Текст книги "Геометрия и Марсельеза"
Автор книги: Владимир Демьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Денон с жадностью набросился на изображения, не совсем понятные, и иероглифы, совсем не понятные. Он видел колоссальную научную ценность того кладезя, который открылся перед учеными. Он страшно спешил, словно знал, что в Египте ему доведется провести немногим более года. Отличный рисовальщик Денон тщательно воспроизводил пирамиды и статуи, копировал непонятные письмена. Его трудолюбию и отваге могли завидовать многие.
Денон, Монж, Бертолле, Бонапарт и его штаб были первыми в истории европейцами, проникшими под своды самого большого сооружения древности – пирамиды Хеопса. Ценностей, на которые, может быть, втайне рассчитывал Бонапарт, там, конечно, не оказалось. Грабеж пирамид начался и почти закончился до его рождения. Мысль, пришедшая в голову молодому завоевателю, не могла не возникнуть и в менее одаренных головах за сорок веков. Ее предвидели даже строители пирамид, соорудившие хитроумные приспособления для защиты от ограблений. Мало того, как выяснилось в конце прошлого века, египетские жрецы перенесли мумии тридцати фараонов в одну из пещер, где зарыли их в глубокий колодец.
Под руководством ученых многое на египетской земле французы построили своими руками. Они убрали старый ниломер и построили новый, соорудили несколько ветряных мельниц «диковинного вида», проложили длинные и ровные дороги и обсадили их деревьями. Работали они не спеша, а для ускорения дела прибегали к помощи простейших машин. Даже тачка вызывала у арабов немалое удивление. С ее помощью один француз, не торопясь, переносил земли больше, чем пять арабов со своими корзинами. На строительстве работали в основном французы. Они кололи и распиливали дерево исключительно по правилам геометрии, под прямыми углами и по прямым линиям.
В только что отремонтированном доме, который бросил Хасан Кашиф, бежавший с другими мамлюками, была устроена большая библиотека. На арабов она произвела колоссальное впечатление.
«Бели в библиотеку приходит кто-нибудь из мусульман, желающих на нее взглянуть, – пишет в своей хронике ал-Джабарти, – ему разрешают занять самое лучшее место, встречают его приветливо, с улыбкой, выражают радость по поводу его прихода, особенно если обнаружат в нем способность к наукам, знания и любознательность. Французы в этом случае проявляют любезность и дружелюбие и приносят ему различные печатные книги с разнообразными иллюстрациями, на которых изображены земля с расположенными на ее поверхности странами, животные, птицы и растения. Там имеются также книги по древней истории отдельных народов… Все это достойно изумления».
Еще большее изумление арабов вызвали заседания каирского института. Шейхи, улемы и другие ученые мужи оказались способными часами сидеть и слушать речи на непонятном для них языке. Подспудно они чувствовали, что речь идет не о вере, не о политике и не о войне, и это было уже странно. А самое удивительное было то, что победитель могущественного Мурад-бея, властитель Нижнего, Среднего и Верхнего Египта ничем не выделялся здесь из ряда своих подчиненных. Ни разу не видели шейхи никаких особых знаков внимания к нему, никакого подобострастия. Все разговаривали спокойно и уверенно, а некоторые из ученых имели смелость не соглашаться и даже спорить с повелителем. И совершенно необъяснимо было то, что он не изгнал их из своей свиты и не приказал отрубить дерзкие мысли вместе с головой. Это было совершенно удивительное чудо, о котором не говорилось ни в одной из сказок Шахразады.
Бонапарт старался использовать каждый случай, чтобы поразить воображение мусульман и показать им превосходство Франции в общественном устройстве, науках и искусстве. Посетив однажды местного «пророка», который, между прочим, посмотрев на адьютанта главнокомандующего, заявил, что тот умрет через два месяца (фактически же он прожил еще много лет), Бонапарт решил противопоставить «чародея чародею» и пригласил каирских шейхов на химические опыты.
