Текст книги "Не склонив головы"

Автор книги: Владимир Калачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

В конце дня, когда Органов хотел выйти из здания центральной лаборатории, к нему подошел охранник.

– Герр Шницлер приказал мне сопровождать вас. Жить будете в новом помещении…

ГЛАВА V

1

Весна началась сразу, неожиданно. Снег, кое-где не смытый зимними дождями, в два – три дня превратился в грязную жижу. Вскоре на деревьях набухли почки, и вот уже зашелестела совсем по-летнему молодая поросль.

Помолодевшие деревья, жизнь, рождающаяся в каждой веточке, и распевающие прямо под окном птицы, точь-в-точь как дома, – на далекой родине, – навевали на людей грустные воспоминания о дорогих, с детства знакомых местах.

Теплый ветерок, напоенный ароматом клена, липы и хвои, проникал в распахнутые двери барака. Он проветривал мрачное помещение с его специфическим запахом плохо вымытых человеческих тел, карболки и заставлял отступать холодную сырость все дальше и дальше – в самые темные углы. И люди, еще совсем недавно не обращавшие внимания на свое помещение, теперь чаще замечали его неровные и выщербленные стены, мрачную пустоту серых коридоров.

В последние дни между русскими рабочими все чаще возникали разговоры о своей прежней жизни, о родных и близких. Уловив момент, когда охранников не было в бараке, люди собирались группками, делились сокровенными мыслями, воспоминаниями.

Луговой лежал на верхних нарах и слушал разговоры своих товарищей. Часто он сам участвовал в них и порою на душе становилось как-то легче. Около месяца он не спускался вниз. После допроса Луговой долго не мог встать на ноги. Рабочие из барака, успевшие полюбить этого высокого широкоплечего человека, ухаживали за ним с большой заботой. Особенно старался Пашка. Он добился того, чтобы основную заботу о Луговом возложили на него и, зная щепетильность своего бывшего командира, делал все так, будто это для него не составляет никакого труда.

Первое время, когда Луговому было особенно плохо, Пашка присмирел. Но едва у Лугового дело пошло на поправку, к Пашке как-то сама собою вернулась его обычная жизнерадостность.

Сегодня после работы настроение у бывшего ефрейтора было приподнятое. Пашка как никогда с нетерпением ожидал время обеда. Ему так захотелось есть, что он ощутил во рту горькую слюну.

В дверях барака появился охранник. И к радости Пашки, приказал идти за обедом. Получать похлебку отправились старосты команд. В барак внесли чаны, перед ними с мисками в руках выстроились очереди. Пашка стоял с двумя мисками: себе и Луговому.

Получив порции, Пашка перед тем как отнести одну из них Луговому, отошел в сторону и стал торопливо что-то делать.

На несколько минут, пока люди сосредоточенно ели, в бараке установилась тишина.

– Какую густую похлебку последнее время дают, – проговорил Луговой, – что-то раздобрели немцы.

Чернявый парень, услышавший восклицание Лугового, печально улыбнулся, украдкой посмотрел на Пашку. А тот, пристроившись рядом, еще бойче заработал ложкой.

– Набузовали картошки – не провернешь! – откликнулся Пашка и, обтерев губы, соскочил с нар.

Луговой с аппетитом продолжал есть. Уже с неделю, как он чувствовал себя значительно лучше, начал вставать и у него появился небывалый аппетит.

Вот и теперь, покончив с похлебкой, Луговой бережно подобрал крошки хлеба – серого и безвкусного – кинул их в рот и, не слушая возражений Пашки, сам пошел мыть посуду.

Продвигаясь между нар, Луговой услышал, как на втором ярусе кто-то сказал:

– Собак и то лучше кормят!

– Да, с этой водички не запляшешь, – подтвердил другой голос.

