Текст книги "Рок И его проблемы-4"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Они готовили завтрак.

Лягушек они ненавидели. Несколько раз, по пьяному делу, пробовали варить из них суп, и жарить над костром, наподобие шашлыка. Но то, что получилось, никто из них так и не решился отведать.

Чтобы на покрыть себя вечным позором.

Даже на спор, – ни один из мужиков бригады до этого не опустился…

Так что этим утром варили картошку, и разогревали подстреленного третьего дня кабана. Вернее то, что от него к этому утру осталось.

Болотце было средних размеров, метров триста в длину, но вытянутое колбаской, наподобие опростоволосившейся речки.

Тех чужаков первым заметил Федор, сидевший перед костром спиной к палатке, и соответственно, лицом к противоположному берегу болота.

Туман уже, перед тем, как исчезнуть, пошел клочьями, и стал совсем прозрачным.

Так что Федор увидел, сквозь просвет исчезающего утреннего тумана, как на противоположном берегу из-за деревьев показалась человеческая фигура в длинном плаще, а через какое-то время, следом за ней, – другая.

Насчет премии, чудовищные размеры которой не укладывались в сознании, разговоры по селу шли вторую неделю. Никто не мог ничего понять, – за что, или за кого можно заплатить такие невероятные деньжищи.

Старики посоветовались между собой и пришли к выводу, что это все политические хитрости, насчет контрабандистов. Чтобы опять задурить народу голову, и снова оставить его, как всегда, в дураках. На самом деле, ловят главного террориста в мире – Усаму Бен Ладена… Никак не меньше.

По всему выходило, что это так и есть.

На самом деле, куда ему деваться?.. В Афганистане его обложили со всех сторон американцы. Он туда-сюда, – и дернулся в Пакистан. А там – тоже американцы. Он и там, туда-сюда, и дернулся в Индию. А там – индийцы… Тоже желают получить за него выкуп.

Вот ему ничего и не осталось делать, чтобы через Китай не попытаться пересечь российскую границу. И углубиться в нашу территорию.

Кто его будет здесь искать? Никто… И он – это знает.

Но нашлись умные головы наверху. Все хорошенько просчитали, его маршрут, – вот теперь ждут его здесь. Что им заплатить за него миллион долларов, – пустое место. Когда они сдадут его американцам и получат – десять. Самый хороший навар…

Поэтому, когда Федор заметил на противоположном берегу болота первого чужака, он еще не врубился. Но когда показался второй, он сказал громким, заходящимся от волнения шепотом:

– Ребя, смотри, что я вижу! – и показал пальцем в туманную даль соседнего берега.

А там уже возникала из небытия третья странная фигура. Но зато начала пропадать в конце прогалины – первая.

Схватиться за оружие, тоже отняло какое-то время. Зарядить его, улечься, прицелиться, – на это тоже ушли драгоценные секунды.

Второй уже пропал, третий был на подходе к зеленеющим маскировкой кустам, но появился четвертый.

Именно на нем, по команде, сосредоточили они дружный огонь. Патронов не жалели, ничего не жалели, – палили и палили из трех стволов, пока весь боезапас не закончился.

И не наступила – тишина.

– Ну? – сказал тихо Валька, – попали?

– Вроде кто-то лежит, – так же тихо ответил Федор.

Так они продолжали наблюдать, пока сзади из-за деревьев не показались несколько перепуганные бригадир, и Пашка.

– Что тут у вас? – хрипло спросил Иваныч.

– Эй, – сказали им, – мужики… Мы тут, кажись, Бен Ладана положили…

Верно, – до той прогалины со всеми предосторожностями добирались побольше часа.

Вообще сначала не хотели идти, – хотя бригадир и Пашка поделились патронами, и у каждого оказалось штук по пять.

Но там еще, – три пособника. Если не сдрейфили, не дали деру, – а легли в засаду, то к ним не подберешься. Всех порешат, – за своего корешка.

Так что понятно, – почему не спешили…

Кинули на спичках, кому рисковать, – на ту полянку, под прикрытием четырех стволов, пригнувшись, вышел Пашка.

– Я перетрухал, конечно… – рассказывал он, наверное, по сотому разу. – Любой бы перетрухал на моем месте. Стоишь, словно голый, под всеми ветрами. В меня и целиться особо не нужно было. Пальни, – и все.

Но – жребий. Слепое веление судьбы…

Так что Павел, согнувшись в три погибели, пару раз бросившись на траву, ощерившись злобно, и даже тихонько напевая, – кое-как приблизился к телу.

