Текст книги "Не склонив головы"

Автор книги: Владимир Калачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

А в бывших пороховых погребах люди оказались отрезаны от мира. И это было особенно тяжело. Они медленно умирали от истощения, от истязаний. Смерть косила безжалостно, от нее не было спасения, это была насильственная смерть и против нее восставал разум…

Луговой с каждым днем все больше убеждался, что Соколов прав – совершить побег из самого лагеря невозможно. Бывали минуты, когда Луговой переставал верить даже в то, что сможет выбраться в другой лагерь, в Каунас.

Как-то утром военнопленных из «комнаты», в которой жил Луговой, после завтрака отправили на заготовку дров в лес. Пашка так же, как и Соколов, постарался попасть в одну команду с Луговым. Удалось это ему без особого труда – в строю они стояли рядом. Как только команда была сформирована, ей приказали переносить спиленные и очищенные от веток деревья к узкоколейке, которая находилась недалеко от места вырубки. Дорога шла лесом. Охранники, растянувшись цепочкой, старались не упустить из поля зрения ни одного военнопленного.

…Луговой и Соколов несли толстое бревно. Пашка поддерживал его сзади. Бревно, суковатое и тяжелое, больно давило на плечи при каждом шаге. К стертым местам прилипала одежда, она отдиралась, а затем снова прилипала. И от этого было еще больнее. Порою глаза застилал туман, сильно стучало в висках, хотелось скорее сбросить с плеча непосильный груз. Но останавливаться нельзя, надсмотрщики следят за каждым движением. Лишь на повороте дороги удалось отдохнуть, минуту – две. Здесь не поставили охранника, и люди, тащившие бревна, этим пользовались.

Военнопленные работали молча – вокруг слышалось только шуршание пил, удары топора да треск падающих деревьев. Иногда раздавалась ругань охранников. А затем снова шуршали пилы, постукивали топоры…

– Ты прав, Петро, другого выхода нет.

– Случай такой больше не представится.

Голоса смолкли. Потом кто-то третий, молодой:

– Я готов, Петр Михалыч.

– Как только начнет темнеть… Человек не договорил. Невдалеке раздался страшный вопль: «А-а-а!» На миг воцарилась тишина. Но уже в следующую секунду послышалась ругань на немецком языке. А еще через минуту в лесу по-прежнему шуршали пилы, то тут, то там трещали сучья падающих деревьев.

Сделать передышку разрешили только в полдень. Люди опустились на бревна, многие прямо на снег, и сидели молча, не двигаясь. Но отдых длился недолго. Не прошло и полчаса, как прозвучала команда продолжить работу.

Незаметно подкрались сумерки. По лесу пробежал ветерок, он сдувал с веток легкий снежный покров, который, распыляясь, кружился в слабом потоке воздуха. А еще выше, где ветер гулял свободней, раскачивались верхушки деревьев. Было еще не темно Скоро военнопленных построят в общую колонну и погонят в форт. Опять лезть под землю…

К вечеру из кустарника, росшего по краям дороги, выползли три человека. Они направились в глубь леса. Их никто не заметил. Засыпанные снегом, все глубже зарываясь в него, они преодолели пятьдесят метров… сто. И вот уже фигуры их затерялись за деревьями.

Через некоторое время беглецы встают на ноги и, проваливаясь в снег, продолжают свой путь лесом. Они знают, что военнопленных скоро будут строить в колонну. Однако тщательная проверка людей происходит лишь у ворот форта. И тогда начнут искать, пустят собак, а от них не скроешься. Главное сейчас выиграть время.

До проезжей дороги не меньше трех километров. А там еще с километр надо пробираться полем. И только потом Каунас. Необходимо успеть!..

Идти по глубокому снегу тяжело. Но останавливаться нельзя. Словно предупреждение, откуда-то сзади доносится выстрел. Беглецы пытаются ускорить шаг, но сделать это очень трудно. И все же сознание настойчиво требует: Скорее! Скорее! Скорее!

Наконец, лес позади. Уже видна широкая, хорошо укатанная дорога. Однако показаться на ней опасно. И трое людей, шатаясь и помогая друг другу, спускаются в лощину. Здесь снега больше, но зато безопаснее.

