Текст книги "Сварогов"
Автор книги: Владимир Шуф
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Нам смеяться веселей.
II
В причитаньях мало проку,
Я судьбе свистать привык,
И показываю року
Непочтительно язык.
Философия простая,
И вселенная с тех пор,
В колпаке своем блистая,
Носит праздничный убор.
Пустота там беспредельна.
В бесконечном и пустом
Звезд, мигающих бездельно,
Блещет огненный фантом.
И когда пробьет час смерти,
Перед вечностью и тьмой
Очень весело, поверьте,
Улыбнется череп мой.
III
Впрочем, это отступленье,
Отступлений же я враг.
Дмитрий шел в свое именье
По тропинке чрез овраг.
В ложе горного потока,
Пересохшего ручья,
Тропка вверх вилась высоко
По каменьям, как змея.
По откосам слева, справа,
Рос дубняк и молочай.
Под ногой скользя лукаво,
Падал камень невзначай.
Но извилистым оврагом,
Распахнув на солнце грудь,
Дмитрий шел привычным шагом,
Наизусть запомнив путь.
IV
Подымаясь, опадая,
Убегает тропка в даль,
Точно жизнь пережитая,
Точно прошлого печаль.
Но знакомый путь покинуть...
Сердцу мило все на нем.
Дни пройдут, и годы минут,
Все изменится кругом!
На него вернуться снова
Нам так редко суждено
Милой памятью былого,
Пережитого давно.
Вот дубок... Под ним, бывало,
Сладко в полдень отдохнуть!
Вырос он, но те же скалы,
Так же вьется горный путь.
V
Кое-где чаиров скаты,
Могаби лесистый склон...
Островерхий и мохнатый,
Нахлобучен шапкой он.
И под ним, где все знакомо,
Видит Дмитрий, точно сон,
На холме крутом два дома,
Башню в зелени, балкон...
За плетнем в тени черешен,
Кипарисов и дубов,
Вновь печален, вновь утешен,
Он узнал родной свой кров.
Дом родной! О нем забота,
Вздох тревоги, он нам мил!..
С сердцем бьющимся ворота
Дмитрий тихо отворил.
VI
Лай собак, и с криком: «Папа!»
Мальчик к Дмитрию бежит.
– Коля!.. фу, Барбос, прочь лапы!
Вырос как! Совсем бандит! –
И целуя, обнимая
Сына, Дмитрий с ним бежит
На крыльцо, и псарни стая
Скачет, лает и визжит.
Ласк собачьих где же мера?
Нас узнав, вертится вкруг
Пес, воспетый у Гомера,
Одиссея верный друг.
Старой Жучки он потомок.
Дмитрия встречает с ним
Хор прислуг и экономок
И татарин Ибрагим.
VII
– Что же, Коля, все здоровы?
– Шарик, папа, околел!
В рубашонке кумачовой
Мальчик бледен был, не смел,
И, взглянув на головенку,
Дмитрий еле узнавал:
Сын острижен под гребенку,
Как солдат, и выше стал.
Все по-прежнему в столовой:
Лампа, мерный стук часов,
Угол печки изразцовой, –
Лишь поблек дивана штоф.
В зеркало в знакомой раме
Дмитрий смотрит, сев на стул.
"Да, я стал старей... с годами!" -
Он подумал и вздохнул.
VIII
– Где же Пенелопа наша?..
Мама где? – он вслух спросил.
– Мама в кухне. – Черти! Даша! –
Женский голос разносил.
И подобна Немезидам,
С папироскою в зубах,
В дверь вошла с суровым видом
Мать-хозяйка впопыхах.
– Здравствуйте, Людмила Львовна!
– Дмитрий Павлович! Вы тут?
Очень рада! – хладнокровно
Муж с женою руки жмут.
Дама с трепаной прической
И бальзаковских так лет,
В старой блузе, с грудью плоской, –
Вот жены его портрет.
IX
Линия метаморфозы
С нами злобный рок творит:
Щеки блекнут, вянут розы,
И проходит аппетит.
Дмитрий помнил, как в тумане,
Милый образ прежних дней:
В бусах, в алом сарафане
Девушку, любви нежней...
Семьи ландышей душистых,
Отраженный в речке бор,
И в орешниках тенистых
Страсти тайный наговор:
Чары – счастье молодое,
Колдовство – любви слова,
В поцелуе – зелье злое,
Приворотная трава!
X
В сельской церкви стройно пели,
Совершали торжество...
Эта дама... – неужели
И теперь жена его?
