Текст книги "Геометрия и Марсельеза"
Автор книги: Владимир Демьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
«Марсельезу» для Монжа!
Много поездил Монж на своем веку. Чуть ли не полжизни провел он в пути, и карета стала для него вторым домом. Он исколесил всю Францию, особенно часто бывал в ее приморских городах, но выезжать за пределы родины ученому еще не приходилось. И вот теперь он впервые пересекает границу…
Он едет в Италию с миссией необычайной. Речь идет на этот раз не о каком-либо научном исследовании, не о производстве оружия для защиты республики, и не об установлении единой системы мер и весов – все эти дела были уже позади. Геометру предстояло теперь определять ценности картин, скульптур и других художественных произведений.
В мае 1796 года математик Монж и его друг химик Бертолле были назначены членами комиссии, созданной для того, чтобы отбирать в Италии памятники искусства и науки, которые по мирному трактату «достались победоносной французской армии». Вместе с учеными в составе этой комиссии был и молодой артиллерист, прирабатывавший миниатюрами и карандашными портретами. Имя его Антуан Жан Гро – он станет впоследствии знаменитым художником благодаря картине «Наполеон на Аркольском мосту» и другим работам, прославлявшим Наполеона, а потом и Бурбонов.
Дела республики шли в то время более чем неплохо. Массовая армия, созданная Конвентом, Комитетом общественного спасения и учеником Монжа «организатором победы» Лазаром Карно, хорошо вооруженная и оснащенная благодаря усилиям самого Монжа и его коллег, теперь не знала себе равных. Она не только выстояла в борьбе против объединенной монархической Европы. Обогащенная новой тактикой, руководимая талантливыми военачальниками» а на них у Карно было необычайное чутье, революционная армия ломала по всей Европе феодальные перегородки, круша мелкие княжества и королевства и установленные в них «от века» порядки.
Гаспар Монж, охваченный революционным энтузиазмом, видел в этой войне лишь борьбу с тиранией, все равно какой – королевской, княжеской, папской, – борьбу за свободу против любой «богом данной неограниченной власти». Он полностью разделял решение Директории. Произведения искусства и науки созданы не папой римским, не герцогами Модены, Пармы или Генуи и не должны больше им принадлежать. Собрать воедино великие творения мастеров и мыслителей прошлого, все достижения человеческого гения и сделать их достоянием свободных народов – вот в чем видел геометр свою миссию.
Пылкая увлеченность не давала Монжу всерьез задуматься над тем, каким же все-таки образом итальянский народ, создавший отбираемые комиссией шедевры, будет наслаждаться зрелищем картин и статуй после их отправки в парижский Лувр? Ученый не замечал, что право сильного – сомнительное право. И все-таки эту увлеченность Монжа, который вместе со своей свободолюбивой нацией еле-еле отбился от иноземного нашествия, можно понять. Монж трясся в коляске не затем, чтобы нагреть руки на благоприятной ситуации, как это делали не раз многие нувориши, для которых и революция, и контрреволюция – благо, ибо в мутной воде «умелый» человек всегда найдет свою выгоду. Нет, Гаспар Монж никогда не был искателем достатка. Он ехал покарать папу римского Пия VI, непримиримого врага французской революции, покарать бога, лишающего человека права на знание, на освобождение от рабства.
Мимо коляски проплывали все те же нищие деревни, что и пять и десять лет назад. Революция пока еще ничем не обогатила жалкий крестьянский стол, ничего не добавила в забитую крестьянскую голову – разве что выбила из нее страх перед королями (их, оказывается, можно судить!) и аристократами, которые, как и все смертные, вполне могут попасть на пику или на фонарь.
Был конец мая. Природа, не знающая социальных потрясений, украсила землю всем, чем была богата. Будет ли война, не будет ли войны – об этом она даже и не знала. Каждый куст, проплывавший мимо окна экипажа, утверждал всем своим видом: «Я ничего не знаю о смерти короля, к которой причастен и ты, гражданин Монж, мне даже не известно имя моего будущего владельца! Это для меня все равно… Я знаю только солнце и теплую влажную родную землю. И мне ее никто и ничто не заменит. Зачем же и куда же спешишь ты, человек?..»
