Текст книги "Рок И его проблемы-4"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава Пятая

«Один человек сказал Иисусу:

– Счастлив тот, кто заслужил уважение, – он достоин пировать в Царстве Неба.

Иисус ответил:

– Путь к Царству Вселенной похож на случившееся с царем, который в одном городе устроил свадебный праздник для своего сына. И послал работников пригласить самых уважаемых людей.

Но те, – отказались.

Один сказал: Я купил землю, мне нужно пойти и заняться ею.

Другой сказал: Я не могу оставить свою торговлю.

Третий сказал: Я должен совершить службу в храме, и сейчас мне не до этого…

Тогда царь обратился к своим работникам:

– Свадебный праздник готов. Но те, кого принято приглашать, отклонили приглашение.

Встаньте же на распутьях дорог, зовите на свадебный праздник сына моего всех: нищих, больных, слепых, – кого увидите.

Вернувшись, работники сказали:

– Мы позвали всех, но за столом осталось еще много места.

Тогда царь сказал им:

– Ходите по улицам и бездорожью, и каждого, кого встретите, приглашайте сюда. Пусть мой дом будет полон…

Но взгляните сами, – никого из тех, кого я пригласил сначала, не будет на моем празднике… Потому что, мало быть приглашенным. Нужно еще и – прийти»

Евангелие перпендикулярного мира

1.

Болото, – это вода.

Где вода, там жизнь.

Жизнь, – это вода и движение.

Особенно, когда тепло, и трава на берегу чуть ли не до колен. И пахнет влагой, зеленью и жарким летом…

Утром Гвидонов разбудил профессора, посмотрел сочувственно, как тот недоуменно оглядывается вокруг себя, не в силах поднять, где очутился, а потом жмет ладонями голову, которая, вполне вероятно, раскалывается у него на четыре части.

– Мы ведь приехали сюда работать, – сказал ему Гвидонов.

Профессор лишь жалобно посмотрел на него, и начал искать очки, которые, чтобы он их во сне не раздавил, положили на подоконник.

Очки нашлись.

– Похмелиться, – сказал самому себе профессор.

– Ну, нет, – возмутился Гвидонов.

Крикнул Петьку, – тот появился со своими волшебными таблетками.

– Хуже не будет? – спросил профессор, рассматривая одну из них на свет.

Петька промолчал. Гвидонов мстительно сказал:

– Посмотрим.

Профессор брезгливо взглянул на стакан воды, который ему дали, положил таблетку на язык, и запил ее небольшим глотком.

И прикрыл в изнеможении глаза.

Гвидонов ждал пять минут, пока лицо того не начало светлеть, словно бы и его, наконец-то, коснулось утро.

– Нужно проверить пятерых молодцов, – сказал он профессору. – Довольно срочно. Через час мы вылетаем.

– Вот так всегда, – ответил профессор. – Из-за какой-то ерунды ломается естественный процесс восстановления организма…

С пятью мужиками-лягушатниками было все нормально, – никаких внушенных состояний в них не оказалось. Если, конечно, профессор, с похмелья чего-нибудь не напутал.

Но на всякий случай, когда шли на посадку, Гвидонов подозвал Петьку.

– Оружия пусть с собой не берут, у нас своего хватает. Ножик там, и все. Ничего огнестрельного.

Петька кивнул.

Охрана, с мрачными покрасневшими лицами, – поскольку Гвидонов не забыл, и только что устроил им по пятьдесят отжиманий, – перетаскивала на борт сумки с амуницией.

Пилот тоже принял живительную таблетку, – поэтому выглядел вполне пристойно.

Хорошо выглядел и главный зоотехник, который уже похмелился и пришел проводить их.

Но в основном все молчали, – так что погрузились и взлетели почти без слов.

По-деловому.

Кроме будничного трепа лягушек, лес был полон птичьих звуков, их писка и шороха крыльев.

Вот она, – природа.

Профессор вступил в высокую траву, с которой давно уже сошла утренняя роса, и сказал Гвидонову.

– Жизнь, – непредсказуема. Куда только меня не занесет… Долго здесь пробудем?

– Не знаю, – ответил Гвидонов. – Возможно, до вечера. Или, лучше, до следующего утра. Как пилоту удобней лететь, – ночью или при свете… Если не будет неожиданностей.