Луговой остановился, заглянул в миску одного рабочего. Глубокая морщинка легла на его лице. Так и не вымыв миску, он медленно вернулся на свое место, тихо сказал Пашке:

– Ефрейтор ты мой непутевый. – Луговой дотронулся до его плеча и привлек к себе: – Зачем ты эта делал, Паша? Напрасно, сам-то голодный…

– А что, я ничего, – сразу присмирев, тихо ответил Пашка…

Долго в этот вечер не мог заснуть Луговой. Он чувствовал, как у него потеплело на сердце при воспоминании о той заботе, которой незаметно, но с большой любовью окружили его во время болезни все товарищи… Луговой задумался о тяжелой доле, выпавшей этим людям, о их большой человечности, о мужестве и еще глубже почувствовал, какая большая ответственность лежит на нем, руководителе подполья.

* * *

Весна, разговоры товарищей о доме, о родных всколыхнули воспоминания.

…И перед глазами Лугового возникли знакомые с детства холмы, зеленые, с яркими пятнами полевых цветов. Подует ветерок: замигают беленькие лепестки ромашки, закачаются ярко-лиловые колокольчики и дугой, до самой земли, склонится трава. А далеко в поле, где очень рано появляется призрачное марево, тянутся вверх молодые стройные березки. Они весело шелестят листвой, разбрызгивают вокруг себя капельки росы и о чем-то шепчутся. Их шепот порою сливается с журчанием ручейка. Он прячется в траве и устремляется в лощину. Там всегда бродят какие-то тени и вечером немного страшновато. Зато вода в ручейке холодная и очень прозрачная. Такую можно пить без конца…

В детстве Петя убегал на холмы с ватагой ребят и до позднего вечера играл в соловья-разбойника. Научился он удалому посвисту, порою забудется, свистнет дома – в испуге заткнет мать уши, гонит Петю из дома… И снова холмы… холмы…

В начале тридцатых годов уехал Петр в военное училище. Сначала мать было возражала, но потом смирилась: «Тебе, Петенька, виднее, если решил, так что ж, будешь красным командиром…»

И вот Петр Луговой – молодой лейтенант. Три года службы под Харьковом пролетели совсем незаметно – часто навещала сына старенькая мать, потом… потом Петя познакомился с Анечкой – бойкой девушкой с удивительно хорошими голубыми глазами…

А годы шли. Мать умерла. Петр служил тогда недалеко от государственной границы и был уже не лейтенант, а капитан.

И вдруг война…

Последнее письмо из дома… Майор Луговой только что вернулся в свою землянку из санроты. Побаливало раненое плечо. Но Петр Михайлович словно забыл о нем – перед глазами лежало письмо от Анечки. «Петенька, родной наш, как твое здоровье? Мы с Витулькой сейчас смотрим на твою фотографию, и будто бы опять ты с нами…»

Потом от Анечки долго не было писем. Город, где она жила с сыном, оккупировали немецко-фашистские захватчики… А через некоторое время Луговой попал в плен к врагу…

Где-то они сейчас… Доведется ли встретиться?..

2

После того, как Органова изолировали от его товарищей и назначили в лабораторию, он держался еще более осторожно, никому не доверял, считая, что слежку за ним гестаповцы, безусловно, организовали самым тщательным образом. Профессор подозревал теперь каждого немца, независимо охранник тот или лаборант.

Но постепенно ученый присмотрелся к людям, окружающим его, научился отличать подлинных нацистов от тех, кто просто по необходимости терпел гитлеровский режим. Аркадий Родионович увидел, что среди самих немцев есть немало таких людей, которые враждебно настроены к фашистской диктатуре.

С первых же дней работы в лаборатории Аркадий Родионович познакомился с молодым талантливым ученым, который в день ареста попытался встать на его защиту. Это был Эрнст Генле, высокий немец в роговых очках – ассистент доктора Майера. Аркадий Родионович вскоре заинтересовался молодым ученым, но вначале был с ним очень сдержан.