А человек погонял лошадей. Он спешил в Италию, в далекий город Милан. Его торопил общественный долг. Монж оставил дом, жену, дочерей, свое любимое детище – Политехническую школу. Он оставил математику, без которой скучал так же, как если бы он оставил родину.
За окном были уже итальянские пейзажи. Монж в первый раз появился на земле Леонардо и Галилея.
Вскоре произошла историческая встреча двух великих людей, после которой судьба одного из них тесно переплетется с судьбой другого, а вернее – полностью подчинится ей. Этими людьми были математик Монж и полководец Бонапарт. Слава отважного республиканского генерала уже гремела на весь мир. За его плечами были только победы – много побед, одна внушительнее другой. Феодалы трепетали в своих древних замках при одном упоминании его имени. Романтически настроенные поэты воспевали его подвиги, честолюбивые офицеры и генералы тянулись к нему в надежде прославиться.
Генерал Бонапарт, в чье распоряжение, собственно, прибыла комиссия, принял ученых и художников очень радушно. Особенное расположение он проявил к Монжу.
– Один молодой артиллерийский офицер, совсем не пользовавшийся благосклонностью правительства, – сказал он с улыбкой, – обращался в 1792 году с просьбой к морскому министру. Может быть, министр и не запомнил этого случая – мало ли просителей у него тогда перебывало… Что же касается безвестного офицера, то он никогда не забудет его внимания.
Тут Бонапарт приосанился и прочувствованно произнес:
– Этот офицер, командующий славной армии, считает за счастье принимать у себя бывшего министра и от души подает ему признательную руку.
Монж был растроган. Старый ученый смотрел на молодого полководца и тщетно пытался его припомнить. Видимо, особыми дарованиями он прежде не выделялся.
Геометр не ошибся. Еще в аттестации Бриеннской школы, откуда Бонапарт был направлен в Парижскую, говорилось, что он любит во всем большую аккуратность, всегда отличался любовью к математике, но очень слаб во всяких искусствах и в латинском языке. Слаб он был, как известно, и в французской орфографии. А профессор Бауэр, преподававший немецкий язык, в своей характеристике будущему императору французов написал коротко и просто: «Ученик Бонапарт глуп».
Проницательные глаза Бонапарта доброжелательно смотрели на ученого.
– Я буду рад, – сказал он, – если вы, дорогой Монж, и ваши друзья будете чувствовать себя здесь как дома.
Дом Бонапарта, а точнее, дворец, который он занимал, был великолепен. Молодой республиканец совсем не хотел выглядеть пуританином. Спартанская скромность времен неподкупного Робеспьера была, очевидно, не по нему. Генерал устроился по-королевски и окружил себя настоящим двором. Здесь были депутаты от многих городов, представители всех итальянских государств, ожидавших решения своей судьбы, уполномоченные австрийского императора, прибывшие для мирных переговоров. Здесь была и большая охотница до роскоши красавица Жозефина, дочь плантатора и вдова генерала Богарне, казненного якобинцами. Бонапарт женился на ней за два дня до отбытия своего в итальянский поход.
Знаменитые ученые и художники стали неплохим дополнением к этому букету. К тому же они могли оказаться по-настоящему полезными генералу не только теперь, но и потом…
– Завидую я вам, ученым, – сказал как-то Бонапарт. – Как вы должны быть счастливы тем, что прославились, не запятнав кровью своего бессмертия!.. Что же касается меня, то я только тогда буду счастлив, когда успокою Европу и в награду за все получу звание мирового судьи в моем округе.
Монж не очень-то верил, что Бонапарт мог удовольствоваться столь скромной ролью в будущем. Но была в этом генерале такая притягательная сила, такая убежденность, что поневоле начинаешь верить самым необычным и неправдоподобным его высказываниям. Геометр, очень скромный по натуре, в глубине души не одобрял роскоши, окружавшей Бонапарта. Да и к чему бы она полководцу революционной армии, который в походной жизни всегда был непритязателен и прост. Не потому ли его так любили солдаты… Но наблюдая, как жадно и быстро он работает, с каким знанием дела, решает запутанные и далекие от его профессии вопросы, сколько вещей одновременно удерживает в своей голове, Монж невольно прощал ему и этот дворец, и этот двор. И начинало казаться даже, что двор этот необходим, чтобы утвердить в глазах Европы мощь и величие революционной Франции.
