Текст книги "Сварогов"

Автор книги: Владимир Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

   Был бы счастлив Гименей.

   "Меж семью-восьмью часами...

   Дом такой-то, быть одним...

   Убедитесь лично сами..."

   О, фатальный аноним!

   Адрес, справки аккуратность,

   Сцена встречи и скандал!

   – Ах, какая неприятность!

   Он в постели рассуждал.

   XVI

   Но минута, и в бессвязном

   Он забылся полусне,

   Предан грезам безобразным.

   Снилось, будто на стене

   Рога два, что там висели

   Неизвестно для чего,

   Были точно, в самом деле,

   Не оленьи, а его.

   Сняв со лба, рога кривые

   Он повесил на места –

   Так вот челюсти вставные

   На ночь вынут изо рта.

   Сон его был вероятным,

   Ощущал на лбу он зуд,

   Находя пренеприятным,

   Что рога немного трут.

   ХVII

   Фальшь в рогах вредна едва ли!

   Бредил он, – ведь жизнь долга:

   Расшатались и упали

   Прежние мои рога.

   Я искусственных взял пару...

   Где, бишь, их я заказал? –

   И, меняя грезы чару,

   Видел он дантистки зал...

   И дантистка эта – Нина... -

   Говорит... он в страхе нем...

   "Да не бойтесь! Вы мужчина!

   Ведь не больно же совсем!"

   Ручки лоб ему нажали,

   Давят... раз, два, три, – и хлоп!

   Нина рожки из эмали

   Ловко вставила на лоб!

   XVIII

   – Рожки щеткою зубною

   Надо чистить, порошком,

   И следить за чистотою!

   С гигиеной я знаком! –

   Бредил он, – в рогах к обеду

   Выйду завтра, буду мил...

   Фу, нелепый сон! От бреду

   Он очнулся и вскочил.

   – Нет! Традиции нахала

   Уважать заставлю я!

   Здесь семья! Здесь крови мало!

   Имя, честь, жена моя!..

   На барьер! – И он в халате,

   В туфлях, в белом колпаке

   Отыскал оружье рати

   И рапиру сжал в руке.

   XIX

   Терц и карт! И выпадая,

   Раздвигая ноги врозь,

   Он от края и до края

   Пуховик проткнул насквозь.

   Всюду сыпались удары,

   Точно молнии и град.

   Он пронзил тюфяк свой старый,

   Одеял, подушек ряд.

   «Finis!..» Пух летел... Весь бледный

   Перевел он еле дух,

   В позе став весьма победной, –

   Глaдиaтop и петух.

   – Петр Ильич! Пора! Готовы? –

   В дверь раздался легкий стук.

   И, услышав зов суровый,

   Меч он выронил из рук.

   XX

   – А, войдите! – Не одеты? –

   Секундант явился в дверь.

   Доктор ждет вас у кареты!

   Поглядите – свет теперь! –

   На окне по занавескам

   Луч скользил туманно-бел...

   И при слове "доктор" резком

   Петр Ильич вдруг оробел.

   Всей опасности дуэли

   Раньше не предвидел он,

   А теперь в глаза глядели

   Кровь, и смерть, и вечный сон.

   Операции опасной

   Страшный вспомнил он момент:

   Перед ним вставали ясно

   Нож, хирург и ассистент.

   XXI

   Но теперь страшнее было.

   Не ланцет был – жало шпаг,

   Медицинское светило

   Заменял убийца, враг!

   Ассистент стал секундантом,

   Шла не о здоровье речь...

   Вивисекторским талантом

   Обладал дуэльный меч!

   Петр Ильич слыхал, как в тело

   Сталь впилась... боль, кровь во рту...

   Бледный весь, оторопело

   На кровать он сел в поту.

   – Петр Ильич! Что с вами, милый?

   Секундант вскричал, взглянув:

   Или изменяют силы?

   Доктора, воды вам? – Уф!

   XXII

   – Да отложимте! Ну скажем,

   Что больны вы? Есть предлог! –

   Петр Ильич вздохнул. Куражом

   Он похвастаться не мог.

   Все же овладев собою,

   "Долг священен!" – он сказал

   И готовиться ста к бою:

   Рукомойник свой нажал,

   Осмотрительно подтяжки

   Пристегнул у серых брюк,

   Вставил запонки рубашки

   И, кряхтя, надел сюртук.

   – Я готов! – он величаво

   Произнес и шляпу взял.

   – Вы совсем Онегин, право,

   Хладнокровья идеал!

   ХIII

   – Я сейчас! – и он в передней,

   Встав на цыпочки, исчез.

   Тихо в комнате соседней,

   Над постелью – занавес...

   Нина сон вкушает кроткий,

   Дездемоны чистый сон.

   Кружева и папильотки,

   Щек румянец видит он,

   Ножка свесилась нагая

   На стоявший рядом пуф...