Недалеко от Каунаса лощина поднимается и сравнивается с пустынным и гладким полем. А там до первых домов не более трехсот метров. Местность со всех сторон открыта. И все же без риска не обойтись. Перед тем, как выйти из лощины, беглецы стараются осмотреться.

– На дороге… – слышится шепот, Это предупреждает своих товарищей Пашка.

Луговой и Соколов повернули головы. По дороге что-то движется. Может быть, погоня?! Но почему охранники появились не из леса? Почему они не пошли по следам беглецов? Гады!.. Они рассчитывают перехватить беглецов при выходе на дорогу.

«Неужели все пропало?» – Луговой, стиснув зубы, продолжает смотреть на дорогу. Темный предмет приближается.

– Подвода, – вскоре произносит он с облегчением, – подвода с одним человеком.

– Может полицай? – вслух высказывает свою мысль Пашка. Но через минуту уже слышится женский голос, понукающий лошадь.

– Пошли, – решительно говорит Луговой. Они подползают к дороге и ждут. Луговой оглядывается на своих товарищей. Он понимает, в каком напряжении сейчас каждый из них. Луговой и сам нервничает. Волнение людей нарастает…

– Эй, люди, зачем останавливаете?! – испуганно вскрикивает женщина. И Луговой сразу замечает, что говорит она совсем без злобы, а то, что громко, так это лишь для собственной храбрости.

– Помоги нам… – выступил вперед Соколов.

Смекнув, что зла ей не причинят, женщина спросила:

– Или устали сильно?

– Опасно нам входить в город видишь, в шинелях мы, – Луговой действует уже открыто – одинокая женщина не опасна в поле. И он почему-то сразу подумал, что женщина окажет им помощь. Родная русская речь, прозвучавшая в поле, вселяет уверенность.

– Садитесь. – Немного подумав, добавила, – а лучше ложитесь, я прикрою дерюгой.

Перед самым въездом в город женщина спросила:

– Куда вас?

– Не знаем…

– Как не знаете? – не поняла она. И Луговому показалось, что он даже заметил удивление, отразившееся на ее лице.

Между тем проехали первые домики. Маленькие и узкие улички пустынны. Одинокие прохожие не обращали внимания на подводу. Женщина стегнула лошадь.

– Скоро полицейский час.

«Полицейский час?» – только теперь беглецы по-настоящему поняли, что без знакомых, без знания литовского языка в городе не продержаться и одного дня. «Что делать?!» Размышляя, Луговой не заметил, что подвода остановилась недалеко от большого одноэтажного особняка, обнесенного высоким забором.

– Подождите меня, – обернулась возница к седокам; – Поставлю лошадь, может найду, куда вас спрятать на ночь.

«Она сказала – спрятать – значит все поняла». – Луговой посмотрел в глаза незнакомой женщине.

– Спасибо… – прошептал Луговой.

Она ничего не ответила. И только, когда люди сошли на дорогу, тихо сказала:

– А благодарить меня незачем, – и поправила на голове платок.

– Сама горе мыкаю. В работницах я, у здешнего лавочника. Он, ирод, в прошлом году купил меня у немцев на вокзале. А везли нас от самого Смоленска. Всех подруг растеряла. Слава богу, в Германию не попала.

Она дёрнула за вожжи и отъехала к воротам…

Прошло полчаса. В переулке тихо, он будто заснул. Фонари, с глухими козырьками, покачиваясь на столбах, тускло мигают. Вокруг почти сплошь одноэтажные, островерхие домики, прячась за палисадники и заборы, они как будто не подают признаков жизни. Окна наглухо закрыты ставнями: жителям в это время запрещено появляться на улице.

А женщины все еще нет. Луговой начал опасаться, не случилось ли с ней что-нибудь? Он устало провел рукой по лицу, закрыл глаза.

– Не нравится мне все это… – шепчет Соколов.

– Подождем еще, – отзывается Луговой, а про себя думает: – «Что, если лавочник заметил нас?..»

– Петр Михалыч, может, пойдем в другое место? – нетерпеливо спрашивает Пашка. – Постучимся, авось, пустят переночевать.