Обязанности ученых и художников, прибывших в Италию, были довольно щепетильного свойства. Их руками французское правительство взимало с побежденных государств контрибуцию в виде картин, статуй, ценных рукописей. Им, как наиболее сведущим специалистам, надлежало отбирать именно лучшие произведения, чтобы все было, как говорится, без обмана. В итоге один только папа Пий VI лишился ста картин и статуй и пятисот ценнейших рукописей из ватиканской библиотеки.
Монж добросовестно выполнял порученное ему дело, стараясь при этом соблюсти справедливость и не уронить чести француза и республиканца. Итальянские художники и владельцы картин не раз предлагали ему в подарок бесценные произведения, видимо, стремясь смягчить свою участь. Однако ученый подарков не принимал, и его дом на улице Бель-Шасс не украсило ни одно итальянское произведение.
Оценивая работу членов комиссии наук и искусств, Бонапарт писал Директории: «Эти блистающие своими талантами люди служили республике с усердием, активностью, скромностью и беспримерным бескорыстием; занятые единственно только делом своей миссии, они приобрели уважение всей армии; при выполнении деликатного поручения, которое на них было
возложено, они дали Италии пример добродетелей, почти всегда сопутствующих выдающимся дарованиям».
Город сменялся городом – Милан, Рим, Неаполь, Венеция… Сотни картин, статуй, рукописей прошли через руки членов комиссии, заколочены в ящики и отправлены по адресу: Париж, Лувр. Множество поразительно роскошных дворцов перевидел ученый. Он видел богатство бесстыдное, неуемное. Видел рядом с ним бесправие и ужасающую духовную и материальную нищету. Вечный город Рим потряс Монжа до глубины души.
«Зрелище, которое представляет Рим, – писал он своему зятю, – внушает печаль. Народ так забит, так невежественен, что жалость, которую он внушает вначале, переходит через некоторое время в отвращение. Нет ни угла на улице, где не было бы мадонны, и нет ни одной мадонны, которая не творила бы чудес, двигая глазами в знак покровительства глупцам, способным в наши дни проводить весь вечер в рассматривании несчастной мазни, чтобы увидеть, не пропустить это чудо
Несколько недель провел Монж в Пассариано, где Бонапарт держал свою штаб-квартиру на заключительном этапе итальянской кампании. Они виделись почти ежедневно. Постоянная занятость не мешала Бонапарту проводить многие часы в беседах с ученым. О чем они только ни переговорили за это время! Глубокая взаимная симпатия, жажда все новых и новых знаний, колоссальное трудолюбие и работоспособность, свойственная обоим, сближали их с каждой встречей все более. Оба они хорошо знали и любили древнюю историю, увлеченно цитировали Плутарха, вспоминали великих людей прошлого – философов, полководцев, государственных мужей…
Фантазия переносила их то в Древнюю Грецию, то в загадочный Египет, о котором особенно часто говорили. Миссия Монжа в Италии давно закончилась, а главнокомандующий все «продлевал командировку». Многочисленные встречи и ученые беседы в аллеях прекрасного парка сделали свое дело: взаимная симпатия переросла в дружбу. Оказалось, что юность обоих не знала роскоши и безделья. Только своему труду, своим знаниям и умениям обязаны они нынешним общественным положением и успехами.
Но слишком уж разными были и их положение, и их характеры, чтобы дружба была равной, как ни близки они были во многом другом. Старый ученый был доверчив и прост, как дитя, а молодой полководец – расчетлив, осмотрителен и честолюбив.
Бонапарт охотно рассказывал Монжу о ходе кампании, делился своими планами и соображениями. Когда после долгих словопрений с представителем Австрии Кобенцлем и другими дипломатами был подписан Кампоформийский мирный договор, главнокомандующий устроил большой банкет. Расходы его не беспокоили. Тридцать миллионов отправил он в казну. Директория не могла на него жаловаться. Не обделил он и себя, и своих генералов ни золотом, ни шедеврами искусства.
Бонапарт был в ударе. Он шутил, рассказывал всякие истории, оказывал знаки внимания своему ученому другу Монжу, его коллегам и товарищам. Еще бы! Генерал праздновал двойную победу – и над Кобенцлем, и над Директорией, которая не успела ему помешать. Монж тоже радовался успеху.
