Текст книги "Не склонив головы"

Автор книги: Владимир Калачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Шницлер, раздосадованный неожиданным оборотом в разговоре, был готов с кулаками наброситься на фельдфебеля. Но в это время эсэсовский офицер спросил Ганса:

– О каком русском вы говорите?

Ганс снова указал на Лугового.

– Он друг профессора. Я давно заметил, что он верховодит здесь…

Оберст-лейтенант в противоположность майору Шницлеру слушал внимательно. «А что, если фельдфебель прав. Может быть, этот русский что-нибудь знает об Органове… Надо допросить», – решил он про себя и чуть заметно усмехнулся. Он был уверен, что не напрасно пришел в барак. Он сможет хорошо подготовиться к беседе с русским профессором и, кто знает, возможно выполнит свой план значительно раньше, чем предполагал.

Ничем не выдавая своих мыслей, Рамке внешне спокойный, обернулся к майору Шницлеру:

– Русские всегда действуют сообща, такой народ не сразу раскусишь. Фельдфебель говорит дело, надо допросить рабочего.

Еще больше раздраженный предположением Рамке, Шницлер со злостью подумал: «Не отвяжешься от оберст-лейтенанта».

– Уверен, затея бесполезная, – сдерживая себя, проговорил он тихо. Но Рамке не согласился.

– Лишний раз проверить не мешает, – в его тоне появились настойчивые нотки.

Шницлер вспомнил, что Рамке – офицер свиты рейхсфюрера СС. И переспросил:

– Считаете, будет толк?

– Надеюсь… – Рамке кивнул на Лугового. – Он должен кое-что знать…

«Придется разрешить», – вытирая платком шею, с неохотой подумал Шницлер. И тут же решил сам вести допрос, причем так, чтобы это не повредило его планам. «Ну что ж, а если окажется, что русский рабочий начнет говорить что-либо неугодное для меня, то его можно просто уничтожить. И делу конец», – заключил Шницлер. Но тут в голову ему пришла новая мысль: «А что если проверить подозрения ассистента Хюбнера о вредительстве? Если через Лугового удастся нащупать людей, которые занимались этим, то их можно расстрелять, не дожидаясь, когда в высших инстанциях заинтересуются неожиданным делом и обвинят его в нерасторопности. Ему ведь могут прямо сказать: „Проглядел организацию подпольщиков!“»

Затем майор вновь подумал об Органове, он быстро прикинул в уме, что в случае подтверждения факта вредительства и выявления злоумышленников Органов может оказаться замешанным в эти дела. Однако придавать огласке это нельзя. Лучше все скрыть, а «подробности» из жизни русского ученого приберечь для себя. Возможно, они пригодятся позже…

«Итак, допрос рабочего Лугового можно провести», – решил Шницлер и дал согласие оберст-лейтенанту, но предупредил:

– Сегодня я уезжаю в Берлин. Отложим беседу с русским на другой день.

– Значит, завтра, – уточнил Рамке и обернулся к фельдфебелю:

– Об этом никто из русских не должен знать заранее.

Майор направился к выходу. Эсэсовский офицер задержался в бараке. Он отозвал фельдфебеля в сторону, начал расспрашивать его о «завербованном» русском рабочем. Оберст-лейтенант считал, что допрашивать будет именно он, и хотел заранее и как можно больше узнать о человеке, с которым предстоит встретиться. Фельдфебель мало что мог сказать. Но и это немногое в какой-то мере давало первое представление о Луговом.

3

В огромном кабинете было сумрачно. Тяжелые бордовые гардины не пропускали дневной свет. Массивная мебель, средневековые рыцари в вороненых, тускло поблескивающих доспехах и низкий потолок давили. Оберст-лейтенант Рамке прохаживался по ковровой дорожке и нетерпеливо посматривал на дверь.

– Паршивый колбасник, швабская дрянь… – выругался Рамке и взглянул на часы. – Он думает, я могу ждать до бесконечности!..

Рамке похлопал себя по карману, на лице его появилось чувство удовлетворенности.

– Если бы Шницлер знал, какие бумаги мне передали сегодня… Теперь у нас будет другой разговор.