Арабы с интересом осмотрели оборудование лаборатории – специальные печи, различные аппараты и приборы для фильтрования, выпаривания, получения вытяжек и эссенций, дистилляции, добывания солей из пепла растений. Показав богатое оснащение лаборатории и уйму склянок с различными веществами, знаменитый Бертолле начал демонстрировать арабам чудесные превращения веществ. Химик священнодействовал со спокойствием и уверенностью индийского факира. Он налил в стакан какую-то жидкость, потом добавил к ней другую. Из стакана повалил цветной дым… «Затем, – вспоминает ал-Джабарти, – дым исчез, то, что находилось в стакане, высохло, и содержимое его превратилось в твердый камень желтого цвета, который выпал из перевернутого стакана. Мы брали, – говорит он, – этот камень в руки и рассматривали его. Затем то же самое было сделано с другой жидкостью, из которой получился синий камень. Из третьей жидкости получился камень красный, как рубин».
– Бонапарт с гордостью смотрел на действия знаменитого химика, но должного изумления в глазах шейхов не приметил. ' Покажите этим мумиям гремучее серебро, – » сказал генерал химику.
Насыпав на наковальню немного белого порошка, Бертолле слегка ударил по нему молотком. Раздался оглушительный взрыв, от которого арабы вздрогнули, а французы рассмеялись.
– Тряхните этих бестий электричеством! – распорядился Бонапарт, недовольный слишком слабым эффектом.
Бертолле начал крутить машину, извергать треск, искры, сообщать мусульманам с помощью тонкой проволоки «сильное сотрясение, дрожь во всем теле, треск в костях плеча» и другие неожиданности. Он показывал чудеса гальванизма, заставлявшего дрыгать мертвыми лапами и чуть ли не оживать мелких зверюшек, разлагал воду на кислород и водород, демонстрируя все достижения европейской науки на рубеже XIX века. Египтяне спокойно наблюдали за его стараниями
Наконец, Бертолле закончил опыты. Шейхи попрежнему смотрели на него с невозмутимым спокойствием мумий. Лишь один из них, ал-Бекри, нарушил молчание.
– Все это прекрасно, – сказал он через переводчика, – но можешь ли ты сделать так, чтобы я в одно и то же время был здесь и в Марокко?..
Бертолле ничего не сказал в ответ. Он лишь иронически улыбнулся и пожал плечами.
– А если так, – заключил шейх, – то никакой ты не волшебник!
Чародей Клод-Луи Бертолле, открывший впервые в мире динамику химических превращений, причем именно на египетской земле, был посрамлен.
Не повезло и искусному механику Конте, соорудившему и запустившему в небо шар-монгольфьер. Ученые думали, что арабы будут удивлены этим чудом науки и техники. Но здесь Монжа и его друзей ждало разочарование. Жители города не заметили чуда.
Главной целью ученых было, разумеется, не просвещение арабов, а исследование страны. И в этом они преуспели. Монж, Бертолле, Денон и Фурье были, так сказать, мозгом научной экспедиции. Руками же ее были молодые исследователи, которые с рвением необычайным приносили и приносили в здание Каирского института новые материалы. Так в хорошей пчелиной семье рабочие пчелы собирают за одно лето достаточно нектара, чтобы к осени была уже не одна семья, а две.
Каирский институт сделал гораздо больше, чем свойственно самой хорошей научной семье. Его материалов хватило на несколько лет работы. Да и не здесь ли, в Египте, глядя на работу Монжа и его сотрудников, Бонапарт впервые подумал о символе его будущей империи – неутомимой пчеле!.. Не здесь ли окончательно укрепится в нем вера в науку и любовь к ученым, которая сохранится до последнего дня его жизни!
Неужели вы их бросите?
Казалось, ничто не предвещало беды. Институт работал вдохновенно и слаженно. Население города занималось своими делами и исправно выполняло предписания Великого дивана, руководимого комиссарами Монжем и Бертолле, и указаниями Каирского дивана, которым руководил гражданин Фурье, талантливый математик… И вдруг 21 октября 1798 года Каир взбунтовался. Все посты и караулы оказались перебиты и перерезаны, а здание главного штаба разграблено и полностью разрушено.
Огромная толпа окружила со всех сторон дворец, в котором размещался Каирский институт, грозя немедленной расправой всем, кто укрылся за тонкой решетчатой садовой оградой. Ученые жили настолько мирными намерениями, что у них не было ни ружей, ни пушек, ни вообще какой бы то ни было охраны или средств обороны.
