Текст книги "Сварогов"

Автор книги: Владимир Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

   Удивишься ты весьма,

   Тотчас встретившись со мною

   После этого письма.

   Завтра выеду. От сплетен

   Удалюсь, покинув свет,

   Буду жить там, незаметен,

   Как прямой анахорет.

   Мой удар, довольно колкий,

   В крупную попавши цель,

   В Петербурге вызвал толки.

   О, проклятая дуэль!

   Все же, пользуясь моментом,

   Описал я сталью круг.

   Выпад шпагой – argumentum

   Est ad hominem, мой друг!

   XI

   В обществе стопоходящих

   Нужно жить, врагов разя,

   А добыть побед блестящих

   Без оружия нельзя.

   Нам нужны мечи и брони

   И воинственная прыть, –

   К нападенью, к обороне

   Надо нам готовым быть.

   Право ж я не так неистов.

   Если скептик я, то верь, –

   Скептицизм идеалистов

   У меня в душе теперь.

   То погибшие мечтанья,

   Грез разбитых черепки -

   Сердце, полное страданья,

   Режут лезвием тоски.

   ХII

   Нет давно прекрасной вазы.

   Чувств осколки я сберег,

   Но о "благе общем" фразы

   Никогда понять не мог.

   Я несчастлив сам, так где же

   Думать мне о счастье всех?

   Это грусть рождает реже

   И гораздо чаще смех.

   Сон ты помнишь фараона,

   Социальный этот сон?

   Разъяснен во время оно

   Мудрецами не был он.

   XVII

   Консул римский мил давно нам:

   Он погиб с своим конем,

   Дав победу легионам.

   Мы героя видим в нем.

   Муравей, сей славный воин,

   Пав за муравейник свой,

   Как герой, хвалы достоин.

   Ну, конечно, он герой!

   Если жизнью нашей бренной

   Мы пожертвуем для всех,

   Мы имеем непременно

   Героически успех.

   Может быть, и безрассудна,

   Друг мой милый, мысль моя...

   "Я" свое отдать не трудно,

   Сохранить труднее "я".

   XVII

   Как себя от покушений

   Отстоять, с толпой в борьбе?..

   Мил герой мне, мил мне гений,

   Но за что, – скажу тебе.

   В Лютере не реформатор

   Дорог мне, а личность, ум.

   Разрушитель-император,

   Бонапарт – был смерч, самум,

   Нес он смерть и зло фатально,

   Но велик он был, клянусь!

   Не за то, что триумфально

   Был сожжен, мне дорог Гус.

   Красота и мощь движений

   Человеческой души,

   Если даже вреден гений,

   Бесподобно хороши!

   XVIII

   Но полезность – наш критерий.

   Существует мир для нас,

   И космических мистерий

   Тайна радует наш глаз.

   Дерево растет для тени,

   Стройный ствол для нас – дрова.

   Зеленеет в день весенний,

   Чтоб косить ее, трава.

   Bcе мы судим в этом роде,

   Мироздание любя.

   Я же мыслю, что в природе

   Все само и для себя.

   Вряд ли дерево довольно,

   Чувствуя ударов град.

   Друг, мне точно также больно,

   Если все меня теснят.

   XIX

   Tе теснят авторитетом,

   Эти – глупостью. Она

   Признана любезным светом.

   С нею не шути – сильна!

   С гидрой глупости стоглавой

   Как сразиться? – Сто голов!

   Убедишь одну лукаво,

   Новый враг уже готов!

   Ты срубил, растет другая,

   И она еще глупей...

   Нет, в борьбе изнемогая,

   Геркулес не сладит с ней!

   А общественное мненье?

   А традиции, мораль?

   А готовое сужденье?

   С ними справиться едва ль!

   XX

   Поступай, как все, мой милый!

   Чти почтенное, любя!

   У глупцов довольно силы

   Изолировать тебя.

   По программе и шаблону

   Действуй, взяв с других пример.

   Будь подобен легиону,

   Не питай пустых химер.

   Поступают инстинктивно

   Так глупцы, а кто умен, –

   Переймет ужимки дивно

   Просто по расчету он.

   Брось весь этот вздор туманный,

   Все, чем полны ум и грудь...

   Если можешь, обезьяной

   Совершеннейшею будь!

   XXI

   Ба! Я перешел однако

   В поученье и лиризм!

   Я – веселый забияка!

   Горечь есть тут – вот комизм!

   Добрый друг, прошу прощенья!

   Я замолкну, как немой!

   Излиянья, наставленья –

   Это жанр совсем не мой!

   Не философ я, конечно.

   Как досужий юморист,

   Должен рифмами беспечно

   Наполнять я белый лист.

   Правда, за существованье

   Тяжела порой борьба. –

   Не за хлеб, – за мысль, призванье.