Луговой отрицательно качает головой: – «Значит Пашка тоже сомневается», – заключает он и хочет что-то ответить, но в эту минуту ворота открываются.

– Скорее, идите. – Женщина показала рукой во двор: – Вон тот сарай, видите? Бегите в него, – торопит она.

Сарай оказался просторным, каменным. Половину его занимали дрова. Они сложены штабелями и поднимаются под самый потолок. В углу стоят огромные сани-розвальни. На них какое-то тряпье. Ознакомившись с помещением, беглецы залезли в сани.

Первым уснул Пашка. Луговой лежал с открытыми глазами. Вскоре он услышал, как кто-то подошел к сараю, постоял у двери. Щелкнул замок.

– Петро, не ловушка ли это? – прошептал Соколов. «Значит не спит», – подумал Луговой и тихо ответил:

– Не знаю…

Больше они не разговаривали.

5

Солнечные лучи проникли в окно. Луговой проснулся. В нос ударил аромат свежего сена Он повернул голову – рядом с сеном – тряпье, прелая и порыжевшая от времени обувь. В памяти сразу возникают слова: «Проклятый барахольщик, лавочник…» Луговой быстро подошел к двери. Она закрыта.

– Я уже проверял… – коротко бросил Соколов.

– Почему не разбудил?

– А зачем? Замок-то висит снаружи.

Луговой сел рядом с товарищем:

– Я думаю, что это не западня. Женщина не могла обмануть.

– Смотри, Петро, пропадешь ты со своей верой!

Луговой ничего не ответил. Он знал, что не сможет сейчас убедить товарища. Собственно говоря, у него и доказательств нет, однако сейчас поздно уже сомневаться в порядочности женщины. Каким-то внутренним чутьем он угадывал, что ей можно верить.

Проснулся Пашка. Он сбросил с себя ворох одежды и принялся рассматривать раскиданное на санях барахло.

– Петр Михалыч, взгляните, какая шикарная куртка. На ва-а-те. – Он вертел в руках очень старую и засаленную рабочую телогрейку. Осмотрев ее со всех сторон, снял с себя шинель, примерил ватник.

– Вот здорово… Будто на меня шили!

– Ей-богу, красота! – продолжал восторгаться он. – Эх, кабы можно было взять!

– Да, шинели необходимо сменить на гражданскую одежду, подумал Луговой, но тут внимание его привлекло легкое поскрипывание снега под чьими-то осторожными шагами. Луговой вместе с товарищами быстро и бесшумно отпрянул в глубь сарая. Дверь чуть приоткрылась и в сарай проскользнула женщина.

– Перетрусила, замок-то неисправный, второй раз пытаюсь открыть, – в волнении пояснила она: – Думала вот-вот появится во дворе старый хрыч.

Но люди уже не слушали ее. Они увидели в руках своей спасительницы хлеб и кусок сала. Соколов невольно сделал шаг вперед.

– Покушайте, – встрепенулась женщина. – Больше ничего не могла достать. У моего ирода все закрыто. Проклятущий…

Ели молча, с жадностью. Женщина несколько раз вздохнула, отвернулась, Когда с едой было покончено, она сказала;

– Вам лучше уходить. Здесь вас найдет хозяин, а тогда несдобровать. – Опечаленная, посмотрела на Лугового. – Подберите из той кучи одежду и подавайтесь на мельницу. Там, слыхала, требуются рабочие. – И она подробно начала рассказывать, как добраться до мельницы.

– Спасибо, как звать-то вас? – спросил Луговой.

– Ксения, – ответила она. – Ну, одевайтесь, я подожду у ворот.

Пашка перевернул ворох одежды и подал Луговому старенькое пальто.

– Петр Михалыч! Как из ателье… – Пашка помог Луговому одеть пальто, одернул спинку, прищелкнул языком:

– Теплое… Первый сорт!

– М-да… – неопределенно промычал Соколов, посмотрев на Лугового. Пальто было не только просторно, но в длину едва доходило до колен.

– А что? Классно! Отличный драп, – не унимался Пашка. Он сбросил гимнастерку, напялил на плечи какую-то блузу и не желая расставаться с курткой, примеченной им еще раньше, напялил и ее.

