Текст книги "Сварогов"

Автор книги: Владимир Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

   Им Киприда отомстила,

   Им Гимен дарит рога.

   Ими грубо и сурово

   Женщина оскорблена,

   И тому, что выше слова,

   Чернь давала имена!

   IV

   Только юности открыта,

   В красоте своей нагой,

   Как богиня, Афродита

   Из волны встает морской.

   О, богиня грез влюбленных,

   Твой прекрасен туалет!

   Лишь для мудрых и ученых

   Современных женщин нет.

   Исторические дамы

   Их влекут, и древних жен

   Изучает муж упрямый,

   В свой анализ углублен.

   Лишь Поппея, Агриппина,

   Мессалин, Аспазий рой

   И пленительная Фрина

   Ум его займут порой.

   V

   Но презрев археологов

   И страницы пыльных книг,

   Прелесть женщины Сварогов

   В Анне весело постиг.

   С ней Боккачио читая,

   Ел он фрукты Гесперид,

   В хрустале своем блистая,

   Перед ним вино горит.

   В комнате ее уютной

   С лампочкою голубой,

   Сон прелестный, сон минутный

   Послан был ему судьбой.

   Ласки милые и речи

   Были бредом наяву,

   И в саду прогулки, встречи,

   Tete-a-tete и рандеву.

   VII

   Местом этих встреч интимных

   Сад был старый, их приют,

   И признаний их взаимных

   Не подслушали бы тут.

   Сад запущенный и дикий

   Укрывал надежно их,

   Весь опутан повиликой,

   Скрытый в зарослях густых.

   По дороге из Массандры

   И от Ялты невдали

   Он лежит... Там олеандры,

   Мирты дикие цвели.

   Этот сад – одной графини, –

   Прежде всхолен был, цветущ.

   Дом пустой заглохнул ныне

   И обвил деревья плющ.

   VII

   От покинутой сторожки

   У дороги за плетнем,

   Через сад вились дорожки,

   Перепутанные в нем, –

   То карабкались по склонам,

   То в овраг сбегали вниз...

   С дубом диким и зеленым

   Цвел там рядом кипарис.

   Брошенный для переправы,

   Камешек в ручье лежал.

   Стебельки, густые травы

   Заплетали груды скал.

   Терн колючий в чащах сада

   И кустарник цепкий рос,

   Пела звонкая цикада,

   И носился рой стрекоз.

   VIII

   Но в глуши забытых кущей

   Был прелестный уголок,

   И наряд его цветущий

   Без призора, не поблек.

   Там в покинутых пределах,

   В неге прежней красоты,

   Нежных роз, красавиц смелых,

   Рдели томные цветы.

   И не ведая смущенья,

   Робкой скромности, стыда,

   Ждали ласк и упоенья

   Розы, знойные всегда...

   Щеки их пылали жарко...

   Для лобзаний, жгучих грез,

   Раскрывались, вспыхнув ярко,

   Почки девственные роз.

   IX

   И вокруг пунцовой розы

   Сад безмолвный был душист,

   Там стыдливые мимозы

   Закрывали чуткий лист.

   Чаща вся благоухала,

   И магнолий пышный ряд

   Лил из белого фиала

   Крепкий, страстный аромат.

   Запах, как напиток пьяный,

   Голову кружил слегка.

   Билось сердце... воздух пряный

   Полон запахом цветка.

   Спал он душный, онемелый,

   И магнолии цветы

   Чуть дышали грудью белой,

   Знойным солнцем облиты.

   X

   Лишь душистые фиалки

   Скромно прятались в траву:

   Лицемерки и весталки

   Ждали тайных рандеву.

   В тишине уединенья

   Хоры маленьких цветов

   Звали к ласкам наслажденья...

   Безучастен и суров,

   Кипарис один был мрачный,

   Сада злой анахорет

   И отшельник неудачный.

   Светлым сумраком одет,

   Сад кругом шептал признанья

   В нем какой-то шорох был,

   И во сне очарованья

   Сад вздыхал, мечтал, любил.

   XI

   Перепутав с веткой ветку,

   Там, в кустарнике густом,

   Дмитрий Анне сплел беседку

   И назвал ее "наш дом".

   Там, где листья шелестели, –

   Прошлогодний листопад, –

   Под руку они входили

   К розам, в заповедный сад...

   Не для тех, что сердцем стары,

   Розы алые цветут,

   Но пускай влюбленных пары

   Милый сыщут их приют.

   Ваш приход туда желанный,

   Посетите дикий сад, –

   Тени Дмитрия и Анны

   Ваш союз благословят!

   ХII

   В зарослях глухих дорожка

   Вдоль ручья с горы идет, –

   Там ступала Анны ножка

   Через шаткий переход.

   Вот плетень рогатый, зыбкий...