– Разрешите, мой генерал, – сказал он, – поздравить вас от души с успешным завершением освободительной миссии! За славные республиканские знамена! За нашу Францию!
Бонапарт слегка поклонился ученому, потом, обведя взглядом собравшееся общество, усмехнулся и крикнул в глубину ярко освещенного зала:
– Музыканты!..
Разговоры и шум за столами утихли, все обратили взоры на главнокомандующего.
– Музыканты, – повторил он, обращаясь к оркестру через головы представителей австрийской монархии, – сыграйте «Марсельезу». «Марсельезу» для Монжа!
И грянули, щемя сердце, благородные звуки известной всему миру мелодии… У Монжа затуманились глаза. Он никого и ничего не видел, но очень явственно слышал слова, которых не могли донести трубы оркестра. «Свобода, дорогая свобода! Сражайся вместе с твоими защитниками…» Это были голоса его учени ков, которые он много раз слышал там, в Политехнической школе.
– Да, – растроганно проговорил ученый, когда оркестр смолк, – мир и свобода отчизны – какая еще цель может быть выше?.. Ради этого стоит жить и бороться. Когда приеду в Париж, мы посадим с моими ребятами еще одно дерево свободы и споем революционные гимны…
Глубокой ночью гражданин республики Монж и генерал Бертье сели в карету и отправились в Париж. Они везли трактат о мире.
Среди бумаг, провозглашавших «вечный, прочный и неразрывный мир между обеими сторонами», лежала и такая, в которой Бонапарт писал, обращаясь к Директории:
«Гражданин Монж, один из членов комиссии наук и искусств, знаменит своими познаниями и своим патриотизмом. Он заставил своим поведением в Италии уважать французов; он занимает видное место среди моих друзей.
Наука, которая открыла нам столько тайн и уничтожила столько предрассудков, призвана оказать нам еще большие услуги; новые истины, новые открытия обнаружат нам тайны, еще более существенные для человечества, но необходимо, чтобы мы любили учёных, и чтобы мы покровительствовали науке.
Примите, прошу вас, с равным отличием выдающегося генерала и ученого физика. Оба представляют отечество и делают знаменитым имя француза. Я не могу препроводить мирный договор с двумя более выдающимися людьми, хотя и в разных областях».
Париж хорошо принял посланцев Бонапарта. Они были встречены с большими церемониями. В торжественной обстановке Гаспар Монж вручил директорам трактат о мире. Но это вручение, как оказалось, не было окончательным. Месяца через полтора церемония повторилась на гораздо более высоком уровне. На этот раз трактат вручал директорам сам «миротворец», возвратившийся в Париж после победного турне по Европе. По этому случаю Директория устроила большое праздненство.
Во дворе Люксембургского дворца был специально сооружен алтарь отечества. У его подножия восседали директоры. Несколько ниже их разместились министры и прочие государственные мужи. Весь двор был уставлен знаменами неприятельских армий, разбитых Бонапартом. Богатые трофеи, музыка, залпы многочисленных орудий – все было призвано подчеркнуть исключительность подвига, совершенного этим бледным и худощавым человеком невысокого роста, который показался в сопровождении Талейрана перед толпой, заполнившей двор.
Проницательный Талейран уже давно понял, на кого надо ориентироваться. Совсем недавно вернувшись из эмиграции, он нажимал на все рычаги, чтобы подняться над другими, невзирая на свою подмоченную репутацию. Из пяти членов Директории трое считали его взяточником, четвертый – вором и взяточником, а пятый – изменником, вором и взяточником. Этот человек редкой безнравственности, как его охарактеризовал Бонапарт, в своей торжественной речи у алтаря отечества изобразил Бонапарта стоическим героем. По воспоминаниям современников, Талейран расточал похвалы, уместные разве у могилы гения. Вслед за ним Баррас, беспринципнейший из директоров, изливал самую низкую лесть, сравнивая Бонапарта с Сократом, Цезарем, Помпеем… Он звал миротворца к новым завоеваниям, нацеливая молодого честолюбца на Англию.
После этих буйных словоизвержений заговорил сам Бонапарт, державшийся все это время очень скромно.