Переодевшись, Луговой выглянул во двор. Там – никого. Трое беглецов быстро пересекли небольшую площадку. У ворот их ожидала Ксения.

– Ну, счастья вам. – Глаза ее затуманились. – Пошла бы сама на мельницу, только не берут туда женщин. Да и подлец мой, все одно разыщет.

– Одежонку-то, не спохватится старик? – неожиданно участливо спросил Пашка.

– Отбрешусь, идите.

Луговой неловко поцеловал Ксению и, не оглядываясь пошел вслед за товарищами.

* * *

– Может нам разделиться? – толкнул Соколов локтем Петра Михайловича.

– Оттянитесь назад с Пашей. Я немного знаю по-немецки, пойду вперед. До мельницы-то еще далеко.

– Значит, на мельницу?

– А куда иначе. В поле ночевать не будешь.

– Так-то оно так, – поморщился Соколов, – а что дальше? Эх, как бы не влипли мы там?..

Луговой покосился на товарища и хотел резко ответить, но вовремя сдержался и тихо пояснил:

– Зимовать придется здесь. Доберемся до мельницы, прощупаем, как там дела.

– Правильно, Петр Михалыч, летом легче проскочить к фронту. А по снегу не дойти, ни в какую… – согласился со своим бывшим командиром Пашка.

Он шагал теперь с независимым видом, будто заправский житель Каунаса.

Ближе к центру улицы становились оживленнее. По дороге все чаще попадались легковые машины. Было заметно, что город когда-то украшали скверы и бульвары. Но теперь многие деревья вырублены, сожжены – на каждом шагу следы разрушений, пожаров.

Луговой вышел на квадратную площадь, стиснутую старинными зданиями. У него перехватило дыхание – совсем недалеко, на деревянной перекладине, раскачиваясь из стороны в сторону, висел человек. Тут же прохаживался солдат. На груди казненного привязана дощечка с надписью: «Партизан!» Луговой замедлил шаг. В голове его молниеносно пронеслось: «Здесь есть партизаны!»

– Петр Михалыч, – услышал Луговой шепот Пашки, – вы видели, что написано на доске?

– Да.

– Найти бы партизан, а?

– Тихо, Паша, – предостерегает Луговой… – С партизанами не так легко установить связь.

И все-таки Луговой не переставал думать о своем разговоре с Алексеевым. «Если в окрестностях действуют партизаны, то в городе могут находиться их люди. – Но как найти товарищей? Возможно ли это?» Незаметно для себя Луговой ускорил шаг. И вскоре очутился перед темной громадой польского костела. Он остановился в нерешительности: куда идти дальше. В ту же минуту ему показалось, что на него с подозрением посмотрел один из солдат, стоявших возле костела. Не раздумывая, Луговой свернул в узкий переулок.

Показался мост через Неман. Луговой припомнил указания Ксении и с радостью подумал, что идет правильно. Но то, что он увидел в следующий миг, заставило его застыть на месте. У самой реки стояла большая группа людей. Их окружала цепь солдат. Въезд на мост преграждала танкетка и несколько мотоциклов с колясками. Предчувствуя недоброе, Луговой хотел уже повернуть назад и тотчас услышал сердитый окрик:

– Хальт!

Все еще надеясь, что это относится не к нему, Луговой повернулся и быстро пошел прочь.

– Хальт!

Короткая очередь из автомата ударила в мостовую совсем рядом. Из переулка выбежало несколько солдат с автоматами. Они остановили Соколова с Пашкой и ждали, когда приблизится Луговой. Все произошло настолько быстро, что Луговой ничего не успел сообразить. Ясно было одно – бежать некуда. Стараясь казаться спокойным, Луговой подошел к солдатам, попытался объяснить, что он и его товарищи идут на мельницу, где работают слесарями. Однако его не стали слушать и всех троих повели к мосту.

– Документы? – коротко спросил офицер.

– У нас нет с собой ничего, – снова начал пояснять Луговой, – с мельницы мы, рабочие.