   Анна, стоя на плетне,

   Молит Дмитрия с улыбкой:

   – Ай! Ну помоги же мне!

   Зонтик взяв, ее в объятья

   Дмитрий с поцелуем брал,

   И сучок за кончик платья

   Шаловливо задевал.

   Дом покинутый графини

   Дальше был, – ряды колонн

   И заглохший, как в пустыне,

   В мир цветов спускался склон.

   XIII

   Здесь жила Калипсо сада,

   Здесь в сиянье наготы

   С нимфой обнялась дриада, -

   Обращенная в цветы.

   Здесь магнолия вздыхала,

   Рдела роз пурпурных кровь,

   Здесь Калипсо обещала

   Жизнь бессмертную – любовь.

   Но в саду печально ныне,

   Грустно там цветы сплелись,

   И отверг дары богини

   Удалившийся Улисс.

   Скрылись нимфы и дриады,

   Под ветвями дремлет сон,

   И в тиши одной цикады

   Раздается праздный стон.

   XIV

   Но давно уж у сторожки

   Лошадей водил Мамут...

   Дмитрий ходит вдоль дорожки,

   Где грядой цветы растут.

   И хлыстом с цветов сбивая

   Брызги светлые росы,

   Дмитрий бродит, напевая,

   Улыбается в усы:

   "Смех и слезы, клятвы пени

   Женщин милых нрав легок

   И к измене, перемене

   Склонен точно ветерок!"

   "Да "la donna" неизменна:

   Вечно "mobile" она! -

   Думал он: – Жду час смиренно!

   Обманула, неверна!".

   XV

   Наконец-то из калитки

   Вышла Анна – злой фантом! -

   В темном поясе, накидке,

   И с распущенным зонтом.

   Губы и глаза смеются,

   Смех и ямочки в щеках...

   – Ждут меня и не дождутся!

   Что? Сердит? Устала... Ах!

   – Можно ль так! Да ведь досюда

   Две версты! Пришла пешком!

   – Хочется пройтись, день – чудо,

   Да и ты пождешь при том.

   Мы позлимся, поревнуем...

   Ведь теперь ты больше рад?

   И припала с поцелуем

   Анна, шляпку сбив назад.

   XVI

   – Ну, идем! Давай мне руку!

   И прильнув к нему плечом,

   К старому знакомцу-буку

   Анна сходит с ним вдвоем.

   Старый бук, плющом увитый,

   В сетке листьев и корней,

   Вечно мрачный и сердитый,

   Шелестит для них нежней.

   Здесь ручей сбегал к оврагу

   И вселял меж них раздор:

   – Анна, не являй отвагу!

   Я перенесу! – Вот вздор!

   Я сама! – Промочишь ноги

   И озябнешь, как тогда!

   – Дмитрий! Вечные тревоги!

   Промочу – и не беда!

   XII

   И, смеясь, вперед бежала

   Анна к ручейку одна,

   Но теперь судьбе, устало

   Покоряется она.

   – Тише! уроню я шляпку!

   – Будь Виргинией моей!

   И, схватив ее в охапку,

   Поль несет через ручей.

   Платье приподняв немножко,

   На гору идет она,

   И в чулке ажурном ножка

   В кружевах ее видна.

   Наконец, в заветной чаще,

   Розы их, их уголок,

   И в цветах, целуя чаще,

   Анну он к себе привлек.

   XVIII

   Заблудясь, в кустарник темный

   Легкий ветер забегал,

   Ароматный, жаркий, томный,

   В чаще он чуть-чуть вздыхал.

   Он летал, божок крылатый,

   Он скользил в тени густой,

   Пахнул чобором и мятой,

   Горькой, пряною травой.

   Были нежны розы сада,

   С миртом там лоза сплелась,

   И меж листьев винограда

   Персик зрел, с горы склонясь.

   Вздохом счастья, тихой неги

   Трепетал весь дикий сад,

   И тянулись трав побеги,

   И звенела песнь цикад.

   XIX

   С гор, синеющих туманно,

   Звучно трель рожка слышна, –

   Замечтавшаяся Анна

   Им была пробуждена.

   – Нам пора! Распутай, милый! –

   В локон мне трава вплелась!

   Право, расплести нет силы! –

   Анна говорит, смеясь.

   – В кружевах, в накидке – тоже! -

   Дмитрий ей, шутя, помог.

   – Всюду! Ну, на что похоже?

   Уж не снять ли туфли с ног?

   Но, исправив все печали,

   Снова в сад сошли они,

   И, обнявшись, снова стали

   Надь ручьем в густой тени.

   XX

   – Дмитрий, посмотри! Вот странно!

   Хорошо как, право!.. Ах!

   Я себя, – смеялась Анна, -

   Вижу у тебя в глазах...

   Маленькой такой и ясной,

   В черном зеркальце зрачка...

