Текст книги "Рок И его проблемы-4"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Владимир Орешкин
Рок И его проблемы
^{Книга четвёртая}

Глава Первая

«Двух разбойников, которых привели вместе с Иисусом на казнь, распяли, одного справа от Него, другого – слева.

Первосвященники, вместе с богословами и старейшинами, выкрикивали:

– Он утверждал, что – царь Израиля. Собирался освобождать других, а себя освободить не может…

– Если он – Освободитель, присланный Богом, пусть спасет себя. Когда мы увидим это, мы поверим в него…

– Он заявлял: я – сын Бога… Пусть Бог спасет его, если он Тому дорог. И мы уверуем в него…

Из толпы Иисусу кричали:

– Эй, ты, который собирался разрушить храм и восстановить его за три дня!.. Сойди с креста, если ты – сын Бога. Освободи самого себя.

Воины, распявшие Иисуса, бросили между собой жребий, чтобы поделить Его одежду.

Один из разбойников, распятых вместе с Ним, издевался над Ним:

– Раз ты Освободитель, – говорил он, – давай, освободи себя, да и нас заодно…

Но другой остановил его, сказав:

– Хоть ты постесняйся Бога… Мы все трое скоро умрем. Мы с тобой виноваты, и заслужили смерть, за зло, которое совершили… Этот же человек ничего плохого не сделал.

И добавил:

– Иисус, вспомни обо мне, когда скоро попадешь в свое царство…

Иисус ответил:

– Истину говорю: Уже сегодня будешь со Мной во Вселенной.

И, обращаясь к людям, сказал:

– Отец прощает тебе, – если ты не понимаешь, что ты творишь…

В три часа пополудни, Иисус воскликнул:

– Бог Мой, Бог Мой, для чего Ты покинул Меня?

Некоторые из тех, кто стоял близко к Нему, сказали:

– Этот человек зовет Бога.

Тут же один из них побежал, намочил губку кислым вином, надел ее на палку и смочил Ему губы. И сказал:

– Давайте подождем. Посмотрим, придет ли Бог спасти его…

Иисус же, громко вскрикнув, испустил дух…»

Евангелие перпендикулярного мира

1.

Александров, – это не город. Не поселок, не выселки, не село… Александров, – место, где вообще не могут жить люди. Это какое-то серое, обезличенное поселение, да вдобавок, сродни римским развалинам.

Когда-то, в незапамятные времена, над ним всходило Солнце, а по ночам там светила Луна. И, вполне возможно, кто-то смеялся на его улицах, а по утрам дети спешили в школу. Даже, возможно, в первомайские дни, и в ноябрьские, там свершались демонстрации трудящихся, плавно переходившие в народные гуляния. Где были красные флаги, портреты членов правительства, и искусственные гвоздики. Вполне возможно.

Но те времена прошли. Никому несчастный Александров давно уже не был нужен. Даже его жителям.

Три детских дома, педагогический институт, и обветшалая церковь на холме, посередине города.

Вернее того затхлого, что от него осталось.

Ни заводов, ни фабрик, – одна замызганная авторемонтная мастерская. И тысяч пятнадцать человек населения, которое занимается тем, что не дает пустовать детским домам. Поток детей в которые, – не иссякает.

Александров, – огромный приют, где дети в одинаковых серых одеждах, с одинаковыми серыми платочками на головах, гуляют организованно в городском парке, похожем на вытоптанный двор, с двенадцати до двух часов дня.

– Тьфу, – сказал Олег Петрович, когда на первой же улице их машина выпустила воздух из переднего колеса, – я так и знал.

Искатели приключений, развалившиеся на соломе, устилавшей дно кузова, начали просыпаться. Задняя машина подъехала вплотную и уставилась на них своими фарами.

Улица была темна, смутные дома, за покосившимися заборами по обеим ее сторонам, стояли сумрачно, как склепы на кладбище. Лениво завелась было одинокая собака, но ее не поддержали, и она, гавкнув пару раз, для приличия, навсегда пристыжено замолчала.

Навсегда, это значит, навсегда… Потому что, пока они минут через тридцать не выехали из Александрова, на свежий воздух федеральной трассы, ни одна псина голоса больше не подала. Свой сон для них был дороже.