Есть забавная игрушка,
Кукла детская, фантош, –
То красотка, то старушка,
Как ее перевернешь.
Кувырнется вниз головкой,
И тотчас, превращена,
Станет старой колотовкой.
Так и Дмитрия жена.
Не успел он оглянуться,
Как она стара, седа,
И назад не кувырнуться
Ей в прошедшие года!
XI
С сыном тоже превращенье:
Он уже не тот, что был,
Он не тот, кого в волненье
Дмитрий так ласкал, любил.
Не стрелок из самострела,
С ним на бабочек вдвоем
На охоту шел он смело,
Или змей пускал с гудком.
Книжки, ранец вместо лука,
Школьник бросил лук тугой.
Изменила все разлука, –
Коля это, но другой!
Не кудряв, сложен так тонко,
Рост прибавили года...
И любимого ребенка
Не увидеть никогда!
XII
В спальне теплится лампадка.
Из столовой через дверь
Детская видна кроватка, –
Все, как прежде, там теперь...
Дмитрий вспомнил, как с рыданьем!
В горький час, в последний миг
Он пред долгим расставаньем
К сыну спящему приник.
Глаз закрылись незабудки,
И ребенок тих лицом,
И не грезится малютке,
Что прощается с отцом,
Что оставлен, что покинут,
Что разлука суждена,
И, быть может, годы минут
Прежде, чем пройдет она!
ХIII
О, ужасные мгновенья
В жизни есть! Как смерть они!
Память их – на век мученья,
Сон отравит, ночи, дни...
Есть забвенье старой были:
Охладят года печаль, –
Мы разлюбим, что любили,
И любимого не жаль.
Равнодушно, тихо, странно
В прошлом все и впереди,
Но неведомая рана
Все живет, таясь в груди...
Сердце биться перестало,
Стук его чуть внятен, нем,–
Как часы, оно устало,
Остановится совсем.
XIV
– Папа, не был так давно ты! -
Коля вновь к отцу подсел.
– Мой дружок! У всех заботы, -
В Петербурге много дел.
Ну, у вас все слава Богу? –
Дмитрий перешел к жене.
– Существуем понемногу...
Но простите, нужно мне
По хозяйству! Может Коля
Показать вам сад, коров, –
Их уже пригнали с поля.
Да спешите: чай готов! –
Дмитрий вышел, вместе с сыном
Осмотреть свой старый сад,
Огороженные тыном
Персики и виноград.
XV
Лошади, бычок с коровой
Дмитрия пленяли встарь:
Сам он фермы образцовой
Вел в порядке инвентарь.
Эта страсть в душе погасла.
Он любил, судя легко,
С чаем сливочное масло
И густое молоко.
Молоку хвала парному!
Как бальзам, оно дарит
Здравый смысл уму больному
И желудку аппетит.
Дмитрий, возвратясь, в столовой
Все найти в избытке мог,
Что в столице нездоровой
В редкость: сливки и творог.
XVI
Из стакана отпивая,
Он смотрел, как обтекла
Муть молочная, густая,
Край прозрачного стекла.
Самовар кипел, с балкона
Доносился запах роз...
Дом родной, природы лоно –
Вы прекрасны! Про навоз,
Виноградник, два сарая
Дмитрий говорил с женой
Посреди земного рая,
Перед кринкой неземной.
И куря, Людмила Львовна
Плакалась, среди бесед,
Что вредит ей баснословно
"Степачок, подлец-сосед".
XII
– Крадет все мерзавка Даша,
Нет кнута на этих "шкур",
Околела телка наша,
И спасенья нет от кур.
Дмитрий слушал хладнокровно
Брань и жалоб злой прилив.
Пессимизм Людмилы Львовны
Был велик, и рот скривив,
Саркастически шипела
На людскую фальшь она,
На хозяйственное дело
И плохие времена.
Раз по адресу супруга
Колкий сделан был намек...
Но смеркался вечер юга,
Где-то вспыхнул огонек.
ХVIII
Спать ложась, простился Коля,
Дмитрий вышел на балкон.
Горы, даль холмов и поля
Обнимал вечерний сон.
В Ялте и Аутке дальней
Звездами зажглись огни,
Совок свист звучал печальней
В тьме садов, в ночной тени.
Странный свист, призыв печали!
Словно кликали вдали,
И в разлуке грустно звали,
И дозваться не могли!
Все прошло и нет возврата!
Не вернуть любовь, семью...