   Но что делать? – Рок, судьба!

   ХХII

   Там, где сладко плещет море,

   Перед гладью голубой,

   Позабыв о буйном споре,

   Стану я самим собой.

   Громко солнце там смеется,

   Там улыбок кислых нет,

   Песнь несется, там поется,

   Там страна твоя, поэт!

   Кипарис, педант по виду,

   Хоть качает головой,

   Там не вломится в обиду,

   Не навяжет взгляд нам свой

   Там хорошенькие розы

   О любви нам говорят,

   И кокетливы их позы,

   И душист цветной наряд.

   XX

   Там я полон грезой кроткой,

   И, приняв ученый вид,

   Пыпин длинный, – не Короткий,

   Грез моих не возмутит.

   Я усну под гул веселый

   Многошумной болтовни.

   Величавые глаголы

   Мечут волны там одни, –

   Великаны, старцы злые,

   Что бегут во все концы,

   Либеральнейшей стихии

   Седовласые бойцы.

   Бурно с кличем о свободе

   Мчится в море грозный шквал.

   Стасов вот не в этом роде, -

   Водянистый либерал!

   XXIV

   Плеснью там покрыт зеленой,

   Тяжким камнем спит на дне

   Стасюлевич наш ученый

   И мешать не может мне

   Черствой сухостью моральной,

   Педантической хандрой.

   И корректностью крахмальной,

   И трескучих фраз игрой.

   Мальтузьянцы и марксисты,

   Шлю "прости" вам от души!

   Ах, когда идеи чисты,

   Все ученья хороши.

   Мудр пророк, но прозелиты

   Для меня несносны все:

   В храм войдут, затопчут плиты

   И вредят его красе.

   XXV

   Шлю «прости» вам, либералы

   И народники, и вам,

   Наши толстые журналы

   С тощей скукой пополам!

   Мне знакомы ваши вкусы,

   Ваш букет и аромат.

   Пусть андроны и турусы

   В вас по-прежнему скрипят!

   Беллетристики презенты

   Пусть дарят, не дуя в ус,

   Нашей прессы декаденты

   С Зинаидой Гиппиус.

   Сев на выси Геликона,

   Критик-жид, забыв конфуз,

   Пусть плюет на Аполлона

   И на всех российских муз.

   XXVI

   Надоевшие мне лица,

   Шлю вам весело "прости!" -

   Шлю "прости" тебе, столица,

   Из вагона на пути!

   Вот уже вокзал, платформа,

   Затуманясь, уплыли,

   И жандармов синих форма

   Чуть виднеется вдали.

   На прощание платочком

   Машет дама из окна.

   По кустам, лесистым кочкам

   Вьется дыма пелена -

   Небо в сумраке угрюмом,

   Скучен вид нагих берез,

   С лязгом рельс, с железным шумом -

   Убегает паровоз.

   XXVII

   В край умчусь я милый, дальний,

   По гремящему пути.

   Север грустный и печальный,

   Город сумрачный, – прости!

   Прочь от вас! В наш край далекий!

   Здесь холодных много душ,

   Здесь мороз весьма жестокий

   И морозят часто чушь!

   О, сосульки ледяные!

   О, убийственный мороз!

   Отморозили иные

   Сердце здесь и вместе – нос.

   Здесь Амур, кудрявый мальчик

   И шалун веселый мой,

   Простудил румяный пальчик

   И совсем продрог зимой!

   ХХVIII

   Прочь отсюда! В край наш дальний!

   К солнцу! В милые места!

   Там в среде патриархальной

   Жизнь беспечна и проста.

   Близки люди там к природе,

   Мирны хижины татар,

   И при солнечном восходе

   Слышен частый бег отар.

   Там мелькает по стремнинам

   Тень татарки молодой, –

   С гор идет она с кувшином,

   Как Ревекка, за водой.

   Там пустыня Авраама,

   И к бегущим облакам,

   Как престол предвечный храма,

   Горы в высь уходят там.

   XXIX

   Горы синие, как братья,

   Как семьи родимой круг,

   Вновь откроют мне объятья,

   Исцелят тоски недуг.

   Там все тихо, сердце ясно,

   Горным воздухом дыша,

   Не волнуется напрасно

   Грудь моя, светла душа!

   Но прости! Привычке верный,

   Я отвлекся от письма.

   Как живешь ты, друг примерный?

   Рандеву, занятий тьма?

   Ты меж ними делишь время,

   Труд, веселый у тебя,

   Женщин ветреное племя

   И поэзию любя.

   XXX

   Зрю отсель твои подвалы,

   Сей подземный твой дворец,

   Грандиозные каналы,

   Орошенья образец.