Ни одного огонька не возникло в окнах города, ни одного любопытствующего обывателя не появилось на крыльце. Даже священник не вышел к ним со своим кадилом, чтобы освятить их дальний путь. А ведь колесо у путешественников спустило совсем недалеко от полуобвалившегося кирпичного редута, которым была огорожена церковь.

И матерились кладоискатели будь здоров как, во весь голос.

Александров сдался без боя, – как сдавался всем и всегда, и по любому поводу…

– Так ты здесь живешь? – спросил я Геру, которая, по внутреннему своему какому-то устройству, нисколько не походила на уроженку этих мест.

Гера, нужно отдать ей должное, за весь путь до родного пепелища не проронила ни одного слова.

И здесь, еще подумала, – отвечать на мой прямой вопрос, или пропустить его мимо ушей.

– Конечно, – сказала она, – это не Москва… Куда уж нам.

– Выходит, от дамской любви до неприязни, – сказал я ей, – всего полшага… Миллиметр какой-то.

– С чего вы взяли, дядя Миша, – сказала она, по-особенному гордо, – что я как-то к вам отношусь?.. Я со всеми дружу, – с вами тоже. Вы – интересный человек. Много знаете, сами из бывшей столицы, в солидном возрасте, и не трус. С вами не скучно.

– Тебя проводить? – спросил я.

– А я никуда не собираюсь, – ответила Гера, словно безмерно удивившись, на мои слова. – Добычу будут делить на всех. Почему я должна лишаться своей доли… Я что, совсем чокнутая? Такого счастья лишаться… Нужно только доехать, а там свою часть золота и бриллиантов погрузить на машину. И – можно пировать на просторе. Сколько хочешь.

Мимо нас прокатили запаску. Ни к одной автомобильной запаске не проявляли еще, наверное, столько внимания. Со дня сотворения мира. Катило ее человек пять. Еще пять поджидали ее с монтировками, а спустившее колесо, как покойника, несли на плечах еще пятеро. Птица ничего не делал, – только командовал с умным видом.

– Это я вас буду провожать, дядя Миша, – мстительно сказала Гера. – Вы там спрыгните где-нибудь на повороте, а я помашу вам платочком. На прощанье.

– Может, и лучше, что ты пока останешься со мной, – сказал я, с каким-то облегчением, оглядывая полные пыльных черных теней окрестности этого замечательного местечка, – тем более, что общежитие до конца августа закрыто.

– При чем здесь общежитие, – не согласилась Гера. – Я хочу стать богатой.

– Ты и замуж, вроде бы, собиралась выходить.

– Пока вы дрыхли, я думала о том, как буду тратить деньги… Есть же места, где нет войны и бандитов, есть, обязательно должны быть. Я в это верю… Куплю там домик, в этом месте, вокруг него посажу цветы, до самого забора, который выкрашу в зеленый цвет, у меня будет много цветов, как на той даче. И такого же цвета дорожки. В доме моем будет тепло и тихо. Я буду там одна, – когда захочу. Там будет большая кухня, и еще душ, с горячей и холодной водой. Там будут стоять шампуни, гели и двойные флаконы, – все разные. Еще я накуплю косметики… И выкопаю погреб, чтобы о нем никто не знал, спрячу свои деньги там, – чтобы их не смогли украсть, а мне можно было бы доставать их удобно и быстро… И куплю двух козочек, – они будут пастись среди моих цветов.

– Они же их сожрут, – сказал я.

– Не сожрут, – я им не разрешу этого делать… Заведу себе молодого человека, – он будет меня любить, а я буду ему готовить. По вечерам стану накрывать на стол, на красивой посуде, на столе будут стоять цветы и свечи. Толстые такие медленные свечки, пламя их будет тихо вздрагивать, когда он начнет наливать мне шампанское, – бокалы повиснут в воздухе и встретятся над столом, послышится мелодичный звон, получше, чем у колоколов в нашей церкви, а мне всегда нравилось, как они звонят. Тогда чуть тревожно станет на душе и спокойно… Но впереди еще будет долгий-долгий ужин, когда никуда не нужно спешить и можно сидеть хоть всю ночь, никто тебя никуда не погонит спать и не станет выключать свет… Потом, когда кончится шампанское и ужин, – мы будем любить друг друга, – это будет так прекрасно.