Дмитрий отыскал когда-то
Милую ему скамью.
XIX
В уголке далеком сада,
На скамье, в тени кустов,
Лоз и листьев винограда,
Плакал он без слез, без слов
Вдруг раздался все слышнее
Быстрый топот... искры, свет...
На коне мелькнул в аллее
Чей-то черный силуэт.
– Гей, Мамут? – А я за вами!
Едем! – Мне привел коня?
– Здесь привязан, за кустами!
– Ладно, проводи меня! –
По дорожке свел без шума
Лошадь Дмитрий через сад,
Холку взял, и сев угрюмо,
Не простясь, спешил назад.
XX
Мимо дома проезжая,
Свет в окне увидел он.
За стеклом вея жизнь былая:
Лампа, стол – как будто сон.
И жена там... На рояле
Взяв аккорд, стоит одна,
Кутаясь концами шали.
Плачет, кажется, она!..
Что-то больно сердце сжало
Дмитрию... Хлестнув коня,
Мчался он чрез камни, скалы,
Шпоря, гикая, гоня.
Зверь так, раненый смертельно,
Со стрелой, попавшей в грудь,
Скачет бешено, бесцельно,
Чтоб упасть хоть где-нибудь!
XXI
Мчатся всадники... Вдруг сами
Кони стали, сев назад:
В темноте, под их ногами,
Плеск, каменья вниз летят...
Путь размыт, и в бездне дикой
Бьет ручей по валунам.
– Дьявол! – Эблис! Джин великий! -
– Спичку дай! – Левее нам! –
Кони фыркают в тревоге.
Путь обрывист, темен, крут...
Лошадей свернув с дороги,
Мчатся Дмитрий и Мамут.
Скалы высятся сурово,
Горный путь еще темней,
Но вдали блеснули снова
Звезды городских огней.
XXII
В Ялте лавочки фруктовой
Есть палатка за мостом.
Виноград, навес холщевый
Освещен в ней фонарем.
В ней Чабан-Амет хозяин,
Бочка в феске, бегемот...
Здесь-то, в Ялте, у окраин
Был коней задержан ход.
Иноходцев в пене, в мыле
Татарчата взяли тут,
И усевшись, пиво пили
Со Свароговым Мамут.
Уж собрались под навес там
И Асан, и Хай-Була:
Эта лавка сборным местом
Всех проводников была.
XXIII
Под прилавком тайно скрытый,
Там бутылок был запас.
Их Амет-Чабан сердитый
Приносил уже не раз.
Дмитрий стукнул по прилавку:
– Нынче я кучу, Асан!
Кто пьет больше? Ставлю ставку!
– Хай-Була давно уж пьян!
– Врешь! – А сколько выпил дюжин? -
– Э, друзья! Ну что за счет!
Счет при выпивке не нужен.
Нынче кто со мною пьет?
Bcе? Отлично! Время даром
Чур не тратить, – путь далек:
Где пристанем, за базаром?
– К армянину в погребок!
XXIV
Снова на конь, и ватага
Через город спящий мчит,
И шумя, морская влага
Заглушает стук копыт.
Пять наездников спрыгнули
С лошадей у погребка.
Свод проснулся в буйном гуле
При мерцанье огонька.
Армянин-старик с поклоном
Встретил, суетясь, гостей,
И в углу уединенном
Стол накрыт для яств, питей.
В мрачной зале подземелья
Здесь бывал лихой народ,
И ножи среди похмелья
Иногда пускались в ход.
XXV
Греки, с пристани матросы,
Турки, чабаны с Яйлы
Друг на друга смотрят косо.
Сев в подвале за столы.
Но Асана знал здесь каждый.
Здоровяк, драчун, буян,
Вышиб чайником однажды
Двадцать человек Асан.
Подложив под брюхо шею,
Лошадь нес он на плечах,
Да и шайкою своею
Наводил на Ялту страх:
Мишка-грек и два цыгана,
Алимша-кузнец с ним шли,
И разбойник, друг Асана,
Великан Ногай-Али.
XXVI
Пуст был нынче погреб старый,
Своды, темных бочек ряд...
Только Дмитрий и татары
За столом в кружке сидят.
Жирный борщ им подан в миске,
И под зеленью шашлык,
И Смирновых белый виски, –
Знаменитейший ярлык!
Тут же, пламенны и ярки,
Освещали пир горой
Фантастичные огарки,
Увенчав бутылок строй.
Всюду тени, хари злые.
И Вальпургиеву ночь,
Точно Фауст, в дни былые,
Дмитрий справить был не прочь.