   Ной премудрый, виноградник

   Ты устроил, чудный сад,

   Ряд точил и лоз рассадник,

   Бесподобный вертоград.

   Ты блестящую карьеру

   Бросил в скромности души

   И Виргиния примеру

   Мирно следуешь в тиши.

   Ты чинам не предан страстно,

   Генерал мой! Верю я:

   Как "Георгики" прекрасна

   Жизнь пустынная твоя!

   XXXI

   Что твоя «Аделаида»,

   Рыжая кобыла та,

   В коей ум и прелесть вида,

   И конюшни красота?

   Как амур с Надеждой Львовной?

   Или чтишь богинь иных?

   Пишешь ли в тоске любовной,

   Ей лукавый акростих?

   Что коммерческий твой гений?

   Ночью угодив в овраг,

   Скачешь ли в дозор имений

   В Ялту, в Качу и в Судаг?

   То поэт, то просто скотник,

   То плантатор, то герой,

   Ты на юге – наш работник

   Всеобъемлющей душой.

   XXXII

   Декламируя, читая,

   Дон-Жуан, кавалерист,

   Также ль, в честь родного края,

   В нашем земстве ты речист?

   План хозяйских операций

   Удался и в сем году,

   И табак твоих плантаций

   Не подмок ли на беду?

   Я люблю тебя безмерно,

   Твой живой, веселый нрав

   И твой ум, судящий верно,

   Что порою так лукав.

   В нем есть мысли превосходство,

   Чужд он крайностей пустых...

   Наконец чту благородство,

   Я, мой друг, манер твоих.

   ХХХIII

   Видишь, целую эклогу,

   Панегирик, и большой,

   Написал я понемногу

   В честь твою, кривя душой.

   Комплиментов разных куча,

   Всем достоинствам хвала,

   И боюсь, тебе наскуча,

   Хмурый вид узреть чела.

   Но как быть? Мне так порою

   Хочется тебя обнять,

   Что душевною хандрою

   Я могу блеснуть опять.

   Неужель с тобой на юге

   Встречусь я через три дня?

   Мой поклон твоей супруге.

   До свиданья! Жди меня!

   XXXIV

   Сделав подпись «твой Сварогов»,

   Бросил он перо... И мне

   Здесь не подвести ль итогов

   Песням, спетым в тишине?

   Все же, хорошо иль худо,

   Полромана написал.

   С Дмитрием прощусь покуда,

   Также с музою... финал!

   Музы прелести хоть наги,

   Но беспечно весела,

   В чопорном ареопаге

   Фриною она прошла.

   По раздумии глубоком

   Желчен будет старцев суд.

   Пусть, косясь греховным оком,

   Приговор произнесут.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В КУРОРТЕ

             Litus beatae Veneris aureum Baias!

              Mertialis XI. 80.

             Litora, quae fuerunt

   castis inimica puellis.

                        Prop. I, 11, 27.

   I

   Берег солнечного края,

   Крым, роскошная страна!

   Чуть колышется, играя,

   Там жемчужная волна.

   Далеко синеет море,

   Там лазурен небосклон,

   И маяк на Ай-Тодоре

   Волн хранит лукавый сон.

   Ясны гор крутые склоны,

   И над зеленью долин,

   Грозный царь в зубцах короны,

   Встал Ай-Петри исполин.

   Там все дышит южным зноем,

   И, со скал склоняясь вниз,

   Пробужден морским прибоем,

   Шепчет чуткий кипарис.

   II

   У лазурного залива,

   В кущах лавров и мимоз,

   Безмятежна, прихотлива,

   Дремлет Ялта в лени грез.

   Там, крестом своим блистая,

   Белый храм глядит с холма,

   И рассыпались, как стая,

   Чайки-дачи и дома.

   Их сады гостеприимны,

   Поцелуй там горячей,

   И свидания интимны

   В темном сумраке ночей.

   Но от путников нескромных

   Оградясь кустами роз,

   Там, приют южанок томных,

   Скрыт балкон под сетью лоз!

   III

   И, подобно Байям Рима,

   Ялта осенью манит

   Нас на южный берег Крыма.

   Сей купели овчей вид

   Исцеляет все недуги.

   Взяв немного ванн морских,

   Здесь флиртуют на досуге.

   Наш курорт не для больных.

   Петербургские Минервы,

   И Диан, и франтов рой,

   Здесь расстроенные нервы

   Лечат августа порой.

   Бесподобна наша Ницца,

   Я люблю ее красу...

   Мы "знакомые все лица"

   Зрим в купальне "Саглык-Су".

   IV

   В фешенебельной и модной

   Сей купальне, в зыби вод

   Всюду плещется свободно

   Нимф прелестный хоровод.

   Чуть одеты, полунаги,

   Нимфы борются с волной

   И плывут в соленой влаге,

   Опрокинувшись спиной.