– А потом, поскольку станешь богачка, тебе перестанет нравиться твой молодой человек, и ты найдешь другого, еще лучше прежнего… Устроишь и ему романтический вечер при свечах.

– А почему это нет?.. Что в этом плохого?

– Ничего… У меня как-то была девушка, довольно красивая, я ее не любил, но она меня бросила. Вышла замуж за какого-то очкарика, – как я тогда злился…. Вот подумай: я ее не любил, мне с ней было удобно, она стирала мне рубашки, но ей нужно было выходить замуж, она нагулялась уже, я это чувствовал и знал, но жениться никогда бы не стал, я, должно быть, не нагулялся, – и прекрасно понимал, мое удобство долго продолжаться не может, и был готов к тому, что у нее кто-то появится еще. Потому что она была довольно красивая… А когда этот кто-то появился, и с серьезными намерениями, я помню, – мне было так больно. До сих пор вспоминаю эту боль… Почему? Ты знаешь?

– У вас было много женщин, дядя Миша? – спросила Гера.

Вокруг стоял негромкий деловой мат, уже прикручивали гайки, и свободный народ принялся за курево, после трудового процесса. Запах табака легко раздражал меня, так что тоже хотелось курить. Но хотелось как-то теоретически, – лень было лезть в карман за сигаретами.

– У меня еще никого не было, – ответил я Гере. – Ни одной женщины.

– Девчонка на тебя глаз положила, – сказал мне Олег Петрович. – Прямо сердце радуется, когда на вас смотришь.

Мы кое-как, виляя на кривых улочках Александрова, добрались до автостанции, откуда опять началась прямая трасса.

На востоке начинало светлеть, большинство народа свалил предутренний сладкий сон, – искатели приключений лежали вповалку в кузове, прижавшись друг к другу и накрывшись, чем у кого было.

– Мне скоро придется выпрыгивать на повороте. Ловить другую попутку, – сказал я ему.

– Н-да, – ответил Олег Петрович, – такая жизнь дурацкая иногда штука… Уже не завидую девчонке. Тебе не завидую тоже… И себе не завидую. Лежу вот, и не могу понять: какого черта ввязался в эту авантюру, ведь это – чистейший воды бред. А я не зеленый осел, точно тебе говорю. Подумай сам: у меня хозяйство на руках, корова с теленком, свиньи, другая мелочь. Дом, огород, жена, теща, двое детей. Достаток, какой-никакой, по крайней мере, с голоду не побираемся, все, как у людей.

Но вот, трясусь здесь, отбиваю себе бока, – не дрыхну на своей перине… Почему, что такого особенного мне не хватало, что я вот сейчас вместе с тобой еду, и ругаю себя последними словами. Поскольку поворачивать поздно… Денег мы там никаких не найдем, – я нутром чувствую. Зато неприятностей – это сколько угодно. Мы уже по чужой территории прем. Никто из наших так далеко не забирался. Даже не знаем, кто здесь верховодит, и чего можно ждать. Чешем по карте, – до твоего поворота… Глупость какая-то… Может, стадное чувство, или дармовщинка?!. Ведь я не один такой. Если застоялся, думаю, мог бы изобрести что-нибудь более умное. А так: все хорошо, прекрасная маркиза…

В этот момент мы наехали на очередную колдобину, и нас изрядно встряхнуло. Так что спящий народ автоматически перевернулся на другой бок, а Гера, которая пристроилась рядом, – прижалась головой к моей спине. Но не проснулась.

Из-за спустившего колеса, на котором мы потеряли время, из-за этих колдобин, про которые не подумали, – блицкрига у нас не получалось. По планам, мы должны были быть километрах в шестидесяти или в семидесяти дальше, а не здесь.

Так что, если других неприятностей не будет, на место кладоискатели прибудут только к обеду.

Но все равно, если выедут обратно вечером, к следующему обеду будут опять дома.