   – Спит, не ведая, не зная!

   Петр Ильич грустит, всплакнув.

   Но стряхнувши перл слезинок,

   Вновь он тверд, неколебим,

   Он спешит на поединок,

   Секундант идет за ним.

   ХХIV

   Секунданту, – ждет карета, –

   Уделим один момент.

   При профессоре был это

   Вековечный ассистент.

   Тень профессора, в науке

   Шел он по его стопам.

   Брал одно, другое в руки,

   Что важней – не знал он сам.

   То юрист, то археолог,

   Все науки перебрав,

   Он в решениях был долог

   И скептичен до забав.

   Став критическим педантом,

   Сомневался он во всем...

   Он в науке был бы Кантом,

   Если б только Кант был в нем.

   XXV

   По торцам оледенелым

   Стук раздался колеса.

   Пробудясь при утре белом,

   Смотрят храмы в небеса.

   Вот Казанского собора

   В полукруге ряд колонн...

   Пешеход проходит скоро,

   На карету смотрит он.

   И с Кутузовым чугунным

   Смотрит доблестный Барклай...

   Тих собор при утре юном,

   Весь в снегу карнизов край.

   Ряд домов, как полк гвардейский,

   Протянулся без границ,

   И уже адмиралтейский

   Заблестел на солнце шпиц.

   XXVI

   Петербург зимой прекрасен,

   Вся Нева из серебра,

   И над нею гордо ясен

   Образ скачущий Петра.

   На скале с конем могучим,

   Приподнятым на дыбы,

   Он простер к бегущим тучам

   Длань властительной судьбы.

   И по воле великана,

   Над Невой во все концы

   Выступают из тумана

   Башни, храмы и дворцы.

   Город встал при блеске новом,

   В ясной свежести утра,

   Будто к жизни вызван словом

   С уст великого Петра.

   XXVII

   Но забыв мосты и арки,

   Мы за город поспешим,

   Где Сварогов в дачном парке

   Ждет врага, и Сольский с ним.

   Верховых коней в сторонке

   Держит под уздцы Мамут.

   Гол кругом кустарник тонкий,

   Ели, сосны там и тут.

   Всюду снежные сугробы,

   Ветер хлопья рвет с ветвей...

   Сольский зябнет, полный злобы:

   – Хоть бы ехали скорей!

   – Да, мороз сегодня чертов!

   Дмитрий бродит под кустом

   И рассеянно с ботфортов

   Снег сбивает он хлыстом.

   ХХVIII

   Прежде, в этом самом парке,

   С Ниной он гулял не раз...

   Поцелуй он вспомнил жаркий...

   Вниз дорожка здесь вилась.

   Ждали здесь они друг друга...

   Где деревьев туалет?

   Занесла все листья вьюга,

   Все прошло, – и следу нет!

   На часы, в снегу шагая.

   Смотрит Сольский, видом хмур.

   – Наконец-то зрю врага я! -

   Дмитрий крикнул. Ряд фигур

   Пo сугробам приближался...

   И Сварогов, сев на пень,

   Пел: "Мальбрук в поход собрался,

   Был под ним и конь игрень!"

   XXIX

   – Лорд Мальбрук на нем сражался,

   Он сражался целый день!"

   Сольский смехом откликался,

   Подходивших видя тень.

   Шел профессор, и шагали

   Доктор с ним и секундант.

   – Мы немного запоздали!..

   – Да, в часах вы не педант!

   – Извините! – Очень рады! –

   – Место выбрали вы здесь?

   И профессор мечет взгляды

   На врага, являя спесь.

   Вот длину измерив стали,

   Утоптали снег кругом,

   И, сюртук свой скинув, стали

   В позе враг перед врагом.

   XXX

   Сольский закричал: «Сходитесь!»

   Сделав шпагами салют,

   С витязем сошелся витязь,

   И, звеня, рапиры бьют.

   В стороне медикаменты

   Под сосною разложив,

   Bcе сражения моменты

   Наблюдает врач, чуть жив.

   Корпия, бинты, примочки

   И ланцетов ящик в ряд

   На покрытой снегом кочке

   В аккуратности стоят.

   Два противника с отвагой

   Подвигаются слегка,

   Пристально следя за шпагой

   Сталью быстрою клинка.

   XXXI

   Остолопов, строгих правил,

   Балансировал рукой,

   Но немного круп отставил,

   Открывая корпус свой.

   Дрался он неровно, боком,

   Грациозно отступал, –

   Фехтования уроком

   Строгий бой его блистал.

   Но играя, без рипоста,

   Не входя в бою в азарт,

   Дмитрий шпагой делал просто

   Все парады в терц и карт.

   XXXV

   За сюжет главы фривольной

   Извиниться должен я.

