Текст книги "Рок И его проблемы-4"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Интересно, есть ли там у них какой-нибудь гид. Или каждый вынужден понимать экзотику по собственному разумению?..

У убитых я задержался чуть больше.

Их безнадежные лица не вызвали во мне никаких чувств. Они даже не походили на покинутые жизнью маски… Так, – поверженный враг, который не представлял больше опасности.

Даже потянуло на кощунство, – зевнуть, при виде результата своего военного творчества.

Но внимание привлекли их руки.

Может быть, показалось?.. Но – нет… Я пригляделся внимательней.

Так и есть.

Кисти безжизненных рук начинали покрываться чем-то коричневым, какой-то роговицей… Или, может быть, все-таки показалось?

Времени прошло-то всего ничего, даже запах пороха еще до конца не успел развеяться в лесу…

– Строиться! – закричал я. – Президенты!.. Всех выстроить на шоссе. С личными вещами.

Должно быть, я не шутил. Потому что, тут же началось общее движение.

Кладоискатели стали разбирать свои хилые баульчики, и с ними выходить на большую дорогу, где занимали место перед сваленной грудой кучей нового современного оружия.

Птица разогнулся от переднего колеса газика и показал мне большой палец. Транспорт готов. Можно было уматывать.

– Надо поговорить, – сказал я, когда весь коллектив оказался в сборе. Даже Гера, вся бледная, приволокла свою сумку, и, без сил, села на нее сверху. – У нас есть несколько минут на разговоры… Нам нужно выбрать командира. Это первое.

В строю раздался смешок. Мое предложение, показалось народу несколько запоздалым. Короче, я хорошо пошутил…

– Это серьезно, – сказал я. – Потому что, и дальше гладкой дороги не будет. Мне так кажется. Командир должен быть, как на корабле: царь и бог… Без вариантов. Каждый должен это знать. Каждый должен быть с этим согласен… Иначе трудно будет дойти до места назначения.

– Ты, Дядя, кто же еще… – вразнобой раздалось по строю. – Да ясно же… Ты…

– Тогда голосуем, – сказал я. – Кто за меня, поднимайте руку.

Первой проголосовала Гера, со своей сумки. Она задрала вверх обе руки.

– Кто против? – спросил я.

Против никого не было.

– Последний раз спрашиваю, – сказал я самым мрачным тоном, на который был способен. – Кто хочет быть самостоятельным, выходите из строя. Потому что потом будет поздно.

Никто из строя не вышел. Так они мне поверили.

– Тогда все, что нашли или найдете на стороне, до единой канцелярской кнопки, будете сдавать в общий котел. Все… А то у вас от добычи карманы лопаются. Не успели до золотишка добраться, а уже разбогатели… Все, что нашли, – выложить на дорогу перед собой. Сразу предупреждаю, кто с этого момента попытается схитрить, – расстрел… Поскольку все мы, на военном положении. Вперед…

Побеждать любят все. Громить противника на чужой территории и малой кровью… Это сплачивает.

Но все великие завоеватели терпели поражение тогда, когда количество обозов, пылящих за боевыми частями, начинало превышать какую-то критическую отметку…

Но еще страшнее то, – что полководцы называют мародерством. Это когда труп обирают не по приказу начальства, а самостоятельно. По велению собственного сердца.

Я дошел до этой мысли сам, хватило ума, – изобрел тысячу раз изобретенный велосипед.

Совершил какое-то насилие над собой, – изобрел… Потому что без этого открытия обойтись было нельзя. Без него мы не проедем дальше и двадцати километров. С неким булькающим и воняющим болотом, – в душе каждого из бойцов.

Олег Петрович умудрился взять в плен перламутровый перочинный ножик, со множеством отделений, даже Гера выложила перед собой набор фломастеров и две шоколадки, хотя провалялась в бледном состоянии все время сбора, – я видел сам.

А уж остальные отоварились по полной программе. Все, что можно было найти на поле боя, было найдено или вытащено из карманов поверженного противника.

Я стоял и ждал… Когда процесс раскаянья завершится.

Смешно, – им было трудно расставаться с мелочевкой, которую они уже считали своей, и даже хвастались друг перед другом находками. Этим будущим миллионерам…

– Все? – спросил я.