– Я тоже по натуре, наверное, бродяга, – сказал я Олегу Петровичу. – Как выясняется… Ну, может поневоле…

– Ты?.. – не поверил он. – Я про себя ничего не знаю, зато про других многое могу сказать. Ко мне мужики приходят иногда с самогоном, я им, под этот их самогон и мою закуску, такое про других рассказываю, что у них уши вянут… По всей деревне про эти застолья слава идет. Не веришь, у Птицы спроси. Он сам мне как-то ставил, все хотел узнать мое мнение об одной своей подружке. Столько первача я под разные умные разговоры уговорил, что любо дорого вспоминать… Так я тебе скажу: ты кто угодно, но только не бродяга. Нет в тебе первопроходческого элемента. Очарованности тоже нет, – а бродяг без очарованности не бывает… Я тебе больше скажу, можешь мне не поверить: ты не в Москву идешь, Москва эта тебе, как пятое колесо к телеге.

– Как это не в Москву? – улыбнулся я. – Куда же еще?

– Откуда я знаю, куда, – сказал ворчливым тоном утомившейся гадалки, Олег Петрович. – Тебе, может, видней… Ты – человек целеустремленный… Но только не в Москву, это уж точно.

2.

Все не так.

Я лежу на соломе, накрывшись полой плаща Олега Петровича, чувствую спиной тепло Геры, – и еще ничего. Еще кошки не скребут по сердцу. Даже пытаюсь заснуть, – но подступающий холодный рассвет не дает мне это сделать.

Есть в рассветах какое-то одиночество, – какая-то неприкаянность и бесприютность.

Я скоро начну ненавидеть рассветы. Их туман, их росу на траве и на листьях деревьев, их зябкость и их сумрачность. Пока не встанет солнце, буду ненавидеть их, – и всегда буду спать, чтобы не замечать их никогда.

Рассветы, и расставания навсегда, – это одно и тоже…

Потому что, холодно в душе и пусто. Потому что там, – временность. Там воры, которые все из нее украли. Так что не осталось больше ничего красть… Одни пустые упаковки и обрывки газет. И – тоска.

Закрыть глаза, свернуться калачиком, натянуть что-нибудь сверху, чтобы не ощущать пронизывающего встречного ветра, и – не быть.

Пусть там, в огромном бестолковом мире, все движется само по себе. Раз и навсегда заведенным порядком. Какое мне до него дело.

Меня – нет.

По крайней мере, – для него…

За что человеку дана тоска, – за что ему даровано такое наказание. Для какой цели.

Если бы не плащ Олега Петровича и не тепло Геры, – я заорал бы на весь этот бестолковый кузов, битком набитый людьми, которых я толком еще и не видел, потому что всю ночь было темно.

Я лежал, – и мне всего лишь хотелось немного повыть. Тихонько так постонать на одной ноте, как зверю, когда ему одиноко и чего-то не хватает до полной гармонии. Как зверю, который, задрав голову, воет отчего-то на Луну. Воет, и не может понять, отчего. И я – не понимаю. Не хочу понимать.

Просто тянет издать жалобный, щемящий свое собственное сердце, звук… Слабый и бесконечный одновременно.

Если бы машина не стала тормозить и не остановилась, я бы, наверное, не удержался и проверил голосовые связки… Если бы не прозвенела коротко своим клаксоном. Играя общую побудку.

Я сел, и увидел обычную дорогу, – пригорок, поросший лесом, с одной стороны от нее, и низинку, тоже поросшую лесом, – с другой.

Народ, напуганный сигналом, уже выставил вдоль бортов стволы своих огнестрельных орудий. Со второй машины несколько человек уже спрыгнули в кювет, разлеглись там среди травы, и тоже уставили вооружение куда-то в небо, непойми куда.

Впрочем, впереди «Бычка» поперек дороги лежал пожарный шланг, весь утыканный гвоздями.

Кто-то перегородил нам этим шлангом путь, но кто это, понять было нельзя.

С нашей машины тоже начали спрыгивать, налево и направо, – там устраиваться в кювете, занимая круговую оборону.

Моложавым прыжком оказался на земле и Олег Иванович, он плюхнулся рядом с чьей-то спиной и выложил перед собой мелкашку.

