Текст книги "Не склонив головы"

Автор книги: Владимир Калачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Профессор, давайте говорить на чистоту, дипломатия – не моя стихия. С ней хорошо управляется доктор Риббентроп, а я – солдат. И я заявляю прямо, да, да, прямо – вы можете принести пользы больше, чем простой рабочий, поэтому вы обязаны работать на Великую Германию.

Органов с холодным любопытством рассматривал нациста.

– Настоящий ученый только у нас может получить возможность работать в отличных условиях! – продолжал тот.

– Только у вас? – не сдержался Органов. – Откуда вы знаете в каких условиях работали до войны мы – русские ученые?

– Профессор, это нам известно!

– И это известно?

– От разведывательной службы ничего нельзя скрыть, абсолютно ничего! – Шницлер самодовольно улыбнулся. – Могу сказать, что в нашей картотеке имена всех крупнейших ученых мира. И не только имена…

Гестаповец оборвал себя на полуслове, бросил пугливый взгляд на дверь – он только теперь сообразил, что сказал лишнее.

Аркадий Родионович задумался над последними словами майора. Он не сомневался, что гестапо неплохо осведомлено. Однако профессор был уверен – в картотеке фашистской разведки нет данных о его последних исследовательских работах. При воспоминании об этом Органов не смог сдержать волнения. И это заметил Шницлер. Но рассудил он по-своему:

– Вы согласны работать по своей специальности?

– Нет!

7

В лабораторию Шницлер пришел с утра.

– Герр профессор, – обратился он к доктору Майеру, – вы знаете, кто интересовался приборами в лаборатории?

– Извините, – сдержанно отозвался ученый, но это должны знать вы!

Доктор Майер был явно недоволен, что его отрывают от дел. Однако Шницлер сделал вид, что не заметил отношения руководителя лаборатории к его визиту.

– Вашими приборами интересовался русский профессор… Органов! – громко проговорил он, рассчитывая удивить доктора и надеясь что-либо узнать о русском ученом.

– Профессор Органов? – Майер поднял голову. Не ослышался ли он? Но гестаповец подтвердил:

– Да, Органов, – и тут же спросил: – Вам известно о нем что-нибудь?

– Еще бы… – доктор встал из-за стола. – Но позвольте, где он сейчас?

В ответ Шницлер промямлил что-то неопределенное. Ему не хотелось говорить правду. Однако доктор повторил свой вопрос настойчивее.

– Где профессор?

– Лежит в лазарете. Заболел… – вывернулся гестаповец.

– Что с ним? Я немедленно еду к нему! – Майер взялся за пальто.

– Нет, нет, нельзя, – поспешил возразить Шницлер. – Русский профессор находится в специальном лазарете. Скоро он будет совершенно здоров.

– Вы полагаете?

– Уверен, – Шницлер взглянул на своего собеседника и сделал попытку еще раз вернуться к своему вопросу:

– Герр профессор, все-таки что вам известно об этом русском ученом?

– О, это большой ученый. Я читал статьи господина Органова в журналах еще задолго до войны. – Доктор подошел к шкафу с книгами и начал что-то искать.

Сообщение Шницлера взволновало ученого. Правда, Майер не был лично знаком с русским профессором, никогда не видел его, но хорошо знал Органова по его научным трудам. Этого было вполне достаточно, чтобы проникнуться глубоким уважением к русскому ученому. Еще бы, его работы б области генерирования сверхвысоких частот, столь важных для радиолокационной техники, привлекали внимание крупнейших ученых мира.

Доктор Майер считал, что русский профессор намного опередил своих современников. Он не просто разрешил важнейшие теоретические проблемы, но и показал путь, по которому следует идти в этой новой отрасли техники. До войны Майер с огромным интересом следил за каждым сообщением в печати о работе профессора Органова. Немецкий ученый искренне радовался его успехам и немножко завидовал им.

– Надеюсь, профессора не пошлют работать в цех? – повернулся доктор к Шницлеру.

– Не знаю. О нем доложено высшим инстанциям.