А в это время Шницлер шел по огромному заводскому двору. Он помнил: его ждет Рамке, но не торопился, ему почему-то все меньше и меньше доставляли удовольствие встречи с оберст-лейтенантом.

…Немного больше, чем полгода назад, Шницлер считал Рамке приятным собеседником, человеком, у которого можно иметь кредит. Поэтому шеф местного отделения службы гестапо охотно пошел на знакомство с Рамке, пригласил его запросто заезжать к нему на работу, домой.

Через некоторое время Шницлер заметил, что Рамке разговаривает с ним покровительственно, ведет себя слишком фамильярно. Сначала Шницлер не придал этому особого значения, он должен был эсэсовцу тысячу марок, и считал, что небольшую вольность можно простить Рамке. Но однажды действия эсэсовца все-таки очень не понравились Шницлеру, вызвали в его душе беспокойство, породили первую тревогу.

Как-то вечером Рамке приехал на завод и довольно бесцеремонно сказал, что хочет посмотреть, где и в каких условиях работает его компаньон по фирме – доктор Майер.

Шницлер решил было отказать, но потом подумал: «А почему бы не выполнить пожелание оберст-лейтенанта?! Тем более, что за посещение лаборатории офицером свиты рейхсфюрера СС ему, Шницлеру, никто не сделает даже выговора. Такому человеку, как Рамке, всюду открыт доступ». И Шницлер согласился. Правда, посещение лаборатории прошло не совсем удачно – случилось то, чего больше всего не желал Рамке – в лаборатории он столкнулся с доктором Майером. Однако из затруднительного положения офицер-делец выпутался удивительно легко. Единственно, что не понравилось тогда гестаповцу – это слишком резкий тон, который допустил Рамке по отношению к нему, Шницлеру. И все же Шницлер тогда не упрекнул его за грубость: стоит ли попрекать щедрого друга?!

Уже поднимаясь к себе в кабинет, Шницлер решил, что если Рамке еще раз попробует сунуть нос не в свои дела, то он, Шницлер, поставит оберст-лейтенанта на место.

Майор Шницлер вошел в кабинет в плохом настроении. Он хмуро спросил:

– Русского еще не приводили?

– Как видите.

– А я задержался в приборном цехе. Там снова была жалоба на плохую работу. Эти свиньи забыли свои обязанности. – Маленькие глазки майора зло сверкали, он сжал свои толстые кулаки. И только тут Рамке заметил на шинели Шницлера свежие кровавые пятна. «Опять кого-то избил. Идиот, не может работать аккуратно», – подумал оберст-лейтенант.

– Послушайте, Рамке, – неожиданно обратился майор к собеседнику. – Что за интерес у вас к русскому рабочему? И потом, знаете, это не всегда может нравиться.

– Кому?

– Гм… – хмыкнул Шницлер и решительно выпалил: – Мне!

Два нациста с минуту молча смотрели друг другу в глаза. Первым не выдержал майор Шницлер, он опустил голову. Губы оберст-лейтенанта чуть заметно дрогнули и искривились в насмешливую улыбку.

– Люблю откровенный разговор, – проговорил он спокойно и с издевкой.

Майор Шницлер от неожиданности растерялся. Он не привык к такому обращению и очень скоро начал злиться.

– Послушайте, Рамке, нас представил друг другу наш общий знакомый. Но и все! Не более. А вы за последнее время слишком много позволяете себе…

– Как друг, не правда ли? Другу все можно, – снова насмешливо отозвался эсэсовец. – Кроме того, герр майор, вы опять ошибаетесь. Мы встречались с вами не только у вашего общего знакомого. Помните, в одном весьма приятном месте мы отлично отдыхали? Отдыхали… до утра!

– Помню. И помню, что тогда я взял у вас тысячу марок, – не вытерпел Шницлер. – Я могу вернуть деньги.

– Что вы, уважаемый герр Шницлер. Смотрите! – Рамке показал два листа плотной бумаги. – Это связывает нас крепче, чем друзей. Не правда ли?

На лбу майора выступили капельки пота.