Только я оставался в машине, потому что боялся потревожить сон Геры, которая, единственная из всех, не проснулась. Правильно говорят, молодые девушки больше всего в жизни любят поспать. А не разводить цветы…

Я даже не достал пистолет, – потому что противников, спрятавшихся на пригорке в кустах, было всего шестеро, и вооружены они были еще хуже нашего. А уж военной убогости нашей армии мог бы поразиться любой начинающий подводник-диверсант. Каким я себя по привычке еще считал.

Мне с кузова хорошо был виден мощный арсенал кладоискателей. Штук десять обрезов, напиленных, как у Птицы, из старых дедовских двустволок, штук двадцать одноствольных берданок, штук десять мелкокалиберных винтовок, наследство тренировочных тиров, для желающих овладеть азами стрельбы, два револьвера, времен гражданской войны, и один автомат, с круглым рожком и дырявым насквозь стволом, похищенный, должно быть, из местного музея боевой славы наших отцов.

Выходило, что самой современной боевой мощью, обладал я. Тоже повод для небольшой гордости.

Но те ребята, залегшие в окопе на пригорке, за исключением одного, – тоже были не лучше. Те же самые обрезы, – идеальное оружие ближнего боя. Наподобие вытянутого чуть дальше обычного, потного мужицкого кулака.

Но у одного имелся армейский карабин. Настоящая серьезная пушка, такая, как были у нашего хозяйственного взвода, когда я проходил срочную…

Наша команда чувствовала противника, но не видела его. Противник же, понадеявшийся на легкую дорожную добычу, пребывал в растерянности. Наступать, при таком численном перевесе сил неприятеля, он не мог, а спасаться бегством или отступать, тоже не было возможности. Поскольку для этого нужно было вылазить из уютного окопчика, – на всеобщее обозрение.

Лесные братья затаились, и готовились только к одному, по возможности незаметней ретироваться. Если получится.

Так, в обоюдном ожидании, прошла одна минута, потом вторая, а потом и третья…

– Да, может, здесь нет никого, – раздался голос из залегшей цепи. – Какие-нибудь мальчишки пошутили, а мы перепугались.

– Вроде, тихо, – согласились с ним, – никого не видать.

– Да что тогда дрейфить, – сказал третий, – убрать эту фигню с дороги, и двигать дальше…

Я вдруг понял, – у них нет командира…

Так, как понимают вдруг причину, смысл, основу. Отчетливо и навсегда.

Вооруженные люди, без командира во главе, – полный бред, это толпа, которая, того и гляди, начнет палить друг в друга. Сделает это по малейшему пустячному поводу. И не способна для выполнения общей боевой задачи.

Такой, например, как убрать с дороги пожарный шланг, весь утыканный гвоздями. Который не может ни на какой дороге появиться просто так, или от чьей-то шалости. Поскольку, просто так ничего не бывает… Или такой, например, как решать задачу собственного перевооружения. Поскольку, лучшее, – всегда противник хорошего.

– Отставить! – громко сказал я, как и мне говорили когда-то.

Когда выбираешь себя в начальники, я так понимаю, главное, громкий голос, и уверенный тон.

– Птица! – скомандовал я, чувствуя, как сзади пропало тепло Геры, то есть, я ее разбудил. – Возьми четырех добровольцев и начинай обходить пригорок слева. Олег Петрович, вы тоже возьмите четверых, и начинайте обходить пригорок справа! Остальным – предельная внимательность. И – не расслабляться…

Странно, когда тебя начинают слушаться другие люди. Странно и непривычно… Но еще более необъяснимо, когда знаешь, что по-другому быть не может. Они сделают то, что ты сказал. Потому что ты, – сказал правильно.

Я сидел в кузове, как Василий Иванович Чапаев на командной возвышенности, и руководил оттуда передвижением войск.

Птица, в десантном камуфляже, в тельняшке, и с обрезом, где в одном стволе был жекан, а в другом – крепкая самокатанная дробь, с небольшим отрядом заходил слева, поднимаясь вверх между деревьями. Они там шли осторожно, не гурьбой, заслонялись деревьями, в общем-то для первого раза все делали правильно. Любо дорого посмотреть.