XXVII
Шапку сдвинув, лоб вспотелый
Приоткрыв и взяв стакан,
Коренастый, загорелый,
Перед ним сидел Асан.
С острым носом, грубый ликом,
Оловянный щуря зрак.
Распустил в разгуле диком
Он свой ворот и кушак.
Поприще Асана – драка.
Триста шестьдесят дней в год
Был он пьян, храня, однако,
Даже во хмелю расчет.
– Если рубль дам, три возьму я! -
Подмигнув, он говорил,
Жил, пируя и плутуя,
Груб, свиреп и дамам мил.
XXVIII
В стиле был другом красивый
И беспечный Хай-Була,
В Ялте прозванный шутливо
"Ай, была иль не была!".
Спутник верховых вояжей,
Дам курортных идеал,
Лошадей и экипажей,
Как Асан, он не стяжал.
Был в Париже он, в столице,
Легкомысленный жуир...
Ныне он не мчится птицей,
Хай-Була покинул мир.
Джигитуя, волей рока,
Пьяный он упал с седла,
И давно в раю пророка
"Ай, была иль не была!"
XXIX
Но теперь галантен, пылок,
Он сидел в подвале тут,
И две дюжины бутылок
Уж откупорил Мамут.
Был чертог исполнен шума,
В преисподней хохот рос,
Лишь чабан-Амет угрюмо
Пил, как бочка, свесив нос.
Дмитрий крикнул: – Выпьем, что ли,
Рюмку дамскую, Асан?
– Что же, пьемте, в вашей воле...
– Хай-Була, как твой роман?
– Есть хорошенькая дама!
– Первый сорт, или второй?
– Вот-с письмо их! – Пишет прямо?
Покажи сюда... ой-ой!
XXX
Дмитрий почерк баронессы
С удивлением узнал, –
Вздох, амуры, жантильесы,
Хай-Була и львица зал!
– Ха-ха-ха! Нахал мой, браво!
– Подарила мне часы,
Съездил с ней в Мисхор! – лукаво
Хай-Була крутил усы.
"Вы, шаршавые подонки
И отрепья всех слоев! -
Дмитрий думал, сев в сторонке: -
С вами я кутить готов!
В сей компании прелестной
Позабудусь, как в чаду,
И, хотя оно не лестно,
Славно время проведу!
XXXI
"Снам – конец, тоске – забвенье!
Я не в избранном кругу,
И из недр его виденья
Здесь я вызвать не могу.
Только мелкие тут бесы,
Даже голой ведьмы нет,
Разве образ баронессы –
Промелькнувший силуэт!"
– Дмитрий Павлович! – угрюмо
Рек Асан. – Мне не везет!
Пью, а в голове все дума.
Случай был со мной, да вот
Дело дрянь! Была тут дама...
Мне вот вышила платок
Я за ней ходил упрямо,
Бросил пить, да все не в прок!
XXXII
Что могло такое статься? –
Разлюбила, стал не мил!
Запер я ее, признаться,
Раз в конюшне и прибил.
Я стращал, стрелял в окно ей –
Не идет на рандеву!
Так вот с горничною Зоей
И уехала в Москву! –
Тут Асан, в сужденьях меток,
Дмитрию передает
Анекдотов, исторьеток
Грубый и циничный свод.
Злая летопись курорта,
Хроника сезонных дней...
И мораль в устах у черта
Вряд ли вышла бы верней!
ХХХIII
В Ялте, в дни ее паденья,
Продавец ракушек был.
О морали с точки зренья
Раковины он судил:
– Прежде с дамою, бывало,
В Ялту ездил господин.
Шляпка – ах! Все дай – и мало!
Бюст у дамы – шик один!
Раковину купит дама:
– Сколько стоит? – Грош цена,
Четвертную спросишь прямо, –
Не торгуется она:
– Душка, заплати! – Готово!
А теперь делам конец:
Ведь не даму барин новый,
А жену везет, подлец!
XXXIV
Взгляд на мир, – у всех, конечно,
Раковина есть своя...
Строй бутылок бесконечный
Осушают вновь друзья.
Перцем крепким и зеленым
Рюмку водки закусив,
Пел Мамут гортанным тоном
Дикий с выкриком мотив.
– Дмитрий Павлович! Забыли?
Говорил Асан пьяно,
Как вы влезли в Ай-Василе
К "нашей барышне" в окно?
– Черт же знал, что с ней подруга!
– То-то был переполох!