Но засады не было. Было – тихо. Только квакали невдалеке лягушки. И скрипели где-то далеко вверху верхушки сосен.

Ладен лежал не двигаясь. И – не дышал. Плащ на спине и на груди был, натурально, весь в крови. То есть, оказался Ладен – покойник.

– Как он был одет? – спросил Гвидонов.

– Ну, плащ, наподобие нашей офицерской плащ-палатки. Только материал немного другой, немного помягче, что-ли. Под плащом – свитер с рисунком, какими-то ромбиками и оленьими рогами, синего цвета. Брюки, как брюки, ничего особенного, коричневые. Туристические ботинки, почти новые, не наши, из свиной кожи, желтого цвета, на шнуровке… Вот и все.

– Рюкзак, сумка какая-нибудь, пакет?

– Ничего такого не было. Мы сами потом удивились, – что в такой глухомани и так налегке… Должно быть, это начальник их был, – поэтому и без вещей.

– Он точно покойник был?

– Вроде точно. Мы долго у него не задерживались… Его друганы могли очухаться и повернуть обратно. Лишнее боестолкновение нам было ни к чему. Мы быстренько его обыскали и повернули обратно. За подмогой.

– Потом комиссия была. С ней ходили?

– А то кто же… Два раза. Все там прочесали… Не волки съели, так пособники за ним вернулись. Чтобы где-нибудь похоронить, по их басурманскому обряду. Если где закопали, его теперь не найти.

– Внешность?

– Кто его поймет?.. Когда тот мертвый, и когда торопишься. Вроде бы и русский, а может и нет. Или монгол, а вроде бы и нет. Или араб какой-нибудь… Не до наблюдений было.

– Что в карманах нашли?

– Вам виднее, что. Мы в пакет этот не заглядывали… Они в Америке сибирскую язву так подсовывают. Откроешь пакетик, а там белый порошок. Понюхал, – и кранты… В Америке знаете какая медицина? Не чета нашей. На каждого больного по два врача, и таблетки такие, что закачаешься. И то там от сибирской язвы мерли… У нас сразу в ящик сыграешь.

– Кроме пакета ничего не было?

– Ничего. Мы тоже удивлялись. Ни четок каких, ни Корана… Ни ножа, ни пистолета, ни спичек, ни сигарет.

– Как этот пакет выглядел?

– С сибирской язвой?.. Обыкновенно, из черной пластмассы, довольно плотной. Весу в нем грамм на двести было, – не больше.

– Значит, говорите, не пришли его товарищи выручать?

– Сыкуны оказались, эти террористы. У нас так не принято… У нас, если каждый сам за себя, – лучше вообще в тайгу не ходить. Говорят, они считают, если кого из них убили, так тот сразу оказывается в раю… Мы так думаем, что они за того покойника еще и порадовались, что тому конец пришел, раз оказался в таком хорошем месте. Одно слово: иностранцы, – у них там без бутылки вообще ничего понять нельзя.

За три недели, а если еще точнее, за двадцать четыре дня, они преодолели около полутора тысяч километров. Если это те самые люди, которых сторож видел в Омбе.

А не какие-нибудь другие.

Шестьдесят пять километров в день. Шестьдесят пять…

В соседнем доме затянули песню: Из-за острова на стрежень…

 
– Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывали расписные
Стеньки Разина челны…
 

Сначала один голос, потом другой, потом третий, – потом Гвидонов узнал и голос профессора, который самозабвенно влился в общий хор.

Бригада сидела, как на иголках. Махорочный дым щипал глаза. Народ жаждал праздника, – в глазах лягушатников, не привыкших в длительным заседаниям, царила мука.

– Все, – сказал Гвидонов, – до завтра… Завтра, как перекусим, это часов в десять, вылетаем на место происшествия. Пятьдесят баксов, это не много? Пятьдесят баксов, это большие деньги.

– А чего, начальник, – ответили ему, поднимаясь, – самый раз… Там что-то не так, воздух какой-то другой. Федор, как с комиссией туда летал, даже заболел. Целый день после этого у него голова трещала. Скажи, Федь… Может, они успели какой порошок рассыпать. В общем, – добровольно мы на то место ни ногой. Только за бабки…

Во дворе директорского дома, под поленицей, прямо на утоптанной травке расположилась охрана. На брошенном на землю ручной вышивки полотенце стояла двухлитровая бутыль с мутного молочного цвета самогоном, граненые стограммовые стаканы, тарелки с нарезанным хлебом, квашеной капустой, солеными грибами, и усоленными огурцами. Кроме этого на другом большом блюде виднелись солидные куски жареной свинины.