   У протянутой веревки

   Хохот, плеск, веселый шум,

   Видны женские головки

   И купальщицы костюм, –

   Чепчики и панталоны,

   Нимф кокетливый наряд.

   Бородатые тритоны

   Ловят взглядами Наяд.

   V

   И, любуясь водным лоном,

   Точно важный капуцин,

   Там в халате с капюшоном

   Наш Сварогов стал один.

   В белой тоге, как патриций, –

   В простыне через плечо,

   Остолопов краснолицый

   С кем-то спорит горячо.

   Рядом с ним, совсем не скрытен

   И до пят разоблачен,

   Стал скульптурно Серж Никитин,

   Бельведерский Аполлон.

   Что пластичней, идеальней?

   И не прав Тэн Ипполит,

   Говоря, что стал в купальне

   У мужчин уродлив вид.

   VI

   – Петр Ильич! Cюда скорее! -

   Серж Никитин закричал.

   – Что же там? – Я в эмпирее

   Зрю богини идеал!

   Остолопов, ткань слагая,

   К щелке взорами приник:

   – Это-с истина нагая! –

   Он заметил через миг.

   – То Милосская Венера

   Из морских выходит волн!

   Что за торс! Какая мера!

   Серж шептал, восторга полн:

   – Обратив стыдливо взоры,

   Как богиня сложена,

   Свой хитон берет с амфоры,

   И, смутясь, стоит она!

   VII

   – Н-да-с, шикарно и недурно! –

   Петр Ильич краснел, как рак:

   Только где ж амфора, урна?

   – Петр Ильич! Ведь вредно так! -

   Серж, плечо его потрогав,

   Хохотал, – ученый муж! –

   И, смеясь, шепнул Сварогов:

   – Поскорей его под душ! –

   Серж, шутя, нажал педали.

   Капли ледяным дождем

   Остолопова обдали,

   Хохоча, стуча по нем.

   Отряхаясь, как бульдоги,

   И сопя, как бегемот,

   Петр Ильич в намокшей тоге

   Благотворный душ берет.

   VIII

   Разбежавшись по трамплину

   И прыжком вниз головой

   Смело бросившись в пучину,

   Дмитрий влагою живой

   Был охвачен... Вал зеленый

   Набежал, как бог морской.

   Гребень шумный, опененный.

   Дмитрий рассекал рукой.

   Блеском солнца гребень вала

   Был пронизан в вышине,

   И пловца передавала,

   Набежав, волна волне.

   Ах, истому ночи сонной

   Хорошо порой прогнать

   Влагой чистой и соленой!

   Волны моря – благодать!

   IX

   Но доплыв до бочки красной,

   Встретил казус он морской:

   Дама силилась напрасно

   За кольцо схватить рукой.

   Но рука ее скользила,

   Уносили волны прочь,

   Нимфу покидала сила...

   – Вы позволите помочь? –

   Талию обняв рукою,

   За кольцо схватясь другой,

   Дмитрий поднял над волною

   Нимфы стан полунагой.

   Захлебнувшись, но в смущеньи

   Шепчет та "merci" и «нет»,

   Но был он в одно мгновенье

   С ней на бочке tete-a-tete.

   X

   Tete-a-tete в лукавом море

   Часто прелести полны:

   Никого в морском просторе,

   Вкруг лишь брызги, плеск волны...

   – Вы не испугались риска,

   Жизнь так дешево ценя? –

   – Ах, но бочка здесь так близко!

   – Ухватитесь за меня!

   "Вот прелестная фигура!" -

   Дмитрий думал, стан ей сжав.

   Благосклонного Амура

   Восхвалив, он был бы прав:

   Чепчик нимфы в беспорядке

   Сбился, весь костюм намок

   И теперь в досадной складке

   Форм ее он скрыть не мог.

   XI

   Прилипал он к груди смуглой,

   Влажный, гибкий стан облег,

   Очертив ей бюст округлый,

   Торс широкий, бедра ног.

   – Что мне делать, ради Бога?

   Я боюсь доплыть назад!

   – Отдохните здесь немного.

   Я сопровождать вас рад.

   – Мы назад вернемся вместе?

   Ни за что! – Лишь полпути! -

   Он помог, как рыцарь чести,

   Утешенье ей найти.

   – Здесь стесняться было б странно.

   Я доплыть вам помогу.

   "Продолжение романа,

   Думал он, – на берегу!"

   XII

   И плечо к плечу Наяды,

   Погрузившей в волны грудь,

   Плыл он с ней, не без досады

   Поэтичный кончив путь.

   – О, merci! – Мой долг, простите! -

   И, в купальню вновь спеша,

   Пенью волн, морской сюите,

   Вторил он: "Как хороша!