   – О, в глазах моей прекрасной

   Далеко не велика

   И моя фигура!.. Анна,

   Дай-ка мне сюда глаза!

   Что такое? Там туманно!

   Батюшки! Никак слеза?

   Анна плачет! Счастья мало!

   Что с тобою? – Как-то вдруг,

   Милый мой, мне грустно стало...

   Я люблю тебя, мой друг!

   XXI

   – Анна! Солнце закатилось...

   Не видать его лучей,

   Но оно мне в сердце скрылось

   И горит в груди моей.

   Там в сияющем покое

   Ярко блещет образ твой...

   Это солнце золотое –

   Вечный свет любви живой!

   Ночь была, и безотрадно

   Я искал живых лучей...

   Вот они... ловлю их жадно...

   Все светлей, все горячей!

   Будь любовь благословенна!

   Счастьем вновь душа полна,

   Чаша жизни драгоценна...

   Мир, молитва, тишина!

   ХХII

   – Но найдет, быть может, туча,

   И забудется любовь?..

   Может быть, тебе наскуча,

   Я одна останусь вновь...

   Слушай, Дмитрий... дай мне слово!

   Разлюбив меня, друг мой,

   Скажешь правду мне сурово

   Ты с мужскою прямотой.

   Это сердца превосходство

   Я люблю, ценя в тебе...

   Знаешь ли, в прошедшем сходство

   Есть у нас с тобой в судьбе.

   Я тебе все рассказала,

   Без раздумья став твоей,

   И взамен прошу так мало...

   А теперь – идем... скорей!

   ХХIII

   Поцелуй, прощанья ласка...

   – Уж приехали за мной! -

   Анна шепчет, – вон коляска! –

   За калиткой садовой.

   Анна села, вспрыгнув ловко,

   И, назад оборотясь,

   Крикнула, кивнув головкой:

   – Приходите к нам! Жду вас!

   Как-то сразу опустело

   Все кругом... ушла она...

   Сад смотрел осиротело,

   Вечер стих, встает луна.

   Слышен в ветках вздох печали,

   Под деревьями темней,

   Пятна лунные упали

   На траву среди теней.

   XXIV

   "Как ласкала, целовала,

   Как нас яблоня в саду

   Белым цветом осыпала!.." -

   Вспомнил Дмитрий на беду

   Пенье Анны... Тихий, грустный,

   Шел он по саду один,

   В листьях шепот был стоустный,

   Ночь вздыхала, пахнул тмин.

   В месячном сиянье белом,

   Полусломана, гнила,

   Мхом покрыта поседелым,

   Старая скамья была...

   Дмитрий сел на ней, на руки

   Тихо голову склонив, –

   Счастье ласки, грусть разлуки

   Вспоминал ему мотив.

   XXV

   Вдруг с ним, молча, села рядом

   Tень от месяца... Бледна,

   В белом платье, грустным взглядом

   Смотрит на него она.

   Призрак, сон, воспоминанье.

   Тень прошедшего пред ним,

   Но они глядят в молчанье

   Друг на друга... Недвижим,

   Дмитрий видит образ странный.

   Точно!.. Так... шесть лет назад,

   Здесь в саду, где был он с Анной,

   Он такой же видел взгляд,

   Та ж улыбка, те же речи,

   Тот же милый, нежный вид,

   И условленные встречи

   На скамье, где он сидит.

   XXVI

   – Дмитрий! – тихо тень сказала,

   Помнишь месяца лучи?

   Здесь с тобою мы, бывало,

   Отдыхали... – О, молчи! –

   – На груди своей качая

   Нежно голову мою,

   Ты, смеясь, шутя, лаская,

   Пел мне баюшки-баю!

   – Стася! – Да, меня так звали,

   Если ты не позабыл...

   Помнишь ли?.. Теперь – едва ли!..

   – Крестик твой я сохранил!

   – И носи его, мой милый!

   Мы крестом обручены

   К новой встрече за могилой,

   Где мы свидеться должны!

   XXVII

   Сон исчез... лишь месяц, тени...

   Сад молчит... скамья пуста...

   И дрожа, как лист осенний,

   Сдвинув бледные уста,

   Дмитрий бросился с рыданьем

   Вон из сада, сном гоним,

   Тишиной, воспоминаньем,

   Тихо кравшимся за ним.

   – Эй, Мамут! Скорей! Где кони?

   – Лошадь рвется, господин!

   Жду давно! – Как от погони,

   По краям крутых стремнин,

   Дмитрий мчится, убегая

   От мучительного сна...

   Вот пред ним скала нагая

   Над дорогою видна*.

   ______________

   *) Скала на пути к деревне Дерекой.

   XXVIII

   Молочай и терн колючий

   Вкруг нее... уступы скал...