И ряды дрогнули: часть ученых, литераторов и художников подалась к дверям в расчете на спасение. Однако на пути беглецов внезапно возникла рослая фигура, простершая руки вперед.
– Стойте!
Короткий возглас и решимость, которая чувствовалась в человеке, стоявшем на пути бегущих, остановили их. Перед людьми, на какое-то время потерявшими самообладание, стоял Монж, руководитель института.
– Неужели вы их оставите? – спросил он, – Неужели вы бросите эти приборы, эти драгоценные аппараты… Неужели вам не дорого то, что вы сделали j и еще сделаете?.. Ведь если вы убежите на улицу, толпа тотчас же ворвется во дворец и уничтожит все это!
Слова ученого остановили молодежь. Все вернулись в здание. Монж немедленно организовал оборону теми средствами, что были в распоряжении ученых. Соорудив у всех входов баррикады, они вооружились импровизированными пиками, острием которых нередко были части научных приборов, и заняли круговую оборону.
Два дня длилась осада. Ни та, ни другая сторона не предпринимала решительных действий… На третий день атмосфера разрядилась. Генерал Дюма, отец романиста и дед драматурга, по приказанию Бонапарта безжалостно разметал восставших огнем своих пушек. Когда «смутьяны» попытались укрыться в мечети, он обрушил огонь и на храм – точь-в-точь, как поступил сам Бонапарт во время роялистского бунта в Париже. Воля восставших была сломлена.
К чести Бонапарта, не как личности, а как поли-1 тика, надо отметить, что он не устроил жестокой расправы над восставшими. Даже руководители восстания были помилованы. Ему необходим был надежный тыл во время похода в Сирию, который он планировал. Каирцы пришли к Бонапарту с повинной, и он им жаловал «аман», что означало прощение.
Восстание, которое грозило превратить всю французскую колонию в руины, натолкнуло главнокомандующего на мысль обратиться к своим коллегам-ученым с важным вопросом: как построить в стране, где нет леса, новые здания и сооружения, особенно такие сооружения, как морские суда? Ученые дать ответа не смогли.
– Египет сегодня не имеет, – сказал Бонапарт, – да и никогда не имел на своей земле строевого леса. Горы, которые его окружают, совершенно голы. Значит, нужно добывать лес в Абиссинии. Там горы покрыты высокими деревьями. Если бросать деревья в Нил, они достигнут порогов через две недели. А во время высокой воды они придут и сюда. Так мы получим балки для наших построек и мачты для наших судов… Фараоны вряд ли поступали иначе.
Монж, как и все присутствовавшие, был восхищен проницательностью Бонапарта, которая вскоре полностью подтвердилась. Жомар нашел на одном из памятников в Фивах барельеф, на котором был изображен египетский воин, заставляющий туземцев рубить в горах высокий лес.
История сохранила еще одно свидетельство острой наблюдательности и проницательности Бонапарта как очень перспективного исследователя. Может быть, лишь необычайный полководческий гений да непомерное честолюбие в сочетании с властолюбием помешали ему стать подлинным учеником и соратником Монжа. Соратником по науке.
Это было там же, в Египте. Бонапарт давно собрался пойти вместе с Монжем и Бертолле в Суэц. Там он рассчитывал найти путь из устья Нила в Красное море, а значит, и путь в Индию. Каирское восстание несколько замедлило осуществление этой идеи, но не исключило его. Новый владыка Египта, как уже говорилось, не предпринял массовых репрессий. Он просто установил четкий порядок, понятный каждому арабу: ежедневно утрачивали голову несколько человек, не умевших правильно ею распорядиться. Ведь требовалось повиновение – и только. Кстати, грабителей и насильников из французских солдат главнокомандующий наказывал и даже казнил с не меньшей методичностью. Эти меры он подкреплял акциями политическими.