Крики, свет, бежит прислуга...
А прыжок ваш был не плох!
XXXV
– А татарка в Дерекое?
Ловко ты ее украл! –
Оба вспомнили былое
И напенили бокал.
Дмитрий вспомнил бой с Асаном,
Ночь в разбойничьей бузне,
И нашел, что в виде пьяном
Крепче всадник на коне.
Вдруг, с Асаном споря пылко, –
Были все возбуждены, –
Хай-Була схватил бутылку.
– Вурурум сенын ханы!* -
Заревел Асан и в ухо
Смаху треснул Хай-Булу –
Весь в крови, тот, ахнув глухо,
Растянулся на полу.
____________
*) Выпью твою кровь! – татарское проклятье.
XXXVI
Хай-Була из лужи крови
Вновь привстал, – но, зол и пьян,
Сапогом своим в подкове
Ткнул в лицо его Асан.
– Тохта! Прочь, Асан! – но где там!
Крики, крепкие слова...
Дмитрий и Мамут с Аметом
Драку розняли едва.
Очень долго помириться
Не могли враги, потом
Хай-Була пошел умыться,
И к Асану ехать в дом.
Все решили, чтобы снова,
Музыкантов взяв цыган,
С парой ящиков пивного
Справить пир... – Айда, Асан!
XXXVII
Вихрем скачут, кони мчатся,
Скачет на небе луна,
Льется в сердце луч, сны снятся,
Дмитрий пьян, луна пьяна!
Вот знакомое жилище,
Два сарая, узкий двор,
И Асана логовище
С толстой дверью на запор.
Под протянутой веревкой
Для белья, с коней склонясь,
Всадники скользнули ловко...
Всюду сено, сор и грязь.
Из конюшни слышно ржанье,
Топот лошадей в станках,
И в таинственное зданье
Гости входят впопыхах.
XXXVIII
Комната с конюшней рядом, –
Седла, сбруя по стенам –
Вряд ли походили на дом.
Куль овса был свален там.
В уголке кровать в попоне,
На ковре висел кинжал,
И, за модою в погоне,
Туалетный стол стоял.
Зеркальце на нем и водка...
Гости сели кое-как,
И фонарь, мерцавший кротко,
Осветил чертога мрак.
Появилось мигом пиво,
И цыган кларнет взыграл,
Скрипка, бубен бьет на диво,
И открылся пьяный бал.
XXXIX
В позу став друг перед другом,
С шиком адских выкрутас,
Хай-Була, Асан шли кругом,
И Амет пустился в пляс.
И Мамут в веселье диком,
Со стены сорвав кинжал,
С громом, топотом и гиком
Там лезгинку танцевал.
Но свалившись на постели,
Там, под музыку цыган,
В буйных звуках, в буйном хмеле,
Дмитрий спал, мертвецки пьян...
Снилось грустное былое,
Мрачный сон, весь черный зал,
И о смерти, о покой,
Тихо requiem рыдал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
УЗЕН-БАШ
Lebet wohl, ihr, glatten Sдle,
Glatte Herren! Glatte Frauen!
Auf die Berge will ich steigen.
Lachend auf euch niederschauen!
Hemrich Heine, «Reisebilder»
I
Светлый край! – я вижу снова
Море, горы, облака...
Мир здесь тих, сосна сурова,
Даль ясна и широка.
Воздух чистый, животворный
Вновь вливается мне в грудь,
В облаках тропинки горной
По каменьям вьется путь.
Ждет душа моя покоя!
В высотах, гдe близок Бог.
Я найду, над бездной стоя,
Мир, забвение тревог.
Все здесь просто и отрадно,
Сердце счастьем напою,
Припаду губами жадно
Под скалой, в траве, к ручью!
II
Право, это идиллично! –
Черный хлеб, вода и лук.
И Сварогов ел отлично,
Сев у скал, на горный луг.
Ключ, журчавши вдоль арыка,
Был прозрачен, чист, студен,
Глыбы гор нависли дико.
Дмитрий весел, утомлен.
Сладок отдых на привале,
Между сосен тих приют!..
Лошади овес жевали,
И огонь развел Мамут.
Веял запахом смолистым
Расстилавшийся дымок,
И под деревом тенистым
Дмитрий на траве прилег.
III
Город кинув для прогулки,
Шел в обычный свой поход
Дмитрий в лес, шумевший, гулкий,
В тишь ущелий, мглу высот.