   Мнилось, будто лев могучий,

   Изогнув хребет, лежал

   Над оврагом... изваянье,

   Грубый образ из камней.

   "Джин-Кая" – скалы названье,

   Камень духов и теней.

   Робко мимо всадник скачет,

   И обходить пешеход:

   Ночью тут ребенок плачет,

   Кто-то кличет и зовет.

   И коня сдержав уздою,

   Дмитрий сталь перед скалой,

   Неподвижною, седою,

   Озаренною луной.

   XXIX

   – Барин! Место здесь худое,

   Поспеши! – шепнул Мамут.

   – Что же, страхи здесь? Пустое!.. -

   Смотрит Дмитрий. – Эблис тут! –

   – Эх, Мамут! Страшней бывает!

   Шевелятся волоса...

   Кто-то стонет и рыдает

   В самом сердце... Голоса

   Плачут жалобно и тонко,

   Нам напоминая вновь

   То любимого ребенка,

   То забытую любовь!

   Смерть, печали, огорченья –

   Не забыть их, не уйти!

   И кивают нам виденья,

   Став печально на пути!..

   XXX

   – Уж давно я примечаю,

   Барин, джин тебя следит,

   Враг твой, дух!.. – Мой враг? Не знаю...

   – Смысл созвездий мне открыт.

   В книге я смотрел старинной,

   Книге звезд, "Эльдыз-Намэ"...

   Видишь там, за тучей длинной,

   Господин, звезда во тьме?

   Вот она – с Хурван-Хураном,

   Золотистою звездой,

   Путеводной караванам!

   Та звезда грозит бедой.

   То – Хазмер, твое светило!

   Возвещает смерть оно...

   Так предсказано мне было.

   – Э, Мамут! Не все ль равно?..

   XXXI

   – Предначертано от веку, –

   Сулейман сказал, пророк, –

   Каждому дан человеку

   Спутник, враг, недобрый рок...

   Есть и твой... Его жилище –

   Ветер ночи... Он с тобой

   В пустырях и на кладбище...

   Берегись, где дом пустой!

   Он в развалинах ютится,

   Он приходит тайно в храм,

   Он летает точно птица!..

   Он с тобой!.. где ты – он там!

   – Мне о нем знакома повесть.

   Да, он ходит по пятам...

   Этот враг – упреки, совесть...

   Он со мной! где я – он там!..

   XXXII

   И, коня пустив, Сварогов

   От скалы несется прочь.

   Вдоль холмов, вдоль их отрогов!

   Лунная светлеет ночь...

   И за Дмитрием, туманно

   Пробегая там и тут,

   Скачет следом неустанно

   Тенью черною Мамут.

   Стук подков, немолчный топот,

   Храп встревоженных коней -

   Ночи, ветра смутный шепот,

   Шорох трав среди камней...

   Дальше, дальше Дмитрий скачет,

   Но за ним в туманной мгле,

   Мнится, кто-то кличет, плачет

   На покинутой скале.

   XXXIII

   Вот огни... исчезли тени

   За оградой городской.

   Шепчет здесь мольбы и пени

   Лишь один прибой морской.

   И по набережной длинной

   Едет Дмитрий, где горят

   С пестротою магазинной

   Окон и эстампов ряд.

   Шум, движение, коляски,

   Хохот дам, толпа повес...

   Те же лица – те же маски!

   Грубo их слепил Зевес!

   Пошлость, помыслы пустые,

   Тупоумие на них...

   Дмитрий, сумрачный впервые,

   Ехал шагом, зол и тих.

   XXXIV

   Моря шум звучал печальней,

   Грустен плеск был сонных вод.

   Дмитрий вдруг перед купальней

   Увидал в кружке народ:

   – Барин, утонул здесь кто-то!

   Поглядим! – шепнул Мамут.

   – Ну, а нам что за забота?

   – Вон шумят, спешат, идут!..

   Что-то робко заблестело,

   Вспыхнул бледный свет огня,

   И утопленницы тело

   Дмитрий увидал с коня.

   Там, на груди обнаженной,

   Как надежда, слаб и мал,

   Синий пламень – спирт зажженный,

   Точно светлый дух, порхал!

   XXXV

   Мнилось, будто бы из тела,

   Чуть удержана на нем,

   В небеса душа летела

   Этим трепетным огнем.

   Утонувшая лежала,

   И в безмолвье красоты,

   Странен был без покрывала

   Вид холодной наготы.

   Дмитрий видел профиль тонкий,

   Очерк бледного лица.

   Повернув коня сторонкой,

   Ждал с волненьем он конца.

   Мыслью странной осветилась

   Сцена ночи перед ним,

   И была знакома, мнилось,

   Мертвая... с лицом немым!

   XXXVI

   Часто жизнь чужую губим

   Мы не собственной виной,

   И кого всех больше любим,

   Горестью дарим одной!