   Но не лучше ль ранить больно,

   Чем смертельно? Ах, друзья!

   Зрите вы на сем примере

   Всю опасность бранных сеч.

   От сражений на барьере

   Я хочу предостеречь.

   И затем, скажу вам прямо:

   Ранен Петр Ильич... так что ж?

   Павшие не имут срама,

   А удар ей-ей хорош!

   Рогоносцам злым наука:

   Не ревнуй, о командор!

   Ревновать – плохая штука,

   А дуэль – опасный вздор.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ЦИРЦЕЯ

   `Ενθα δ'έναίεν

   Κίρχη εῦπλόχαμος δεινή

   θεος αυδήεσσα

   'Οδυσσείας χ.

   I

   Пел Гомер про остров Эю.

   Вряд ли остров был такой.

   Светлокудрую Цирцею

   Мы встречаем на Морской.

   Там живет богиня эта,

   Дева, Гелиоса дочь,

   И теперь сестра Аэта

   Кознодействовать не прочь.

   Как всегда, сладкоречива,

   И поклонников в свиней

   Обращать совсем не диво

   Злой Цирцее наших дней.

   II

   Станом равная богине,

   К нам она сошла с высот.

   Примадонной стала ныне

   И божественно поет.

   О, волшебница опасна!

   Кто избег коварных чар?

   Влюблены в нее мы страстно

   И волшебный ценим дар.

   У нее талант вокальный.

   Что Цирцея из певиц,

   Подтверждает пунктуально

   Текст Гомеровых страниц.

   Комментатором став тонким,

   Привожу тотчас пример:

   "Голосом приятно-звонким

   Пела", – говорит Гомер.

   Значит, был театр на Эе,

   Хор сирен и звуки лир...

   Хрюкал там хвалу Цирцее

   Рецензентов громкий клир.

   III

   Пусть твердят, что в апельсине

   Вкуса клир сей не знавал,

   Но сопрано у богини

   Было выше всех похвал.

   Что за тон, регистр, манера!

   Что за школа! Сам Гомер...

   Впрочем, выше из Гомера

   Я привел уже пример.

   Жить, соскучившись, на лоне

   У природы, свет любя,

   На Морской она в салоне

   Поселилась у себя.

   В стиле Louis XVI был ею

   Пышно убран сей салон.

   Голубой, весь в пальмах, – Эю

   Мог легко напомнить он.

   IV

   Сумрак был в нем, точно тайна,

   Грезы полные мечты...

   В уголке рояль Бехштейна,

   Всюду ленты и цветы,

   Всюду милые затеи,

   Бронза, севр и bibelots.

   На стене портрет Цирцеи:

   Роль Аиды, род tableau.

   Был там в плюш переплетенный

   "Фауст", где занесено:

   "Маргарите несравненной!

   Друг покойный ваш Гуно".

   Но среди картин, ваяний,

   Статуя была одна, –

   Чудный мрамор! В тень латаний

   Он поставлен у окна.

   V

   Сфинкс, смотревший с пьедестала,

   Страж пустыни золотой.

   Женщина полулежала

   На спине его крутой.

   Сфинкс поддерживал с улыбкой,

   Полной чувственной мечты,

   Стан нагой, волнистый, гибкий,

   Стан античной красоты.

   Это женственное тело –

   И чудовище! Свой миф

   Взял Эдип-художник смело,

   Две загадки разрешив.

   Сфинкса чувственные губы

   И нагой богини вид, –

   Вот природы образ грубый,

   Страсть, где женщина царит!

   VI

   За драпри, с гостиной рядом,

   Был коварный уголок,

   Ароматным полный ядом.

   Тканей цвет слегка поблек,

   Освещал фонарь китайский

   Бронзу, оникс у стола

   И кушетку Пери райской.

   Здесь мерцала полумгла.

   Неги, вкуса и контраста

   Полон был любви приют,

   И влюбленных фея часто,

   Ах, "доделывала" тут!

   Здесь слезой блистали взоры,

   Страсти слышались мольбы...

   Ждали тут "адоратеры"

   Счастья или злой судьбы.

   VII

   Всех поклонников богини

   Перечесть мне недосуг –

   Звезд небес, песка пустыни...

   Это избранный был круг.

   Журналисты и артисты,

   Два поэта, адвокат

   Знаменитый и речистый,

   И гвардеец, светский фат.

   В страсти пламенной не скрытен

   И серьезный претендент,

   В их толпе был Серж Никитин,

   Музыкальный рецензент.

   Рядом с ним, еще робея,

   Был Ордынцев, юный граф.

   Их отметила Цирцея,

   В жертвы новые избрав.

   VIII

   Был еще поклонник тайный

   И действительный глупец,

   Селадон необычайный,

   Департаментский делец.

   Но теперь в салоне дивы

   Двое их: Никитин Серж

   И Ордынцев молчаливый, –

   Pur et simple, comme une vierge.