– А что мы здесь делаем?

– Ищем следы контрабандистов.

– Они что, из того тибетского села?

– Есть такая версия. Ее нужно проверить… Есть и другие.

– Они что, могут быть где-то рядом?

– Вряд ли. Они были здесь год назад.

– Вы хотите сказать, что год назад в этом месте прошли какие-то контрабандисты, и вам нужно их найти? Просто прошли и все. Год назад?

– Одного из них в этом месте, по всей видимости, убили. Или серьезно ранили… В любом случае, могут остаться какие-нибудь следы. Но могут и не остаться.

– Год назад? В этой огромной тайге?.. Где не ступала нога человека?!

– Именно поэтому и есть небольшая надежда.

– В такой траве?

– Дело не в траве, а в совести, – сказал Гвидонов. – Я тоже считаю, мы вряд ли чего-нибудь здесь найдем. У нас не просто мало шансов, – нет ни одного… Но главное, чтобы совесть была чиста. Чтобы знать, мы сделали все, что могли. Искали, но не нашли. Хорошо искали честно, старались, – но не нашли. Тогда можно будет спать спокойно.

– Я вот думаю, – задумчиво на самом деле, сказал профессор. – Человеческое ремесло, морально или нет? Особенно, когда оно достигает степени таланта?.. Гений и злодейство, они как, – объединяются в дружеском рукопожатии? Или противоположны?..

– Мне бы ваши проблемы, – сказал Гвидонов, улыбнувшись ему. – Когда как следует проплачено, объединяется все.

– Так просто, – удивился профессор, как будто некто взрослый объяснил ему простую истину. – Никогда бы не подумал…

Гвидонов подошел к краю болота.

Вода, сквозь ряску и плавающие по поверхности водоросли, была темна.

А тут еще психотерапевт со своей похмельной философией.

Когда в голове должен быть вчерашний Федор. Которого все утро искали его товарищи, – но не нашли. Который, как сквозь землю провалился. Ушел куда-нибудь в лес, и завалился там спать на мягких прошлогодних листьях. И будет спать, пока не проспится.

Мертвым сном…

Он так нужен был живым, так нужен.

Так нужен. Так нужен. Так нужен… Что хоть головой бейся от досады о стену.

– Вот здесь он лежал. Кажись, где-то в этом месте.

– Да. Точно здесь.

– Откуда они появлялись?.. В каком месте с поляны уходили?

Прошли сначала в одну сторону поляны, потом, обогнув вертолет и охрану, которая ставила палатку, – в другую.

– Павел, – спросил ненароком Гвидонов. – Ничего, что мы здесь так разгуливаем?

– А чего? – не понял тот.

– Ну, гуляем туда сюда, траву мнем, – сказал Гвидонов.

– На то она и трава, чтобы ее мять, – ответил Павел…

Прошел год.

Год, – это такое понятие во времени. Когда миновало лето, потом осень, потом зима, весна, – и снова наступило лето. Природа разок увяла, – и возродилась снова. И новое поколение непуганых лягушек появилось на болотных просторах.

Год.

Год назад он был на один год моложе.

Как-то одним из таких летних дней, его вызвал генерал и попросил оказать шефскую помощь, – выйти на след пропавшего рыбачка. Который разыскивается в подозрении на убийство. Случайном или преднамеренным…

– Комиссия как работала? – спросил Гвидонов бригаду.

– Привезли с собой собаку, спустили с поводка. Та от радости носилась по поляне, как сумасшедшая, на всех птиц прыгала, ко всем нам подбегала лизаться. Так что ее опять на веревку посадили. Следа она не взяла. Дело уже ближе к осени было. Месяца полтора прошло с того дня. Какой след?.. Они здесь все проверили миноискателем. Еще в какие-то приборы смотрели, типа радара. По земле лазили, искали вещественные доказательства… Еще мы фоторобот составляли.

– Долго они здесь были?

– Два дня.

– Куда отсюда ходили?

– Куда-то ходили, тайга большая. Отсюда, куда хочешь, можно ходить… Больше на вертолете летали, сверху смотрели. В бинокли, и еще во что-то… Здесь у них база была, – вон, видите, консервная банка валяется?