Гвидонов, как увидел это, у него даже слюни потекли от зависти.

Охранники же, рефлекторно попытавшись загородить пиршество спиной, стали ему виновато улыбаться.

– По граммулечке, – сказали они Гвидонову, – в честь приезда.

– Чтобы к утру были в норме, – сказал Гвидонов. – По пятьдесят раз отжаться заставлю.

То-то на их лицах засветилось счастье. За возникшую легальность их деревенского застолья. Теперь нажрутся… Но Гвидонов не шутил, утро начнется с обещанной физкультуры.

Тут уж никуда не деться, – раз пообещал. Иначе, – не бывает…

– Кого мы видим!.. – поднялся из-за стола профессор. – Кто к нам пришел!..

Деревенские начальники взглянули на входившего в дом Гвидонова. Теперь уже никто не обратил внимания на его бедный наряд. Сам директор встал навстречу и взял Гвидонова за руки.

– Сделали свои дела?.. Милости просим. Вам полагается штрафная, вы уж не обессудьте. Таков наш обычай… Глубоко уходящий корнями. В народные истоки… Запоздавшему гостю, – штрафную.

– Штрафную, – подтвердил профессор, и нетвердо поднялся со стула. – Разрешите вам представить: самый уважаемый член нашего коллектива, глубокоуважаемый Владимир Ильич.

И, заметив некоторое замешательство на лицах, добавил:

– Не Ленин, заметьте, не Ленин… Зовите его просто: Владимир Ильич.

– Не Ленин… – прошла легкая волна над столом. – Не Ленин… Владимир Ильич присаживайтесь, вот ваше место.

И уже вознеслась рука над здоровенным стаканом, наполняя его до краев водкой. Штрафная здесь полагалась чудовищная…

6.

К вечеру гуляла вся деревня.

Была она перекособочившаяся вокруг небольшого пригорка, на котором стояла заброшенная и изрядно развалившаяся кирпичная церковь. Деревня – домов в сто или чуть больше.

И везде гуляли.

Слышался женский громкий смех, визг, грубые голоса мужчин и веселые крики детей. То тут, то там играла музыка, и каждая третья песня была – последний хит Верки Сердючки «Чита-Дрита».

Кое-где за заборами звучала гармонь, – оттуда, вдобавок, доносился шум потных отплясывающих тел.

Странно, но гулянье не смолкало и не ослабевало до темноты.

По всей видимости, народ здесь жил крепкий, до этого дела охочий и к нему привычный.

Гвидонову же повезло. К застолью он попал в его завершающую фазу, кроме штрафной, которую он принял с удовольствием, обильно после нее перекусив, тостов уже не было… Через какое-то время он заметил, что профессор, сидя за столом на почетном месте, во главе его, – начал клевать носом.

Как только это заметили все, разговоры и песни стихли, местное начальство подхватило профессора под руки, и потащило в опочивальню. Которую для него приготовили в этом же доме.

Профессор к этому времени спал, как сурок. Даже на ходу, пока его тащили к кровати, во всю храпел.

Счастливый человек…

Про Гвидонова забыли. Тоже, к счастью.

Только трезвый, как стеклышко, и от этого вызывавший подозрения Петька, молчаливо показался на глаза.

– Сегодня ничего не нужно, – сказал ему Гвидонов. – Завтра с утра вылетаем на место происшествия. Пилот проспится?

– Конечно, – сказал Петька. – У меня с собой таблетки. Любой хмель снимают за три с половиной минуты.

– Ты бы тоже принял на лоне природы, – сказал Гвидонов. – Иногда нужно немного расслабиться.

– Я не пью, – сказал Петька.

– Что, совсем?

– Да.

– Болит что-нибудь?

– Нет, ничего не болит. Просто не тянет.

– Похвальное качество, – взглянул на него Гвидонов.

Пришло в голову, что он ни разу еще не смотрел на Петьку. Если спросить какого цвета у него глаза, или волосы, или сколько тому лет, – Гвидонов не ответит.

Интересно…

Деревня гуляла, вечер получался теплым и ласковым. Про него забыли.

Самое время прогуляться к каким-нибудь развалинам, проверить, правду ли утверждает Мэри, – по поводу их аристократического действия на настроение.

Настроение было плохим. Если по отношению к настроению, подходит это слово.

Грустное какое-то, одинокое настроение, – как-будто его все кинули. Говоря устаревшим языком: предали.

И, поскольку дело это обычное, насчет предательств, – никакой трагедии не случилось. Просто испортилось настроение.