– Рабочие? Хорошо. Нам нужны рабочие…

ГЛАВА II

1

В купе Аркадий Родионович Органов находился один. Он смотрел в окно и не слышал, как в дверь постучали. Вошел старший лейтенант.

– Товарищ профессор, через пять минут – Бронск.

Аркадий Родионович обернулся:

– Спасибо.

Вокзал был сильно разрушен. Когда Органов вышел из вагона, к нему обратился человек, одетый в солдатскую шинель.

– Простите, не вы ли будете профессор Органов?

– Да, я.

– Секретарь горкома прислал за вами машину.

Ехали с потушенными фарами. Только теперь Органов обратил внимание на гул артиллерийской канонады. В поезде, в купе, он не слышал стрельбы, но сейчас понял, что бой идет совсем недалеко от его родного городка. Аркадий Родионович вглядывался в смотровое окно, однако узнать улицы и узкие переулки, которые он сейчас проезжал, было не так легко.

– Разрушили, сильно разрушили Бронск фашисты, – словно угадывая, о чем думает московский ученый, проговорил шофер.

– А вы знаете, как проехать к моему дому?

– Знаю, недавно возил туда врачей.

Разговор оборвался. Аркадий Родионович не стал спрашивать о здоровье отца. Тяжелое предчувствие заставило молчать до самого дома.

Дверь оказалась открытой. Навстречу вышла женщина. При тусклом свете лампы Аркадий Родионович не узнал соседку отца. Окна были плотно завешены одеялом, в комнате стоял удушливый запах лекарств. Аркадий Родионович направился в спальню, женщина отступила, дотронулась до его руки…

– Преставился, батюшка, не дождался сынка…

И вместе с шофером вышла, прикрыв за собой дверь. В комнате стало совсем душно. Аркадий Родионович, опустив голову, направился в спальню отца…

На другой день, после похорон, Аркадий Родионович не выводил из дома. У него было такое ощущение, будто на сердце лежит тяжелый камень, на душе было пусто, он бесцельно ходил по комнатам.

Порою ему казалось, что отец вот-вот выйдет из своей спальни, степенно откашляется, пригладит пожелтевшую от табака седую бороду и протянет сыну свою худую, жилистую руку…

Вечером к Органову приехал секретарь горкома партии, его старый школьный товарищ.

– Давно, давно не навещал земляков, Аркадий, – здороваясь с Органовым, проговорил секретарь. – Ты уж извини меня, не смог встретить на вокзале, – секретарь устало провел рукой по лицу, – тревожно у нас…

– Придвинулся фронт?

– Совсем рядом… Сегодня весь день занимались эвакуацией людей.

– Не узнать улицы, – глухо проговорил Органов.

Секретарь горкома внимательным взглядом посмотрел на профессора, нахмурил густые брови. Он знал, как тяжело сейчас Аркадию Родионовичу, понимал, почему его школьный товарищ ни слова не сказал о своем горе…

Аркадий Родионович сидел за столом, немного ссутулившись, задумчиво потирая свои сильно поседевшие виски. Его небольшая бородка клинышком сейчас еще больше подчеркивала заостренные черты бледного лица. Аркадию Родионовичу было сорок три года, но выглядел он теперь гораздо старше.

Секретарь горкома тряхнул головой, как бы отгоняя невеселые думы, и тихо проговорил:

– А тебе, Аркадий, надо быстрее возвращаться в Москву, откровенно сказать, я боюсь, задержишься и будет уже поздно.

Органов поднял голову, понимающе кивнул.

– Немцы могут высадить десант, – продолжал секретарь, – и перерезать железнодорожную линию.

…Но в этот вечер случилось другое, немецкая авиация разбомбила железнодорожный мост.

Аркадию Родионовичу предоставили место в грузовике.

Из города тронулись ночью. Машина еле ползла в темноте. Кругом было совсем черно, и у Аркадия Родионовича возникло такое ощущение, будто, едет он по бесконечно пустынной местности.

На западе, где-то за лесом, белыми огоньками вспыхивали осветительные ракеты. Оттуда доносился орудийный грохот. Было немного жутко, и Аркадий Родионович, находясь в кабине, заметил, что шофер все чаще пригибается к смотровому стеклу, пугливо озираясь по сторонам.