– Если бы профессор согласился пойти ко мне в лабораторию… Впрочем, я сам займусь этим вопросом. – Ученый, посмотрев прямо в лицо гестаповца, добавил:

– Ведь вы не можете решить этот вопрос сами?

– Нет! – с раздражением ответил гестаповец. Он понял, что сегодня от доктора едва ли что может узнать об Органове и, кроме того, почувствовал себя задетым его последними словами. Шницлер увидел, что и на этот раз разговор с ученым не получился.

– Хайль Гитлер! – отступив к двери, привычно воскликнул майор.

– Хайль… – машинально отозвался доктор.

* * *

Вернувшись с работы, доктор Майер не притронулся к ужину. Он долго ходил по кабинету. Только после того, как фрау Эльза доложила, что приехал профессор Швабахар, доктор попросил у нее кофе.

Майер и Швабахар когда-то вместе учились в Берлинском университете. Правда, учились они на разных факультетах, причем Швабахар уже заканчивал университет, в то время как Майер только перешел на второй курс, но это не мешало их дружбе.

Входя в кабинет доктора, Швабахар заметил озабоченность на его лице.

– Что-нибудь случилось, неприятности? – спросил он, принимая от Майера кофе.

– О, если бы вы знали… – Майер сел ближе к Швабахару: – Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов.

– Органов?

– Да, да, Органов. – Майер встал, сделал шаг от стола. – Вы знаете Органова? Впрочем, вполне возможно, вы о нем не слышали, ведь он не биолог, как вы… – Майер направился к огромному книжному шкафу, достал несколько книг, целую пачку журналов и выложил на стол.

– Вот, – проговорил он, – здесь опубликованы статьи профессора Органова, дискуссии ученых по проблемам, выдвинутым этим талантливым человеком.

– Боже мой, – всплеснул руками Швабахар, – мне вовек не разобраться, ведь радиолокация – это совсем не моя область!

– Понимаете, труды Органова помогли ученым решить очень важные проблемы по использованию отражений ультракоротких волн. А это…

Швабахар отчаянно замахал руками:

– Погодите, дорогой друг, прошу вас… Вы лучше объясните мне все так, как бы объяснили человеку, не имеющему ни малейшего представления о радиолокации.

– Извольте. – Майер прошелся по кабинету.

– Представьте, вам надо высчитать расстояние до какой-то планеты! Сколько труда пришлось бы затратить сотням людей, сколько сил и все равно точности добиться очень трудно. На помощь ученым придет удивительный прибор, вернее, целая система приборов – радиолокационная станция. Понимаете, с помощью этой станции можно сделать все это не только быстро, но и получить данные исключительной точности…

Майер незаметно увлекся. Он говорил о близких ему вещах, о чем не раз думал, мечтал.

– Или, скажем, люди отправят на луну межпланетный корабль, – продолжал он, все больше вдохновляясь. – Радиолокатор поможет управлять таким кораблем с земли. И я верю, что это – недалекое будущее, совсем нет, профессор, вы представляете себе, на пороге каких замечательных свершений стоит человек… И об этом так смело сказано в статьях Органова. Такие прогнозы…

Майер торопливым движением поправил волосы, отступил от стола и, как вначале, быстро прошелся по кабинету. Доктор заметно волновался, он боялся упустить что-нибудь важное.

– Уже и теперь с помощью радиолокации достигнуто очень многое, достигнуто то, о чем еще совсем недавно не мог мечтать человек. Радарные установки позволяют обнаружить скрытый во мгле за десятки и сотни километров корабль, самолет! И не только обнаружить, но и следить за ним, определить его направление, скорость… – Майер неожиданно остановился, дотронулся до плеча профессора, горячо проговорил: – Представьте себе, перед вами небольшой экран и вы, находясь в этом кабинете, смотрите на него и с совершеннейшей точностью видите самолеты, летящие в радиусе действия локатора. Это, если так можно выразиться, всюду проникающий, все познающий и в то же время невидимый для других глаз.

– Вы говорите удивительные вещи, мой друг, удивительные… – прошептал Швабахар.