«Граждане! – сказал он, – Чтобы сделаться свободным, французский народ принужден был бороться с королями… В продолжение двадцати столетий Европой попеременно управляли религия, феодализм и роялизм. С мира, ныне вами заключенного, начинается эпоха представительного правления… Имею честь вручить вам трактат, подписанный в Кампоформио и ратифицированный императором Австрии. Мир этот обеспечивает свободу, благосостояние и славу республики…»
Овация покрыла последнюю фразу генерала. Толпа, воодушевленная торжественной обстановкой и речами, любовалась своим героем и рукоплескала ему. Вконец расчувствовавшийся Монж с гордостью смотрел на своего бывшего ученика, говорившего слова, достойные республиканца, смелого борца против монар хии и религиозной тирании, борца за свободу Франции и распространение наук…
Гул овации не утихал. Кто-то вдруг воскликнул: «Да здравствует республика, да здравствует Бонапарт!» Клич немедленно подхватили. Всеобщему ликованию не было границ.
– Да здравствует Бонапарт! – исступленно кричали граждане свободной республики, нашедшие себе кумира, – Да здравствует Бонапарт!..
Никогда не говори «никогда»
Наконец-то Париж, наконец-то родной дом… Наконец-то наступил долгожданный мир, и Монж снова стал профессором, отцом, мужем… Чужие города, чужие судьбы, вихри политических страстей вокруг маленьких и больших итальянских городов и провинций – как это все было недавно и как далеко отхлынуло сейчас. Он снова видит грустную улыбку своей доброй подруги, ее глаза, полные тихого укора.
– Почему же все-таки ты так долго не возвращался? Забыл нас совсем…
– Ну что ты, дорогая… Ни в Риме, ни в Неаполе, ни в Пассериано я не забывал, что у меня есть моя маленькая терпеливая Катрин, которая ждет и скучает. Но у меня есть и Марианна – моя большая и нетерпеливая родина. Вот она и заставляла меня быть так далеко и от тебя, и от нее…
– Мы ждали тебя здесь обе, Гаспар. Ты напрасно так говоришь… Конечно, я и не думала, что ты вернешься к июню – к двадцатилетию нашей свадьбы. Это было бы слишком большим счастьем. Но за полгода, что тебя не было, произошло очень многое. Поэтому ждала не одна я… Тебя здесь выдвинули в
Директорию. Ты должен был стать одним из пяти человек, управляющих Францией, среди которых был и твой ученик – благородный Карно. Теперь он в изгнании. Говорят, едва успел убежать во время фруктидора. А какой из него роялист – не понимаю… Сейчас в директории одни продажные лицемеры, вроде Барраса – в этом, наверное, и твоя вина, Гаспар… Я понимаю, ты мог не приехать по моей просьбе: жена всегда ждет, она обязана ждать. А ведь Совет пятисот ждать долго не может. Ему нужен человек, который будет работать в Париже, а не в Милане. Ну что ж, человек не приехал, и его заменили… А я надеялась, так мечтала, что хоть это привяжет тебя к Парижу, что хоть теперь мы будем жить-вместе, если уж молодость прошла в разлуке…
Монж не знал, как утешить свою подругу, как объяснить, почему он не мог покинуть Италию. Он и себето дать в этом отчет не мог. Так уж получилось. Да и Бонапарт не отпускал.
– Ну оставим, забудем это, – проговорил он, с виноватой улыбкой обнимая Катрин, – Сейчас ведь я в Париже, я с вами, и никуда не еду. Боже мой, как я соскучился по тебе, по Эмиллии, по Луизе… и по моим ребятам из Политехнической школы. А на счет Директории что жалеть – я уже был когда-то министром. Эти интриганы все равно не дали бы жить и работать. Но теперь – все! Только наука, преподавание и семья. Больше никому не отдам своего времени! Теперь мы всегда будем вместе. Я буду аккуратно приходить к ужину и не оставлю вас никогда. Ты веришь мне – никогда! У меня есть свои собственные дела, у меня наука, у меня Политехникум! А потом, есть неплохая идея, которой надо срочно заняться. Я давно об этом подумывал, но решение как-то не приходило. А сейчас оно, кажется, созрело.