Как-то под вечер, когда из помещения уже ушли все лаборанты, около Органова, склонившегося над схемами, остановился ассистент Генле. Он тихо спросил:

– Герр профессор, как вы полагаете, что надо изменить в этом передающем устройстве так, чтобы государственная комиссия, принимая нашу продукцию, не обнаружила дефекта. Радар должен выйти из строя позже, на фронте.

Органов поднял голову, пытливо посмотрел на Генле.

– Я вас не понимаю…

Эрнст улыбнулся:

– Меня просил товарищ Луговой узнать об этом у вас.

…Не так давно Луговой прислал с Эрнстом записку Аркадию Родионовичу. В ней было всего несколько фраз, привет от товарищей. С тех пор Аркадий Родионович стал несколько откровеннее с Эрнстом и с нетерпением ждал от своих товарищей новой весточки. И вот наконец дождался. «Значит Луговой действует, товарищам нужна моя помощь», – думал Аркадий Родионович. Но вместе с тем он хорошо помнил неоднократные советы Лугового: «Будьте осторожны, возможны провокации». И хотя Аркадий Родионович не допускал мысли, что ассистент Генле – человек нечестный, все же на его вопрос ответил уклончиво:

– Я бы хотел знать сначала ваше мнение.

Голос Органова выдавал его волнение. Не меньше был взволнован и Эрнст. С минуту он молчал. Потом, собравшись с мыслями, начал:

– Мне кажется, если на изоляцию внутренней проводки приемного устройства капнуть кислотой необходимой концентрации, то через некоторое время будет нарушено магнитное поле и на экране локатора не появится правильного изображения объекта.

Аркадий Родионович слушал внимательно. И только когда Эрнст кончил, внес несколько поправок в его предложение.

– Так будет надежнее, – заключил Органов. – Не долго послужит радиолокатор, в полевых условиях восстановить его будет невозможно.

* * *

Прошел месяц. За это время Органов вместе с Генле дал немало полезных советов боевой группе Лугового. Они добились того, что государственная комиссия, проводя испытание и приемку радиолокационных установок, не могла обнаружить никаких дефектов. В момент испытаний станция действовала безотказно. И только позже, через три-четыре недели, уже в полевых условиях, неожиданно отказывала. И не только настроить ее, но и обнаружить причину выхода из строя было очень сложно.

Аркадий Родионович за месяц совместной работы С молодым немецким ученым – ассистентом доктора Майера – Эрнстом Генле еще больше сблизился с ним. Этих людей роднила одна цель – борьба с фашизмом.

Познакомившись с Органовым, Эрнст понял, что перед ним крупный ученый, человек, который по своим знаниям и опыту мог бы быть руководителем всех работ, проводимых в центральной лаборатории. И вдруг этот человек – простой лаборант в отделении, которое возглавляет он, Эрнст Генле! Но что ж поделать, так странно сложились обстоятельства. Война!

Эрнст знал, русский ученый согласился идти в лабораторию не для того, чтобы помогать немецким специалистам в решении сложных задач по радиолокации… От этого Органов был очень далек. Для него главное – выполнять задания подпольной организации.

За последнее время Эрнст стал замечать, что его старший товарищ делается все задумчивее. Эрнст понимал, как трудно Аркадию Родионовичу, находясь возле всех этих приборов, аппаратов, не делать того, чему он посвятил всю свою жизнь. Однако помочь Органову, как ни желал этого Генле, он ничем не мог.

Большой интерес к русскому ученому проявлял не только один Генле. В лаборатории около Органова часто можно было увидеть и ассистента Герберта Хюбнера. И если раньше Хюбнер избегал заходить в отделение Эрнста, то теперь, наоборот, он всячески старался сблизиться с Генле, проявлял большое любопытство к тому, чем занимался в центральной лаборатории профессор Органов.

Как-то раз, придя в свое отделение раньше обычного, Эрнст, к своему удивлению, застал там Герберта Хюбнера.

– Я думал вы уже здесь, Эрнст, – проговорил Хюбнер.