– Вам известно…

– О, конечно! Вот данные о концерне, который вы продали еще в начале войны одному иностранцу за приличное вознаграждение.

– Данные о концерне?!

– Совершенно правильно. Вы не ошибаетесь. Я говорю о концерне, к которому вас прикомандировали.

Шницлер поднял глаза. Рамке смотрел на него в упор. И майору показалось, что оберст-лейтенант способен читать чужие мысли. Шницлер машинально потянулся к листам бумаги, которые все еще продолжал держать Рамке. Но Рамке не отдернул руку, наоборот, с подчеркнутой любезностью вручил бумаги Шницлеру.

– Это копии. – Рамке удобнее уселся в кресло, улыбка исчезла с его лица, голос стал резким: – Не валяйте дурака! – и добавил тише: – Однажды вы уже приняли меры, чтобы уничтожить эти листки, и полагали, что все прошло гладко, бумаг нет, а значит ваше предательство осталось тайной! Наивно… Вы забыли еще и другое: я принадлежу к свите самого рейхсфюрера эсэс!.. – В его голосе звучала угроза.

И опять стало тихо, в кабинете слышалось лишь прерывистое дыхание гестаповца. В его маленьких глазках появился настоящий страх. Было заметно, Шницлер порывается что-то сказать, но жесткий воротник кителя сдавил горло, плотным обручем врезался в массивную шею. Майор попытался успокоиться, прошелся по ковровой дорожке. Но это не помогло. Ноги отказывались повиноваться, они словно налились свинцом – стало невероятно тяжело передвигать их. Шницлер сел. Его коротка рука рванула ворот. Но дышать не стало легче. «Значит опять прилив крови, – испугался Шницлер. – Дело совсем плохо!»

И Шницлер раскис. Несколько минут он сидел неподвижно, тупо глядя на стену. С него градом лил пот. Лицо гестаповца вдруг сморщилось и пожелтело. Страх, животный страх за свою шкуру охватил его.

А Рамке, не скрывая брезгливости, продолжал пристально смотреть на собеседника. Он не предполагал, что майор окажется настолько слабым и трусливым. «Эта пивная бочка не годится для серьезных дел, – подумал Рамке. – Однако он нужен. Да, придется повозиться с этим скотом. Иначе ничего другого не придумаешь…». И оберст-лейтенант вынужден был примириться с необходимостью.

«Иначе от гестаповца не добиться послушания, ведь тысячу марок, которые в свое время Рамке одолжил Шницлеру, тот готов вернуть…». Но вместе с тем Рамке вполне отдавал себе отчет, какой опасности он подвергал себя в случае колебания майора. Сейчас как никогда необходимо подчинить Шницлера своему влиянию. Рамке приблизился к майору:

– Мы хотели перевести на ваш счет в аргентинский банк некоторую сумму в виде аванса…

– Значит, вам и о счете известно? – совершенно теряя самообладание, в страхе прошептал Шницлер. – Вы действуете от имени господина Локка?

– Прошу вас запомнить, герр Шницлер, я никого не знаю и действую от своего имени! – и Рамке резко добавил: – Учтите, господин Локк не существует ни для вас, ни для меня. Хайль Гитлер! – Рука эсэсовца стремительно взлетела перед самым носом вконец растерявшегося майора.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – глухо выдавил Шницлер.

В кабинет вошел гестаповский чиновник. Он доложил, что привел на допрос русского рабочего. Шницлер вопросительно взглянул на Рамке и, заметив, как оберст-лейтенант кивнул головой, приказал чиновнику ждать вызова. Как только за ним захлопнулась дверь, Рамке быстро спросил:

– Вы получили какие-нибудь дополнительные сведения о профессоре Органове?

– Кроме тех, что раньше сообщили из управления, нет.

– Там известно о его последних работах в России?

– Мне кажется, что нет…

– Отлично, – чему-то обрадовался Рамке. – А сейчас прикажите принести сюда веревку. Допрос буду вести я сам.

Не спрашивая, зачем оберст-лейтенанту потребовалась веревка, майор поднял трубку внутреннего телефона и коротко отдал приказ.