Не откладывая задуманного на долгий срок, Монж приступил к реализации своей идеи. Первую попытку изложить более или менее систематически действие простейших машин и их элементов он предпринял в курсе статики для мореходных училищ. Но это было сделано как бы мимоходом. В этом учебнике рассматривались действия сил, а не конструкции машин. Сейчас же Монж задумал мероприятие более радикальное. Машина должна сама по себе стать объектом изучения.
Все известные науки посвящены изучению природы и ее закономерностей, даже математика. Но еще нет науки, которая исследовала бы творения рук человеческих – машины и механизмы, предназначенные для преобразования природных сил и дополняющие природу.
«Из существующих предметов одни существуют по природе, другие в силу иных причин», – говорил Аристотель в своей «Физике». И что бы там ни думал великий философ, а предметы, существующие «в силу иных причин», есть творения человека. И главнейшие из этих предметов – машины, помогающие человеку преобразовывать природу.
Монж задумал наладить изучение всех существующих машин в Политехнической школе. Если для преподавания систематического курса машин время еще не пришло, то хотя бы основные машины и элементы, их составляющие, нашим ученикам, будущим инженерам, надо изучать. Так – думал Монж, когда уезжал в Италию. Он дал задание своему временному преемнику по кафедре Ашетту дополнить программу курса начертательной геометрии разделом об элементах машин. Справиться с этой задачей Ашетту не удалось – возникли непредвиденные затруднения с классификацией машин, и дело остановилось.
Возвратившись на кафедру, Монж активно взялся за разработку новой программы.
– Это не беда, – сказал он Ашетту, – что курса науки о машинах еще нет. Но наши выпускники должны быть политехнически образованными. Мы будем готовить их и к конструированию машин. Для нашей науки – начертательной геометрии – появится новое и очень эффективное применение. Это будет графическое описание форм и конструктивных элементов различных машин, подробное перечисление всех способов и средств преобразования сил в различных обстоятельствах. В ученом мире изучение машин почему-то не пользуется вниманием. Мы преодолеем это предубеждение!
Замысел Монжа начал мало-помалу выкристаллизовываться и оформляться, но вдруг произошло непредвиденное. Париж взбудоражило печальное известие: папские солдаты в Риме зарезали французского генерала Дюфо. Директория срочно назначила трех комиссаров для расследования убийства и принятия мер к тому, чтобы «ничего подобного не возобновлялось». Наказать преступников уже двигался с войсками начальник бонапартовского штаба генерал Бертье.
Печальная Катрин снова собрала своего Монжа в дорогу: он был одним из этих трех комиссаров.
– Никогда не говори «никогда»! – сказала она с грустью, – Ты обещал никуда не уезжать, и вот видишь – тебя снова ждет карета. Ну скажи мне, почему ты такой… уж не пойму – уступчивый или упрямый? Как они могут тебя заставлять? Разве мало людей помоложе? Или тебе еще не надоели эти путешествия?..
– Что делать, Катрин. Такова жизнь… Но ты только представь себе трехцветные республиканские знамена, развевающиеся над папскими соборами! Мы водрузим их, мы поможем нашим римским братьям сделаться республиканцами. Освободить людей от церковных мракобесов, этих душителей разума – разве это не благородно? Разве могу я не ехать?.. И потом… я ведь очень скоро вернусь. Не печалься Катрин, поцелуй дочерей!..
И снова карета двинулась в путь по той же дороге – через Венсенский лес в Италию.
Как ни быстро ехали комиссары к Риму, обстановка в вечном городе менялась еще быстрее. Жизнь решительно показывала, что ничто не вечно, в том числе и папская власть. Народное восстание, вспыхнувшее в феврале и активно поддержанное подоспевшими на удивление вовремя французскими войсками, победило. Папа Пий VI панически бежал, бросив свою непослушную паству. Папа лишился светской власти, была торжественно провозглашена республика.
Монжу и его коллегам не довелось водружать республиканское знамя на куполе собора святого Петра, но вся организаторская работа по установлению новой власти легла на их плечи. Политическая обстановка разом сняла с них старые задачи и возложила новые.