Валялась. И не одна… Испохабили место происшествия, постарались.

На краю поляны от них осталось черное кострище, пара деревянных ящиков и железная бочка из-под бензина.

– Голова после вчерашнего не болит? – спросил Гвидонов бригаду.

– Мы – привычные. Приняли немного с утра, – и как огурцы.

– Тогда поделитесь как-нибудь на двое, – и крикнул профессору, который сидел на берегу болота, замачивая в нем ступни ног, засучив для этого брюки до колен. – Игорь Кузьмич, можно вас на минуточку!..

– Значит так, – сказал Гвидонов, когда бригада из пяти человек без труда справилась с невыполнимой арифметической задачей, разделить себя на две части, а профессор, надев ботинки, подошел, – отправляются две группы. Одна, со мной, в сторону, откуда контрабандисты пришли…

Бригада, при слове «контрабандисты», переглянулась между собой и хитро улыбнулась.

– Другая, во главе с Игорем Кузьмичом, – в сторону, куда они ушли… Двигаемся по времени, ровно два часа, в приблизительном направлении. Два часа вперед, два часа назад. Обратно дорогу найдете?

– Здесь есть дорога? – спросил профессор.

– На ноги наденьте что-нибудь другое, – сказал ему Гвидонов, – снимите с кого-нибудь.

– Как это, снять? – спросил он.

– Молча, – хмуро ответил Гвидонов. – Иначе, – без ног останетесь в своих мокасинах.

– И ботиночки жалко, выкидывать придется, – сказал кто-то из бригады.

С Гвидоновым отправилось два лягушатника, с профессором трое, и один человек из охраны.

Остальные получили задание готовить обед. Самое милое дело, – на лоне такой первозданности.

Конечно, оставалась очистка совести. Что еще могло оставаться в этот чудесный летний день, в огромном почти непроходимом лесу, когда идешь вслед за бригадиром, который все-таки выбирает местечки получше, где нужно поставить ногу.

Их бессмысленный поход, – полный бред с точки зрения любого здравомыслящего человека. Ни охранники, ни деревенские, ни профессор, – никто из них не видел в их марш-броске ни грана логики. Так, – жест слепого отчаянья.

Ведь столько добирались сюда, столько вертолетного топлива сожгли, столько усилий и времени потратили. Нужно же что-то сделать, чтобы потом отчитаться перед высшим начальством.

Не просто же так, перекусить на свежем воздухе и улететь обратно.

Гвидонов даже не смотрел под ноги, в тщетной попытке заметить среди валежника и трухи потерянную дорожную сумку монахов.

Очистка совести…

Но дело в том, что он уже много раз оказывался в подобных положениях. Когда нет никакого выхода. А есть – тупик… Он, в отличие от остальных, знает ценность и незаменимость отрицательного результата.

На который редко кто обращает внимание.

Поскольку провал, неудача, облом, – это поражение.

Поражение, – когда на тебя начинают смотреть подозрительно. Подозревая в тебе неудачника… Одно поражение, другое, – от тебя начинают отходить люди. Становится меньше друзей, знакомые обнимаются с тобой не так охотно, как раньше. Начальство общается с тобой сухо, – взгляд его становится строже. Уже никто не позволяет с тобой опуститься до панибратства.

Третье поражение, четвертое, – и ты уже изгой.

Кто смотрит на тебя с жалостью, кто – со злорадством. Но большинство, – равнодушно. Словно ты превратился в нечто невидимое, незаметное, сродни тени на стене. Которую не принято замечать.

Поражение, – смертельная болезнь. Никто не хочет заразиться ей, потому что никто не хочет умереть… Вернее, превратиться в живую, но бледную тень на стене.

Но если ты упрямо продолжаешь заниматься делом, которое нанесло тебе поражение, – тебя перестают понимать.

Это, – самое страшное.

Когда никто, вокруг тебя не может объяснить внутренней логики твоих поступков. Которые неизменно приводят тебя к катастрофе.

Если ты победитель, – никто не лезет в твою логику.

Но если ты упорствующий неудачник, – ты переходишь в разряд недоумков. С чисто медицинским диагнозом.