   Серж был впрямь великолепен

   В черепаховом пенсне.

   Ах, сюжет такой сам Репин

   Не увидит и во сне!

   В кресле развалясь небрежно,

   Куафёров идеал,

   Бороду рукою нежной

   Он эффектно расправлял.

   IX

   Право, стоит в этой позе

   Набросать его портрет.

   Он судил о Берлиозе,

   Вагнерист был в цвете лет.

   Между музыкой старинной

   И ученьем новых школ –

   Термин немцев – мост ослиный,

   «Eselsbrьcke» он провел.

   Он не чужд речитатива,

   Он немножко мелодист,

   Симфонически красиво

   Он писал, – газетный Лист.

   Пусть смотрел он и в Шопены,

   Но лишь музыкою фраз

   Он в печати, в мире сцены

   Был влиятелен у нас.

   X

   Юный граф в другом был стиле

   Тонкий, бледный силуэт.

   Все черты лица хранили

   Вырожденья явный след.

   С правильным, красивым носом,

   С черным очерком бровей,

   Был он чуть не альбиносом, –

   Этот маленький Арей.

   Томик декадентских песен

   Издал он недавно в свет.

   Но совсем неинтересен

   Был, как воин и поэт.

   Он имел плохие средства.

   Только титулом богат.

   Но на днях мильон наследства

   Юный ждал аристократ.

   XI

   В ожидании Цирцеи,

   Совершавшей туалет,

   Серж высказывал идеи,

   И внимал ему поэт.

   – Граф! В любви я физиолог!

   Серж сказал, – я фразы враг.

   Верьте, опыт мой был долог...

   – Неужели это так?

   Граф спросил. – Влюбленных грезы

   В сердце, я не буду груб,

   Расцветают, вроде розы,

   После поцелуя губ.

   – Но любовь метафизична!..

   – И воздушна? Как взглянуть!

   Если рассуждать практично,

   То лишь в физике вся суть!

   А Мадонна, Форнарина,

   Беатриче? – Старый вздор!

   По теории Дарвина

   Страсть есть половой подбор.

   Женщины мне не в новинку

   И понятны, как врачу.

   По духам ее блондинку

   От брюнетки отличу.

   Впрочем, если уж хотите,

   Воздадим любви мы честь:

   В страсти так же, как в сюите,

   Мелодичность чувства есть! –

   Серж с величьем Голиафа

   Улыбнулся свысока.

   Как соперника, он графа

   Недолюбливал слегка.

   XIII

   Наконец веселым звоном

   Огласился зал, и в дверь

   Вышла в ткани дивной, тонкой

   Дева, Гелиоса дщерь.

   С Одиссеею согласно,

   Ах, была облечена

   Сей божественно прекрасной

   Тканью тонкою она,

   Тканью, что из рук выходит

   Лишь богинь бессмертных, но –

   Эти ткани производит

   Суетный Париж давно.

   И бессмертные богини,

   Корифейки наших сцен,

   Их заказывают ныне

   Просто у madame Пакэн.

   XIV

   Подсознательно рифмуя

   Valenciennes, Пакэн и трэн,

   Как Цирцею опишу я?

   Черт возьми, зову Камен!

   Bcе сравненья были б плоски...

   Был богини профиль строг,

   А по греческой прическе

   Кто б узнать ее не мог?

   Чары... Как нам без ошибки

   Указать, где чары те?

   В позе, в голосе, в улыбке,

   Или скрыты в декольте, –

   Под божественной накидкой

   Цвета сливок и зари,

   Под жемчужной тонкой ниткой,

   В кружевах и poudre de riz?

   ХV

   Стан богини стройно-гибкий

   Был скульптуры идеал,

   И, полуоткрыт улыбкой,

   Рот был символично мал.

   Вас, философы, спрошу я,

   Что прелестней женских губ,

   Созданных для поцелуя,

   Если б даже был он груб,

   Дерзко-крепок, слишком долог.

   Даже не один, – а тьма!

   Каждый строгий феминолог

   Ценит поцелуй весьма.

   Бесконечное в моментом

   Тут слилось, и познаем

   Тайну мы экспериментом,

   Строгим опыта путем.

   XVI

   – Ах, друзья мои, простите!

   Ждать заставила я вас! –

   Фея шла к влюбленной свите,

   Одарив улыбкой глаз.

   У волшебницы коварной

   Ручки две поцеловав,

   Серж шутил комплиментарно,

   И вздыхал смущенный граф.

   – Говорил я о прибавке!

   Сделал Серж унылый вид:

   Там торгуются, как в лавке,

   Не дирекция, а жид! -

   Он замолкнул в гневном чувстве.

   – Вздор... две тысячи... для вас!

   Меркантильный счет в искусстве,

   И коммерческий Парнас!