Пятиминутный разговор с Рамке будто подменил майора. Он аккуратно, с чисто немецкой педантичностью выполнял все, что от него требовали.

– У вас есть нож? – неожиданно спросил Рамке.

– Сейчас, – со смешанным чувством страха и готовности отозвался гестаповец. Он достал короткий кинжал: – Подойдет?

Рамке молча взял кинжал, повертел в руках.

– Испанская работа, хорош! – и тут же, отвлекаясь, спросил совсем о другом: – Скажите, Шницлер, какое напряжение в электрической сети?

Ответом майора он остался вполне удовлетворен, взялся за шнур настольной лампы и выдернул его из розетки. Затем осмотрел и обрезал провод около патрона. Оберст-лейтенант зачистил концы, спокойно отошел к маленькому курительному столику и взял сигару.

– Герр Шницлер, мы живем в век электричества, – на тонких губах Рамке появилась зловещая улыбка. И Шницлер, сам видавший виды, снова испытал страх перед этим вылощенным офицером СС.

Дверь кабинета открылась, перешагнул через порог Луговой. Его сопровождал Ганс. В руках фельдфебель держал веревку.

– Послушайте, как вас… э… – запнулся Рамке.

– Луговой! – подсказал фельдфебель.

– Господин Луговой… – обратился эсэсовец по-русски и любезно предложил: – Садитесь, пожалуйста, за этот стол.

Луговой пытливо взглянул на Рамке и молча сел. Он давно подготовил себя к самому худшему, выглядел спокойным, держался с достоинством. Луговой был уверен в себе и его сейчас интересовало лишь одно: знают ли гестаповцы что-нибудь о подпольной организации, не грозит ли его товарищам опасность?

Вчера вечером, в бараке, встретив пристальный взгляд гитлеровца, Луговой прочел в нем ненависть врага, который не ограничится полумерами, чья жестокость не знает снисхождения. Его взгляд, холодный и пронизывающий, плотно сведенные челюсти и тонкие подвижные губы – ничто не ускользнуло от внимания Лугового. В недавнем прошлом кадровый офицер, Луговой за годы своей службы воспитал не одну сотню бойцов и командиров. Он встречался с людьми самых различных характеров и научился быстро и почти безошибочно разбираться в том или ином человеке. Луговому не стоило большого труда понять, что эсэсовский офицер – враг коварный и опытный. С таким бороться нелегко…

Эсэсовец не выказывал своего превосходства над теми, кто находился в кабинете, но с первых же слов оберст-лейтенанта и по его независимому виду было ясно, что хозяин положения здесь именно он. Да, не майор, а именно он – оберст-лейтенант. И если Луговому было не совсем ясно, почему оберст-лейтенант, игнорируя Шницлера, верховодит здесь всем, то не вызывало сомнения другое – эсэсовец мог только по прихоти расстрелять пленного и никто за это не спросит с него.

У Рамке фактически не было никакого материала, который позволил бы ему обвинить в чем-либо Лугового, найти, за что можно зацепиться при допросе. И Рамке вполне отдавал себе отчет, что к настоящему поединку с этим русским рабочим он не готов. Однако оберст-лейтенант решил не отступать. Ведь он может использовать случай «потренироваться».

Молча рассматривая Лугового, сидящего у стола, Рамке думал: «Русские во многом похожи друг на друга. А этот был в близких отношениях с Органовым, значит он может быть полезным. Вдруг он сообщит мне что-нибудь интересное о профессоре?..»

– Господин Луговой! – снова по-русски обратился эсэсовец. – Если я не ошибаюсь, вы в прошлом были командиром. – Рамке выдержал паузу, посмотрел, как реагирует на его слова русский. На лице допрашиваемого не дрогнул ни один мускул.

Лугового не испугала догадка эсэсовца, он подумал о другом: «Откуда оберст-лейтенант так хорошо знает русский язык?» Луговому не раз приходилось сталкиваться с пленными немецкими офицерами. Но чтобы кто-нибудь из них так прекрасно говорил по-русски, Луговой не помнил.