А доктор Майер продолжал:

– Если установить такой «глаз» на самолете, он позволит летчику «видеть» ночью с огромной высоты. Но… – Майер на какую-то секунду замолчал. Потом более спокойно пояснил: – Для точности получения данных станцией, понимаете, так же, как и для обнаружения более мелких предметов, она должна посылать в пространство очень узкие радиолучи, а это возможно лишь при значительном сокращении длины самих волн. Наша задача – сейчас создать мощный источник радиоволн длиной в несколько сантиметров – это откроет перед радиолокацией еще более значительные перспективы.

– Замечательно, – проговорил Швабахар. – Я, припоминаю, слышал, что сантиметровые радиоволны имеют большое будущее и используются для радиосвязи, но никогда не мог представить, что они так необходимы для ваших радиолокационных станций.

Майер, польщенный восхищением своего друга, продолжал:

– Ученые многих стран ведут работу по освоению дециметрового диапазона радиоволн. Например, радиоволны длиной десять метров создаются переменным током с частотой, равной тридцати миллионам колебаний в секунду. Сверхвысокие частоты в миллионы раз превышают частоту осветительного тока и в тысячи раз превосходят частоты, применяемые для обычных радиопередач. Но вот что интересно… – Майер полистал журнал и, указывая на одну статью, сказал:

– Русские ученые, как писал профессор Органов, далеко продвинулись в области сверхвысоких частот. Это чрезвычайно важный фактор. Органов, насколько мне известно, последние годы работал по созданию совершенно новой аппаратуры. Да, мой друг, он успешно разработал уже тогда принципиально новые схемы и по-иному, чем многие его коллеги, подходил к вопросам возбуждения электромагнитных колебаний. Это очень талантливый ученый! – с большим чувством проговорил Майер. – Перед войной профессор предложил новый тип колебательного контура, который особенно необходим в генераторах сверхвысоких частот.

Профессор Швабахар слушал, не перебивая, он увлекся рассказом, возможно, не меньше самого рассказчика. Раньше Майер, конечно, говорил другу о своей работе, но так подробно и взволнованно, как теперь, доктор еще никогда не рассказывал. Его восхищение трудами русского ученого невольно передалось и Швабахару, и профессор, не выдержав, спросил:

– Господин Органов сейчас работает в вашей лаборатории?

Майер некоторое время помедлил, затем ответил:

– Нет. Стыдно признаться – он убирает металлическую стружку в одном из наших цехов. Профессора поставили на тяжелую работу… Сейчас он болеет.

– Дорогой друг, что вы говорите!? Это какой-то абсурд!

Майер грустно посмотрел на Швабахара:

– В наше время все возможно, профессор. Я только сегодня узнал об Органове и ездил к председателю Имперского совета. Мне обещали направить профессора в мою лабораторию. – Майер на минуту замолчал, опять с грустью посмотрел на своего старого товарища и тихо добавил: – Но они хотят что-то еще уточнить, согласовать…

В этот вечер Швабахар уехал от доктора Майера значительно позже, чем всегда, и фрау Эльза, после того, как за гостем закрылась дверь, стала с нетерпением ждать, когда удалится из кабинета и сам доктор. И вот, наконец, кабинет опустел. Эльза неслышно прошла туда, поставила к стене стул, взобралась на него и, раскрыв вентилятор, вынула из корпуса миниатюрный металлический футляр.

* * *

…На утро, проводив доктора Майера на завод, фрау Эльза подошла к телефону и, набрав нужный ей номер, сказала в трубку:

– Передайте оберст-лейтенанту, что звонила фрау… Он знает кто! Передайте немедленно! – добавила она.

Вскоре около дома Майера остановился низкий длинный лимузин. Из него вышел Рамке. По тому, как встретила его фрау Эльза, можно было понять, что они уже знакомы и довольно близко…

– Герр Майер дома? – спросил Рамке.

– Нет. – Фрау Эльза передала Рамке металлический футляр. – Надеюсь, на этот раз вы будете довольны.