В первом часу ночи, когда от Бронска удалились километров за пятьдесят, люди, находившиеся в открытом кузове, увидели, что на шоссе появились светящиеся точки. Никто не понял, что это такое. Послышалось характерное тарахтенье. И не успел шофер свернуть в сторону, как грузовик окружили мотоциклисты.

– Хальт! Хальт!

– Русс… машинен…

Автоматная очередь прорезала ночь трассирующей цепочкой. Несколько человек было тут же убито. Шоферу приказали поворачивать. Органова высадили в кузов, а в кабину сел немецкий солдат.

К утру машина остановилась у разрушенной железнодорожной станции. Там под парами стоял большой товарный состав. В него загоняли людей. Органова вместе с оставшимися в живых двумя пассажирами грузовика толкнули в вагон…

Через двое суток товарный состав остановился недалеко от Каунаса. Людей выгрузили прямо в поле и продержали на снегу до вечера. Затем колонну погнали в город и там в нее влили еще несколько сот человек. В огромном холодном сарае людей закрыли на всю ночь. А утром их построили в две шеренги.

– Кто не работал на заводах и не знаком с техникой, два шага вперед! – по-русски скомандовал офицер.

Больше половины людей осталось на месте. Им приказали стоять, а тех, кто сделал два шага, построили и увели. Вскоре к сараю подъехали на легковых машинах офицеры в эсэсовской форме. Они разделились на две группы и пошли вдоль шеренг.

– Иуде… марш!

– Грозфатер… старики… марш!

Стоявшего рядом с Органовым юношу эсэсовец ударом свалил в снег. Резкие команды раздавались с обеих сторон.

– Что вы делаете? С людьми… да разве это… – неожиданно вымолвил Аркадий Родионович по-немецки. Эсэсовский офицер услышал и резко обернулся. Немного подавшись из строя, недалеко от него стоял высокий человек с бородкой клинышком. На нем было хорошо сшитое зимнее пальто. Из-под круглой меховой шапочки выбились светлые волосы.

Офицер с удивлением уставился на высокого человека.

– Откуда вы знаете немецкий язык?

– А разве это непозволительно?

– Фамилия?

– Органов.

Офицер усмехнулся и, подозвав солдата, указал на валявшегося в снегу юношу: «Отделить!» – затем, снова взглянув на Органова, пошел вдоль шеренги.

– Ауф! – толкнул юношу солдат, – шнеллер… быстрее…

Солдат поволок молодого человека в отдельную группу, В это время Аркадий Родионович услышал шепот:

– Товарищ, так неосторожно…

Аркадий Родионович повернул голову – возле него стоял мужчина в коротком демисезонном пальто. Несмотря на то, что он был широкоплеч, пальто сидело на нем просторно и едва доходило до колен. Лицо у этого человека было худое, глубоко ввалившиеся глаза смотрели внимательно и чуть-чуть осуждающе.

– Разве вас послушают? – проговорил он снова. – Пуля в лоб… и все!

Впервые за эти дни встретив простое человеческое участие, Аркадий Родионович испытал глубокую благодарность к незнакомому человеку. Все еще взволнованный случившимся, он тихо, но с возмущением проговорил:

– Варвары…

А вдоль шеренги слышались отрывистые немецкие команды.

– Грозфатер… марш!

– Шнеллер, шнеллер!..

Когда сортировка закончилась, отобранных людей немедленно увезли. А перед оставшимися, «полноценными», выступил эсэсовский офицер. Он довольно хорошо говорил по-русски.

– Русские рабочие! Германская армия победно ведет войну. Вы должны знать, как много требуется от промышленности. Поэтому каждый человек обязан отработать положенный срок на заводах и фабриках. Чтобы быстрее завершился поход на восток, надо обеспечить армию всем необходимым. – Эсэсовец помолчал, посмотрел, как реагируют люди на его сообщение, затем пояснил: – Великая Германия вербует в промышленность рабочих. Мы не будем проводить опрос каждого человеку о его желании, мы вербуем вас всех сразу.

– Какое издевательство… – не сдержавшись, проговорил кто-то.