Между тем, не обнаружив на лице допрашиваемого признаков испуга, Рамке нахмурился. «Черт возьми! Неужели он ошибся: Луговой – простой рабочий? Нет, не может быть. Даже несмотря на худобу и усталость этого человека, у него осталось что-то от той привычки, которая не проходит бесследно у кадровых командиров. Твердый и решительный взгляд Лугового, манера держаться – все изобличает в нем военного». Оберст-лейтенант понял, что перед ним сильная натура и сломить ее не легко. Это начинало злить Рамке. Но голос его продолжал оставаться таким же спокойным:

– Так вот, господин Луговой, мы не станем совершать экскурсию в вашу биографию, но… – Рамке прищурился, – вы должны рассказать нам, что интересовало Органова в лаборатории? – и тут же быстро добавил: – И вас тоже.

Внутри у Лугового все замерло: «Неужели эсэсовец знает, для чего Органов в лаборатории рассматривал аппаратуру, приборы?!» Луговой поднял голову и, стараясь ничем не выдать неожиданного волнения, посмотрел в глаза оберст-лейтенанта. Глаза эсэсовца были бесцветны и немы. «По этим глазам ничего не определишь. И взгляд… нет, в нем ничего не прочтешь»…

– Мы ждем!

Короткая фраза прозвучала требовательно. Но Луговой продолжал молчать. Он опасался допустить ошибку при ответе. Бесспорно, эсэсовец сумеет немедленно воспользоваться его промахом. Мысли Лугового сейчас были направлены на одно: «Знает ли гитлеровец действительно, чем занимался в лаборатории Органов? И почему он сказал: „И вас тоже?“» Луговой терялся в догадках. Уже самое начало допроса вызвало серьезную тревогу. Однако молчать долго нельзя. Этим тоже можно выдать себя. И Луговой уклончиво сказал:

– Я не понимаю, о чем вы спрашиваете?

Стараясь выиграть время, а может быть, выведать у немца, насколько тот осведомлен о действиях русских подпольщиков, Луговой снова замолчал.

– Вы не понимаете? – губы оберст-лейтенанта искривились в усмешке. – Хорошо, об этом не будем говорить… Но что вы можете сказать о профессоре Органове? Или его вы тоже не знаете? – Рамке на минуту отвернулся от допрашиваемого, закурил.

Как только эсэсовец перестал спрашивать о действиях Аркадия Родионовича в лаборатории, Луговой подумал с облегчением: «Эсэсовец не знает, какую цель преследовали мы, когда попали в лабораторию. Иначе он так быстро не оставил бы свой вопрос без ответа». У Лугового мелькнула мысль, что оберст-лейтенант не придает значения своему первому вопросу. По-видимому, он, главным образом, интересуется Органовым. И не просто Органовым, а профессором Органовым! «Но откуда эсэсовцу известно, что Аркадий Родионович – профессор?»

Луговой понял, что оберст-лейтенант хочет сбить его с толку своими вопросами. Он был уверен, что эсэсовец готовит какую-то ловушку, и не торопился с ответом. Все равно от оберст-лейтенанта пустой отговоркой не отделаться.

– Мы ждем! – повторил эсэсовский офицер.

Луговой поднял голову, выпрямился.

– Мне нечего вам сказать!

– Разве? А вы подумайте получше. Молчать хуже, – все еще сохраняя спокойствие, проговорил Рамке. Но в голосе его уже улавливалось нетерпение. Он не рассчитывал легко добиться сведений об Органове, поэтому решил в начале допроса отвлечь внимание русского на другие темы. Вместе с тем, чтобы допрашиваемый постепенно свыкся с мыслью, будто гестаповцам уже известно многое, в том числе об Органове, оберст-лейтенант назвал его профессором. Рамке рассчитывал незаметно, исподволь выведать у русского все об Органове. Кроме того, он позаботился принять меры, которые, по его мнению, должны помочь ему ослабить сопротивление Лугового, сломить его дух.

– Слушаем вас, – настойчиво напомнил Рамке.

– Я уже ответил. Мне ничего не известно. Я ничего не могу сказать вам и в отношении Органова.