«Во имя бога милостивого и милосердного! – писал он в очередной прокламации, – Улемы и шерифы, сообщите вашему народу и всему населению, что те жители, которые по заблуждению и недомыслию будут враждебно относиться ко мне и ссориться со мной, не найдут убежища и не укроются от меня на этом свете… Сообщите также вашему народу, что во многих стихах великого Корана говорится о том, что произошло, а другие стихи предвещают дела, которые произойдут в будущем, а ведь слова бога в его книге правдивы и истинны и всегда сбываются… Знайте также, что я могу открыть то, что таится в сердце каждого из вас, потому что как только я взгляну на человека, я проникаю в его душу и познаю то, что в ней сокрыто… Как ни старайся человек – он не может уйти от своей судьбы или воспрепятствовать исполнению предначертаний божьих, которые всевышний осуществляет моими руками… Садам!»
Считая, что принятых административно-политических мер достаточно, чтобы привести каирцев в спокойствие, Бонапарт послал в Суэц полторы тысячи солдат, а сам, как обычно, решил догнать войска чуть позже. Вместе с ним были Монж и Бертолле.
В походе главнокомандующий не позволял себе никаких излишеств. Из провизии он взял с собой, как отмечается в хронике ал-Джабарти, только три курицы, завернутые в бумагу. Его не сопровождали ни повара, ни слуги, он не возил с собой ни постели, ни палатки. Каждый солдат его отряда нес на штыке каравай хлеба и пил из оловянной фляжки, подвешенной на шее.
– Монж! – сказал вдруг Бонапарт, едва передвигаясь на лошади, которая с трудом вытягивала из песка ноги, – Смотри-ка, Монж!.. Мы же на середине канала!..
Ученый был удивлен зоркостью своего неутомимого шефа. Они и в самом деле стояли в старом русле канала, забытого многими поколениями арабов. Понадобится немало сил и средств, чтобы восстановить, а вернее, заново построить этот наивыгоднейший путь в Индийский океан из Европы. И все-таки факт есть факт: канал, о котором упоминали древние, действительно существовал. И обнаружил его сам Бонапарт.
– Монж, это будет великое дело! – сказал генерал, – Мы построим здесь водный путь в Индию. И пусть даже пойдут прахом все наши труды и все завоевания, один этот канал обеспечит славу французам на многие годы!
По указанию Бонапарта были немедленно начаты геодезические измерения. Правда, французских инженеров постигла досадная неудача. По их измерениям разница уровней Средиземного и Красного морей составила чуть ли не десять метров. То ли инженер Лепер, которому была поручена работа, ошибся в вычислениях, то ли. измерения оказались не столь точными, как этого требовало дело, но ошибка случилась. Геодезистам не мудрено было ошибиться, когда каждому их шагу мешали бедуины.
Суэцкий канал был построен много позже.
Одна песчинка
«Во имя господа всемилостивейшего, милосердного, смерть таранам!» Так начиналась новая прокламация Бонапарта, расклеенная во множестве экземпляров на улицах и площадях Каира перед походом в Сирию. Монж был немало удивлен столь оригинальным текстом. Войдя в штаб-квартиру главнокомандующего, он удивился еще больше: облачение Бонапарта составляли не генеральский мундир и треуголка, а… халат и чалма. Была пятница, и главнокомандующий решил посетить мечеть – для укрепления связи с арабами. Перед Монжем стоял не Бонапарт, а Али~ Бунабарди-паша, известный арабам победитель Мурадбея и владыка Востока.
– Религия, дорогой мой ученый, – сказал он, – тоже политика, но политика постоянная и потому сильная. Магомет был мудрым пророком. И мы должны уважать обычаи страны.
– А какая религия лучше остальных, – спросил Монж, – и в чем ее сила?
– Если уж говорить о моих взглядах, – ответил Бонапарт, – то деятельный Магомет мне ближе, чем страдающий Христос. Магометанство проще христианства, логичнее, понятнее, да и сильнее его, так как за десять лет завоевало полмира. А христианству для этого понадобилось триета лет. Магомет существовал, это бесспорно. Он проповедовал, завоевывая – он действовал. А жил ли Христос – неизвестно. Думаю, что его не было. А возможно, и был некий фанотше, которого казнили подобно другим фанатикам, считавшим себя пророками. Среди иудеев постоянно появлялись такие… Стоит ли таким верить?.. Будь я обязан иметь какую-нибудь религию, я поклонялся бы Солнцу – источнику всякой жизни, настоящему богу Земли.