– Что?.. – в голосе эсэсовца послышались угрожающие нотки. Он окинул взглядом людей и уверенный, что никто не осмелится выступить, быстро закончил:

– Германия кормит своих рабочих, оплачивает их труд.

– Сволочи… – шепотом подытожил выступление эсэсовца парень в стеганой куртке.

– Тише, Паша, – предупредил кто-то.

– Вы подумайте только – мы добровольцы! – еще горячее зашептал Пашка. – Эх, Петр Михалыч, не повезла нам…

Органов видел, что мужчина, которого парень назвал «Петр Михалыч» – и есть тот высокий плечистый человек в коротком пальто, который недавно предостерегал его, Органона. Сейчас Петр Михайлович стоял, плотно сжав губы. Аркадий Родионович был вполне согласен с ним – возражать эсэсовцу нет смысла.

* * *

После санитарной обработки людей направили в рентгенкабинет. Многие недоумевали.

– Или лечить вздумали?

– Уж больно заинтересовались нашим здоровьем, чудеса!

– Все очень просто, – проговорил человек в черной стеганой куртке. Это был Соколов. За последнее время он стал молчалив и раздражителен. Он повернулся к Луговому:

– Нас отправляют на работу, вот и решили проверить. – Соколов усмехнулся. – Немцы боятся туберкулеза хуже черта. А вдруг заразим их?..

– Ах, сволочи! – воскликнул Пашка. Рядом с ним послышались другие голоса. Кто-то взволнованно заговорил на литовском языке. Но в коридоре показался эсэсовец и люди замолчали.

Вечером «завербованных» рабочих накормили какой-то мешаниной и, заполнив на каждого человека карточку, эшелоном отправили в Германию.

2

Было еще рано, а из кирпичного барака уже потянулись люди. Шли они медленно, сгорбившись. Мокрый снег вперемежку с ледяным дождем подстегивал, заставляя людей быстрее строиться в колонну.

Подана команда. По бетонной дорожке зашаркали сотни ног.

Проходя мимо заводских корпусов, колонна постепенно уменьшалась. Группы по сто-двести человек растекались по цехам. Осталось уже не больше половины из тех, кто вышел из барака, когда показалось огромное здание. И тут же по колонне прокатилось:

– Прибавить шаг, не задерживаться!

В этом месте людям запрещалось останавливаться. По человеку, приближавшемуся более чем на сто метров к зданию, стреляли без предупреждения. Вокруг корпуса беспрерывно патрулировали автоматчики. Здесь располагалась центральная лаборатория – сердце завода. Она имела собственный экспериментальный цех. В двухстах метрах от лаборатории вытянулся длинный корпус сборочного цеха с застекленной крышей и глухими высокими стенами. Сюда стекалась продукция со всего завода. Время от времени глубокой ночью крытые машины увозили готовые аппараты на испытательный полигон, расположенный в четырех километрах от завода, где-то за чертой запретной зоны берлинского района.

Аркадий Родионович Органов работал в одном из корпусов большого двухэтажного здания. Он собирал металлическую стружку в специальные чаны и с помощью другого русского рабочего грузил их на тележки. Руки Органова были постоянно в ссадинах и нестерпимо болели. Недалеко от отделения, где находился Аркадий Родионович, во всю длину огромного помещения проходила широкая конвейерная лента. По ней с утра до вечера нескончаемым потоком двигались различные блоки, аппаратура. У конвейера стояли немцы, пленных к нему не допускали. Для них были установлены жесткие правила – без разрешения никто не имел права покидать свой участок.

С первого же дня работы в цехе Аркадий Родионович понял, на какое военное предприятие привезли «завербованных» людей. Органову достаточно было один только раз увидеть аппаратуру на конвейере, чтобы он убедился, что в своем предположении не ошибается. Сомнений быть не могло – на этом огромном заводе создаются радиолокационные станции. А что это такое, Аркадий Родионович знал лучше, чем кто-либо другой…

Днем и ночью, в любую погоду, радиолокатор будет сообщать немецким ассам о приближении советских самолетов. По карте неба, на экране радиолокатора оператор замечает самолет на расстоянии в несколько десятков километров и следит за ним вплоть до его почти неминуемой гибели.