Бросив праздность жизни вздорной,
Шум курорта, пошлость зал,
Где-нибудь в деревне горной
По неделям он живал.
Жизнь ему казалась краше,
Мир былых исполнен чар,
В мирном, тихом Узен-Баше,
У друзей в семье татар.
Как Антей, к земле прильнувший,
Вновь прилив упавших сил,
Обновленный, отдохнувший,
Он в природе находил.
IV
Кто к природе вечно ясной
Мог прислушаться на миг,
Тот умел живой и властный
Уловить ее язык.
Вздохом ветра, моря шумом,
Детским лепетом ручьев,
Голосом в лесу угрюмом
Говорит она без слов.
Этот шепот, это пенье
Уловив в ночной тиши,
Вновь найдешь тоски забвенье,
Ясность мирную души.
Мать поет у колыбели,
Сказки шепчет горный дух...
Их подслушать не умели
Злое сердце, грубый слух.
V
Но коней седлают снова,
Едут Дмитрий и Мамут,
Едут медленно, ни слова, –
И подъем опасный крут.
В синих иглах лес косматый
Ниже сполз по склону гор,
Гребень голый и зубчатый
Закрывает кругозор.
Дальше степь пустыни горной
И скалистый перевал.
Весь обугленный и черный
Там печально дуб стоял, –
Чертом воткнутая веха!
Тишь безмолвна и тяжка,
И Сварогов будит эхо
Звуком медного рожка.
VI
В небесах лазурно-чистых
Тучек нет... их легкий хор
На холмах лежит волнистых,
Над ложбинами озер.
Ветром согнутые травы,
Груды брошенных камней...
У опасной переправы
Сходят путники с коней, –
Путь вдоль каменных порогов,
Скал, отточенных остро...
Вот, склонясь к траве, Сварогов
Взял орлиное перо.
Лежа здесь, в нагорном поле,
Оброненное в камнях,
Говорит оно о воле,
О безбрежных небесах.
VII
Здесь орел, взлетев над прахом,
Направлял среди высот
Сильных крыл могучим взмахом
Гордый, царственный полет!
Не за ним ли дух стремится
К солнцу, в бледную лазурь,
Крылья развернув, как птица,
В облаках, навстречу бурь?
О, свобода, туч пределы,
Голубые небеса!
Дум высоких отклик смелый
Будят ваши голоса!
Скучный сон ушел далеко...
И Сварогов, как трофей,
Привязал перо высоко
К шляпе войлочной своей.
VIII
Здесь не раз шумела буря
У него над головой,
Туча шла, чело нахмуря,
Взор бросая огневой.
Ночь металась в страхе диком,
Но не билось сердце в нем
Перед этим гневным ликом,
Перед громом и огнем!..
Но уж горы опадали,
Реже сосны, чаще бук,
И открылся в синей дали
Шири горной полукруг.
В котловине углубленной
Там селение татар,
И был слышен отдаленный
Лай собак и скрип мажар.
IX
– Гей, Мамут! Свернем направо,
Здесь нам ближе в Узен-Баш!
Семь часов! Недолог, право,
Через горы путь был наш! –
И кремнистою дорогой
Дмитрий вновь пустился вскачь.
Слева шел плетень убогий
И ветвистый карагач.
Минарет виднелся старый,
Кровель плоские ряды...
К ним чабан спешил с отарой,
И слышней стал шум воды.
Сладко все зовет к покою...
Сели кругом старики,
Где два камня над рекою, –
Узен-Баш – "Исток реки!"
X
Отдых, мирная отрада,
Вод журчанье в тишине,
Сакли белые в два ряда
Словно дремлют в полусне.
Солнце село над долиной,
Уходя за гребни гор,
И на улице пустынной
Стал шумнее разговор.
Черноусые уланы*
Собрались, спеша с полей...
Светлый сумрак, час желанный,
Час, в который веселей
Песни, пестрые наряды,
Чуть бряцающий сааз,
За решеткой в окнах взгляды
Любопытных женских глаз.
__________
*) Улан, по-татарски – парень, молодец.
XI
В сакле с полусгнившей ставней
Жил улан Сеид-Али,
Дмитрия приятель давний.
Их случайности свели.
Был Сеид-Али в напасти.
Он любил свою Фатьму,
Но любви нет без несчастий,
И калым внести ему
Нечем было. Горе тяжко!
Целых десять золотых!
Плакала Фатьма-бедняжка,
Тосковал бедняк-жених.
Сердцем добрым обладая,
Дмитрий внес любви залог.