– Отлично, – улыбнулся Рамке и, достав из бумажника пачку кредитных билетов, бесцеремонно сунул их за лиф «экономке». – И вот еще, – с этими словами он передал Эльзе другой точно такой же металлический футляр. – Заряжен, – сказал он и направился к своей машине.

Рамке долго ездил по улицам города. Только к одиннадцати часам он оказался в своем особняке. Отправив куда-то по делам свою единственную прислугу, он тщательно закрыл дверь и вытащил из потайного места небольшой чемодан. В нем оказался портативный звуковоспроизводящий аппарат. Рамке вынул из кармана металлический футляр, достал из него пленку и, вставив ее в аппарат, включил его. В комнате послышалось два голоса. Принадлежали они профессору Швабахару и доктору Майеру.

Удобно усевшись рядом с аппаратом, Рамке стал внимательно слушать. Из микрофона звучало: …«Что-нибудь случилось, неприятности?.. О, если бы вы знали… Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов…»

Рамке вдруг придвинулся вплотную к самому аппарату. А оттуда, словно разговаривали в его комнате, звучал недоумевающий голос профессора Швабахара: – «Органов?» Через секунду последовал взволнованный ответ доктора Майера: – «Да, да, Органов…»

Рамке с минуту сидел в оцепенении. Фамилия «Органов» прозвучала для него в этой комнате не менее неожиданно, как если бы прогремел выстрел. Он вскочил, быстро выключил аппарат и в несколько прыжков оказался около двери. Она закрыта. Рамке перевел дыхание, вытер пот, выступивший на лбу. С минуту он прислушивался к тишине, воцарившейся в комнате, и затем снова включил аппарат: очень четко раздалась фраза Майера: «…Он убирает стружку в одном из наших цехов». – Громкое восклицание заглушило последние слова Майера. Это не сдержался Рамке. В возгласе было и удивление и злая радость. Рамке закурил, сделал несколько затяжек, совсем близко наклонился к аппарату.

И только вторично, прослушав записанный на пленку разговор между учеными, он прошептал:

– Так вот, оказывается, где находится этот русский профессор… он работает здесь, у Шницлера… – Рамке убрал аппарат и спрятал небольшой футляр с пленкой. Некоторое время он оставался дома, тщательно обдумывая план своих действий. Наконец, оделся и поехал на телеграф.

Телеграмма, поданная Рамке, была очень лаконична, она не могла вызвать никаких подозрений. На бланке было написано всего лишь два слова: «Обеспокоен молчанием».

ГЛАВА IV

1

В дальнем углу «играли» в карты… Люди разговаривали так тихо, что в нескольких шагах трудно было разобрать, о чем идет речь. Только отдельные фразы «Мой туз!», «Черви козыри» и другие обычные в игре слова громко раздавались в бараке.

Людей, как это ни странно, совершенно не интересовало, кто из них выиграет, кто проиграет. Они были озабочены другим…

– Я не предусмотрел, что так быстро явятся гестаповцы, – очень тихо говорил Луговой, вспоминая об аресте Аркадия Родионовича.

– При чем тут «не предусмотрел»? Разве можно было предположить, что все произойдет именно так! – пытался успокоить Лугового Смородин, хотя на широкоскулом лице его отражалась тревога.

– Эх, жаль человека! Что теперь с ним?.. – отозвался Соколов.

– Ясно, что замучили, изверги! – в сердцах проговорил Пашка.

– А ты отходную не пой, рано! – оборвал Смородин.

– Почти три недели прошло, а об Органове слуха нет, – глухо заговорил Соколов.

– И все же я верю, Аркадий Родионович жив, – не согласился с ним Смородин. – Мое мнение такое, – проговорил он, – ждать нам нечего, пора снова приступать к действиям.

– Старыми методами? – сердито спросил Соколов.

– Хотя бы старыми! – вызывающе проговорил Смородин. – Ждать у моря погоды – преступление.

Луговой сидел и молчал. Все это время он не находил себе места. Петр Михайлович еще больше осунулся, в глазах его стал чаще появляться мрачный огонек. Луговой постоянно думал о том, как подорвать производство завода, как разрушить все то, что создается в глубоком тылу у немцев.