Петрович с мужиками, переходили от одного ствола к другому, выглядывали из очередного, и переходили к следующему. То есть, у того получалось еще лучше. Но так должно было быть.

Ребятам, залегшим в кювете в сторону низины, я сделал знак перейти на другую сторону. Там все поняли, и короткими перебежками стали перебираться в нужное место.

– Мужики! – крикнул я громко, когда маневр с фланговым передвижением двух отрядов завершился. – Займите там оборону!

– Кого боимся?! – бодро спросили меня из цепи.

– Разбойников, кого же еще, – ответил я, и следом повысил голос: – Эй, разбойники, поднимайте вверх руки и выходите!

В ответ, – тишина.

Они там, бедняжки, решили, что превратились в невидимок.

– Повторяю последний раз, – громко обратился я к ним, – потом бросаю в ваш закуток гранату. Поднимаем руки и выходим. По одному.

– И что будет?! – наконец-то услышали мы их, охрипший от нашей виктории, голос.

– Ничего не будет, – сказал я им. – Конфискуем ваше оружие и отпустим. На все четыре. Поскольку крови не было.

– Без конфискации никак нельзя? – начали торговаться в окопчике. – Мы люди мирные, встанем и тихо уйдем. Вам то что.

– Не что, – сказал я. – Слушай приказ: Поднимаем руки и выходим по одному. Иначе – граната… Начинаю считать до трех: Раз… Два…

Нужно было бы сказать дальше: два с половиной, а потом, – два с четвертью. Но этого не понадобилось.

Поскольку на вершине пригорка из-под коряги показалась голова первого. Неумытого мужика, который с приятелями вышел с утречка на промысел, но нарвался на форс-мажорные обстоятельства. Показалась голова, а следом за ней вознеслись и руки, с обрезом, в правой из них.

– Встал, – скомандовал я, – и двинулся вперед. У машины оружие положил на землю и отошел в сторону. Потом выйдет второй…

Так и случилось.

Под какими-то, чуть ли не изумленными, взглядами бойцов, залегших в цепи, первый разбойник проделал всю процедуру, от начала и до конца.

Следом пошли остальные. Последним поднялся мужик с карабином.

При виде такого совершенного оружия, у многих потекли слюни изо рта. На черном рынке такая игрушка стоила, должно быть, немалых денег, и позволить ее могли себе только весьма состоятельные люди.

Мужичку жалко было расставаться со своей драгоценностью, по нему было видно, как он страдает, – но когда на тебя уставилось сорок стволов, выбирать особенно не приходится.

Когда банда полностью собралась, я сказал:

– Теперь домой, бегом. Даю вам три минуты. Три минуты никто в вас стрелять не станет. Потом, – как кому повезет… Считаю до трех и включаю секундомер.

И опять начал отсчет.

На счет «три» бедолаги рванули с места и припустились по тропинке, уводящей в строну леса.

Только тот, кто потерял больше остальных, оглянулся напоследок, зло ощерился и крикнул:

– Далеко, лохи, не уедете… У Малиновки базука, там вам кранты и будут!

Отомстил таким образом, – и припустился за остальными.

Получился небольшой праздник. Бурное, переходящее в смех и шутки веселье.

Народ, отряхивая колени, поднялся из цепи и принялся обниматься друг с другом, как после забитого гола на футбольном матче. Толкали друг друга, ржали, кто-то пустился в присядку, – улыбки не сходили с широких лиц будущих миллионеров.

Я смотрел на них, при свете выходящего из-за дальних верхушек леса солнца, и поражался: как такие разные на вид люди, могли оказаться вместе.

А они были разные.

Каждый, примерно отличался от другого, как мы – с Герой.

Все они были такие разные… Но все-таки были вместе.

Младшему было лет пятнадцать, не больше, старшему, – боюсь, что за восемьдесят. За поредевшей седой бородой точный возраст было определить трудно. Возраст остальных равномерно распределялся между тем первым, и этим – последним.

А одеты… Полное отсутствие единой положенной формы. Только Птица, да еще человек пять были похожи на служивых, остальные, – нарядились, кто во что горазд. Если этот коллектив, по их одежке, распределить по группам, получились бы неплохие сценки, из разряда тех, в одной из которых вчера нам с Герой пришлось участвовать.