В счастье пара молодая! –
Он жениться им помог.
XII
Счастье истинное было,
Стоило пустяк всего.
Нежная чета любила, –
Он – ее, она – его.
И клянусь, Аллах свидетель,
Что не трудно щедрым быть,
И, где нужно, добродетель
К благу ближних проявить.
Подвиг прямо "бесконечный",
Но с Фатьмой Сеид-Али
В благодарности сердечной
Дмитрия превознесли.
И с тех пор в их сакле отчей
Дмитрий свой был человек,
И сошлись они короче,
Дружбой связаны на век.
ХIII
И теперь весь дом в тревоге.
Дмитрий встречен у ворот.
Лошадей во двор убогий
Сам Сеид-Али ведет.
Черноусый, опаленный
Солнцем, с радостным лицом,
Смотрит в курточке зеленой
Он уланом-молодцом.
– Хошь-хельды!* – Фатьма стыдливо,
Встав, приветствует гостей.
Дмитрий свой, но все же – диво
Говорить с мужчиной ей.
И хорошенькой татарке,
Подозвав ее к себе,
Дмитрий достает подарки
Из дорожного эйбэ**.
____________
* Хошь-хельды! – С приездом!
** Эйбэ – переметная сумка.
XIV
Смех, приветствия, расспросы...
Сев на войлок кое-как,
Дмитрий курит папиросы,
Кофе пьет, берет каймак.
Угощение хозяйка
Подает ему сама.
– Ну, Али мой, отвечай-ка,
Бил Фатьму? – Якши Фатьма! –
Все здесь Дмитрию знакомо:
Печь, кувшин, в чадрах стена,
И приветливого дома
Беззаботность, тишина.
В окна смотрят дуб и слива
И в саду журчит ручей...
Славно тут, любовь счастлива,
Задушевен смысл речей...
XV
И Фатьма прелестна, право!
Не глаза, а ясный луч!
На босой ноге лукаво
Соскользнул сафьяы папуч*...
Брови чуть лишь подсурмила...
Стройный стань чадрой одет,
Грудь и шапочка так мило
Убраны кружком монет.
"Цветик, белая гвоздичка,
Сладкий мед – твои уста,
Ты полей весенних птичка!" –
Песнь татарская проста,
Но певец, перебирая
Говорливый свой сааз,
Песенку Бахчисарая
Спел бы про Фатьму не раз.
_________________
*) Папучи – татарские туфли.
XVI
Взяв овес – в ауле редкий, –
Шел Али кормить коней.
Об Айше, ее соседке,
Дмитрий речь заводит с ней.
– Э, Айше? – Фатьма трунила,
Сделав ясный знак рукой, –
В простоте наивно-милой
Не был грубым жест такой.
– Так придет? – Фатьма кивнула
И, смеясь, скользнула вон.
Побродить среди аула
Дмитрий вышел... Ночь и сон!
Лунный свет в горах печальных,
Тополей чернеет ряд.
Тени резки... в саклях дальних
Огоньки, дрожа, горят.
ХVII
Путь белеет в лунном свете,
Блещет речка, тучек нет...
Минарета и мечети
Строен черный силуэт.
Тихо все, лишь где-то, где-то
Чабана свирель поет,
Да скользнет, чадрой одета,
Тень татарки у ворот.
Старшины Абу-Бекира
Освещен богатый дом...
Отделенная от мира,
Между гор, в кольце седом,
Спит деревня, жизни старой
Сохраняя обиход.
Дней Гиреевых татары,
Верный прадедам народ!
XVIII
Как во время Авраама,
Пастухи приносят вновь
В праздники Курбан-Байрама
Агнцев жертвенную кровь,
И библейского Корана
Правоверные сыны
Краж не ведают, обмана,
Непокорности жены.
Дети чтут отца веленья,
Здесь священна седина,
Просты счастье, огорченья,
Смерть сама не так страшна.
Ключ здесь жизни первобытной, -
Узен-Баш, исток живой!
Дух измученный и скрытный
Здесь смиряет ропот свой.
XIX
Что за ночь! Как сказки джина*,
Вся таинственна она!
Спит в туманах гор вершина,
И над ней встает луна.
Собрались там, без сомненья,
В разных видах духи гор:
Джины, шаткие виденья
И таифов бледный хор.
То целительные травы
Льют свой пряный аромат,
И в скале зарок кровавый
Охраняет верный кдад.
И покойников жилище
Белых призраков полно, –
Все в чалмах... лежит кладбище,
Месяцем озарено.