   Ничего страшней, быть может,

   Зла слепого в мире нет!..

   Дни идут... нас совесть гложет,

   Нам печален жизни свет!

   Без вины – есть преступленья...

   Совершая тайный суд,

   Угрызенья и мученья

   Эвмениды нам несут.

   Что минуло – оживает,

   Не умчат его года!

   Прошлое не умирает

   В нашем сердце никогда.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СМЕРТЬ

   «Ον οί θεοί ψίλοϋσιν, άποθνήσχοι νεος».

   Μενάνδρος.

   Fratelli, a un tempo stesso, amore e morte

   Ingenere la sorte.

                                 Leopardi.

   I

   О, напрасно тайный голос

   Заглушаем в сердце мы!

   О, напрасно мысль боролась

   Светлой искрой в безднах тьмы!

   Гаснут мысли и желанья,

   Набегают мрак и тень...

   Отогнать воспоминанья

   Вновь не может юный день!

   Поздно, солнце золотое,

   Ты взошло, – мой свет потух!..

   Лишь в безмолвье, лишь в покое

   Отдохнет усталый дух.

   Ни любовь, ни мир прекрасный,

   Ни далекие края

   Заглушить в души не властны,

   Что живет в ней, смерть тая!

   II

   Бросив все, в чем счастье было,

   Бледной памятью гоним,

   Дмитрий горько и уныло

   Навсегда оставил Крым.

   Волн немолчная тревога

   В нем звучала с сердцем в лад.

   Дальше путь! Скорей, дорога!..

   Он не смел взглянуть назад.

   Лишь от берега умчаться

   Можем мы, – он скрылся вдаль...

   Думы те же в нас таятся,

   Всюду встретит нас печаль!

   Светят звезды, море смутно,

   И на палубе пустой

   Дмитрий ходит бесприютно,

   Полный грустною мечтой.

   III

   Видел он, больной бродяга,

   Пропонтиду и Босфор,

   Островов Архипелага

   Проплывал воздушный хор.

   Точно небо, волны ясны,

   И в лазури тихих вод,

   Отраженный и прекрасный

   Остров на море встает.

   Мнится, меж водой и небом

   Он повиснул, голубой,

   Озаренный светлым Фебом,

   И любуется собой.

   Тает он, и очертанья

   Скал сливаются вдали...

   Если б так воспоминанья

   Промелькнули и ушли!

   IV

   В знойный день Эвбеи дикой

   Видел Дмитрий берега.

   Края Греции великой

   Почва бедная нага.

   Вот и Сунион... Белея,

   На скале Минервы храм

   Про скитанья Одиссея

   Дмитрию напомнил там.

   Вот шумит Пирей торговый...

   Бросив гавань для Афин,

   Холм Акрополя суровый

   Дмитрий посетил один:

   Всюду впадины развалин,

   Весь в обломках Парфенон...

   Мрамор желтый гол, печален,

   Точно череп, смотрит он.

   V

   Дмитрий видел знаменитый

   Элевзис, мистерий храм,

   И головку Афродиты

   Он нашел в музее там.

   Он глядит, – она прекрасна,

   Но разбит ее кумир,

   И в душе уже напрасно

   Воскрешать погибший мир!

   На пути из Элевзиса

   Дмитрий встретил фабрик ряд:

   Хитроумного Улисса

   Внуки мыло там варят.

   И печально в лунном свете

   Тень Дианы по ночам,

   Все охотясь на Гимете,

   Дмитрию являлась там...

   VI

   Он в Фессалии прекрасной

   Увидал Олимп седой.

   Вечен полог туч ненастный

   Над божественной горой.

   Там богов престол старинный,

   Недоступна вышина,

   И незримою вершиной

   В небеса ушла она.

   Вдруг раздернулась завеса,

   И среди нависших туч,

   В снег упав, чертог Зевеса

   Озарил сиявший луч.

   Было пусто там и странно,

   Нет богов, исчезнул миф, –

   И давно Олимп туманный -

   Скучной древности архив.

   VII

   Вся Фессалия – овчарня,

   Глуп Пеней, нет хуже рек,

   На Парнасе – сыроварня,

   И противен жадный грек.

   Тошнота в Эгейском море,

   Саламина вид уныл...

   Грецию покинув вскоре,

   Дмитрий Смирну посетил.

   Там Восток, пестреют краски,

   Малой Азии дары,

   Сталь, клейменая в Дамаске,

   Четки, смирнские ковры.

   Там проходят караваны,

   У мечети стал верблюд...

   Дмитрий, сумрачный и странный,

   Крым далекий вспомнил тут.

   VIII

   «Эль-Кагира» быстролетный

   Снова Дмитрия унес,

   И на мачте, беззаботный,

   Пел, качаясь, негр-матрос.