Сценка, – колхозник на полевых работах, – самая многочисленная. Штаны, каких не жалко, рубашка с пиджаком, каких не жалко, обувка, которую одел еще разок, да и выкинул.

Сценка, – сельский интеллигент. Это те, которые были в полных костюмах. Поношенных, разумеется, – но двое представителей этой сценки были при галстуках. Один был даже в тройке, – под расстегнутом пиджаком у него виднелась жилетка. Все они, эти деревенские интеллигенты были полные, как один, – наверное, счетоводы или бухгалтеры.

Сценка, – авантюрист с пиратствующими наклонностями. Это те, которые были в шляпах, в плащах и в кирзовых сапогах. Они должно быть, не понимали, как забавно выглядят со стороны, просто подготовились к небольшому путешествию, и понимали, что сверху может пойти дождь, а ночевать возможно придется в полевых условиях.

Я поражался, – у каждого было: необщее выражение лица.

Воистину, не встречается в мире двух одинаковых людей… За исключением, естественно, негров и китайцев.

– Дядя Миша, – громким шепотом, полным уважения, сказала сзади Гера, – вы здесь самый крутой.

– Олег Петрович, – позвал я. – Извините, вы внизу, – трофеи не подберете, не закинете их сюда?

– Михаил, – радостно спросил меня Птица, – что будем делать дальше?

– Какой он тебе Михаил, – тут же осадили его. – Это – Дядя.

– Как Дядя, – не поверил Птица. – Ты что, Дядя?

3.

Меня не оставляла мысль про Малиновку, и про базуку, которая там у них есть. До Малиновки, если верить карте, было километров двадцать, – мы проехали еще с десяток, и свернули с дороги на полянку, для небольшого пикничка.

У дороги оставили дежурить парочку наблюдателей, – жаль, что у нас не было рации. Но от пункта обозрения, до нашего бивуака всего-то метров двести, не больше, так что и без всякой рации, если что случится, через пару минут мы все будем знать. Про новости.

Всю еду, у кого что было, мы передали в общий котел, которым стала заведовать Гера, как единственная дама в нашей кампании. Расстелили на траве машинный брезент и выставили на него ту часть, которую можно было назвать завтраком.

Народ с шутками принялся за трапезу. Вообще, настроение у нас, у кладоискателей, было самое оптимистичное. Моральный дух, как сказал бы наш мичман, замер на высочайшем уровне.

Весь коллектив я разделил на четыре части, человек по десять в каждой, чтобы легче управлялись. Во главе каждой из них поставил президента. Мне всегда нравилось слово: «президент». И я захотел, чтобы президентов на свете было много… У двух президентами стали Птица и Олег Петрович, – в остальных они возникли сами, без моего участия.

Пока бойцы завтракали, я проводил стратегическое совещание.

– Кто-нибудь знает, что такое базука? – спросил я.

– Это, вроде, такая пушка, – ответил Олег Петрович.

– Я – не знаю, – сказал Птица.

– Это – пушка, – твердо сказал рыжий парень, президент третьей бригады.

– Это, может, и пушка, – согласился четвертый президент, лысый мужик, лет сорока пяти, – но на реактивной тяге… Во вторую мировую так называли гранатометы. То есть, это многозарядный гранатомет, который можно таскать на себе. Замечательное оружие.

– Выходит, шансов у нас против базуки никаких? – спросил Олег Петрович.

– С двустволкой… – пожал плечами лысый, которого звали здесь по фамилии, Берг.

– Да, проскочим, чего там… – не поддался паническому выводу Птица. – Разгонимся как следует, и по этой Малиновке, с ветерком… Они и сообразить ничего толком не успеют.

– А если и у них там шланг с гвоздями на дороге лежит?

– Можно оброк заплатить, – сказал рыжий, – за проезд…. Зачем нам с ними сражаться.

– У тебя что, бабки есть? – спросил его Птица.

– Ну, в долг, как-нибудь. Скажем, на обратном пути рассчитаемся.

– А если тот малохольный просто на нас страху нагнал? Бреханул про базуку просто так? – спросил Олег Петрович.