«Эрнст» – так фамильярно Хюбнер не разговаривал со мной, – подумал Генле и пожал плечами:

– Но сейчас еще рано!

– Разве? – Хюбнер посмотрел на свои часы. А через минуту он уже с увлечением рассказывал о новом изолирующем материале, который он испытывает в блоке передающего устройства локатора. То, что говорил Хюбнер, было действительно интересно, этим вопросом еще недавно занимался и Генле. Но Эрнст решал его несколько по-иному и уже добился определенного результата. Однако предложения Хюбнера стоили того, чтобы над ними подумать.

Совсем недавно Хюбнер опять зашел в отделение и долго консультировался с Органовым по одному из вопросов. И только после того, как Хюбнер понял, что Аркадий Родионович слишком уклончиво отвечает на его вопросы, подчеркнуто вежливо извинился перед профессором, что отнял у него время, и отошел. Но перед тем, как отправиться к себе, он высказал Генле свое явное недовольство отношением русского ученого к его делу.

* * *

Доктор Майер понимал душевное состояние Органова. Конечно, работать на врага своей Родины нелегко. Руководитель центральной лаборатории глубоко уважал талантливого русского ученого. Поэтому требовать от него многого не мог, это было бы несовместимо с теми правилами, той моралью, которые определяли внутренний мир самого Майера. Часто встречаясь с Аркадием Родионовичем по работе, Майер проникался все большей симпатией к этому еще не старому, но почти совсем седому человеку. В свою очередь, Органов, беседуя с доктором, не мог не отметить высокую культуру, незаурядный ум и благородство немецкого ученого.

Постепенно между доктором Майером и профессором Органовым установились дружеские отношения.

А время шло. Майера уже несколько раз приглашали в Имперский совет, чтобы узнать, как работает русский ученый. Майер не знал, что его ассистент Герберт Хюбнер еще до него неоднократно приходил в Имперский совет и каждый раз задерживался в кабинете оберштурмбанфюрера СС Карла Роттенбергера. Ассистент Хюбнер давал подробнейшую информацию о положении дел в центральной лаборатории и о ее научных сотрудниках… Поэтому доктор Майер все чаще попадал в весьма затруднительное положение, выслушивая на Совете обвинения в недостаточной требовательности его как руководителя лаборатории к своим подчиненным. Особенно большой интерес проявляли в Совете к русскому ученому, торопили с докладом о результатах его работы. Доктор Майер в связи с этим испытывал все большую тревогу. Он объяснял руководству Имперского совета, что область радиолокационной техники – очень сложна и ждать каких-то особых результатов в работе русского ученого в столь короткое время нельзя.

Сначала эти доводы принимались во внимание, но за последнее время к ним стали относиться с недоверием. От доктора Майера требовали, чтобы он больше «выжимал» из русского ученого…

С доктором Майером несколько раз беседовали по поводу работы Аркадия Родионовича не только в Имперском совете. На эту тему все чаще разговаривали с руководителем центральной лаборатории и в управлении концерна. Было над чем задуматься ученому. Он понимал, что придет день и, возможно, очень скоро, когда руководство назначит жесткий срок отчета по научной работе русского профессора.

О своей тревоге доктор рассказал ассистенту Генле. Разговор был коротким, но Эрнст сразу осознал всю сложность создавшегося положения. Эрнст хорошо знал своего учителя и шефа. И если уж доктор высказал опасения, значит дело серьезное. Надо думать, искать выход…

Вместе с тем Эрнст Генле решил использовать возникшую ситуацию, чтобы помочь русскому ученому в одном деле. «Следует предложить доктору назначить продленный режим дня для Аркадия Родионовича», – подумал молодой немецкий ученый. Он хорошо знал руководителя центральной лаборатории и был уверен, что Майер не откажет.

После разговора с доктором Эрнст довольный, что так неожиданно и легко сможет осуществить теперь то, о чем думал все эти дни, направился к Органову и сообщил ему о разговоре доктора Майера с высшими чиновниками из Имперского совета.