   Спутник Дмитрия бессменный

   С чемоданом тоже тут:

   Позабыв красы вселенной,

   Спал на палубе Мамут.

   Тот же он. Руин старинных

   И античных храмов враг,

   Пил он в Смирне, пил в Афинах, -

   Где мастику, где коньяк.

   Только Дмитрий изменился,

   Был задумчив он и тих.

   Белый волос серебрился

   В волосах его густых.

   IX

   Бури, полгода в дороге,

   Не манили отдохнуть,

   Но тоска, души тревоги

   В нем сказались, – горький путь!

   Снова Мраморное море,

   Пестрых вод он видит гладь,

   И на якоре в Босфоре

   "Эль-Кагира" стал опять.

   Берег знойный и прекрасный!

   Кипарисов тень, олив...

   Волн певучих хор согласный

   Здесь бежит через пролив.

   Здесь смирилась их тревога,

   Волны, скрыв смятенье бурь,

   В пристань Золотого Рога

   Мечут жемчуг и лазурь.

   X

   И Стамбул, венчанный славой,

   Здесь чалму свою склонил,

   И в Босфоре, величавый,

   Он мечети отразил, –

   Минареты их седые,

   Башни с греческой стеной,

   Древний храм святой Софии

   С мусульманскою луной.

   Берега двух стран здесь близки.

   Блещут в солнечном луче

   Их дворцы и обелиски,

   И киоск Долма-Бахче.

   На развалинах Царь-Града

   Сказочный Восток возник,

   Но его Шехерезада

   Досказала в этот миг.

   XI

   Дмитрий здесь застал волненья,

   Смерть таилася в тени,

   И убийства, избиенья,

   Приближались злые дни.

   Дни и ночь Варфоломея...

   Нет, страшней: пред ночью той,

   Содрогнулся бы, бледнея,

   Сам Варфоломей святой.

   Уж давно потворством власти

   Против гибнущих армян

   Разжигались злые страсти

   Фанатичных мусульман.

   Чернь роптала, шли патрули,

   Слухов улица полна,

   Но была во всем Стамбуле

   Перед бурей тишина.

   ХII

   Город смерти и развалин

   Дышит кровью и тоской...

   Как прекрасен и печален

   Он в истории людской!

   Дни коварной Византии,

   Преступлений тайных ряд...

   Магомет, вступив впервые,

   Залил кровью Цареград...

   Мрачный труп Палеолога,

   Дни побед – кровавый сон!

   У султанского порога

   Янычаров страшный стон...

   Умер здесь Мицкевич славный,

   Умер бедный Адамьян,

   И в истории недавней

   Смерть замученных армян!

   ХIII

   В Пера номер взяв в отеле

   И оставив вещи тут,

   Марко разыскать хотели

   Тотчас Дмитрий и Мамут.

   Марко – их знакомец старый,

   Черногорец-проводник -

   Жил в Галате, где базары.

   Дмитрий с ним бродить привык.

   Был в Галате шум продажи.

   Там по улицам крутым

   Окна во втором этаже

   Выступали над другим.

   Переходы, переулки

   И кофеен полумрак,

   Шум движенья, окрик гулкий,

   Море фесок, тьма собак.

   XIV

   Шли арабы, сербы, турки,

   Под ружьем шел караул...

   Грек сновал, торговец юркий,

   Вез муллу дородный мул.

   Стройный курд, в чалму одетый

   И в наряде голубом,

   Ятаган и пистолеты

   Выставлял за кушаком.

   Негр громадный, гаер старый,

   Потный, точно в ваксе весь,

   С неуклюжею гитарой

   Танцевал то там, то здесь.

   Ведьмы старые, гречанки

   Зазывали на крыльцо,

   И мелькала тень турчанки,

   В черном вся, закрыв лицо.

   XV

   Но на всем был вид тревоги.

   Окна сумрачно глядят –

   Все в решетке, как в остроге,

   И дверей железных ряд.

   И в одну из них затвором

   Звонко постучал Мамут.

   Нет конца переговорам,

   Цепью брякнули... Идут!

   Марко вышел в шапке черной,

   Фустанелле с кушаком,

   В шитой курточки узорной,

   С револьвером и ножом.

   Подозрительный и смелый

   В пришлецов свой взгляд вперив,

   Черногорец загорелый

   Живописно был красив.

   XVI

   – Здравствуй! – Дмитрий рассмеялся, -

   Марко, не узнал? Смотри!

   Я с тобою не видался,

   Вероятно, года три!

   Но уже признав знакомых,

   Марко весело кивнул...

   Вводит их... в пустых хоромах

   Стол накрыт, подвинут стул.

   Подается угощенье,

   И, как водится всегда,

   Из айвы и роз варенье

   И холодная вода.

   Смех, приветствия, расспросы:

   Стали в городе дела,

   На армян здесь смотрят косо...