Аркадий Родионович понял, что в центральном помещении цеха, как раз там, где он работает, проводится сборка одной из главных частей радиолокационной станции – блока магнетронного генератора. Что это именно так, Органов мог смело поручиться… Магнетронный генератор служит источником мощных радиоволн. Он пошлет в пространство «пакет» радиоволн – и тут же замрет. В это время включается чувствительный приемник, он ждет, не появится ли радио-эхо, отраженный самолетом сигнал. Радиоэхо на экране локатора имеет вид светящейся точки, движущейся вместе с самолетом.

…Еще в начале войны группой советских ученых, возглавляемой Аркадием Родионовичем, был создан мощный многорезонаторный магнетрон, работающий на очень короткой волне. Мощность колебаний, которые генерировал магнетрон, в десятки раз превосходила те, что имелись раньше.

Локатор с многорезонаторным магнетроном был подготовлен для массового производства на заводах. Но Органов уже тогда задумал создать новый, более совершенный тип радиолокационной станции дальнего действия. Принципиальную схему магнетрона для такой станции и основные расчеты приемного устройства Аркадий Родионович почти подготовил. Нелепая случайность – плен – оторвала ученого от работы над новым радиолокатором. И вот завод, где создается один из видов этого мощного боевого оружия, но создается против его родины.

* * *

Петр Михайлович Луговой попал в тот же цех, в котором находились Соколов и Пашка. Пленных использовали на самых тяжелых работах. За день они уставали так, что к вечеру буквально валились с ног.

Закаленный долголетней службой в армии, Луговой крепился. Правда, за небольшой промежуток времени Петр Михайлович заметно осунулся, но глаза его большие, серые, по-прежнему смотрели бодро.

Луговой с первого же дня попытался понять, что за продукцию выпускает завод? Выяснить это оказалось не так легко, как он предполагал – почти на каждом шагу стояла немецкая охрана. Людей никуда не допускали. Кроме того, Луговой о радиолокационных станциях имел лишь самое приблизительное представление – ему не довелось видеть их на фронте. Однако он не оставлял своих намерений побольше узнать о производстве. Через некоторое время он обратил внимание на то, что охранники и цивильные мастера строго следят за тем, чтобы русские рабочие не задерживались возле конвейера, находились дальше от поступающей в цех продукции. Сначала Луговой не придал этому особого значения, но чем больше присматривался к производству, к порядкам на заводе, тем беспокойнее становилось у него на душе. С каждым днем в голову все настойчивее лезли тревожные мысли: «Завод – военный!.. Здесь выпускают секретную продукцию!..» Понимая, как это важно, Петр Михайлович решил поговорить с Соколовым.

К сообщению товарища Соколов отнесся неожиданно скептически.

– Все думаешь? – хмуро отозвался он. – Зачем? Мы – в Германии, попробуй пикнуть, не успеешь моргнуть – прихлопают. – Он нагнулся ближе к Луговому, хотел что-то добавить. Но увидев, как сердито сдвинуты его брови, каким вдруг холодным и жестким стал взгляд, замолчал.

– Что же, Костя, высказывайся до конца.

У Соколова задергалось веко, он прикрыл его рукой и с сомнением произнес:

– Фрицы побоялись бы допустить нас к секретному производству. Они же не дураки, понимают, из-под ружья много не сделаешь, да и покорность «завербованных» слишком не надежна.

– Ты ошибаешься, Костя, – горячо заговорил Луговой. – Понимаешь, не хватает у немцев рабочих рук, все пожирает фронт! После Сталинграда им не до выбора, некогда!

– Да, траур они справляли неспроста.

– Знаешь, Костя, нам надо установить, что за аппаратура выпускается заводом.

Соколов неопределенно кивнул головой. Он снял с себя куртку, забрался на верхние нары и начал неторопливо зашивать рукав. Выражение лица его было сосредоточенным, он старался прихватить разорванное место двойным швом. Однако портняжное дело продвигалось медленно, прелые нитки обрывались. Соколов злился, дергал за иголку, но получалось еще хуже. Он старался ни о чем не думать, но раздражение росло. У него появилось твердое убеждение – Луговой что-то замышляет.