Сообщение Эрнста Аркадий Родионович воспринял спокойно. Он отлично понимал, что рано или поздно нацисты потребуют у него отчета о работе. Органов не боялся за себя. Еще тогда, когда он давал согласие работать в центральной лаборатории, то знал, на что идет. Но Органов знал и другое – его товарищам-подпольщикам очень нужна именно такая помощь, которую он в состоянии оказать им, находясь в лаборатории.

Размышляя над сообщением Эрнста, Органов невольно отметил расположение к себе доктора Майера, его тактичность и понимание того положения, в котором оказался он, русский ученый, коллега по работе.

Между тем Эрнст решил сразу же поговорить с Аркадием Родионовичем и по другому, не менее важному вопросу.

– Аркадий Родионович, не согласитесь ли вы оставаться работать в лаборатории в вечерние часы? Нас никто не будет отвлекать от дел. – Увидев на лице Органова замешательство, Эрнст пояснил: – Я уже получил согласие доктора Майера.

– Скажите, Эрнст, вы придумали это специально для меня? – тихо спросил Аркадий Родионович.

– Не все ли равно… Какое это имеет значение?

– Спасибо! – Органов растроганно пожал руку Генле.

* * *

Эрнст Генле рано испытал нужду, Отец его потомственный рабочий-металлист – погиб еще в 1938 году, во время налета отряда штурмовиков на демонстрацию, организованную местным комитетом коммунистической партий.

Перед началом второй мировой войны Эрнст, уже будучи сотрудником одного из научно-исследовательских институтов, вступил в Коммунистическую партию Германии.

Недавно Генле получил ответственное задание.

На огромном заводе концерна «Динкельбарх-верке» действовала небольшая, но хорошо законспирированная коммунистическая организация. Коммунисты старались раскрыть глаза рабочим на то, куда ведет Германию стоящая у власти в стране так называемая национал-социалистская партия – партия авантюристов и крупнейших в мире политических преступников. Немецкие патриоты вели неустанную борьбу против военных настроений среди большой части немцев, одурманенных фашистской пропагандой.

Правда, за последнее время в связи с арестом больших групп рабочих, усилившейся активностью охраны из местного отделения гестапо, члены подпольной организации стали действовать еще осторожнее. Однако патриоты не прекращали работы среди рабочих завода.

Когда на завод пригнали «завербованных» русских из России, то немецкие товарищи решили наладить с ними связь. Но немецкие коммунисты годами испытаний были приучены к величайшей бдительности. Они знали, что гестапо особенно строго следит за тем, чтобы не допустить общения немецких специалистов с русскими рабочими в цехах. Немецким подпольщикам было также хорошо известно, как часто гестаповцы в своей практике используют тайную агентуру и особенно провокаторов. Естественно, это настораживало. И немецкие коммунисты решили ждать благополучного случая, лучше присмотреться к русским и, по возможности, проверить, не устроили ли нацисты какой-нибудь ловушки.

После первых месяцев тщательного наблюдения, скрытого, но внимательного изучения «завербованных» рабочих немецкие товарищи установили, что многие русские не примирились со своей участью. Больше того, некоторым подпольщикам из цеха сборки удалось заметить, что русские рабочие очень осторожны в своих высказываниях, хотя по отдельным фразам их вполне можно было заключить, что они неплохо осведомлены о событиях на фронте. Это натолкнуло немецких товарищей на мысль: тайно приносить в цех газеты и так оставлять их в шкафчиках для одежды, чтобы русские могли их брать. Предположение немецких товарищей подтвердилось – газеты стали исчезать. Вскоре удалось даже узнать, что газеты берут одни и те же люди. У немецких коммунистов окрепла уверенность, что русские рабочие имеют свою подпольную организацию.

Один из руководителей немецкого подполья концерна «Динкельбарх-верке» – гамбургский коммунист Франц Лебе предложил установить деловой контакт с русскими товарищами.