На тебя за спиной показывают пальцем, – и потешаются над тобой. Если тебе не все рано, – это не просто обидно, это выжигает что-то внутри, какую-то из основ, на которых зиждется этот мир, – сводит тебя к червю, к микробу, к инфузории туфельке. И заставляет тебя, направляет, подталкивает – совершить единственный неординарный поступок… В угоду остальному миру, которому ты больше не нужен, – заставляет признать свое поражение.

Если ты признал поражение, там, внутри себя, – ты никто. И – ничто.

Инвалид своего дела.

Вечный инвалид… К цирке это называется, – потерять кураж.

Кураж теряют один раз, – и навсегда.

Тогда ты – пропал.

Если цирковых спросить о таком-то, они скажут: Да, был такой, хороший был гимнаст, но потом потерял кураж. И куда-то пропал.

И – все.

Где, как, куда, – никто ни знает. В образе какого жэковского сантехника такой гимнаст коротает остатки своих лет, – никому неизвестно…

Если же тебе все равно, как смотрят на тебя со стороны, – тебе начинают мстить. За то, что ты не такой, как должен быть. За то, что долго держишься. Вопреки здравому смыслу.

Это еще хуже.

Потому что, сломать человека можно. Особенно, если это делать регулярно. Особенно, – когда одно его поражение порождает другое, и так следует дальше. И видимого конца этому нет.

Тогда ты остаешься наедине с собой, – никто не в силах тебе помочь, – кроме тебя самого…

Если ты профессионал, – о поражениях твоих не должен знать никто. Кроме тебя… Но ты должен знать обязательно.

Потому что в них, – счастье.

Только поражение способно сделать тебя зрячим. Не – победа.

Победа, – слепа.

Победа, – добрая тетка, влюбленная в тебя. Ее глаза полны восторга, она простит тебе все. Что не нужно прощать.

На радостях.

Победа, – когда все вдруг начинают любить тебя… И это не к добру.

Потому, что все вдруг поворачиваются к тебе лицом, и начинают превозносить: ты такой хороший, ты – лучше всех, ты – самый замечательный.

Ох уж, эти медные трубы. Тяжелее испытания придумать невозможно…

Поражение… Твой шрам. Твой орден. Твой смысл. Твой окончательный итог.

Народ, бредущий сейчас по тайге, и готовящий суп из концентрата на поляне, считает, – происходит проверка версии. Педантичная, для галочки, работа сыщика, – которого заставили что-то делать, вот он старается, делает изо-всех сил. Не он виноват, что ему досталась такая туфта, – искать прошедших по этому месту год назад контрабандистов. Или Усаму Бен Ладана, – что одно и тоже… Которых невозможно найти.

Нужно же ему что-то делать, – вот он и делает…

Правильно считает, – логично. Так нужно считать.

Только он, Гвидонов, знает другое: это поражение.

Он весь в орденах от них, весь в шрамах. Он весь побит и изуродован ими. У него вытек один глаз, и отрублено ухо. У него, вместо руки – железный крюк, и вместо ноги, – деревянный околышек.

Он, скрипя всем этим, идет бессмысленно куда-то. В – бессмысленность…

Но в поражении – счастье. Потому что любое поражение, это не конец. А начало. Чего-то другого. Более истинного.

И он – это знает.

– Стоп, – сказал Гвидонов, посмотрев на часы. – Пятнадцать сорок. Два часа прошли. Поворачиваем обратно… Аппетит нагуляли?

– Выпить бы чего-нибудь, – сказал бригадир.

– Это у себя в деревне, – ответил Гвидонов. – Думаю, к вечеру там будете.

2.

На поляне, недалеко от продовольственной палатки, дымил костер. Над ним висело два прокопченных ведра. На траве были постелены расстегнутые спальные мешки, на которых загорали голые мужики. Их белые задницы выделялись на фоне зеленого разнотравья.

Нудисткий пляж, а не серьезная экспедиция.

У профессора была самая толстая задница. И – самая белая.

– А мы размечтались, что будем первыми, – сказал ему Гвидонов. – Как самые тренированные.

– Обед для вас поддерживается в разогретом состоянии, – отрапортовал профессор.

– Вы уже перекусили?

– Давно.

– Как это давно? – не понял Гвидонов. – Вы когда пришли?

– Больше часа назад.

– Опять не понял? – сказал он.