   Сложена, как встретишь редко!

   Кто такая, как узнать, –

   Эта смуглая брюнетка?

   Где найду ее опять?"

   И, томясь загадкой этой,

   Он оделся поскорей

   И в купальне с сигаретой

   Ждал Наяду у дверей.

   ХIII

   Ждать – досадное занятье!

   Не она ль? Она! Он прав:

   Шла она, рукою платье

   Грациозно приподняв.

   Пояс стан сжимал ей гибкий...

   В платье утреннем мила,

   Нимфа с легкою улыбкой

   Мимо Дмитрия прошла.

   – Что за славная головка!

   Не пойти ли вслед за ней?

   По пятам идти неловко...

   Где живет – узнать скорей!

   Ба, Асан! – Тут наших шайка!

   Он позвал проводника.

   – Кто? – Приезжая! – Узнай-ка,

   Проследи издалека!

   XIV

   В скобке тут заметить кстати ль?

   Ловкий, в куртке золотой,

   Был Сварогова приятель

   Этот проводник лихой.

   Но о нем скажу позднее.

   К шапке руку приложив,

   Он исчез по следу феи,

   Нимфы из курортных див.

   Дмитрий шел, смотря на море.

   Волн прозрачный изумруд

   Был весь в пене. В буйном споре

   Рвал с них ветер там и тут

   Брызги капель серебристых,

   И столбом, блеснув из туч,

   С облаков туманно-мглистых

   Падал в море пыльный луч.

   XV

   Освежившись в водном лоне,

   С еще влажной головой,

   У Вернэ сел в павильоне

   Дмитрий выпить кофе свой.

   В белые, как пенка, зубы

   Взял, хрустя, "гавану" он

   И, вкушая кейф сугубый,

   Был в мечтанья погружен.

   Загорелый, смуглолицый,

   Как южанин он одет:

   В чешунче, бутон в петлице,

   И панамы легче нет.

   Галстук – точно на картинке,

   И обтянута слегка

   У него нога в ботинке

   Шелком красного чулка.

   XVI

   И за столиком, с ним рядом,

   Дамы, пившие сироп,

   С ним заигрывали взглядом, -

   Но Сварогов хмурил лоб.

   В двадцать лет мы все беспечно

   Женщин любим, туалет,

   Но уж Дмитрию, конечно,

   Было двадцать восемь лет.

   Лет в шестнадцать он влюблялся

   В девятнадцать был женат,

   Расходился, попадался

   И изведал женский взгляд.

   Все же молодость живая

   С юной страстью и огнем,

   Не смирясь, не унывая,

   Иногда смялась в нем.

   XVII

   Петербург покинув снежный,

   На родной вернувшись юг,

   Беспокойный и мятежный

   Дмитрий сердцем ожил вдруг.

   Вновь оно тревоги ждало

   И, не помня ничего,

   Беспокоясь, трепетало,

   Как волна у ног его.

   И стремившимся в прибое

   Волнам чутко он внимал,

   Глядя в море голубое,

   Где бежал за валом вал.

   Полно! Счастье суждено ли

   Сердцу, где погребены

   Бурь обломки, – грустной доли

   Укоризненные сны?

   XIII

   Пусть волна блестит, катится,

   И лазурь видна в волне, –

   В море кладбище таится

   Глубоко на самом дне.

   Сломан руль, могучий прежде,

   Страшен мачт разбитых вид,

   Ржавый якорь о надежде

   Там уже не говорит.

   Спит в могиле без названья

   Корабля немой скелет...

   Ах, кто знал души страданья,

   Для того уж счастья нет!

   Тот, озлобленный борьбою,

   Зло приносит и другим,

   Он печаль несет с собою,

   И опасна встреча с ним.

   XIX

   Он – крушенья тень большая,

   Призрак, вставший на волне.

   Он, как брандер, разрушая,

   Сам сгорит в своем огне.

   Дума, тень, над морем туча, -

   Улетай, печальный сон!

   Снова жизнь светла, могуча,

   И лазурен небосклон.

   – Ба, Сварогов! Это ты ли?

   Я уж думал, ты пропал!

   Встреча, точно в водевиле!

   – Честь и место, генерал!

   Элегантный и веселый,

   Генерал, войдя к Вернэ,

   В шляпе был широкополой,

   С толстой палкой и в пенсне.

   XX

   Крупная его фигура

   Показалась бы горда.

   Смех в глазах, лоб сморщен хмуро,

   Henri IV борода.

   Это славный был плантатор,

   Генерал–propriиtaire,

   И немножко литератор,

   Умный, с мягкостью манер.

   Генерал Будищев ныне

   По хозяйству был стратег,

   И, воюя только в скрине,

   Жил в Крыму на лоне нег.