– Да… – прокатилось по неровной шеренге.

Да, конечно, «да», – за исключением одного мужичка, который старался не смотреть на свою котомку, что лежала у него в ногах. Он тоже сдал что-то такое в общак, что не было жалко. А жалел он о припрятанном в этой котомке. Очень жалел. На свою беду.

Я подошел к нему, дал ему последний шанс.

– Все? – спросил я его персонально.

Он кивнул, но капелька пота показалась на его носу… При чем здесь капелька пота на носу, знак волнения. Да еще в такую жару.

Я нагнулся, раскрыл его котомку и вытащил на свет божий большое коричневое портмоне, – принадлежавшее, должно быть, их командиру. Потому что, когда я открыл его, там, кроме фотографий пожилой женщины и двух маленьких очаровательных детей, находилось много денег. Получилась целая кипа зеленеющих денег, когда я вытащил их и показал остальным, чтобы эти деньги увидели все.

Тогда я вытащил свой пистолет, не принявший участия в прошедшем сражении, и выстрелил в мужика, который сказал мне «все»…

Это был громкий выстрел, – следом за которым наступила абсолютная тишина.

Стало слышно, как хрипят невдалеке раненые противники, а один из них негромко и жалобно стонет.

Убитый кладоискатель повалился к моим ногам, уткнувшись носом в начатую пачку сигарет «Кэмэл» и зеленую зажигалку, которые он сдал накануне.

– Хозяйственное отделение, – собрать трофеи, погрузить в машины… Президенты, – раздать оружие и боеприпасы. Остальным грузиться в машину. Через пять минут начинаем движение, – сказал я, совершенно не повышая голоса, поскольку даже мой шепот, все хорошо бы расслышали.

– Все правильно, – сказал мне Олег Петрович. – Хотя после такого, наверное, нажраться хочется до поросячьего визга… Все-таки у каждого человека, – свои границы. Которые не перепрыгнуть… Я свои границы знаю, – никогда мне никем не командовать. Я даже женой командовать не могу. Дети уже начинают плохо слушаться, раза два нужно им сказать или три, пока начнут что-то делать… Но все правильно… Только я не завидую тебе, – такая тяжесть. Я бы не смог.

– Олег Петрович, – сказал я, – возьмите президентов, пойдите, посмотрите на покойников, для самообразования… Нажраться, я бы с удовольствием сейчас нажрался. Только у меня не получится… Да и нельзя.

Гера, когда я встретился с ней глазами, стала столбенеть. Наверное, я для нее начал превращаться в монстра.

Но, может, так и лучше.

Народ во всю перетаскивал солому в новый кузов, когда подошли с экскурсии президенты.

Несколько ошарашенные.

– Ногти толще стали, – сказал коротко Берг.

– Не шевелятся еще? – спросил я.

– Вроде, нет, – сказал Птица.

– Их нужно привязать покрепче к деревьям, чтобы не вырвались и веревку не перегрызли… Когда приедет подмога, пусть здесь подольше побудут. У парочки деревьев бросить рваные веревки. Будто бы кто-то уже убежал.

– Отличная мысль, – согласился рыжий президент.

Веселье от виктории у моих начальников куда-то пропало. Были они серьезны и собраны.

И все были согласны с Олегом Петровичем: что все правильно.

Я видел.

Глава Вторая

«Дорога к царству Вселенной подобна сделанному царем, – который перед тем, как вернуться в свое царство, позвал работников имения и вручил каждому в управление часть своего богатства.

Одному досталась мера серебра, другому достались две меры, третьему достались пять мер серебра. Каждый работник взял себе столько, сколько мог унести.

После этого царь уехал…

Получивший одну меру серебра вложил его в дело, которым занялся, и получил еще одну меру серебра.

Также, получивший две меры серебра, – нашел себе дело, вложился в него, и получил еще две меры серебра.

Получивший же пять мер, выкопал в земле яму, и закопал серебро там.

По прошествии времени, каждого из них призвал хозяин и потребовал отчета о своем богатстве.

Тот, кто получил одну меру, пришел и принес еще одну меру серебра. Он сказал:

– Господин, мне досталась одна мера серебра, – вот еще одна мера серебра, которую я заработал.