– Глупо все это, – сказал профессор, – глупо и никому не нужно. Два часа вперед, два часа назад. Иди куда-то, непонятно зачем… Чушь.

– Сколько вы прошли?

– Владимир Ильич, – это детская игра. Я это понимаю. И вы это прекрасно понимаете. Мы оба, – это прекрасно понимаем… Хорошо так поиграть, когда есть настроение и свободное время. А у меня нога застряла в какой-то ямке. Один раз, потом второй. Второй, я так вообще чуть ее не подвернул.

– Сколько вы прошли? – повторил свой вопрос Гвидонов.

– Я на часы не смотрел.

– То есть, вы прошли немного, потом вам надоело. И вы повернули обратно?

– Да. Приблизительно так оно и было.

– Вы даже не посмотрели на часы?

– Зачем? Для какой надобности?…

На первое был суп из консервированного лосося, на второе, – печеная курица с гречкой. И на выбор, чай или кофе, – из термоса.

Конечно, после подобного перекуса потянет в сон. Да еще когда вокруг такое приволье. И свежий от болота ветерок не дает обгореть под щедрым солнцем.

Гвидонов поедал суп, потом курицу, потом пил кофе, – не чувствуя их вкуса.

Что-то было не так.

Что-то не так сошлось в этом мире, – где-то нарушилась вселенская гармония… Но в чем, где? Когда? Что?

Если вокруг так красиво, прелестно и понятно. Так что нечему отбивать аппетит. Тем более, после такой замечательной прогулки.

Гвидонов кофе даже не допил.

Отыскал глазами Павла, – того, кто первым вышел год назад к бездыханному телу. И первым осмотрел его.

Тот, как и другие, придавался неге.

Подошел, присел перед ним.

– Привет, – сказал Гвидонов. – Что это вы нарушили инструкцию?

– Начальство приказало, – ответил тот.

– Тогда – подъем, – сказал Гвидонов. – Пойдешь со мной, прогуляешься.

– С какой это стати?

– Подъем, – сказал Гвидонов. – Через пять минут выходим, по тому же маршруту… И, без разговоров.

Наверное, сказал таким тоном, что ослушаться было нельзя. Паша поднялся, стал натягивать черные сатиновые трусы. Нудист засушенный.

На профессора Гвидонов даже не посмотрел.

– Вперед, – сказал он Паше. – Тем же маршрутом, что ходили.

Тот оглянулся, в последней надежде, на беззаботный пляж. И встретился с глазами Гвидонова.

В которых жалости не было.

Мало сказать, что Гвидонов был зол. Он был очень зол.

Прежде всего – на себя.

Он взглянул на часы. Восемнадцать двадцать. Темнеет сейчас не раньше половины десятого. У него есть три часа светлого времени. Полтора часа – вперед, полтора – назад.

Этого хватит, если не плестись еле-еле, а идти нормально, как должны ходить мужики, а не дачники.

– Шибче, – сказал он Павлу, который шел впереди и выбрал самый послеобеденный ритм. – По ногам бить буду.

– Ты чего, начальник, – попробовал возмутиться тот. – Я тебе не нанялся.

– Быстрей, – повторил Гвидонов. – Без разговоров… Все претензии потом, когда вернемся. За скорость, – десять долларов персонально.

Неизвестно, что на лягушатника подействовало больше, строгость Гвидонова или обещанные десять баксов. Но только он заметно прибавил в движении и прекратил препираться…

Движение – придает смысл.

Гвидонов смотрел на спину Паши и ступал за ним уверенно и твердо. Он был зол, и злость наполняла его силой.

Полтора часа вперед, – полтора обратно.

Тогда совесть будет чиста, – тогда будет то, что нужно.

После этого уже можно думать, – что делать дальше…

Эта сторона леса была точной копией противоположной. С точно таким же валежником и коричнево-зеленом мхом на трухлявой древесине.

Зачем сюда нужно было попадать тем людям, с какой целью? Есть же пути накатанней и легче. Никто не создает себе трудностей специально, – из спортивного интереса. Только спортсмены.

И из чего следует, что эти и те, – одни и те же люди?

Не из чего…

Нет доказательств.

Вот – лягушатник. Он получает по два рубля за каждую качественную лягушку. И счастлив этим.