   – Где Атина? – Умерла!

   ХVII

   Дмитрий, думая остаться

   Здесь недолго, под конец

   Нынче же решил собраться

   В Семибашенный дворец.

   Лошадей наняв, все трое, –

   Дмитрий, Марко и Мамут, –

   За предместье городское

   Выехали. Путь был крут.

   И чернея величаво,

   Мхом седым опушены,

   Bcе в зубцах тянулись справа

   Башни греческой стены.

   Дальше поле зеленело,

   Где жилища, где сады,

   И виднелась без предела

   Голубая зыбь воды.

   XVIII

   Семь высоких, мрачных башен

   Рисовались в синей мгле:

   Был таинствен, тих и страшен

   Великан Ени-Хулэ.

   Но сверкая на просторе,

   За темнеющим дворцом

   Блещет Мраморное море

   Золотым своим кольцом.

   Словно перстень драгоценный

   Там Элладой обронен,

   И хранит свой неизменный,

   Чудный блеск сквозь даль времен.

   На холме зеленом стоя,

   Дмитрий смотрит, грусти полн,

   На сиянье золотое

   И бегущий отблеск волн.

   XIX

   Солнце за море садилось,

   Вдалеке синел Босфор,

   Уходили в небо, мнилось,

   Очертанья смутных гор...

   И меж них Олимп Вифинский,

   Первозданный храм богов,

   Встал туманный, исполинский,

   В белом облаке снегов.

   Дмитрий смотрит, в тайном горе

   Оторвать не может глаз,

   Точно солнце, жизнь и море

   Видит он последний раз;

   Луч прощальный вспыхнул ярко

   И в пучине потонул...

   – Нам пора! – окликнул Марко, -

   Ночь близка, далек Стамбул!

   XX

   – Да, пора! – сказал беззвучно

   Дмитрий... Сели на коней

   И назад пустились скучно.

   Становилося темней,

   Но последний блеск заката

   Озарял Стамбул вдали, –

   Точно заревом объято

   Было небо... тучи шли...

   И, блестя в заре кровавой,

   Подымались сквозь туман

   Минареты величаво,

   Точно копья мусульман.

   Скоро на краю дороги

   Всадникам попался труп.

   Он лежал, раскинув ноги,

   Синий весь... зрачок был туп...

   XXI

   – Так!.. Зарезан!.. – молвил Марко,

   Поправляя ятаган,

   Зорька тоже светит жарко...

   Не пожар ли? Бьют армян!

   Из армянского квартала,

   Хум-Хапу, огонь блеснул,

   И по ветру долетала

   Перестрелка... смутный гул.

   Тишина была в Стамбуле,

   Пуст ряд улиц, но и тут,

   Лишь в предместье повернули

   Дмитрий, Марко и Мамут,

   В доме, жавшемся в сторонке,

   Женский крик раздался вдруг.

   Крик был жалобный и тонкий,

   В нем звучали боль, испуг...

   XXII

   – Режут женщину! – угрюмо

   Марко стал, – Армянский дом!

   Дмитрий быстро и без шума

   Спрыгнул с лошади: "Войдем!"

   – Не ходи, эффенди! – робко

   Звал Мамут, нельзя теперь!

   Но уж Дмитрий, вырвав скобку,

   Распахнул ногою дверь...

   Ни души... кувшин разбитый,

   Тряпки в комнате пустой...

   Дальше вход вился открытый

   Вверх по лестнице крутой.

   Там был шум, возня и стоны...

   Дмитрий, вмиг взведя курок,

   Бросился вооруженный,

   Но споткнулся о порог.

   XXIII

   Мертвое старухи тело

   С кровью в волосах седых

   На пороге коченело...

   Крик вверху на миг затих,

   Но тотчас раздался снова...

   Дмитрий быстро вверх взбежал,

   Марко с ним, бранясь сурово,

   И Мамут, схватив кинжал.

   Стоны, схватка... там, в конурке,

   Били женщину втроем

   Люди в фесках – курд и турки

   С исказившимся лицом.

   Вся в крови, она кричала

   Отбивалась и рвалась...

   Хохот, брань... вдруг стал кинжала,

   Заблестев, ей в грудь впилась.

   XXIV

   Дмитрий выстрелил... смятенье,

   Крики, шум, пальба и стон, –

   Все смешалось на мгновенье

   В дикий бред, в безумный сон.

   Дмитрий горло сжал кому-то,

   Курд, борясь, хрипел под ним,

   Вдруг сверкнул кинжал Мамута,

   И опять – стон, шум и дым.

   – Баста! – хрипло крикнул Дмитрий,

   Женщина где? – Ах, злодей!

   В сердце ткнул! – Лицо ей вытри,

   Дай, Мамут, платок скорей!