Луговой окончательно пришел к выводу, что главная цель допроса – Органов. В душе Луговой обрадовался: гестаповцы ведут дознание не о подпольщиках, значит о их существовании враги не знают. Но тут неожиданная радость сменилась тревогой за Аркадия Родионовича. «Если он подвергался пытке – выдержал ли? А я должен выдержать… все вынести!»

Мысли Лугового снова прервал тот же голос: Рамке что-то сказал фельдфебелю.

Долговязый Ганс тщательно скрутил руки Лугового и начал привязывать его к креслу.

Луговой не сопротивлялся, это бесполезно. Тишина, повисшая в кабинете и нарушаемая лишь пыхтеньем фельдфебеля, действовала на нервы. Лугового невольно охватил страх. Где-то далеко в бараке находятся товарищи. Многие сейчас не спят, думают о нем, возможно, ждут.

– А теперь идите! – эти слова относились к фельдфебелю. Долговязый Ганс ушел.

– Господин Луговой, нам приятно находиться в вашем обществе, – с издевкой сказал эсэсовец, – но у нас нет времени ждать, пока вы соизволите заговорить.

Луговой коротко ответил:

– Нам не о чем говорить.

– Вы поймите! От вас самих зависит ваша жизнь… Если хотите знать, то сообщаю вам, что Органов был сговорчивее.

Луговой и на этот раз ничего не ответил эсэсовцу. Он не сомневался в стойкости Аркадия Родионовича и был убежден, что Органов не выдал своих товарищей.

Оберст-лейтенант терпеливо продолжал:

– Послушайте, Луговой, вы понимаете, что жизнь человеку дается только один раз… Вы, я уверен, были на войне, не раз видели смерть и должны особенно ценить эту штуку – жизнь! – Рамке повысил голос: – Учтите, я могу сейчас и отнять у вас эту самую жизнь и оставить… – Оберст-лейтенант посмотрел в глаза Луговому. – Попробуйте мне поверить. Обещаю вам изменить ваши теперешние условия… Но за это вы расскажете мне все об Органове. Все, что знаете. Вы укажете, где хранятся его записи. А они у него были. Мне известно, он их вел. Решайтесь, я гарантирую, что о вашем сообщении, кроме нас, никто не узнает. – Оберст-лейтенант покосил глазами на Шницлера. – Этот… – Рамке презрительно поморщился, – ни черта не понимает по-русски. Будьте благоразумны, господин Луговой, говорите…

Луговой выдержал взгляд эсэсовца.

– Повторяю мне нечего вам сказать.

Майор Шницлер, не понявший ни слова из этого разговора, все же заметил, как потемнело лицо Рамке. И гестаповец словно взбесился, он с кулаками подскочил к Луговому:

– Русская свинья… шнеллер… – он замахнулся. Рамке успел отвести кулак майора. Сохраняя хладнокровие, оберст-лейтенант по-немецки процедил:

– Зачем? В двадцатом веке человек изобрел много нового. Вот видите. – Рамке взял со стола шнур, воткнул штепсель в розетку, а оголенную часть провода поднес к обнаженной руке Лугового.

– Будете говорить? – с угрозой в голосе еще раз спросил эсэсовец.

Луговой с презрением посмотрел на гитлеровца.

– Нет!

Оберст-лейтенант побледнел… было заметно, как под кожей его щек заходили желваки, он впился взглядом в лицо пленного. С секунду он стоял неподвижно, затем рывком прижал провод…

Луговой дернулся всем телом, тишину кабинета разорвал страшный нечеловеческий крик. Майор Шницлер застыл на месте. Он нередко истязал людей сам, но такой страшный звук, вырвавшийся из горла человека, услышал впервые. На лице майора появилось недоумение, потом он выжал из себя какое-то подобие улыбки, деланно засмеялся. Страшный крик услышал и фельдфебель, находившийся за дверью кабинета. Ганс в страхе попятился дальше от двери. Только эсэсовский офицер, оберст-лейтенант Рамке, по-прежнему остался невозмутим.

– Пока достаточно, – хладнокровно произнес он и отключил провод от электрической сети.