С предложением Лебе согласились. Его знали как опытного конспиратора. Франц Лебе прибыл на заводы концерна по заданию Центрального Комитета, за его плечами не один год партийной работы. И если уж Франц торопит, значит, надо действительно спешить. Кроме того, без определенного риска при попытке наладить связь с русскими так или иначе не обойтись.

По предложению Лебе наладить связь с русскими людьми поручили Эрнсту Генле. Как научный сотрудник центральной лаборатории и ближайший помощник ее руководителя – доктора Майера, он имел свободный доступ во все цехи завода. Вместе с тем считали, что Эрнст вне подозрений у гестаповцев.

…На следующий день после бомбежки завода Эрнст находился в лаборатории сборочного цеха. К вечеру он увидел, что цеховую лабораторию будут убирать от мусора русские рабочие. Эрнст решил воспользоваться этим, чтобы еще раз без помех понаблюдать за ними. Случай помог Эрнсту сойтись с Луговым и Органовым.

– Все получилось так неожиданно, – рассказывал потом Эрнст своим товарищам. Мне повезло, помог случай…

– Не совсем так, – попыхивая своей короткой трубочкой, возразил Франц Лебе. – К этому, так называемому случаю, мы все готовились.

– Да, это так, – согласился Генле.

– И мне думается, вам, Эрнст, следует теперь удвоить бдительность, у нас нет гарантий, что гестапо не обратило внимания на события в лаборатории. Во всяком случае, нам необходимо некоторое время выждать, понаблюдать. Сейчас это, на мой взгляд, совершенно необходимо.

3

Прошло недели три. Однажды, засидевшись в своем кабинете, доктор Майер решил зайти в отделение к Эрнсту, где работал теперь вечерами и русский профессор. Когда доктор вошел, Аркадий Родионович и Эрнст, увлеченные работой, не заметили появления своего шефа. На столе Органова лежала маленькая по формату, но ясно вычерченная схема. Русский профессор и ассистент Генле с помощью таблиц и графиков вычисляли коэффициент полезного действия незнакомой Майеру резонансной системы магнетрона. Присмотревшись к ней, Майер понял, что это все относится к передающему устройству локационной станции, по-видимому, очень большой мощности.

– Простите, профессор… – Майер указал на схему. – Это очень любопытно…

Органов побледнел. Эрнст в замешательстве отошел к окну. Но Майер ничего этого не заметил, он по-настоящему заинтересовался схемой.

– Профессор, возможно, это нескромно с моей стороны, но скажите, пожалуйста, ваша работа имеет отношение к тем изысканиям, о которых в свое время кое-что сообщалось в печати?

Аркадий Родионович невольным движением руки закрыл схему.

– Вы не ошибаетесь. Но, доктор, это предназначается не для войны…

Когда Эрнст обернулся, доктора Майера в лаборатории уже не было. Органов продолжал стоять возле стола.

Эрнст посмотрел на распахнутую дверь, за которой скрылся Майер. И ему вдруг показалось, что в глубине коридора промелькнула человеческая тень, Эрнст невольно направился к двери. Одновременно с ним к двери подошел Герберт Хюбнер.

– Поздно, поздно работает, дорогой Генле! прищурив глаза, сдержанно произнес Хюбнер. Он бесцеремонно отстранил Эрнста и вошел в кабинет.

– О-о! И герр профессор здесь? – делая удивленное лицо, почему-то радостно воскликнул Хюбнер. Его глаза воровато осмотрели стол…

– Герр Хюбнер, извините, но мы заняты, – довольно резко сказал Эрнст.

– Простите, помешал, – с трудом сдерживая злость, проговорил Хюбнер и, круто повернувшись, вышел.

В лаборатории снова воцарилась тишина.

– Аркадий Родионович, – окликнул ученого Эрнст. – Не тревожьтесь…

Профессор Органов посмотрел на Генле, вынул из папки сложенные туда при Хюбнере бумаги и переложил их во внутренний карман пиджака.