Посланцы Франции разместились в старом здании академии художеств. Жили они скромно и просто, как во времена Робеспьера. Обеды комиссаров совсем не походили на роскошные банкеты, которые устраивал подобно древнему владыке молодой генерал Бонапарт. Лишь «Марсельеза», неизменная «Марсельеза», которую вполголоса мурлыкал Монж, напоминала о славной итальянской кампании и о более ранних временах.
Комиссары активно участвовали в выработке конституции новой республики. Правда, особого творчества от них не потребовалось: за основу, как говорят, была принята конституция французской республики 1795 года. Но некоторые итальянские нравы и привычки нельзя было не учесть. Римлянам, этим славным наследникам древней римской республики, коробили слух такие слова, как директоры, совет пятисот, совет старейшин. Поэтому и выплыли из глубокого прошлого соответствующие им древнеримские понятия: консулы, трибунат, сенат… Здесь они были вполне уместны. Но французы сами потом не раз вспомнят о них, когда законоположения французские станут мешать установлению новой единоличной власти.
Временное правительство римской республики было создано, и в его состав вошли самые уважаемые итальянцами люди во главе с известным ученым – археологом Висконти. Французским комиссарам, казалось бы, можно было и отойти от итальянских дел. Но не тут-то было. Перед ними возникла обязанность самого неприятного свойства. Директория потребовала от них взимания большой контрибуции с только что освободившегося народа. Неприятная миссия тем более тяготила Монжа и его коллег, что за последнее время французская военщина успела показать себя в Риме отнюдь не с лучшей стороны. Генералы, офицеры и солдаты, забыв о своей освободительной миссии, держали себя как завоеватели – бесчинствовали и грабили. Республиканский дух, охвативший было римлян, выветривался теперь с каждым днем.
Дону, Монж и Флоран писали в Париж, Директории: «Если вы хотите, чтобы римляне были свободны, то не истощайте их, не допускайте, чтобы они истекли кровью… Хищения и поборы являются в Италии единственной причиной недовольства; надо повсеместно прекратить первые и по возможности умерить вторые. Вместе с 35 миллионами, уплаченными папой, этой стране придется выплачивать 70 миллионов, а это непомерно много».
Но если бы дело ограничивалось только денежными поборами! Из Рима вывозились и произведения великих мастеров. Около полутысячи ящиков с выдающимися произведениями искусства комиссары были вынуждены отправить в Париж. И насколько ревностно выполнял Монж распоряжения Бонапарта, отбирая в свое время у папы несметные богатства, настолько тяжело ему было обирать сейчас римскую республику. Его коллеги-комиссары страдали не меньше. Возмущенный Дону писал тогда парижским властям: «…Такие хищения и несправедливы, и неполитичны. Самые жаркие римские патриоты смотрят на них весьма неблагосклонно; на их месте мы также не были бы равнодушны. Должен быть всему конец, даже праву победы».
Решительнее и честнее, пожалуй, и не скажешь. Все комиссары настоятельно просили их заменить «кем угодно, только не откупщиками».
Вскоре их просьба была удовлетворена: комиссаров отозвали в Париж. Но еще раньше Монж получил письмо весьма загадочного содержания. В нем генерал Бонапарт извещал математика, что твердо рассчитывает на него и готов подняться по Тибру во главе эскадры, чтобы взять его с собой. «Прилагаемое при сем письмо доставьте генералу Дезе, – писал Бонапарт, – Я полагаюсь только на вас и на него относительно приготовлений в Чивитавеккьи».
Что это за приготовления, можно в какой-то мере уяснить из другой фразы: «С нами будет треть членов Института и приборы всех видов…»
Через две недели Бонапарт в письме генералу Дезе просит передать тысячу приветов Монжу и сообщает, что его жена чувствует себя хорошо. И ученый принимает предложение своего авантюрного молодого друга. Он помогает генералу Дезе подготовиться к походу и вместе с ним покидает Италию. Но на этот раз уже не в карете, а на боевом корабле «Храбрый», в сопровождении других кораблей, на которых размещена целая дивизия – одна из лучших дивизий французской армии.
Многое влекло Монжа к Парижу – и прекрасная жена, и очаровательные дочери, и его любимое детище – Политехническая школа. Но сила их совместного притяжения была преодолена жаждой новых и новых знаний, тягой к путешествиям, верой в своего сумасбродного друга Бонапарта. И пятидесятитрехлетний академик пустился в опасное плавание.