Два пятьдесят за штуку, – вот его стратегическая цель. Вот Олимп, – к которому он стремиться… А не ломит за каждую по сто долларов.

Допустим, тут проходили не монахи, а какие-нибудь старатели. Или – сборщики редких трав. Или – охотники за бабочками. Или – какие-нибудь таежные бомжи.

Мало ли кто здесь мог проходить.

Без спичек и сигарет. Не курит… Без вещей? База в пределах десяти километров.

Искали с вертолетов. Не дураки… Хорошо искали, тщательно, высаживались больше десяти раз в разные подозрительные места. От точки встречи, как от центра окружности прочесали тридцать километров, не десять, – заложились на все, чуть ли не на асфальтовую дорогу. Ничего нет.

Гарантированно. Гвидонов читал отчет. Работали добросовестно.

Грамотно работали.

Ничего…

Что здесь делали? Да мало ли что. Иногда натыкаешься на такие цели, что ни в одной больной фантазии такого не сыщешь. Начиная от туристического маршрута и заканчивая секретной разминкой спецназа. Какого-нибудь ГРУ.

Может, здесь космонавты тренировались, – выживать в дикой местности, после нештатного приземления. А не тибетские монахи, которым тут делать совершенно нечего.

В этой неприкаянной тайге, рядом с дурацким болотом.

А он, как последний идиот, как мальчишка, как безусый юнец, как стажер, как настоящий сопляк, как безмозглый осел…

Этот Павел что-то уж разогнался. Скороход.

Заставь дурака богу молиться, – он и лоб расшибет.

Гвидонов взглянул на часы: сорок пять минут.

– Стоп, – сказал он в спину Павлу.

Тот оглянулся недоверчиво, и остановился.

Обперся плечом о ближайшую сосну и стал ждать…

Все, – подумал Гвидонов, – совесть чиста… Нечего дальше городить огород. Он своего добился, – привел в порядок внутреннее состояние.

Отныне он – в ажуре.

Но надо же додуматься до такой глупости, – лететь черт знает куда, чтобы тут устроить хождение по тайге. Бессмысленней которого не придумаешь.

– Скоро начнет темнеть, – сказал Гвидонов, оправдывая в глазах подчиненного свое новое решение.

Тот пожал плечами.

– Так что будем считать, что прогулялись… Обратно дорогу найдешь?

– Один раз нашел.

– Тогда пошли обратно. Можешь не спешить.

Лягушатник лениво отвалился от ствола, вздохнул с облегчением, словно показывая, как он был прав, – и у начальства наконец-то наступило долгожданное прояснение в голове, – обогнул молча Гвидонова, и направился обратной дорогой.

Гвидонов шел за ним, – и уже ни о чем не думал.

Он хотел дойти до стоянки, и, если пилот не против, долететь сегодня до деревни, а если против, – завалиться спать. Залезть в спальник, брошенный в густую траву, и спать до утра. Тоже ни о чем не думая.

– Все понимаю, – вдруг сказал, идущий впереди Павел. – Но одного не могу понять… Ведь мы завернули точно в том месте, где приказал возвращаться профессор… Бывают же совпадения.

– Не шутишь? – спросил лениво Гвидонов.

– Какие шутки. Я серьезно говорю.

– Бывает, – авторитетно ответил Гвидонов. – Разные случайности бывают. Не стоит ломать голову.

3.

Он – ребенок. Лето, жарко, соленая волна докатывается до его босых ног. Это приятное чувство.

На нем – белые трусики, с желтыми качелями на них. На которых катается мишка. Мама держит его за руку. Они собрались купаться. Он ребенок, и не боится воды. Потому что она голубая, теплая и ласковая.

– Мы будем учиться плавать, это просто, – говорит мама, и они входят в воду.

Ребенок смотрит, как его ноги обступает вода, – она поднимается, растет, ползет по нему вверх, касается трусиков, мишки на них, резинки, вот она уже на животе, вот – поднимется еще выше.

Мама отпускает его руку и говорит:

– Ложись на нее и плыви.

Но ребенок стоит, и смотрит, как вода поднимается все выше, и уже касается его шеи.

– Что же ты, ложись на нее и плыви, – говорит мама.