Эта мысль более импонировала Монжу, чем все остальные. У него тоже было свое божество, в которое он свято верил, – сила человеческого знания. Именно знания, просвещение, промышленность перевернут весь мир, создадут всеобщий достаток и устранят бедность, несправедливость и произвол. Так он думал и в это верил. Ради знаний, ради науки Монж и приехал в эту знойную страну, ради них он и пошел с армией Бонапарта в Сирию. Вместе с Монжем отправился в опасный путь и его неразлучный друг Бертолле.
Неистовое солнце, которому собирался поклоняться Бонапарт, палило немилосердно, словно хотело сжечь дотла все живое. Песок сверкал ослепительной белизной, горячий воздух колебался над пустыней подобно струям расплавленного стекла. Горизонт извивался и гримасничал, заманивая путников химерическими картинами в бескрайнюю даль.
Монж и Бертолле делили с армией все тяготы походной жизни, проявляя редкое самообладание и самоотверженность. Их дружба, сложившаяся на благодатной почве научного поиска еще в предреволюционные годы, окрепшая во время совместной общественной и инженерной деятельности по организации производства оружия и боеприпасов для обороны республики, теперь была скреплена еще совместным преодолением опасностей в сражении на Ниле, в обороне Каирского института, в походе в Суэц… А ведь ученому, не имеющему оружия, сохранить хладнокровие во время боя гораздо труднее, чем вооруженному солдату, действия которого к тому же направляются неумолимыми приказами командиров.
«В Египте, – писал Кювье, – Бертолле и Монж подвергались не меньшим опасностям, чем военные люди. Они показывались во всех опасных пунктах. Их имена получили в армии громкую известность. Монж и Бертолле были так популярны среди солдат, и имена их до того привыкли г произносить вместе, что в армии многие полагали, что имена эти принадлежат одному человеку… Ходила легенда о том, что. именно Монж-Бертолле и был тем ужасным лицом, которое якобы дало Бонапарту несчастную мысль сунуться в эту проклятую страну».
Позже весь мир облетела крылатая фраза Бонапарта «Ослов и ученых – на середину!» В ней отразилась его забота и о сохранении жизни ученых, вместе с научной «кладью» в их головах, и о сбережении вьючных животных, которых было крайне мало. Гораздо реже упоминают, что измотанные тяготами походной жизни солдаты в отместку ученым порой их именами называли своих ослов. Так что еще не известно, кто кого опередил в знаменитой шутке – солдаты ли генерала или он их.
Солдатам трудно было судить об истинных причинах своих бед, но они слишком часто видели ученых вместе с главнокомандующим и знали об их большом влиянии на него. Солдаты страдали, порою роптали, но мужественно выполняли свой долг. Их славный военачальник делил с ними все трудности походов.
Начало сирийской кампании было блестящим. За несколько дней Бонапарт овладел Эль-Аришем, Газой и Яффой. Дорога на Иерусалим была открыта, но Бонапарт – тонкий политик – решил не связывать своего имени с этим городом. Он пошел на Акку, имея в виду взять ее, не разрушая. Этот город занимал важное место в его планах на будущее. Это был ключ к Индии. Однако планы и действительность на этот раз жестоко не совпали.
В крепости заперся шестидесятилетний атлет Джезар-паша, правивший городом на правах визиря. Он был одновременно и министром, и канцлером, и казначеем, и секретарем, исполняя порою обязанности повара, садовника, судьи и палача. Джезар не обольщался на счет своих возможностей оборняться и уже подумывал о сдаче. Но аллах милостив даже к палачам: в Акку пришла эскадра английского капитана Сиднея Смита, который по пути захватил флотилию Бонапарта, доставлявшую морем артиллерию и снаряды.
Осада затянулась. Чтобы пробить брешь в стенах крепости, нужны были ядра и ядра, а их-то не было. Поэтому пришлось пойти на хитрость: солдатам объявили, что им будут платить за каждое ядро от восьми до двадцати су в зависимости от калибра.