Голова Лугового, только что неестественно запрокинутая на спину кресла, упала на грудь. Лицо сделалось серым. Рамке приказал вызвать врача. Отойдя к небольшому столику, он закурил сигару, выпустил кольцо дыма и уже спокойно сказал:

– Очнется, повторим. Русский большевик должен заговорить.

Шницлер отвел глаза в сторону. В словах Рамке не было прежней уверенности. Чувствовал это и сам Рамке и злился еще сильнее. Он знал, что коммунисты, если этого требует партийный долг, умеют молчать, их не сможет заставить говорить никакая сила. И все же Рамке тешил себя надеждой побороть Лугового. Но действовать эсэсовец решил теперь иначе…

4

После первой беседы с русским профессором Шницлер полагал, что ему удалось заинтересовать ученого предложением идти работать по специальности. И теперь уже не потребуется больших усилий, чтобы окончательно решить этот вопрос. Задание руководства будет блестяще выполнено. И не только руководства… Рамке в последнем разговоре с ним сказал, что вполне одобряет его действия и даже обещал кое-какое вознаграждение…

Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Шницлер рассчитывал сегодня завершить дело, которое первоначально показалось ему сложным. Он усмехнулся: «Стоило приходить в отчаяние от всего этого? Глупо!» И снова вспомнились слова следователя из Имперского Управления: «На русском ученом можно сделать карьеру…» Майор был в отличном настроении. Честолюбивые мысли роились в его разгоряченном мозгу… «Фюрер тоже поднялся из низших чинов. Был мелким сыщиком Шикльгрубер – австриец по рождению, а теперь…» Шницлер почувствовал, как по спине у него забегали мурашки…

Он решил ускорить встречу с Органовым. Накануне майор приказал лейтенанту Меллендорфу привести к нему Органова в конце дня. Но, не вытерпев, Шницлер позвонил следователю, что ждет профессора немедленно.

…После короткого допроса, проведенного майором Шницлером, Аркадий Родионович крепко задумался. Шеф местного отделения службы гестапо фактически сделал ему официальное предложение сотрудничать с немецкими специалистами. Аркадий Родионович понимал, что предложение это исходит не от самого Шницлера. Гестаповский офицер лишь исполнитель воли более могущественных людей. Значит о нем осведомлены в высших инстанциях. И безусловно, осведомлены неплохо. На него возлагают большие надежды. Иначе его, как русского рабочего, не стали бы уговаривать. И это тревожило Органова. Он понимал, что от него могут потребовать.

В то же время Аркадий Родионович считал, что проникнуть в лабораторию официальным путем, узнать секреты немецкого производства новейших моделей радиолокационных станций очень важно. Не случайно только для того, чтобы проникнуть в небольшую цеховую лабораторию, его товарищ рисковал жизнью…

Аркадий Родионович старался взвесить все «за» и все «против». Он отлично понимал, какое ответственное решение должен принять, и не потому, что боялся нового допроса, возможно, смерти, а потому, что перед ним открывались, как он полагал, новые возможности оказать помощь своим товарищам.

Конечно, попасть в лабораторию – заманчиво, из-за этого стоит рискнуть! Он знал, если окажется в секретной лаборатории, то не откроет своим врагам секретов отечественного производства и изысканий советских ученых в области радиолокации. Аркадий Родионович надеялся на затяжку времени.

Но вместе с тем у Органона снова и снова возникали сомнения – согласись он официально на работу в лаборатории – его, безусловно, отделят от остальных рабочих, возможно, изолируют… Сумеет ли он тогда давать товарищам советы, оказывать им необходимую помощь? Но в то же время Аркадий Родионович верил, что Луговой сможет найти способ связаться с ним.

Научно-исследовательская и конструкторская работа в области радиолокации – дело сложное и это, конечно, понимают те, кто хочет использовать его как специалиста. На создание и усовершенствование радиолокационных приборов необходимо время и первые месяцы от него не потребуют результатов, дадут ему «вработаться». Ну что ж, возможно, этого будет достаточно, чтобы связаться со своими товарищами, оказать ту помощь, которую он не сумел оказать им в связи с арестом. «Ведь Луговой так рассчитывал на меня, ждал…» – с тревогой думал Органов и все больше склонялся к тому, чтобы согласиться идти работать в лабораторию…

Когда за Органовым пришли, чтобы вести его к Шницлеру, Аркадий Родионович, наконец, принял решение. Он знал, что его вызывают для продолжения вчерашнего разговора, и последовал за своим конвоиром без колебаний.