Ребенок не умеет плавать. Но не боится воды. Он не знает, что ему делать. Не знает, как можно лечь на нее.

Вот вода уже касается губ, он чувствует, как она солона и прохладна. Он больше ничего и никогда не сможет сказать. Маме. Потому что – вода. Ее много. Нужно идти назад. Обратно. К берегу. Как она этого не понимает. Его мама.

Он хочет сказать ей об этом, – но вода вливается в рот, – он перестает дышать. Много воды, еще секунда и…

Гвидонов проснулся.

Прислушался. Кругом тихо. И темно.

Ночь.

Легко расстегнул молнию, и приподнялся.

Картина, которую он увидел, поразила своей нереальностью… С неба на темную землю опускался серебряный дождь света. Луна разбрасывала его прозрачными нитями, – там, куда они попадали, возникали контуры деревьев, или лопухов на болоте, или вода начинала легко светиться сама, чем-то серебряным.

Рядом, спрятанный в тени, виднелся призрак вертолета, лопасти которого, слегка прогнувшись, накрывали собой почти всю поляну.

На краю которой ярко горел небольшой костер, где на ящике из-под консервов сидя спал часовой…

Гвидонов что-то видел во сне. Что-то важное. Что-то настолько важное, что он проснулся. Ради этого.

Чтобы не забыть.

Что?.. Сон уплывал, уплывал в сознании, – и уже трудно было удержать в памяти его исчезающие остатки.

Охрана была довольна, ее устраивала такая служба. Бригаде пришлось пообещать еще пятьдесят долларов суточных, чтобы компенсировать уплывшие доходы, профессор пожал плечами.

– Не вредно иногда отдохнуть. Только я не понимаю, зачем?

Гвидонов снова попросил проверить его на предмет внушенных состояний, – и снова оказался чист, как младенец…

После завтрака были короткие сборы, – лагерь покидали все, кроме пилота и одного охранника. В их обязанности входило и приготовление обеда.

Остальные выстроились цепочкой, и ушли в тайгу. Получили боевую задачу, и – вперед. Как приказало начальство.

Профессор, которые шел сзади Гвидонова, тоже чего-то заподозрил, что какое-то «зачем» все-таки есть. Все-таки он был о Гвидонове высокого мнения, и не в силах был подозревать его в настолько чудовищном самодурстве.

– Что-то случилось? – осторожно спросил он Гвидонова, тактично понимая, что иногда не нужно задавать лишних вопросов. Но как вот узнать, лишний вопрос, или еще нет?.. – Раз мы не улетаем, а снова идем в тайгу?

– Проверка версии, – сказал Гвидонов. – Но, скорее всего, показалось.

– Значит, есть версия? – спросил профессор. – Убей бог, я не пойму, откуда она взялась. Вчера же не было… Откуда, и с какой стати.

– Взялась, – сухо ответил Гвидонов.

Кухня, есть кухня, – посторонним там делать нечего.

Шли споро и довольно молчаливо. Только охрана от безделья переговаривалась по рации. «Первый, первый, как слышимость?.. Слышу вас хорошо…»

Во вчерашнем месте Гвидонов скомандовал привал, и общий перекур. Тем, кто еще курить не бросил.

Место было, как место. Такие же лиственницы и сосны, как в любом другом месте. Высохшие иголки на земле, мох, труха, щепки, остатки коры и позапрошлогодние шишки.

Все это замечательно горит. В сухую погоду. Так хорошо, что даже непонятно, почему не сгорело до сих пор.

Потому что внизу – сыро. Ткнешь поглубже, а там все преет. Преет и преет, совершая вечный круговорот обмена веществ в природе.

Гвидонов сел, прислонился спиной к сосне, и прикрыл глаза.

Вчера, в этом месте, он впал в депрессию. Понял полную бесполезность следственно-розыскных мероприятий. На таком пустом и бесперспективном материале.

Он прекрасно помнил ход своих невеселых мыслей, – ту логическую цепочку, которая привела его к решению изменить первоначальный план, и вернуться на базу.

Сейчас он пытался понять, – есть ли в нем сомнения относительно нового плана, который он проработал утром. Не начинает ли этот утренний план подтачивать какой-нибудь червь сомнения?..

Червя не было.

Не было депрессии, и внутреннего разгильдяйства. Ничего такого не случилось.