В этот вечер они больше не работали…

Новый шаг к решению проблемы, над которой Органов трудился уже много лет, он сделал здесь, в плену. Аркадий Родионович вполне отдавал себе отчет, что и в том незавершенном виде, в котором выписаны принципиальные схемы, данные анализов и опытов – рукопись дает ответ на многие сложнейшие вопросы, не решенные еще учеными и крупнейшими специалистами по радиолокационной технике.

Какую ценность представляют записи расчетов и результатов многолетних изысканий, видно и по тому, что они, по существу, позволяют подойти вплотную к созданию необычайно мощных радиолокационных передатчиков, которые смогут помочь человеку проникнуть в глубину космического пространства. Но и это – не предел. Органов страстно верил в тот день, когда человек пошлет в океан вселенной межпланетные корабли, управляемые с помощью радиоволн. Порукой тому были замечательные достижения советских ученых, с которыми ему пришлось работать до войны в одном из крупнейших научно-исследовательских учреждений. Аркадий Родионович знал, что его советские коллеги сейчас тоже работают над теми же проблемами, над которыми трудится и он, и Органов был уверен, что они на верном пути и обязательно придут к тем же выводам, к которым пришел он сам. Однако на это потребуется время, большое напряжение сил… Как сейчас могли бы помочь им его открытия в области радиолокационной техники… Но он находится далеко, очень далеко от своих товарищей, он – в плену…

При одной мысли о том, что его схемы и расчеты могут попасть в руки врагов, Аркадию Родионовичу становилось страшно. Он несколько раз уже порывался сжечь рукопись, так как хранить ее в лаборатории становилось все опаснее. Особенно встревожило профессора недавнее сообщение Эрнста и неожиданное появление в лаборатории ассистента Хюбнера. Аркадию Родионовичу давно казалось подозрительным назойливое любопытство этого научного сотрудника центральной лаборатории. И хотя Органов не мог вспомнить что-нибудь такое, что могло бы подтвердить его подозрения, тревога не проходила.

Органов совсем было решился уничтожить все свои бумаги, но в самый последний момент рука ученого дрогнула. Совершить это оказалось не так легко. Совсем недавно Эрнст Генле рассказал профессору об успехах советских войск на фронте. От оккупантов освобождены Одесса, Севастополь и много других населенных пунктов на юге. Эту весть Эрнст сообщил и Луговому. Новое наступление советских армий подняло дух людей, измученных каторжным трудом в неволе. И русские товарищи снова поверили, что доживут до радостных дней освобождения, Общий подъем настроения у товарищей, записки Лугового, проникнутые оптимизмом и бодростью, помощь Генле в работе – все это повлияло на решение Органова. Он страстно хотел сберечь свою рукопись, чтобы со временем передать ее в руки советских ученых. Но как сохранить бумаги? Каждую минуту могут заподозрить… Произведут обыск… И Аркадий Родионович решил уничтожить их, переписав лишь наиболее важные расчеты на небольшие листки, которые легче было бы спрятать.

Вскоре Органову предоставилась такая возможность. На нескольких страничках уместились не только наиболее важные формулы и расчеты, но и самым тщательным образом были вычерчены сложные схемы…

Только после того, как Аркадий Родионович спрятал свою новую маленькую рукопись, он вздохнул с некоторым облегчением.

Все последующие дни Органов находился в приподнятом настроении и трудился с особым вдохновением.

4

События последнего времени серьезно тревожили Лугового. Он припомнил, как произошел арест Органова, допрос, которому подвергли его, Лугового, в гестапо, недавний, совсем неожиданный арест Красницина и еще двоих русских товарищей из его тройки… И все чаще у Лугового возникала мысль о возможности провокации со стороны нацистов.

