois une caresse,
Qui trouble et fait germer les pleurs.
Sulli-Prudhomme.
I
– Мы в садах цветущей Эи!
– Муз и Граций здесь приют!
И, смеясь, в чертог Цирцеи
Дмитрий, Серж и граф идут.
Улиц вид здесь был пустынней...
Серж калитки взял кольцо, –
Свежим запахом глициний
Им повеяло в лицо.
Посреди акаций белых,
Снежных листьев, алых роз,
В очарованных пределах
Кипарис зеленый рос.
Плеск воды, фонтана мрамор,
Виллы сказочный чертог...
Вместо "salve" слово "amor"
Украшало там порог.
II
Кисти крупные глициний
Убирали весь фасад.
Был обвит гирляндой синей
Там балкон, сходивший в сад.
Бросив трепетные тени
В стекла окон, вдоль террас,
На колонны и ступени
Там глициния вилась.
С крыш сбегала сетью яркой,
Расползалась вдоль оград.
И над входом с легкой аркой
Упадал ее каскад.
Ароматна и прекрасна,
Навевая лень мечты,
Здесь она царила властно,
Разбросав свои цветы.
III
В час, когда на этой вилле
Гас вечерний свет зари,
В сад три музы выходили,
Три богини, нимфы три:
Первая была Цирцея.
Сафо там была второй,
И Калипсо третья фея, –
Ею мой пленен герой.
Этой нимфою прелестной
И царицею наяд
Одиссей сам, как известно,
Был пленен семь лет подряд.
Но для суетного света
Попытаюсь я опять,
Взяв палитру, три портрета
С трех богинь нарисовать.
IV
Злым жезлом своим владея,
Всех богинь она страшней –
Белокурая Цирцея
В стаде львов, пантер, свиней...
Между свиньями и львами,
Ей особенно мила,
Нежно хлопает ушами
Тень влюбленного осла.
Но теперь causerie в гостиной
И богини слышен смех...
Как иных с любезной миной
Отличаешь в свите "всех"!
Как других встречает строго,
Как небрежна, как она
Обещать умеет много.
Ничего не дав сполна!
V
Вечер стих. Богиня в пледе
С кем-то сходит в сад густой.
На скамейку сев, в беседе
Стала девушкой простой.
Да, она была когда-то
Одинока и бедна...
Жизнь ее теперь богата,
Но не радует она!
Из окна рояля звуки
Долетают, сад шумит...
Как грустна! Как бледны руки,
Как ее печален вид!
Уж не милая ль Татьяна
Здесь пригрезилась в саду?
Дышит мирт, и фортепьяно,
И цветы – как на беду!
VI
Есть кокетки, – их искусство
С красотою заодно.
Не инстинкт один, но чувство,
Сердце трогает оно.
И когда божку Амуру
Рад влюбленный жизнь отдать –
Нежных чувств клавиатуру
Любо им перебирать:
Сердца лучшие желанья,
Струны робкие души!
Арф Эоловых бряцанье
Сладко слушать им в тиши.
Сообщив их ореолу
Злую прелесть иногда,
В них живет к другому полу
Инстинктивная вражда.
VII
По ночам, в саду Цирцеи,
Лишь становится темней,
Бродит в сумраке аллеи
Рой вздыхающих теней.
Рой влюбленных привидений
Плачет, слезы льет в батист,
И от вздохов их осенний
На ветвях трепещет лист
Но пленительней Цирцеи
Сафо, Сафочка, Софи!
Эскапады и затеи
Милы в ней, как сон любви.
Пусть портрет ее нам Зичи
Нарисует, взяв пастель:
Фей в лесной глуши и дичи,
Эльфа сон, в цветке – постель.
VIII
Но и в жизни прозаичной
Поэтически мила,
Не Сафо она античной,
Просто Сафочкой была.
Нрав по истине бесовский:
С ней не спорь, ей не перечь!
Что за выговор московский,
Что за правильная речь!
Блеск острот, задор лукавый,
Словом, как рублем, дарит!
Мигом спорщик стал забавой
И кикиморой глядит!
Но при колкости беседы
Сафочка совсем не зла...
Ей прозванье "непоседы"
Няня старая дала.
IX
Как мила ее фигурка!
Как изящно сложена!