   Punch-glacи велев лакею,

   Генерал присел за стол.

   – Диспозиции идею, -

   Рек Сварогов, – ты нашел? –

   XXII

   – Неприятель сдался! – Браво!

   Говори скорей, не мучь!

   – Но, бесенок, как лукава!..

   Неприятель выдал ключ!

   – Ключ от сердца? – От беседки!

   – Vidi, vici, Цезарь мой,

   Победитель злой кокетки!

   Бой с Беллоною самой!

   Ну, а как Надежда Львовна?

   Эта ведь давно сдалась?

   – Мы расстались полюбовно.

   – Да? Hиlas, tout casse, tout passe!–

   – Дмитрий Павлович, позволь-ка!

   Ведь и твой роман забыт?

   Эта миленькая полька, –

   Скромный взгляд, невинный вид?

   XXIL

   Дмитрий побледнел: – Мой милый!

   Ницше надоел давно.

   Не "блондин я с высшей силой",

   Мне не все разрешено.

   О любви воспоминанья

   Слишком тяжки иногда:

   В них укоры, в них страданья!

   – Разве так серьезно? – Да! –

   – Ну, прости! Кто эта дама

   С целой свитой? – Нет, судьба

   Досаждает мне упрямо!

   Я несчастнее раба!

   Петербургские все лица,

   От которых я бежал:

   Никсен баронесса, – львица

   Или сфинкс столичных зал!

   XIII

   – Кто же с нею? – Сядем дальше:

   Не увидели б!.. тут все:

   Адъютант при генеральше,

   Сольский князь, и наш Сарсэ, –

   Серж Никитин, обреченный

   Критики писать судьбой,

   Остолопов, муж ученый... –

   – Муж "ученый", но тобой? –

   – Да, супруг, герой дуэли...

   Нынче был в купальне он! –

   Лиц знакомых, в самом деле,

   Шла плеяда в павильон.

   Сев за столик, баронесса

   Красный свой сложила зонт:

   – Князь! Садитесь же, повеса!

   Созерцайте горизонт!

   XXIV

   – Море чудно, но чудесней

   Стол зеленый баккара!

   – Карты! Вы все с той же песней!

   Лучше уж в любовь игра!

   Роббер флирта не хотите ль?

   Проиграть боитесь, да?

   Вы ведь, кажется, любитель?

   – Я флиртую... иногда.–

   С красноречьем Монтегацца

   Развивая разговор,

   Серж заметил, что бояться

   Неуспеха в страсти – вздор.

   Предсказать, как физиолог,

   Мог он, будет ли любим.

   Серж тут произнес монолог.

   Никсен разбранилась с ним.

   XXV

   – Петр Ильич! Ведь вы влезали

   На Ай-Петри? – Для чего?

   – Чудный вид! – Но есть в курзале

   Фотография его.

   Лазить по горам прескверно! –

   И профессор стал опять

   Фальшь тиары Сейтаферна

   Вдохновенно разъяснять.

   Ряд подделок и подлогов.

   "Древность" в Кафе найдена

   И к стыду археологов

   Куплена в музей она.

   Род научного скандала!

   Но коллег парижских он

   Защищал, трудясь немало

   Над анализом письмен.

   XXVI

   – Да, «Бессмертный» обессмертен!

   Вот Астье Регю, Додэ.

   Педантичен и инертен,

   Он встречается везде! -

   Генерал сказал с улыбкой.

   – Вроде! – Дмитрий отвечал, -

   Но сравнил ты их ошибкой:

   Immortel не идеал.

   Этот же глядит в Катоны!

   Безупречнейший на вид,

   Нравы судит он, законы,

   И честней, чем Аристид.

   Он родился совершенным,

   Граждан лучше не найти!

   Он в неведенье блаженном

   Шел по торному пути.

   XXVII

   Что ему души тревоги

   И сомнений черный ряд?

   На его прямой дороге

   Розы пышные лежат.

   Благосклонной волей рока

   Муж хорошенькой жены,

   Он ни в чем не знал упрека,

   Никакой за ним вины!

   В убежденьях неизменный,

   Он к себе и людям строг,

   Всем довольный, совершенный,

   Вот святой археолог!

   Точно папа, он безгрешен,

   И, презрев житейский мрак,

   Добродетелью утешен... –

   – А короче: он дурак!

   XXVIII

   – У меня не то в предмете.

   Не проедемся ль с тобой? –

   Генерал часы в жилете

   Надавил, прослушав бой.

   – Предложение резонно! –

   Дмитрий знак рукою дал.

   Ряд татар близ павильона

   На скамейке заседал.

   В галунах, в рубашках алых,

   В серебре их кушаков,

   Там, прославленный в нахалах,

   Был синклит проводников.