Петр Михайлович нередко видел во сне, как полыхает в огне основной цех, центральная лаборатория… как в столице фашистской Германии рвутся бомбы. Луговой просыпался, долго всматривался в темноту и снова забывался тревожным сном.

За последнее время Петр Михайлович все чаще вспоминал о немецком специалисте – высоком человеке в роговых очках. «Кто он? Почему он защитил Аркадия Родионовича?» Эти вопросы со дня ареста Органова не давали покоя Луговому. С каждым разом он все больше задумывался: поведение немецкого специалиста было непонятно, казалось странным.

Сначала Луговой считал преждевременным сообщить товарищам о своих сомнениях, но вскоре понял, что совершает ошибку. И в ближайший же вечер заговорил с ними на эту тему.

– Когда нас послали на уборку на второй этаж, – стал рассказывать Петр Михайлович, – меня удивил один немецкий специалист…

Подпольщики с большим вниманием выслушали рассказ Лугового. Изредка они невпопад бросали карты на кон, настороженно посматривали. Но охранников нигде не было видно.

– Черт возьми, я не могу ничего понять, – первым подал голос Красницин. Он тряхнул кудрями. – Непонятен этот очкастый.

– Николай прав, слишком уж непривычная нам поддержка. – Смородин посмотрел на Лугового, – а вы-то как думаете, Петр Михайлович?

Сами посудите с какой стати немецкий ученый стал бы защищать русского рабочего? По-моему, здесь не простое сострадание, желание вырвать рабочего из рук гестапо, а что-то большее. – Луговой стал говорить тише. – Ведь спорить с гестаповцами отважится не каждый немецкий специалист. И знаете, я думаю, есть смысл как-нибудь повидаться с ним.

– Зачем встречаться с этим человеком, – пожал плечами Соколов, Сообщение Лугового он выслушал молча, но еще не понимал всего этого. Луговой пояснил;

– Видишь ли, Костя, этот немец может оказаться очень ценным для нас.

– И правда, – заторопился высказаться Пашка, – может быть, на заводе есть немецкие коммунисты? А что ж, вполне возможно!

– Вот было бы здорово, – одобрил Красницин, – я думаю, что в Германии коммунисты остались, не мог же Гитлер всех поубивать.

– Горячитесь вы опять, – покачал головой Соколов. – А ты, Петро, как полагаешь, не опасно ли встречаться с немцем-то? Вдруг он – провокатор, взяли гестаповцы да и подстроили все умышленно…

– Едва ли, я этого специалиста несколько раз видел в цехе, мне даже показалось однажды, что он не одобряет отношения охраны к нашим людям. – Луговой задумался. – Понимаешь, Костя, без риска не обойтись, но дело очень важное: вдруг немец окажется как раз тем человеком, который поможет нам связаться с внешним миром и… – Луговой на минуту замолчал, а затем с надеждой в голосе сказал: – Если б он узнал, что случилось с Аркадием Родионовичем…

– М-да, – Соколов опустил голову, удрученно сказал: – Очень опасно.

– Стоит рискнуть, – опять выскочил Красницин. – Поручите это мне.

Луговой покачал головой.

– Нет, Николай, это должен сделать я сам.

– Почему именно вы, Петр Михайлович? – неожиданно возразил Пашка. – Вам рисковать нельзя, вы у нас за старшего.

– Нет, друзья, это должен сделать я. – Заметив, как нахмурились Пашка и Красницин, Луговой пояснил: – Я помню немца в лицо, поэтому быстрее найду его. И потом, учтите, если он хотел помочь нам в тот раз, по-видимому, он уже тогда догадался, что Органов действовал не один.