План оставался планом. Решимость – решимостью. Привал, – обычным привалом.

Вот тебе и версия…

– Как настроение, Игорь Кузьмич? – спросил он профессора, который пристроился рядом с ним.

– Замечательное, – ответил тот.

– Нет ощущения бесцельности происходящего?

– Совершенной бесцельности… Но надеюсь, вы знаете, что делаете.

– По большому счету, – сказал, поднимаясь, Гвидонов.

– Так, – сказал он охране, – у вас – рации… Один идет прямо, другой налево, третий – направо… Ровно пятнадцать минут. О всем подозрительном докладывать мне немедленно. Вопросы есть?

При слове «подозрительном» народ подобрался, и стал оглядываться по сторонам. Проявляя бдительность.

Но вопросов не было.

– Ровно через пятнадцать минут всем остановиться и выйти на связь. Понятно?

– Да.

– Начать движение.

Охрана, в своем камуфляже, почти слившаяся с окружающей действительностью, поднялась на ноги, придавила мощными подошвами ботинок чинарики, сориентировалась по сторонам света, поправила на плечах боевое оружие и – разбрелась. Прямо, налево и направо.

Остальные догадались, что-то происходит. Но никак не могли понять: что именно?

– Не опасно будет? – спросил бригадир лягушатников, Иваныч. – У нас в руках, ничего.

– Не опасно, – успокоил его Гвидонов…

Но какое-то любопытство появилось, все стали смотреть на рацию в руках Гвидонова и ждать первых сообщений.

Типа: лети с приветом, прилетай с ответом.

Первым подал голос тот охранник, который ушел налево. В черной коробочке раздался фоновый шум, и на его волне возник официальный голос:

– Докладывает третий. Прошел десять минут… Что-то здесь не так. Но, может, показалось.

– Что не так? – спросил Гвидонов.

– Что-то не так. Такое ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Отчетливое ощущение… Но, может, показалось.

– То есть, вы никого не замечаете?

– Никого не видно. Но что-то не так.

– Оставайтесь на месте и ждите. Если нужно, немедленно выходите на связь.

– А что мне делать?

– Я же сказал, ждать.

– Кого?

– Нас, естественно. Мы к вам подойдем.

– Хорошо, – сказала рация и отключилась…

Через пять минут доложили остальные два охранника. Они прошли пятнадцать минут и остановились. Ждали дальнейших распоряжений. Ничего интересного не обнаружили.

– Возвращайтесь, – приказал им Гвидонов.

На километровой карте, где то место, в котором они находились, было заштриховано сплошным зеленым цветом, – он отметил карандашом, для истории, их маршрут от базы, и точки, из которых подали голос охранники.

Не прошло и двух минут, как снова возник третий.

– Докладываю, – сказал он. – Долго еще ждать?

– Что-то случилось? – строго спросил его Гвидонов.

– Никак нет… Но подозрительно очень.

– Что подозрительно?

– Все. Все здесь подозрительно… Разрешите отступить?

– Очень хочется? – спросил с небольшой издевкой Гвидонов.

– Как прикажете.

– Отступай, – разрешил он. – Только с оглядкой.

– Есть, – откровенно обрадовано отозвался охранник на том конце невидимого провода.

Точно такое облегчение пришло и к Гвидонову. Напряжение отпустило, и он окунулся в расслабленное воздушное какое-то состояние. Которое было знакомо ему. Оно означало, что появилась какая-то часть дороги, которую нужно пройти. И что дорога эта, – ведет в нужном направлении.

Версия.

Туда ее в душу.

– Пусть кто-нибудь из вас кричит. Каждую минуту. Как можно громче… А то будем их тут ждать до морковкиного заговенья, – сказал Гвидонов лягушатникам.

Подошел к профессору и снова сел рядом с ним.

– Для вас работа, – сказал он негромко.

– Вы думаете? – спросил профессор.

– Я не думаю, – ответил Гвидонов. – Я – знаю.

Позволил себе такую дерзость. Все знать. В чужих глазах.

Наврать про себя в три короба.

Для пущего тумана… Где скрывалось бахвальство. За которое он тут же осудил себя.

– Но это же… – сказал профессор. – Это же… Из ряда вон… Я не верю…