«Занимательно было смотреть, – пишет один из очевидцев, – как солдаты выстраивались на берегу, становясь мишенью для англичан, и лишь только успевали вызвать стрельбу с судов, кидались наперегонки за бомбами». Собрав все свои пушки и мортиры, все свои и чужие ядра, Бонапарт пробил-таки бреши в укреплениях и приготовился к штурму: он спешил, ибо хорошо понимал, насколько серьезно подрывает его престиж этот захудалый городишко. Он созвал военный совет, чтобы спросить мнение своих генералов. Все согласились с Бонапартом. Один лишь Клебер молчал. Когда же Бонапарт в упор спросил генерала о его мнении, тот ответил: «Конечно, кошка пройдет через такую брешь…» Бонапарта возмутило столь неприятное и резкое суждение, но не остановило его. Главнокомандующий приказал идти на штурм.
Борьба началась ожесточенная. Выражаясь словами того же Клебера, турки бились, как христиане, а христиане – как турки. Невзирая на всю свою храбрость и ловкость, французы были вынуждены отойти с большими потерями.
Осада провалилась. Ни хитроумные подкопы и подрывы больших зарядов, ни артиллерийский обстрел, ни дерзкие атаки успеха не дали. В тяжелом бою получил смертельную рану и скончался начальник инженерных войск Кафарелли, руководивший всеми саперными работами. В полубессознательном состоянии лежал в палатке тяжело больной Монж. Лихорадка ли, чума ли, другая ли болезнь его свалила – толком не знали. Полное физическое истощение и тяжелое моральное состояние своего друга видел Бертолле и потому переселился в его палатку. В течение трех недель знаменитый химик, пренебрегая опасностью заразиться, не отходил от постели знаменитого математика. Больного ежедневно посещал Бонапарт. Видимо, он помнил о том обещании, которое дал в Париже супруге Монжа: «…Я не отпущу его от себя ни на шаг…» Он даже начал издавать специальные бюллетени о действиях армии и о ее успехах настоящих и мнимых, чтобы поднять дух Монжа и как-то помочь медицине.
Дело, однако, если и шло на поправку, то очень туго. Неудачи войск, безуспешно осаждавших крепость, усугубляли страдания математика. Как инженер, отлично знающий фортификацию, Монж видел, что давно истекли сроки, которые могла бы выдержать сухопутная крепость при правильной осаде. Здесь же перед Бонапартом была крепость, неустанно снабжаемая с моря. Осаждать ее можно целую вечность.
Увидев бесперспективность и даже опасность дальнейшего пребывания своих войск у стен Акки, когда можно было ожидать появления в Египте новых турецких армий, Бонапарт снял осаду.
«Этот дьявол Сидней Смит испортил всю мою карьеру, – говорил он впоследствии, – Если бы я овладел Аккой, я надел бы тюрбан и нарядил бы мою армию в широкие шаровары… Я стал бы императором Востока и пришел в Париж через Константинополь!»
Капитан Сидней Смит и в самом деле был калач тертый. Этот человек со складом характера, не менее авантюрным, чем у Бонапарта, провел жизнь, полную приключений. Он служил в английском, шведском и турецком флоте, воевал в Америке и во Франции, сидел и в парижской тюрьме и в английском парламенте… Через полтора десятка лет после осады Акки, когда речь шла о дележе империи Наполеона, он выступал в Вене как представитель Швеции, уже будучи адмиралом.
Захудалый городишко Акка, «эта песчинка», из-за которой рухнули завоевательские планы Бонапарта, осталась в истории самой восточной точкой, до которой ему удалось добраться.
Обратный путь в Египет был ужасен. Сто двадцать часов ходьбы по пескам среди ужасающего зноя. Именно ходьбы, потому что Бонапарт приказал всем спешиться и сам шел пешком. На лошадях везли раненых. А тех, что болели чумой, оставили умирать в пустыне. Так окончился этот поход Бонапарта. Он обошелся завоевателю Востока в три тысячи солдатских жизней.
В Каир вошли под гром пушек и музыку оркестра. Каждый солдат выглядел молодцевато и нес пальмовую ветвь… На театральные зрелища великий полководец был большой мастак.