   Там, блистая туалетом,

   Вся плеяда их была:

   Сулейман, Асан с Аметом,

   Мустафа и Хай-Була.

   XXIX

   Лица вам знакомы эти,

   Знаменитых ряд персон.

   Знак Сварогова заметя,

   Шел Асан в наш павильон.

   – Лошадь мне! А наше дело? -

   Рек Сварогов, – разузнал?

   – Нет-с! Она в коляску села.

   – Вот досада! Генерал!

   Я сейчас иду с Асаном

   И оденусь в пять минут.

   Ты на ком? – Я на буланом! –

   – Жди меня! – Я буду тут! –

   Жил в гостинице "Россия"

   Дмитрий, где наверно вы,

   Ялту посетив впервые,

   Жили, странник мой с Невы.

   XXX

   Осенью, в сезон купаний

   Ялта – преопасный град.

   Там рождает рой желаний

   Спелый, сочный виноград.

   Сок его сравню с Нарзаном,

   И сверкают, горячи,

   В грозди золотом и пьяном

   Солнца томного лучи.

   Ах, давно, в былые годы,

   Виноград был мой кумир –

   В нем эссенция природы,

   Жизни светлый эликсир.

   Изумрудом, аметистом

   И рубином он горит,

   И, налитый соком чистым,

   Бесподобен гроздьев вид!

   XXXI

   Это Вакха дар блаженный,

   Крыма спелый виноград,

   И вакханки несомненно

   Кисти нежные едят.

   Гроздьев полная корзина

   На столе... склонясь над ней,

   С кистью сочного рубина

   Алый ротик, – что милей

   Юга солнце золотое.

   Крым, вакханки, виноград,

   В вашу честь "Эван! Эвоэ!"

   Я всегда кричать был рад!

   Ароматных ягод ветки

   Там висят над головой,

   И таинственны беседки,

   Заплетенные лозой,

   XXXII

   Конь лихой и благородный

   Подан Дмитрию меж тем.

   Дмитрий ездил превосходно,

   Джигитуя, как Ахтем*.

   Пусть берейтор, к школе падкий,

   Ездит, выпятивши грудь,

   Он татарскою посадкой

   Иногда любил блеснуть.

   Иноходцев крымских ходы

   Знал он: шлап, джибэ, аян,

   И чрез горы переходы

   Делал в сумрак и туман.

   Сотня верст – ему не диво,

   Он умел владеть уздой

   И в седле сидел красиво.

   Тешась бешеной ездой.

   _____________

   *) Известный крымский наездник.

   ХХХIII

   Конь его, породы славной

   Суимбайских кобылиц,

   Породил в Крыму недавно

   Былей тьму и небылиц.

   Сильный, злобный и лукавый

   Он наездника убил,

   И историей кровавой

   Знаменит красавец был.

   С этих пор на нем езжали

   Только Дмитрий и Асан.

   Кто другой рискнет едва ли.

   В блеске чепрака, стремян, -

   Подвели его татары,

   И, кусая сталь удил,

   Длинногривый, темнокарый,

   Он храпел и землю рыл.

   XXXIV

   В шапочке Бахчисарая

   И с нагайкой, у крыльца,

   Позументами сверкая,

   Дмитрий сел на жеребца.

   Из-под бархата наряда,

   Широко с локтей упав,

   Шелком вышитый в два ряда,

   Белый свесился рукав.

   В серебре кушак наборный,

   Складки черных шаровар, –

   Это был наряд узорный

   Горских всадников татар.

   Не был принят, как черкеска,

   Для езды он верховой.

   И Мизинчиковым резко

   Критикован с Дуриной*.

   ______________

   *) См. строфу из «Евгения Онегина»:

   "Носил он русскую рубашку

   Платок шелковый кушаком,

   Армяк татарский нараспашку

   И шапку с белым козырьком.

   Но только сим нарядом чудным,

   Безнравственным и безрассудным,

   Была не мало смущена

   Его соседка, Дурина,

   А с ней Мизинчиков..."

   XXXV

   – Ну зачем ты злишь их, право?

   Твой наряд, конечно, вздор

   И невинная забава,

   Все ж он произвел фурор! –

   Говорил Будищев, шпоря

   В строгом трензеле коня.

   – В сплетнях я не вижу горя! -

   Дмитрий рек: – Пойми меня!

   На манер тореадора,

   Цветом красного платка

   Я, хотя бы из задора,

   Подразнить люблю быка.

   Если глупая скотина,

   Наклонив рога, боднет, –

   Будет славная картина,

   И потешится народ!

   XXXVI

   – Но бросать перчатку странно!..

   – Или бисер мне метать?

   Дмитрий, подозвав Асана,

   Повернул коня опять.

   – Генерал! Поедем прямо!

   К павильону держим путь!