   XVII

   – Неудача... между нами? -

   Подняла Цирцея бровь.

   Серж слегка пожал плечами:

   – Завтра попытаюсь вновь! –

   – Да, Елена Николавна!

   (Так Цирцею звал наш свет)

   Из таможни я исправно

   Ваш доставил туалет! -

   Граф сказал, привстав на месте.

   – Вы всегда добры ко мне! –

   (A propos, целковых в двести

   Доброта пришлась в цене).

   – Но, однако, мы о прозе

   Нынче говорим... я зла! –

   И Цирцея в томной позе

   В свой chaise-longue полулегла.

   ХVIII

   – Граф, подвиньте мне скамейку!..

   Я смущен. Как быть? Опять

   В этой позе чародейку

   Вам я должен описать!

   Запрокинулась головка,

   Взгляд смотрел из-под ресниц.

   Вот, протянутая ловко,

   Ножка в туфельке цариц...

   Шелк накидки падал низко

   С кресла на пол, как волна...

   Соблазнительного риска

   Поза вся была полна.

   Но изящна и небрежна

   И с улыбкой на губах,

   Утопала фея нежно

   В мехе, в шелке, в кружевах.

   XIX

   Близостью и позой дивы

   Вдохновленный до любви,

   Впал в экстаз красноречивый

   Серж, сидевший vis-a-vis.

   Говорил он: "Это школа-с!

   Вот артистки идеал!"

   Дар ее, таланты, голос

   Он эффектно восхвалял.

   Зембрих... Нильсон... Лукка... Патти...

   Берлиоз сказал, Сарсэ...

   И, цитируя некстати,

   Декламировал Мюссе.

   Улыбалася Цирцея,

   И пурпурный, точно мак,

   Юный граф шептал, краснея:

   – Неужели это так?

   XX

   – А! Никитин и Ордынцев?!

   Дайте мне пенсне! Сама

   Я хочу взглянуть на принцев,

   Принцев крови и ума! –

   Новая впорхнула фея

   В очарованный салон.

   – Сафочка! – кричит Цирцея.

   Смех, лобзаний миллион.

   Друг Цирцеи, злая роза,

   Distinguйe et comme il faut...

   Только имя – род курьеза:

   Сафочка, Софи, Сафо.

   Имя поясним сначала, –

   Нет в нем капли чепухи:

   Как Сафо, Софи писала

   Очень милые стихи.

   XXI

   Фея, эльф страны небесной –

   Скромный взор, невинный вид,

   Но полишинель прелестный

   Был в глазах лукаво скрыт.

   Как бубенчик, звонкий голос,

   Легкий фарс всегда готов,

   И шалунья зло кололась

   Остротой, шипами слов.

   – Граф, вы руку жмете больно!

   Граф, вы в люльке Геркулес! -

   Вскрикнула Софи невольно:

   Не рука у вас, а пресс!

   – О, pardon! – Софи, ты кстати!

   Бросила Цирцея взгляд.

   – Просьба? Ради благодати!

   – Угадаешь ты навряд!..

   XXII

   Сафочка, вняв знак условный,

   Тотчас графа в кабинет

   Увлекла беспрекословно:

   – Я хочу вам tete-a-tete

   Прочитать стихи. Названье, –

   "Пламенный Эндимион!" –

   И, покорное созданье,

   Граф за нею вышел вон.

   Подобрав искусно строки

   Из Гюго, Коппе, Мюссе,

   Сафочка букет жестокий

   Извлекла во всей красе.

   И над этим легким вздором,

   Мистифирован чуть-чуть,

   Мог критическим разбором

   Граф-поэт пред ней блеснуть.

   XXIII

   – Наконец, богиня, с вами

   Остаюсь наедине!

   Серж влюбленными глазами

   Посмотрел через пенсне.

   – Граф так недогадлив, право!

   – Просто глуп! – Злой человек!

   Фея, посмотрев лукаво,

   Опустила стрелы век.

   – Дайте ж ручку мне! – Но дива,

   Грациозна и мила,

   По губам его красиво

   Жестом пальцы провела.

   Легкое прикосновенье,

   Поцелуй – эфирный миг,

   И, почувствовав волненье,

   Искру Вольта Серж постиг.

   XXIV

   Но задумчиво бледнея,

   По лбу проведя рукой,

   С кресла поднялась Цирцея:

   – Нынче я томлюсь тоской!..

   – Нездоровы? Астма скуки?

   – Старая печаль, мой друг! –

   Заложив за спину руки

   Отошла она и вдруг

   Обернулась и сказала:

   – Я тоскую! Жизни нет!

   Mне моих успехов мало...

   Друг мой, дайте мне совет!

   – Жизнь – любовь! – Серж вставил тонко.

   – Я несчастна глубоко!

   Я хочу семьи, ребенка!..