____________
*) Джины – духи, таифы – призраки.
XX
Веет свежестью прохладной
Мгла туманная в лицо,
И, вдыхая воздух жадно,
Дмитрий входит на крыльцо.
Дверь скрипит, и в сакле сонной
На пол постлана постель;
Сквозь окно неугомонно
Слышится цикады трель,
Совка свищет ту же нотку,
Сакля тихая темна, –
На стену окна решетку
Ярко бросила луна.
Завернувшись в одеяло,
На верблюжьем тюфяке
Дмитрий задремал устало,
Вдруг смешок невдалеке...
XXI
Хохот сдавленный у двери,
Кто-то застучал в сенях...
– Ба, уж не моя ли пери?
Дмитрий крадется впотьмах.
Перед ним скользит виденье,
Призрак в белом фереджэ*.
Но его через мгновенье
Дмитрий обнимал уже.
Смех Айше черноволосой,
Поцелуй под кровом тьмы
На мешках пшена и проса,
За кадушкою язмы**.
Прока нет в свиданье длинном,
Дмитрий вновь вкушает сон,
Петухом и муэдзином
Рано утром пробужден.
______________
*) Фереджэ – женская накидка.
**) Язма – овечье молоко.
XXII
– Нынче красные шальвары
Видел я, Али, во сне! -
Шутит он. – Приятель старый,
Дай куман умыться мне! –
Быстро ледяной водою
Освежает он лицо.
Между тем, уж чередою
Входят гости на крыльцо.
Старики идут, уланы,
Сакля говором полна,
И бузы напиток пьяный
Пьют кувшинами до дна.
Появились чебуреки*,
Жирный суп украсил стол,
Есть две вилки – две калеки, –
И горою пир пошел.
______________
*) Чебуреки – татарские пирожки.
XXIII
Дмитрий шлет посла к цыганам,
Музыкантов он зовет.
Как на свадьбу, барабаном
Созывается народ.
Бубен, скрипка... Песни стары:
"Кер-Оглу", "Шарки", "Эльмаз"...
Улыбаются татары
У иных слеза из глаз.
– Поняли мы в Узен-Баше,
Кто ты, Дмитрий-господин!
Да, ты любишь песни наши! –
Говорит старик один.
Мерно разводя руками,
Два улана в пляс пошли,
И одобрен стариками
Был лихой Сеид-Али.
XXIV
– Эй, «Шарки»! – Поют, танцуя:
– "Где Амет наш и Мемет?"
– "Хоть и видел, не скажу я!"
– "Хоть и встретил я, их нет!" -
В сакле тесно, и гурьбою
Шумно высыпал народ,
Музыку ведут с собою,
И вдоль улиц хор идет.
Вот уланы стали кругом,
Бьет даул*, гудит труба...
Два борца сошлись друг с другом, –
Начинается борьба!
Но уж вечер. День приятный
Скрылся, горы тени ткут,
И, простившись, в путь обратный
Едут Дмитрий и Мамут.
______________
*) Даул – барабан.
XXV
Гор пустыня. Звонко камне
Отдается стук копыт.
– Эй, Мамут! Давай огня мне! -
Дмитрий громче говорит.
– Барин, а не ладно с нами!
– Что там? – Нынче муж Айше
Насмерть бил ее вожжами! –
И у Дмитрия в душе
Смолкло все... "Как глупы, дики,
Он подумал наконец,
Муэдзинов этих крики
И блеяние овец!
Что за глупые бараны
Узен-Баша старики!..
Всюду горе, сердца раны,
Всюду призраки тоски!"
XXVI
И как серые виденья,
Омрачая небосклон,
Полз туман из отдаленья,
Набегал со всех сторон.
Туч обрывки пеленою
Одевали степь, холмы,
Скрылись бездны под ногою...
– Стойте, барин! Сбились мы! –
Сумрак слева, сумрак справа,
Тень скалы ползет во мгле,
Облака бегут лукаво,
Смутно в небе, на земле.
– Не видать ни зги, однако!
Так дороги не найдешь! –
– Чу! залаяла собака!
Здесь чабанский близок кош!
XXVII
Лошадь плетью погоняя,
Едут путники на лай,
И летит овчаров стая,
Слышен крик: "Долай-долай!"*
Вот угрюмая фигура
Появилась сквозь туман, –
На пришельцев смотрит хмуро
Недоверчивый чабан.
Но под кров гостеприимный
Молча он гостей ведет.
Из каменьев, низкий, дымный,