По-дурацки как-то устроена жизнь, в которой, – все проходит.

Не беда, что все проходит, – так уж все устроено на свете, что проходит все, к этому постепенно привыкаешь, – что идут годы, а в них появляются и исчезают за горизонт – люди, города, обстоятельства, и какие-то переживания, связанные со всем этим. Оставляя после себя – опыт. Как сказал «тоже гениальный» Александр Сергеевич Пушкин, – сын ошибок трудных.

Все это не беда. А багаж, – который становится все больше. В общем-то, полезный багаж. Поскольку за одного битого – дают двух небитых.

Беда в том, – что проходя, все это, кроме драгоценного опыта, оставляет после себя пустыню.

Выжженную безжизненную пустыню, – где ничего уже никогда не вырастет. Потому что – все прошло. Остались зачем-то в памяти, – детство, родители-чекисты, дом культуры КГБ, куда он с детским удостоверением ходил смотреть кино. Удостоверение при входе проверял старшина, смотрел, сначала на фотографию, а потом в лицо Гвидонова… Клуб этот стал первой чекистской тайной Гвидонова, которую он не выдал никому. Даже ни разу не пересказал ребятам из класса содержания ни одного из разухабистых фильмецов, которые он имел возможность смотреть, предназначенных для чекистского пользования. Чтобы спецслужба знала, какой разврат и мерзость творится там, на западе. Который идет на них незримой войной. Растлевая умы…

Беда в том, – что все это превратилось в пепел.

Как первая его любовь. И первая женщина. Первые звездочки с погон, брошенные по обычаю в кружку с водкой.

Первый орден, первая халтура, и великий исторический перелом, в самую сердцевину которого он угодил. Когда вдруг самые лакомые куски огромной могучей державы, неожиданно оказались чьими-то владениями, вдруг поделились, вдруг стали собственностью, – жестко, жестоко и бесповоротно. Когда за разглашение полагалась только одно наказание, – смерть.

Тайны… О способах и методах. Приватизации.

И это – тлен.

Ничего нет, ничего. Кроме густой пыли этой деревенской улицы. И вселенских масштабов предательства. Которое уже ничего не значит.

Ну, и, конечно, опыта.

Как же без этого. Драгоценного алмазного своего венца.

Виновата штрафная из самопального продукта, полного сивушных масел. Сивушные некачественные масла попытались вогнать его в депрессию, – полковника самой главной организации страны.

От которой все зависит.

Но впереди спасение, – аристократические развалины.

Если верить теории Мэри.

Сумрак.

Предвечерние длинные тени уже пропали. Наступила тишина, как она всегда наступает, перед тем, как на землю опуститься ночи.

Стены развалин темнели. Перед ними, бывшими когда-то храмом, было небольшое кладбище, от которого почти ничего не осталось, только несколько лежащих на боку крестов и чуть заметные холмики исчезающих могил.

Внутри бывшей церкви, одна стена которой рухнула совершенно, а три оставшихся напоминали груду битых кирпичей, был, наверное, общественный туалет, – судя по количеству дерьма, и обрывков пожелтевших, прикипевших к полу газет.

Так что Гвидонов даже осматривать ничего не стал, а сел на бывшее крыльцо, над которым, на уцелевшем фрагменте здания, было выведено белой краской знаменитое русское слово, начинавшееся с буквы «х»…

Деревня, как вид с пригорка, на глазах темнела, проваливаясь в ночное небытие.

Никаких аристократических чувств в нем не появилось.

Или развалины были не те, или Мэри оказалась не права…

Тихий мат споткнувшегося человека, и следом его упорное движение, Гвидонов услышал издалека. Судя по приближающимся звукам, еще кто-то решил приобщиться к вечным ценностям.

Не только он.

Наконец, на фоне почерневшего неба, показался и второй. Глубоко нетрезвый Федор, член бригады ловцов лягушек.

– Тебя, мужик, издалека видно, – сказал он, останавливаясь напротив Гвидонова. – Как ты шаришь здесь и шаришь.

– Привет, – сказал ему Гвидонов.

– Как ты здесь шаришь, – повторил Федор.

Он поднялся на пригорок с недобрыми нетрезвыми намерениями, и не хотел скрывать этого. Но перед тем, как дать волю рукам, ему нужно было поговорить. Выдвинуть обвинения. Оправдать себя в глазах бога, перед домом которому стоял.

Именно поэтому ему до конца жизни суждено быть ловцом лягушек.

Потому что, если приспичило, старшего по званию нужно сначала бить, а уже потом говорить ему какие-нибудь слова. А не наоборот.