   – Ну, последнее легко!

   XXV

   – Жду привязанности страстно,

   Жить, любить хочу! – Как ты, –

   Серж к ней бросился, – прекрасна!

   Стан ей сжал он, смяв цветы.

   – Сумасшедший! Тише, тише!

   Слышите, сюда идут!

   Серж поник, шаги услыша.

   Граф и Сафо были тут.

   – Сафочка, я приглашала

   Злого критика к нам в Крым! -

   Фея им, смеясь, сказала.

   – Граф, придете вы с ним?

   – О, я помню, ваша вилла

   Поэтична!.. – При луне?

   Да, ее довольно мило

   Удалось устроить мне!

   XXVI

   Впрочем, новое явленье

   Прекратило разговор.

   В залу, точно привиденье,

   Мурский шел, – адоратер.

   Шли с ним Пегич, литератор,

   И известный адвокат,

   Наш Гамбетта, триумфатор

   Зал судебных и палат.

   – Мурский! Пегич! Как я рада!

   – Мы немного невзначай...

   – Извещать меня не надо!..

   Вместе будем пить мы чай!

   Все в кружок сошлись в столовой,

   Где уютны вечера,

   И украсил стол дубовый

   Самовар из серебра.

   ХХVII

   – Чай – богини нашей сфера!

   Не тартинки – идеал! –

   Пародируя Гомера,

   Серж стихи его читал: -

   Посадив на стулья чином

   Всех гостей, Цирцея им

   Подала в сосуде длинном

   Масла смесь и сыр с густым

   Ромом старым, Пейрамейским...

   Но был чай, – прибавил он,

   Смешан с зельем чародейским.

   – Это зелье – мой лимон! -

   Улыбнулася Цирцея,

   Бросив Сержу милый взгляд.

   – Вы чаруете нас, фея,

   Пеньем! – молвил адвокат.

   XXVIII

   – Пенье слишком вам знакомо.

   Расскажу вам анекдот.

   Вечером была я дома.

   Вдруг звонок... лакей идет:

   – Истуканов к вам! – Так поздно?

   Удивилась, приняла.

   Входит наш поэт так грозно,

   Космы шваброй вкруг чела,

   Вид пророческий... стал к двери,

   И простерши длань отсель,

   Он изрек мне, грешной дщери:

   "Кайся, о Иезавель!"

   Ха-ха-ха! Ну, верх комизма!

   – Пьян, delirium совсем!

   – Но с оттенком злым лиризма! –

   Речь других коснулась тем.

   XXIX

   Сафо представляла живо

   В лицах всех актеров... вдруг,

   Ссорой, вспыхнувшей ревниво,

   Был смущен веселый круг.

   Два поклонника Цирцеи,

   И соперника злых два,

   В споре, ставшем вдруг острее,

   Грозно сыпали слова:

   – Верх банальности!.. – Намека

   Понимать не стану я!..

   – Не дадите ль мне урока? –

   – Умоляю вас, друзья! –

   Фея встала. – Это – свинство!

   Серж разгневанный вскричал,

   И формальное бесчинство

   Перейти могло в скандал.

   XXX

   Спор ревнивый из-за дамы,

   Благороднейший турнир,

   Часто дерзок. Иногда мы

   Им смущаем светлый пир.

   Bcе слова тогда сугубы,

   И корректный джентльмен

   Спорит, как рабочий грубый,

   Готтентот или бушмен.

   Я не знаю, были ль чары

   Тут Цирцеи, но на миг

   Вепрем прянул Мурский старый

   И оскалил Серж свой клык.

   Две богини еле-еле

   Уняли бранчивый хор.

   Гости долго не сидели,

   Разогнал их дикий спор.

   XXXI

   Патетически Цирцея

   Им «sortez!» сказала вслед,

   И, от хохота краснея,

   Шлет им Сафочка привет:

   В нем, мимически рисуем,

   Элегантнейший на вид,

   Был с воздушным поцелуем

   Реверанс придворный слит.

   – А? Каков был Серж наш ярый?

   Сафочка кричит, – Как хмур!

   Нет, твои, Цирцея, чары,

   Стали сильны чересчур!

   Серж весьма силен в Гомере

   И гекзаметров он чтец...

   Должен был по крайней

   Он цитировать конец:

   XXXII

   "Каждый стал там в миг единый

   С рылом, с хрюканьем свиным,

   И рассудок под щетиной

   Был навек утрачен им!"

   – Сафочка, оставь их, право!

   Надоели страшно все!

   Очень скучная забава.

   Mais voyons, j'en ai assez! –

   И Цирцея с видом лени,

   Опустилась на диван.

   Сафочка, став на колени,

   Обвила рукой ей стан:

   – Будь с кикиморами строже,

   Надоели – прогони!

   – Что же делать мне, мой Боже,

   Если все нужны они?