В кабинет к майору Шницлеру Аркадий Родионович вошел, зная, как теперь он должен вести себя.

Прошло дней десять после сообщения Шницлера о профессоре Органове. Доктор Майер несколько раз пытался встретиться с русским ученым. Но Шницлер не хотел допустить их свидания. Гестаповец ждал, когда у русского ученого будут ликвидированы «следы» обработки его следователем Меллендорфом и окончательно решится вопрос о работе в лаборатории. Доктор Майер дважды ездил в Имперский совет и к руководителям концерна. Он ходатайствовал перед ними о направлении профессора Органова в центральную лабораторию. Известному ученому Германии обещали заняться этим вопросом…

Прошло еще несколько дней. И вот как-то к вечеру в кабинет к доктору Майеру пришел Шницлер с незнакомым человеком.

– Герр профессор, – обратился гестаповец к доктору. – Ваше ходатайство удовлетворено, профессор Органов поступает в ваше распоряжение. Отныне он будет работать у вас в лаборатории. Таково указание руководства, – гестаповец кольнул взглядом своего спутника и добавил: – С согласия самого господина Органова.

Гестаповец круто повернулся и быстро удалился из кабинета.

Едва дверь за Шницлером захлопнулась, Майер подошел к Органову и порывисто взял его за руку:

– Доктор Майер, – представился он. – Очень рад, господин профессор… личному знакомству с вами.

Органов сдержанно назвал свою фамилию. Уже через несколько минут он отметил, что немецкий ученый прост и как будто искренен в обращении. В то же время Аркадий Родионович был несколько удивлен словами доктора: «Рад личному знакомству!» И когда Майер пригласил Органова сесть, Аркадий Родионович спросил:

– Я не совсем понял вас, господин доктор… Почему «личному»?

– Я читал ваши выступления. Интересно… Смело… – и, улыбнувшись, пояснил: – Как видите, профессор, я знал вас раньше, чем встретил.

– М-да, – неопределенно отозвался Органов. Ему стало вдруг как-то не по себе. «О нем, возможно, знают слишком много. А это уже скверно. Надо быть настороже». Сердясь на себя, что не предусмотрел возможности подобных встреч, Аркадий Родионович глухо проговорил:

– Господин Майер, вы переоцениваете значение моих статей!

– Что вы, что вы, профессор! – удивился Майер. – Разработка вами новых проблем, я бы сказал, совершенно новый подход к вопросу о возбуждении электромагнитных колебаний. Они имеют такое большое значение…

Органов внимательно слушал немецкого ученого и все больше убеждался: Майер не подошел еще к решению тех проблем, которые уже разработаны в научно-исследовательском институте группой советских ученых под его руководством. Однако Аркадий Родионович видел: перед ним незаурядный человек!

Чем больше говорил Майер, тем сильнее нервничал Органов. Немецкий ученый, говоря об открывающихся возможностях в области сверхвысоких частот, по-настоящему увлекся.

– Ваши идеи не только интересны, профессор, они новы. Да, да, я внимательно… – Майер оборвал себя на полуслове, он вдруг увидел необычайно бледное лицо Органова. Русский профессор тихо сказал:

– Довольно, прошу Вас… Проблемы… Проблемы… Как они сейчас далеки от меня. Поймите, доктор, я русский человек и я в плену… Пожалуйста, объясните мне, что от меня хотят здесь?

Русский ученый держался независимо. Но его бледное лицо выглядело усталым и чуть-чуть грустным. Доктор понял этого больного, измученного человека. «Да, ему сейчас не до высоких проблем… Русский ученый, как видно, очень много пережил». Майер почувствовал весь трагизм его положения.

– Господин профессор, от вас многого ждет руководство, – негромко проговорил он, и как-то особенно душевно, по-человечески добавил:

– Позвольте мне предложить Вам работать в одной из моих лабораторий…