С доводами Лугового согласились. Незаметно для себя все начали разговаривать громче и совсем забыли о картах. В это время в коридоре показался долговязый проныра – фельдфебель Ганс. Голоса «игроков» притихли. Фельдфебель шел неторопливо, на людей он посматривал свысока. Это был тот самый фельдфебель, который сопровождал состав с русскими рабочими по территории Восточной Пруссии. Долговязый гитлеровец вместе с несколькими солдатами не вернулся в действующую армию, его зачислили в заводскую охрану. Он нес полицейскую службу и старался вовсю. По самодовольному выражению лица, по ленивой походке Ганса было видно, что он доволен своими новыми обязанностями.

…Действительно, фельдфебель считал, что ему подвезло. Ганс испытал уже, что такое война. Он побывал в сложных переделках. И теперь фельдфебель вполне отдавал себе отчет, что значит находиться в тылу, подальше от обширных русских полей, по которым, изрыгая огонь, со скрежетом мчатся танки, неудержимо идет в контратаку пехота… О, Ганс и сейчас не может без страха вспомнить о том, как батальон, в котором он служил, наткнулся однажды на отряд русских. Ганс уже не помнит, как называлось то село, где это произошло, но он никогда в жизни не забудет, какая там разыгралась трагедия…

Нет, с Ганса хватит, он по горло сыт войной. Пусть повоюют другие. А он… Он рассчитывал дожить до победы своего фюрера и не только дожить, но и насладиться ее плодами. Именно поэтому лучше находиться подальше от фронта. Тем более, что ему удалось привезти кое-что из России, не считая посылок, которые он аккуратно отправлял своей Альхен… Нет, подальше от заманчивых, но страшных русских просторов.

И фельдфебель делал все, чтобы угодить начальству, отсидеться в тылу дорогого фатерланда.

Как истый представитель высшей расы, Ганс с чувством законного превосходства взирал на копавшихся в бараке людей, рабов великой Германии. Сопровождаемый двумя солдатами, он прошел в конец коридора. Там, в углу, он заметил Лугового и недовольно поморщился. Не нравился бывшему штурмовику этот русский рабочий. Еще в пути, при следований в Германию, Ганс запомнил этого человека. Фельдфебель заметил, что Луговой уже тогда, в вагоне, пользовался авторитетом среди пленных. Правда, он не командовал ими, не претендовал на какое-то особое отношение к себе, что по мнению Ганса могло бы служить доказательством влияния этого русского на других, но все равно к нему все относились с уважением. Это обстоятельство Ганс взял на заметку…

В то время, когда фельдфебель победно вышагивал по земле России, он считал большевиками всех, кто пользовался у местного населения наибольшим авторитетом. И Ганс подозревал, что этот русский рабочий – большевик. Однако он, к сожалению, не успел расстрелять его в дороге. Теперь же русские работают на заводе – положение изменилось, можно лишь «законно» пристрелить его. Но русский, словно разгадав мысли фельдфебеля, не давал повода к придиркам. Он делал все так, как требовала администрация завода и комендатура. И все же Ганс не верил в его покорность: у человека, признавшего себя побежденным, послушным чужой воле, не такой взгляд. А этот смотрит смело, не опускает глаз даже тогда, когда глядит в лицо представителю непобедимой Германии – Гансу.

Фельдфебель не отступал от своего решения уничтожить Лугового, но не спешил с этим. Он был уверен: в конечном итоге рабочий от него не уйдет. А пока пусть он поработает на Великий Рейх – это хорошо. Между прочим, и администрация завода не поощряет избиения рабочих. В цехах нужны трудоспособные люди. Такие указания тоже следует иметь в виду. Портить отношения с администрацией опасно.

Шествуя в глубь барака, фельдфебель выпятил грудь совсем так, как бывало в молодости, когда, заработав чаевые, он вместе с другими официантами ресторанов появлялся в одной из лучших пивных Мюнхена. Вот било раздолье! Ганс и сейчас помнит это время. Он помнит, каких замечательных ораторов из националистов ему довелось слушать в пивной. Сейчас многие из них поднялись так высоко по службе, что голова кружится. Да, что ни говори, прекрасное было время!

Хорошо помнит Ганс и другое. Нередко после зажигательных выступлений нацистских главарей он со своими приятелями шел наводить истинно арийский порядок… Особенно проявил свои способности молодой Ганс при погромах еврейских магазинов… Еще бы, Ганс умел поживиться, он знал цену хорошим вещам.