   XXXIII

   – Серж Никитин на примете:

   Это я еще пойму, –

   Пишет о тебе в газете.

   Ну, а юный граф к чему?

   – Я, быть может, вроде Патти,

   Стать хочу маркизой Ко... –

   – Но ведь беден он некстати?

   – Судишь ты весьма легко.

   У него наследство тетки,

   В перспективе миллион!

   – Ну, а этот Пегич кроткий?

   – Мне дарит букеты он!

   – Мурский? – У него есть связи...

   – Ну, а грустненький на вид

   Адвокат твой? – Он в экстазе

   Всюду обо мне трубит!

   XXXIV

   – Но скажи, ты в самом деле

   Ничего... совсем... для всех? –

   Две подруги поглядели,

   Как авгуры... громкий смех.

   – Дружеская ревность? Браво!

   Да, кокетничаю я.

   Флирт мой, впрочем, не забава...

   Флирт – политика моя!

   – Обещать, но бесконечно?

   – В этом чары все мои!

   Как богиня, я, конечно,

   Недоступна для любви!

   – Но видь это казнь Тантала

   Для поклонников твоих!

   – Но я требую так мало:

   Вью веревочки из них!

   XXXV

   – О, ты гений! – И две феи

   Обнялись еще нежней.

   Поцелуй поймав Цирцеи,

   Сафочка ласкалась к ней.

   Что милей подобной группы?

   Граций двух влюбленный вид!

   Женщин нежности, хоть глупы,

   Возбуждают аппетит.

   Но довольно. Вас растрогав,

   Я молчу... Вошел лакей.

   – Дмитрий Павлович Сварогов! -

   Он сказал, вспугнув двух фей.

   – А, проси! Цирцея встала,

   Оправляя туалет.

   – Как? И он? – Софи вскричала.

   Феи жест ответил: "Нет!"

   XXXVI

   – Дмитрий Павлович! Я рада,

   Кто бы, право, ждать вас мог?

   Избегать меня не надо!

   – Я всегда у ваших ног! –

   На улыбки отвечая,

   Жал Сварогов ручки дам.

   – Не хотите ль чашку чая?

   – С зельем? Нет! – Не стыдно ль вам?..

   – Но, прекрасная Цирцея,

   Я серьезно к вам пришел

   Нынче в роли Одиссея.

   О, тягчайшее из зол!

   Возвратите, злая Пери,

   Здравый смысл друзьям моим!

   Встретил их у вашей двери...

   Что вы причинили им?

   – Что ж они? – Да все в обиде.

   В ccopе все, рычат, как зверь,

   И как будто даже в виде

   Не своем они теперь!

   – Как? четвероногих поза?

   – Сафочка, да не шути!

   Страшная метаморфоза!

   Превращаете! – Почти.

   – Превращу и вас, хотите,

   Леопардом вас создав?

   – Не могу быть в вашей свите

   И овечкою, как граф!

   Благосклонен рок счастливый,

   Застрахован я от чар.

   – В самом деле, лишь одни вы

   Непокорны... где мой дар?

   XXXVIII

   Многохитростного мужа,

   Одиссея узнаю!

   Пейте ж чай свой, или хуже

   Власть узнаете мою! –

   И Цирцея, стройно-гибкий

   Наклонив к нему свой стан,

   С очарованной улыбкой

   Подала ему стакан.

   – Сафочка, налей сиропа!

   Одиссей, женаты вы?

   Ведь у вас есть Пенелопа?

   – И вернейшая, увы!

   Кстати, мой визит прощальный:

   Я в Итаку еду, – в Крым!

   – Как? Зимою? В путь столь дальний!

   От театров? Нелюдим!

   XXXIX

   Но Сварогова от козней

   Двух богинь спасти пора.

   И к тому же вечер поздний,

   А глава и так пестра.

   Редки прелести Цирцеи,

   Слава Сафочке живой!

   Пусть прекрасны обе феи,

   Сафо я сравню ль с софой?

   Лучше дома, в сени граций,

   На софе писать строфу,

   В хоре рифм, аллитераций

   Сафо бросить на софу...

   Вы, быть может, из педантов, –

   Но хочу вас остеречь

   От богинь, от их талантов,

   Их улыбок, уст и плеч!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПИСЬМО

   Общество – это подражание.

                        Тард.

   En toute chose la lutte, c'est la vie: en religion, en politique, en litterature, en amour.

                                 M-me E. de Gir.

   I

   Прошлого воспоминанья,

   Милый, но ненужный хлам!

   Вас в камин без состраданья

   Все же бросить жалко нам...

   Возвратясь под кров домашний,

   Где храпел один Мамут, –

   Утомлен какой-то шашней, –

   Сел Сварогов кончить труд.