Тут все замолчали. И посмотрели на меня. Как на последнюю инстанцию…

В карабине, который достался нам от разбойников, оказалось шесть патронов. Шесть заботливо натертых до блеска, ухоженных патрона, над каждым из которых их бывший владелец трясся, как скупец, над золотыми монетами.

– Можно повернуть обратно, – с заботливой улыбкой сказал я, – раз такое дело.

– Да ты чего, – ответили мне хором.

– Тогда, для начала, нужно найти снайпера. Того, кто лучше всех у нас стреляет.

– У меня есть один, – сказал рыжий, – говорит, может ночью летящего гуся по звуку уложить.

– Врет, – жестко сказал Птица. – Так не бывает.

– Почему? – не согласился рыжий. – Я сам в цирке видел, как там перепилили девушку пополам. А потом она оказалась живая.

– Перепиленная? – поинтересовался я, с интересом взглянув на рыжего.

– Зачем, срослась, – ответил он мне…

А я, наивный человек, все размышлял, что может человека подвигнуть к поиску закопанных сокровищ? Думал, в наши рациональные времена, энтузиастов этого дела днем с огнем не сыщешь… Как я был не прав! Энтузиастов, хоть пруд пруди. Вот здесь их, на одной поляне, сконцентрировалось больше сорока человек.

Это надо же.

– Зови своего снайпера, – сказал я рыжему, – посмотрим на него.

Рыжий бодро поднялся и через минуту вернулся с небольшого роста парнем, усатым и с какими-то от природы прищуренными глазами.

– Ты – снайпер? – спросил я.

– Я не знаю, кто я, – сказал он, – но стрелять умею.

– Я вот тоже, иногда не знаю, кто я… А уж, что умею, тем более… А стал у вас командиром. Так что мы с тобой похожи… Знаешь, у нас есть карабин и шесть патронов к нему. Даем тебе один, – если попадешь в цель, будешь снайпером. Согласен?

– Оружие к себе подогнать нужно. Хотя бы день с ним провести, познакомиться. Там, может, прицел сбит, или еще что… С одного раза может не получиться. Сразу предупреждаю.

– У нас – шесть патронов, – сказал я ему. – Одним мы еще можем рискнуть, а больше – все. Согласен?

– Все равно здесь лучше меня никто стрелять не умеет.

– Ты уверен? – возмутился его наглостью Птица.

– А никто лучше меня никогда еще не стрелял.

Я посмотрел на небо. В нем плыли облака, но не летело ни одной пичужки. На которой можно было бы отточить свое искусство… Отточить его нужно было обязательно, – от энтузиастов можно ожидать любых сюрпризов. Потому что им кажется, что пройдет еще немного времени, и они загребут алмазы всеми пятернями. У них перед глазами стоит эта картина. Реальная, – как и все остальное вокруг. Типа перепиленной пополам девушки… А уж стрельба, – эта такая мелочь.

– Вон видишь, – сказал Олег Петрович, – на том конце поляны осина раздваивается?

– Вижу.

– Там, где раздваивается, сучок, он там один.

– Вижу.

– Вот и давай.

Сучок увидел и я, небольшой такой, самый раз, что нужно. Чтобы потренироваться.

Снайпер взял карабин, оглядел его со всех сторон, подергал затвором, вставил патрон, и принялся целиться.

Сначала, наверное, по привычке, в небо, и только потом, когда насмотрелся на него сквозь прорезь прицела, снизошел до сучка. Тут уж, как в биатлоне, особенно долго не раздумывал, снизошел до сучка, наставил в его сторону ствол, – и выстрелил.

Народ, заканчивающий завтрак, разом замолчал. Сучок же, пустив вокруг себя облачко трухи, куда-то пропал.

– Как тебя зовут? – спросил я, после секундного замешательства.

– Артем.

– Ты, Артем, снайпер, – сказал я. – Был, есть и будешь…. Наша главная надежда против базуки.

– Ты что, дядя Миша, я вам что, нанялась быть кухаркой?.. Сначала нарежь, потом накрой, – теперь все убери за вами. Это почему я здесь должна так ишачить? С какой это стати?