   Там профессор, ваша дама...

   На эффект хочу взглянуть!

   И по набережной, с края,

   Иноходца горяча,

   Дмитрий мчался, весь сверкая

   В искрах знойного луча.

   В павильоне все привстали.

   Глядя на его наряд:

   – Как! Сварогов? – Он! – Едва ли!

   – Что за дикий маскарад!

   XXXVII

   – Да-с, достойно интереса! -

   Остолопов сел, вглядясь.

   Хохотала баронесса:

   – Проводник! Татарский князь!

   Право, мил он, посмотрите!

   Серж надел свое пенсне,

   И у баронессы в свите

   Шло волненье у Вернэ.

   С ироническою миной

   Остолопов зло глядел,

   И ему Сварогов чинный

   Сделал ручкой, мил и смел.

   – Видишь, – Дмитрий рек, отъехав, -

   Как шокирован их круг?

   Я не ждал таких успехов!

   – Ты бретер, мой милый друг!

   ХХХVIII

   Вот на улицу свернули,

   – Айда! – и летят по ней,

   Раздается в мерном гуле

   Частый топот их коней.

   Тень садов... дерев миндальных

   И глициний аромат,

   Тополей пирамидальных,

   Кипарисов темный ряд...

   И в тени зеленых лавров

   Виллы белые, как снег,

   Робко смотрят на центавров

   И на их веселый бег.

   В окнах спущенные шторы,

   Знойный день, ленивый сон,

   Роз пунцовые узоры

   Обвились вокруг колонн.

   XXXIX

   Возвратясь верхом в «Poсcию»,

   Вызвав скачкой аппетит,

   Дмитрий "слушая стихию",

   В час обыденный сидит.

   На террасе волн беседу

   Он любил внимать один,

   Если есть притом к обеду

   Устрицы и нектар вин.

   Жизни строй в курорте скучен,

   Часто даже флирта нет.

   По программе день заучен:

   Ванна, завтрак и обед, –

   День, прописанный врачами,

   Гигиены идеал.

   Только лунными ночами

   Весь курорт наш оживал.

   XL

   Сумрак набережной сонной

   Пробуждался в вечера.

   Зноем полдня утомленный,

   Шел народ, толпа пестра...

   Лавки персов в свете газа,

   И дрожал, в стекле горя,

   Блеск оружия Кавказа,

   Бирюзы и янтаря.

   Дамы модные и франты

   В белых шляпах и пенсне

   Шли, болтая, на пуанты:

   В сад, на пляж или к Вернэ.

   Ялты сквер и пляж люблю я:

   Лунный свет бежит в волне,

   И сомнамбулы, флиртуя,

   Ходят в сквере при луне.

   XLL

   На огни любуясь порта,

   У Вернэ весь павильон

   Наполнял бомонд курорта.

   Павильон был освещен.

   Там за столиками рядом

   Дамы, смех и блеск острот,

   И бокалы с лимонадом

   Освежал прозрачный лед.

   В уголках шептались пары.

   Голос говорил мужской.

   И огонь чуть тлел сигары.

   Но, шумя, прибой морской

   Заглушал, катясь далече,

   Смех, causerie, живой ответ,

   И таинственные речи

   Павильонных tete-a-tete.

   ХЬП.

   Горы спят, и в море дальнем

   Корабельный огонек

   Смутной грезой, сном печальным

   Вспыхнул, бледен, одинок...

   Но луна на горизонте,

   И Диана через миг

   Взглянет там, в Эвксинском понте,

   На кокетливый свой лик..

   За небесною чертою

   Неизвестные края...

   К ним дорогой золотою

   Полетим, мечта моя!

   Там, за морем, свет в Эдеме,

   А в горах, где ночь темней,

   Ялта дремлет в диадеме

   Звезд вечерних и огней.

ГЛАВА   ВТОРАЯ

БЫЛОЕ

   Was will denn Der auf unserem Ball?

   Goethe's «Faust», «Walpurgisnacht».

   My springs of life were poisoned.

                       T'is to late!

   Yet 'am I changed, though still

                       enough the same

   In strength to bear what time can

   not abate,

   And feed on bitter fruits without

   accusing Fate.

                                 "Child Harold's Pilgrimage",           Byron.

   I

   Были дни, я знал страданья,

   Я надежды схоронил,

   Упованья и желанья

   В тихом кладбище могил.

   Были дни, и сердце больно

   В горе тайном слезы жгли...

   Все я выплакал... довольно!..

   Снам прошедшим – горсть земли!

   Капли слез, что упадали

   В ночь бессонную из глаз,

   Смеха искорками стали

   И блестят, горят, смеясь!

   В смехе искреннем – отрада,

   Он для скорбных душ – елей.

   Чтоб не плакать, лучше надо