Луговой решил понаблюдать, постараться проверить людей. Ведь никаких данных о предательстве пока не было. Но как ни внимательно присматривался Луговой к людям, заподозрить кого-либо он не имел основания. Это были товарищи, прибывшие на завод вместе с ним. Немало невзгод пришлось перенести «завербованным» рабочим. И в трудной, долгой дороге, когда их везли в Германию, и на работе в цехе, особенно в первые дни, Петр Михайлович успел хорошо узнать людей. Конечно, сказать, что все они были людьми решительными, готовыми мужественно бороться с врагом, Луговой не мог. Среди них находились и более слабые духом, потерявшие надежду вернуться на Родину. Таких было немного, но они были. Однако людей, способных пойти на предательство, Петр Михайлович не видел.

Другое дело новички…

С месяц назад на завод привезли партию иностранных рабочих взамен тех, кто, не выдержав тяжелых условий жизни в неволе, погиб. Эти новички и вызывали у Лугового тревогу. Разве мог он быть уверен, что кто-нибудь из них не завербован гестапо? Нет, такой уверенности у Лугового не было…

С недавних пор Петр Михайлович стал замечать, что некоторые из людей, недавно прибывших на завод, ведут себя слишком неосмотрительно, порою даже пытаются саботировать выход на работу, вступают в пререкания с мастерами на производстве. Особенно энергичен был судетский немец Отто, успевший рассказать всем, что он сидел несколько лет в концлагере.

Юркий и настойчивый, Отто выделялся среди привезенных с ним на завод поляков и французов. Он слишком открыто высказывал свою ненависть к фашистам, больше, чем можно было бы ожидать от новичка, говорил о необходимости борьбы, старался находиться среди русских рабочих и в своих разговорах постоянно превозносил стойкость русского народа. Поведение судетского немца, пожалуй, можно было объяснить тем, что ему чаще других доставалось от охранников. И все же Луговой почему-то настороженно относился к Отто. Луговой пока еще не мог объяснить, чем вызвана антипатия к судетскому немцу, как будто бы и реальных причин к этому не было, и все же Петр Михайлович не доверял ему.

После неожиданного ареста Красницина Луговой стал подозревать, что гестаповцы забрали Николая в результате доноса, однако все еще воздерживался от разговора с товарищами на эту тему. «Надо сначала как следует проверить», – думал Петр Михайлович и пока никому не говорил о своих подозрениях.

* * *

Как-то вечером, перед тем, как ложиться спать, на нары к Луговому присел Соколов. Он долго молчал, несколько раз прижимал рукой начинавшее дергаться веко. Петр Михайлович понял, его старый товарищ оказался на его нарах неспроста. Но зная Соколова, Петр Михайлович не стал расспрашивать его и терпеливо ждал. Через несколько минут возле них оказался и Алексей Смородин. Он прилег на нары и тихо сказал:

– О Николае ничего неизвестно.

Петру Михайловичу послышалось, что голос Алексея дрогнул, стал глуше. Петр Михайлович посмотрел на товарища внимательнее и заметил, что у Смородина под глазами появились темные круги, лицо его стало бледнее обычного.

– Не нравится мне этот… как его, судетский немец, – неожиданно проговорил Соколов. – Он не тот, за кого себя выдает.

– Не нравится? – переспросил Луговой. – Ну и что же?

– Если он повинен в аресте Николая, – приподнимаясь с нар, глухо заговорил Алексей, – я его убью…

– Постой, постой, – вмешался Петр Михайлович, – вы с Краснициным как-то читали газету в присутствии Отто. Значит, верили в него?

– Да… – Алексей опустил голову.

– Эх, вы – растяпы! – громко произнес Соколов. – Ни черта не думаете. И вот результат…

– Тихо, товарищи, – предостерег Петр Михайлович. Он оглянулся по сторонам, посмотрел в конец коридора. Но кругом было спокойно. Никто не обратил на них внимания.

– Уж больно смел этот судетский немец, – сердито продолжал говорить Соколов. – Не вяжется как-то все это с его рассказами, будто он сидел в концлагере. Там бы его научили осторожности. Нет, не верю я ему. Скользкий какой-то…