– Тебе бы лучше пойти поспать, – сказал Гвидонов. – Завтра рано вставать.

Федор помолчал с минуту, стоя перед Гвидоновым и покачиваясь. Гвидонов даже подумал, что тот воспринял его совет. Но тот сказал:

– Ты мне не нравишься, мужик.

– Чем? – спросил Гвидонов.

– Тем, что ты есть.

– Мы через пару дней улетим. Потерпи немного.

– Уходи… – упрямо сказал Федор. – Катись отсюда… И в болото ты не попадешь. Нечего тебе там делать.

– Может, и так, – сказал Гвидонов. – Но нужно посмотреть самому.

– Комиссия была… – сказал Федор. – Точку поставили. Зачем тебе совать туда свое рыло?..

– Ты какой-то грубый, – сказал Гвидонов.

– Я тебя последний раз предупреждаю. Ни к какому болоту ты не полетишь… Я тебе шанс даю. И чтобы морды твоей я больше здесь никогда не видел.

– Тебе-то что до этого? – с любопытством спросил Гвидонов. А внутри приподнялись уши барбоса, и его нос, почувствовав запах, заходил из стороны в сторону. – Тебе разве не все равно?

– Значит, не все равно, раз говорю.

– Я понять хочу, почему? – продолжал упорствовать Гвидонов. – Может, и не поеду на болото, если пойму. А так, я не понимаю, почему нельзя?

– Потому, что ты мордой не вышел… Сказано тебе, нельзя.

– Комиссии можно было?

– И комиссии – нельзя… Но теперь нельзя совсем.

– Что-то я опять ничего не понимаю, – сказал Гвидонов.

Тут Федор начал копаться в одежде, не попал с первого раза рукой под рубашку, где под брючным ремнем у него было прижато к телу что-то выпуклое.

Гвидонов так догадался, что время переговоров закончилось, шанс он свой упустил, – теперь должен пожинать плоды несговорчивости.

И на самом деле. Со второй попытки Федор все-таки вытащил здоровенный тесак, каким шинкуют на зиму капусту.

Это выходило дело не шуточное, – поскольку получалось даже не рукоприкладство, – а смертоубийство.

Из-за какого-то вшивого болота, где половина лягушек уже переловлена. Вот, что было необъяснимо, вот откуда шел какой-то запах. Незнакомый, но притягательный.

– Последний раз я тебе говорю, козел, – сказал Федор, занося тесак над головой.

Тут в кармане робы затрезвонил телефон.

Так не вовремя.

– Стой, – сказал Гвидонов Федору, – подожди секундочку.

Открыл аппарат и поднес его к уху.

– Да.

– Я соскучилась без тебя, – сказала Мэри. – Как вы долетели?

– Я тебе перезвоню, – сказал Гвидонов. – Я сейчас занят.

И нажал кнопку.

Федор, заметив, что телефонный разговор закончен, начал опускать свой тесак. Прямо на голову Гвидонову.

Гвидонов посторонился и приподнял руку, чтобы ею встретить, сжавшую кухонное оружие, кисть руки Федора.

Но тот прохрипел вдруг что-то, и всем телом стал заваливаться куда-то в сторону. Вместе со своим тесаком.

Гвидонов даже дернулся, – от неожиданности.

Потом посерел в темноте лицом, перевел дух, взглянул в темнеющую на земле фигуру Федора, и, повысив голос, сказал:

– Иди сюда.

Петька появился откуда-то из темноты, и спросил:

– Да, Владимир Ильич?

– Ты что наделал?

– Я? – удивился, совершенно естественно, он.

– Да, ты… – начал злиться Гвидонов. – Ты… Он мне утром нужен был, трезвый. Ты это понимаешь?!

– Откуда я знал, – растерянно сказал Петька.

– Я тебя что, просил вмешиваться? – все более расходился Гвидонов. – Я тебя просил?!. Отныне я тебе запрещаю. Навсегда. Даже если меня мочить будут, и замочат. Это мое дело, ты понял?!.

– Да. Но…

– Ты понял? Я тебя спрашиваю?!

– Да.

В это время зазвонил телефон. Гвидонов открыл крышку.

– Ты обещал перезвонить, – сказала Мэри. – Я так соскучилась по тебе…

Это – дурдом. В котором он вынужден работать.

Гвидонов уже не помнил себя. Впервые в жизни.

Он сжал этот телефон, размахнулся, и, что есть силы, швырнул его об стену, рядом с которой сидел.

Тот даже не пискнул. Разлетелся на части молча.

Столько силы вложил в свое действие Гвидонов.