   После глупой передряги

   Порешивши свой отъезд,

   Письма, счеты и бумаги

   Он достал из разных мест.

   Кучи старых дум, тетрадок,

   На распутье двух дорог,

   Так приводим мы в порядок,

   Жизни подводя итог.

   II

   С тюбетейкою узорной

   По-домашнему надел

   Дмитрий архалук свой черный

   И взялся за кипу дел.

   Вдруг в портьере, как статуя,

   Встал Мамут. – Мы едем! – В Крым!

   И Мамут запел, танцуя:

   – Кьятыбим бен кьятыбим!* –

   Счастье было в черной роже,

   Счастье видеть свой аул,

   Горы, близких... Дмитрий тоже

   Улыбнулся и вздохнул.

   – Уложись! Да вот возьми-ка

   Для Айше колечко здесь!

   И Мамут, волнуясь, дико,

   Убежал, сияя весь.

   _______________

   *) Татарская песня.

   III

   "Надоели мне без меры, -

   Дмитрий думал, сев один, -

   Петербургской атмосферы

   Слякоть, пошлость, вечный сплин.

   Мне претят мужей ученых

   Тяжкий суверенитет,

   И мораль старух салонных,

   И салонный этикет.

   Журналистов дух партийный,

   Редакционные кружки

   Веют скукою стихийной,

   Полны тягостной тоски.

   От дуэлей командоров,

   От пленительных Цирцей,

   От любви и прочих вздоров

   Убежать скорей, скорей!

   IV

   Точно глупым маскарадом

   Я повсюду окружен.

   Вот со змеем-ретроградом

   Либеральный наш дракон.

   Всюду маски убеждений

   И личин фальшивый ряд...

   Длинноухих привидений

   Надоевший маскарад!

   Скачет, дразнит языками

   Фантастический народ,

   И с китайскими тенями

   Я сражался целый год!

   Все пестро, разнообразно,

   Тени мечутся гурьбой,

   Но задуй огонь, – и праздно

   Холст пустеет пред тобой!

   V

   Дмитрий встал... Вдоль кабинета

   Он прошел, в дверь заглянул...

   Зала сумраком одета,

   Золотой мерцал в ней стул.

   Словно тьмою удрученный,

   Освещал едва камин

   Люстру, край позолоченный

   Старых Клевера картин.

   Как пустынные зеркала,

   И душа была пуста.

   В ней, светясь, едва блистала

   Отраженная мечта.

   Вдруг огонь в камине с треском

   Вспыхнул ярко, светлый дух,

   И угас с прощальным блеском,

   Задрожал, исчез, потух.

   VI

   И предчувствием туманным

   Сжалось сердце... Молчалив,

   Дмитрий в настроенье странном

   Сел, портьеру опустив.

   Но стряхнув свой сон суровый,

   Дмитрий быстро написал,

   Пробегая лист почтовый:

   "Мой любезный генерал!

   Наконец собрался с силой

   Наградить тебя письмом.

   Я был занят, – как ты, милый,

   В виноградники своем.

   У тебя течет из пресса

   Превосходное вино,

   А мое занятье – пресса...

   Благодарно ли оно?

   VII

   Помню, как в прелестной вилле

   Мы шампанское твое

   На балконе вместе пили, –

   «Demi-sec» и «double vieux».

   Я же что, мой друг бесценный,

   Выжму здесь из дураков,

   Коих много во вселенной?

   Ах! Сок глупости таков,

   Что пригоден он едва ли

   И для уксуса!.. Стоят

   Бочки глупые в подвали

   И пустых бутылок ряд.

   Полновесных и дубовых,

   Вряд ли годных как-нибудь,

   Этих бочек образцовых

   Не наполнить, не свернуть!

   VIII

   Остолопов для примера.

   Знаешь? – Тот ученый муж...

   Очень глупая манера

   У него... Представь: вот чушь!

   С ним я дрался на дуэли,

   За супругу, – он рогат.

   Не жена, а я в сем деле

   Оказался виноват!

   Дон-Жуан мой величайший!

   Вспомни mille e tre жен.

   Пусть у каждой муж строжайший.

   И дуэль его резон.

   Если б всем мы дали мило

   Сатисфакции мужьям,

   Времени бы не хватило

   Заниматься делом нам!

   IX

   Это все весьма прекрасно:

   Женщины, любовь, вино...

   Все же драться ежечасно

   Из-за дам совсем смешно.

   В жизни слишком много вздора.

   Он порою свыше сил.

   Я со злобой командора,

   Признаюсь тебе, сразил.

   В нем была вся гниль людская,

   Всех нелепиц торжество...

   Мне казалось, что слегка я

   Всех кольнул, кольнув его.

   Все же мне здесь душно, больно,

   Север грустен для меня.

   Я хочу вздохнуть привольно

   В блеске солнечного дня.

   X

   В сердце там пахнет весною.