   Но в крови, среди убитых,

   Хороша, нема, бледна,

   С мертвым взглядом глаз открытых

   Вечным сном спала она.

   XXV

   Профиль резкий, резки брови,

   Смерти странная краса,

   На лохмотьях пятна крови,

   Разметались волоса...

   – Поздно! – кличет Марко, – Едем!

   Ловко ранили меня!..

   Не услышать бы соседям, –

   Будет нам тогда резня!

   С лестницы спустившись скоро

   И на седла сев, они

   Мчатся к берегу Босфора

   Стороной, держась в тени.

   Вдруг раздался окрик гулкий,

   И штыками цепь солдат

   Путь закрыла в переулки.

   Повернуть пришлось назад.

   XXVI

   Мчатся в сумерки ночные,

   Ближе все пальба слышна...

   Вот за куполом Софии

   Медленно взошла луна.

   Осветились минареты,

   От мечети тень легла.

   Тенью паперти одеты,

   Площадь дальняя бела...

   Все слышней была тревога.

   Миновав низама пост,

   Гавань Золотого Рога

   Дмитрий увидал и мост...

   Конь косился беспокойно...

   Ужас был тут... здесь висел

   Вдоль перил, как мясо в бойне,

   Ряд окровавленных тел.

   XXVII

   Здесь был центр кровавой драмы,

   Совершившейся в ту ночь.

   Как безумный, Дмитрий прямо

   Через мост помчался прочь.

   За мостом у поворота

   Были крик, пальба и гул.

   Вот бежал, спасаясь, кто-то,

   Вот он с берега спрыгнул...

   Рослый турок в красной феске

   Вслед за ним нырнул в Босфор!..

   И в воде, в борьбе и плеске,

   Завязался страшный спор.

   Оба прятались в пучину,

   Появлялись вновь вдвоем...

   Турок всплыл и армянину

   Голову отсек ножом.

   XXVIII

   Всюду турки и apмяне,

   Всюду кровь, неравный бой.

   Дмитрий видел, как в тумане,

   Смерть священника. Толпой

   Окруженный, на колени

   Он упал, избит, чуть жив,

   Точно в храме в час молений

   Руки дряхлые сложив.

   Турок с бранью непристойной

   Старика ударом сшиб,

   И под палками, спокойный,

   Он, как мученик, погиб.

   Армянин, носильщик жалкий,

   Робко жался в стороне, –

   И его убили палкой,

   Мозг разбрызгав по стене.

   XXIX

   Вот другой... в безумье диком

   Он бежал от двух солдат

   И стрелял, не целясь, с криком,

   Вправо, влево и назад.

   В страшных воплях, в шуме рати

   Смерть неслась во все концы...

   Вдруг у Дмитрия в Галате

   Лошадь взяли под уздцы.

   – Стой! Кто едет? – Как в стихии

   Потонув, стеснен толпой,

   Дмитрий видел лица злые,

   Камни, палки пред собой...

   – Чех-елдан!* – он крикнул. В феске

   Подхватил Мамут: "Алла!".

   И, услышав окрик резкий,

   Чернь, волнуясь, отошла.

   _____________

   *) «Чех-елдан!» – по-турецки «Прочь с дороги!».

   XXX

   В улице близ Перу свалка,

   Арнауты, блеск штыков...

   Раздавалась перепалка

   С улицы и из домов...

   В окна целились солдаты,

   Отвечали в окнах им,

   Крики, выстрелов раскаты,

   Стоны раненых и дым.

   Каждый дом здесь брали с бою.

   И под пулями в огне

   Дмитрий пролетел стрелою,

   Наклоняясь на коне.

   В Перу тихо, но в отеле

   Дмитрию на громкий стук

   Дверь открыли еле-еле, –

   Всюду ужас был, испуг...

   XXXI

   Все же черни своевольства

   Стихли здесь, и окон ряд

   В сад английского посольства

   Выходил, – в прелестный сад.

   Здесь порой под темным миртом

   Дипломат целует мисс

   Меж политикой и флиртом...

   Розы, лавры, кипарис

   Здесь цветут, востоком вея.

   Но и тут царил испуг:

   В эту ночь Варфоломея

   Поцелуев стихнул звук.

   Слышалось в ночном молчанье,

   В вертограде англичан,

   Лишь Иудино лобзанье,

   Предававшее армян.

   XXXII

   Дмитрий в сад открыл окошко,

   Подавив волненья бред.

   В зелени вилась дорожка,

   И таился лунный свет.

   Занят Дмитрием в отеле

   Был в три комнаты салон.

   Жирандоли две горели,

   Кабинет был освещен.

   Отблеск света был в гостиной,

   Спальная была темна, –

   Лишь в трюмо аркадой длинной

   Комнат даль отражена.

   Дмитрий с книгой сел в качалке.

   Вдалеке, в тиши ночной,

   Сторожей стучали палки