Вот уселась в позе турка
На диване шить она...
Вот бежит – гудит аллея!
Шум и смех, а сколько мин!
Или, щечками алея,
Смотрит в гаснущий камин.
В "дурачки" с азартом злости
Бьется с няней в вечера
И поет романсы Тости, –
Ей "Нинон" почти сестра.
"О, Нинон! Ты грез не знаешь!
Ты не любишь никогда...
Не живешь, а прозябаешь:
Дни идут, летят года!"
X
Но милей Калипсо. Ею
Телемак, хитрец Улисс,
Муж, лишивший чар Цирцею,
И Сварогов увлеклись.
О, конечно, нимфа эта
Далеко не Sainte-Nitouche!
Но для строгого портрета
Мне нужны перо и тушь.
Слаб портрет, весьма далек он.
Контур, штрих... пишу en face,
И рисую черный локон
И агаты черных глаз.
Впрочем, прибегать к черченью,
Я не знаю, нужно ль мне?
Ведь она поет? По пенью
Судим мы певиц вполне.
XI
Как "Vorrei morir" прекрасна,
Точно "Aimez-moi" мила
И кокетливо-опасна
Анна Павловна была.
С музыкой Шопена чудной
Я ее сравнить бы мог,
Бурной, страстной, безрассудной,
Полной чувства и тревог.
Также мысль звучит в ней строго,
С легкой прелестью мечты,
Также искренности много
И глубокой простоты.
Нежный тон, блеск гаммы гордый...
Молвит, в правде не греша,
Чувства – те же ведь аккорды,
Та же музыка – душа.
ХII
Ба! Но мы в серьезность впали...
Как мне быть? "В вечерний час
Три богини спорить стали, –
Кто прекраснее из нас?
Вот Калипсо, вот Цирцея,
Сафо, Сафочка моя...
И раздор меж ними сея,
Яблочко бросаю я.
О, читатель! Будь Парисом
И судьею красоты!
Трех богинь за кипарисом
На балконе видишь ты.
"Эвоэ! Богини эти!.."
И Сварогов, Серж и граф,
Как Парис, в вечернем свете
Их узрели, в сад попав.
ХIII
Легкий стан обняв у талий,
На балконе – милый вид –
Сафочка с Цирцеей стали,
Анна с книгою сидит.
Группа граций... Волховская
В белом платье с пояском,
Сафо кутает, мечтая,
Плечи шелковым платком.
Серж, подняв свой шлем с поклоном,
Крикнул: "Здравствуйте, mesdames!
Здесь три гранда под балконом!..
Вам я серенаду дам! –
– Серенаду? Слишком страстно!
Но синьорам наш привет!
– Музыка была б ужасна!
К счастью с ними лютни нет!
XIV
– Спит Гренада! – Серж стал в позу,
Как гитару, палку взяв.
– О, певец! Ловите розу! –
Но ловили Серж и граф.
Сафочка с Цирцеей рядом
Хохотали: "Граф, живей!"
Дмитрий, встретясь с Анной взглядом,
Молча поклонился ей.
Анна улыбнулась мило,
Оправляя туалет,
И головку наклонила
На поклон его в ответ.
Разместившись на балконе,
Все болтали... вечер гас,
И над морем, в темном фоне
Огоньком звезда зажглась.
XV
Волховская оживила
Жизнь курорта. В Ялте всех
Привлекала эта вилла,
Где царили флирт и смех.
Вечера бывали часто,
И, в очарованье злом,
Три богини, три контраста,
Здесь сходились – за столом.
Но едва лишь чай кончался,
Возле каждой из наяд
Свой кружок группировался.
Свой адоратеров штат.
Только избранные гости,
Впрочем, принимались здесь,
Для других предметом злости
Сделалась Цирцеи спесь.
XVI
Возбуждали род досады
В Ялте, где царит хандра,
Блеск концертов, кавалькады,
Пикники и вечера.
Знаменитость из столицы,
Туалетом поразив,
В звании сезонной львицы
Раздражала местных див.
Страсть прелестнейшей из граций
К шуму, помпе и цветам,
Жажда славы и оваций
Стали всем известны там.
И остряк какой-то хмурый
Волховскую очень зло
Звал "Маркизой Помпа-дурой",