А теперь? Теперь другие времена. Разве урвешь что-нибудь с рабочих. Здесь – не Франция, не Россия, здесь трофеев нет.

Поравнявшись с Луговым, гитлеровец не удержался.

– Ваш камрад Органов нет? Плехо? Плехо! – И громче по-немецки: – Весь этот сброд мы держим до тех пор, пока он способен работать, а потом… – Ганс выразительно щелкнул пальцами перед носом Лугового.

Луговой прекрасно понял, что хотел сказать фельдфебель, но взял себя в руки, не ответил на насмешку. Зато не выдержал Пашка. Еще раньше, наблюдая за долговязым фельдфебелем, он решил, что этот фашист – самый вредный из всех охранников. И каждый раз, как только в бараке появлялся верзила с погонами фельдфебеля, Пашка невольно сжимал кулаки. Вот и сейчас, увидя его прыщеватое, злое лицо, Пашка резко качнулся всем своим корпусом вперед. Со стороны могло показаться, что молодой парень споткнулся. Его голова пришлась как раз на уровне носа фельдфебеля… Все произошло в одно мгновенье, никто не мог понять, как это случилось.

Фельдфебель в испуге дернулся и стукнулся затылком о нары.

– Вас ист дас? – закричал Ганс, взбешенный наглостью русского рабочего. На Пашку обрушился страшный удар. Охнув, Пашка присел, сплюнул кровь. У него был такой вид, что казалось, еще секунда и он, теряя рассудок, ринется на ненавистного охранника.

Однако возле него вдруг оказался Луговой. Заслоняя собой Пашку, Луговой спокойно и чрезвычайно вежливо обратился к фельдфебелю:

– Человек нечаянно… он не хотел вас оскорбить…

Но фельдфебель, не слушая объяснения, оттолкнул Лугового в сторону.

– Вас… русс швайне…

Вой сирены прервал опасную сцену. Фельдфебель вместе с солдатами бросился в бомбоубежище.

2

Следующее утро началось как обычно. Рабочим дали наскоро поесть, построили в колонну и погнали на работу. День не внес никаких изменений в привычный распорядок жизни. Зато вечером, как только люди вернулись с работы, началось что-то непонятное. В бараке появился сам майор Шницлер. С ним приехал моложавый эсэсовский офицер. У Шницлера был недовольный вид. Его маленькие глазки зло щурились. Он то и дело поворачивался к эсэсовцу, словно к виновнику его плохого настроения. На почтительном расстоянии от офицера суетился фельдфебель Ганс. Его долговязая фигура все время маячила перед начальством.

Эсэсовец, не обращая внимания на расторопного фельдфебеля, с интересом рассматривал внутреннее помещение, устройство нар, пестрый состав обитателей барака. Но вот взгляд офицера устремился в дальний угол, его, видимо, что-то удивило. Однако он ни о чем не расспрашивал. Его лицо так же, как и раньше, оставалось холодным и выражало презрение к окружающим.

– Герр Рамке, вы серьезно надеетесь найти в этом бараке что-нибудь ценное? – с иронией спросил оберст-лейтенанта Шницлер. – Я готов биться об заклад: у профессора не было ничего.

Оберст-лейтенант Рамке усмехнулся. Ему так неудержимо вдруг захотелось обругать этого самодовольного толстяка, что он стиснул зубы. «Идиот! Упустил столько времени после ареста Органова! Если и было у профессора что-либо интересное для меня, то русские, бесспорно, могли уже сотни раз все спрятать. Русские не дураки и это никак не могут понять болваны из заводской охраны!»

Рамке, конечно, не рассказывал Шницлеру о своих целях, о том, что он старается вовсе не для гестапо и пришел в барак только потому, что стремится, узнать о русском профессоре как можно больше. Рамке считал, что только глупцы могут пренебрегать, хотя бы и малой возможностью узнать что-либо о человеке, с которым в будущем предстоит иметь дело. Он не пренебрегал ничем и начал осуществлять свой план…

Сейчас оберст-лейтенант искал хоть что-нибудь, что дало бы ему сведения об Органове, о его взаимоотношениях с другими русскими рабочими… Да мало ли что может оказаться полезным. Порою кажется пустяк, но если вдуматься, то этот «пустяк» дает возможность в какой-то мере судить о человеке, о его характере.

Кроме того, Рамке рассчитывал найти в бараке бумаги Органова. Оберст-лейтенант знал, что некоторые люди ведут секретные дневники или просто отдельные записи и в них порою встречается немало любопытного… А профессор Органов – человек незаурядный. Он вполне мог иногда делать записи по вопросам радиолокации! Ведь настоящий ученый, в каких бы условиях он ни был, что бы ни делал, невольно думает над теми проблемами, решению которых посвятил свою жизнь.

Рамке взглянул на майора Шницлера: «А ведь он действительно не верит, что у Органова могло быть спрятано что-нибудь… Или Шницлер крутит хвостом! Но тогда с какой целью?»

Рамке пока еще не знал, что майор Шницлер решил не создавать дела на русского профессора, это невыгодно ему. Рамке заметил только одно: в то время пока подчиненные Шницлера усердно шарили в бараке, майор злился все сильнее.

– Если у Органова и имелись бумаги, – проговорил Рамке, – то русские успели их спрятать. Вы опоздали. И все же для очищения совести следует провести обыск. Учтите, герр майор, обыск нередко помогает обнаружить весьма интересные вещи.

Майор сердито засопел – опять оберст-лейтенант поучает его. С языка майора готово было сорваться бранное слово. Но он сдержался, отлично понимая, что открыто отказать Рамке нельзя. Это вызовет удивление, а возможно и недоверие к его, Шницлера, служебному рвению. Плотно стиснув зубы, майор обернулся к фельдфебелю:

– Проверьте имущество. Отобрать все недозволенное!

Охранники проворно полезли на нары. Вскоре вниз полетели грязные тюфяки, рваные одеяла, какие-то старые поддевки, дырявая обувь – все то, что в свое время гитлеровцы не отобрали у русских рабочих. Но как ни старались солдаты, ничего, что привлекло бы внимание офицеров, они не нашли, Шницлер снова подозвал фельдфебеля:

– Где постель профессора?

Ганс замялся. Он не понял, о каком профессоре его спрашивают. Моргая белесыми ресницами, Ганс вытянулся перед начальством еще старательнее, от напряжения у него дрожали пальцы рук.

Майор Шницлер вскипел:

– Скотина, где постель русского! Понимаешь, того русского, который сейчас находится у нас!

– Здесь! – выпалил фельдфебель, тыкая рукой в угол. – Разрешите проверить самому?

Ганс внимательно осматривал каждую складку в тюфяку, перетряхивал и ощупывал подушку. От чрезмерного усердия он вспотел. Но как ни возился он на нарах, как ни старался выслужиться перед высоким начальством, все оказалось бесполезно. Виновато моргая глазами, Ганс спрыгнул с нар. Он отряхнулся, хотел поправить френч, но неожиданно встретился со взглядом Лугового. Долговязому охраннику показалось, что пленный улыбается.

– Собака! На этот раз не увернешься от меня. Большевистское племя… – сквозь зубы процедил фельдфебель.

– Герр майор, разрешите доложить?! – обратился он к шефу местного отделения гестапо.

– Что еще?

– Тот русский, – Ганс показал на Лугового, – и профессор всегда находились вместе. Еще в пути сюда, сопровождая этих свиней, я заметил… – увидев на лице майора недовольство, фельдфебель еще больше заспешил: – Герр майор, я подозреваю…

– Что подозреваешь?! – перебил его вконец разозлившийся Шницлер. – Почему раньше не доложил?

– Вы меня не так поняли, герр майор, – пролепетал охранник. – Я думал, эти русские могли вместе скрывать то, что вы ищете… Я думаю… – сбившись и окончательно расстроившись, Ганс умолк.