Хозяин сказал ему:

– Прекрасно. Ты добр, и верен мне. Ты правильно распорядился тем малым, что получил от меня. И заслужил большее. Пусть моя радость станет твоей.

Пришло время, получившему две меры серебра. Тот пришел и сказал:

– Господин, мне досталось две меры серебра, – вот еще две меры, которые я заработал.

Хозяин ответил ему так же:

– Прекрасно. Ты добр и верен мне. Ты правильно распорядился тем малым, что получил от меня. И заслужил большее. Пусть моя радость станет твоей.

Затем настало время того, кому досталось пять мер серебра. Тот сказал:

– Господин. Ты внушаешь мне страх. Ты желаешь получить больше: собираешь урожай, который не сеял, и берешь то, что не давал… Я боялся потерять твое, поэтому закопал серебро в землю… Вот, получи то, что тебе принадлежит.

В ответ хозяин сказал:

– Ты не мудрый, а глупый работник. Ты знаешь, что я собираю урожай, который не сеял, и беру то, что не давал.

Тем, что ты получил, нужно было распорядиться разумно.

Потому что, всякий, кто не преумножает, – расточает… Кто преумножает, – тому будет дано еще больше. Кто расточает, – тот теряет все… У тебя ничего не осталось, кроме тьмы, – где лишь морок, и тоска о том, чего нельзя вернуть».

Евангелие перпендикулярного мира

1.

Рация, до сих пор не подававшая признаков жизни, вдруг затрещала, и сквозь эфирные помехи раздался голос радиста:

– Прием. Как слышите меня, прием…

Я переключил рацию на прием и сказал:

– Слышу вас хорошо. Прием.

– Хорошо слышишь, козел?.. Ну, тогда слушай дальше. Лучше бы тебе, чмо, не родиться на свете. Таких уродов, как ты, нужно в колыбели давить, как гнид… Если хочешь умереть, как мужик, без мучений, – поворачивай обратно. Тогда просто расстреляем. Не подходит наше предложение, – мучить будем так, что начнешь верещать на весь лес. О смерти будешь молить…

Я переключил рацию, и жалобно сказал:

– Что мы вам плохого сделали… Это вы сами первые начали.

– Да ты, идиот, – я сам тебя резать буду. По маленькому кусочку отрезать, и тебя ими кормить, нажрешься у меня от пуза. Пока не сдохнешь.

– Пожалейте, – еще жалобней промямлил я, – мы мирные путники, ехали себе и ехали, никого не трогали… Христа ради…

На этот раз, мне отвечать не стали. Я переполнил чашу их небольшого терпения…

Паршиво, когда кругом налаженная связь, – гнилой плод цивилизации.

Следующая населенная точка, Бирюши, в сорока километрах от Малиновки. От нас – километрах в пятнадцати.

Мы так надеялись заплатить тамошней таможне за проезд, – по баксу с человека. Потому что деньги у нас теперь были.

Но не было хорошей карты, а все лишь страничка, выдранная из пожелтевшего «Атласа автомобильных дорог СССР», – где ничего толком, в нашем масштабе, понять было нельзя.

– Стоп! – скомандовал я. – Приехали!

Птица ударил по тормозам, наш командирский газик остановился. Следом, и грузовик с рядовыми потенциальными миллионерами.

Там у них вилась над бортом незатейливая строевая песня. Что-то типа: Ой, вы, солдатушки, браво ребятушки, – кто же ваши жены?.. Наши жены, – пушки заряжены, вот кто наши жены… – отвечали хором запевалам с другой стороны борта.

– Птица, – сказал я, – возьми Артема, еще пару ребят с автоматами, и дуйте к Бирюшам… Если там нас ждут, разворачивайтесь обратно. Изображая из себя тачанку. Полейте их там как следует, чтобы были поосторожней… Если все спокойно, что вряд ли, то поболтайте немного на таможне. Мол, нужно проехать, то да се… Остальным вспоминать все съезды с шоссе, влево и вправо, за последние десять километров. В общем, тест на лучшую зрительную память… У кого карабины, – на деревья. У кого автоматы, вон на тот бугорок.

Мы, лишние, вышли из газика на асфальт, размять ноги.

Снайпер пристроился посередине заднего сиденья, автоматчики, – слева и справа от него.

Птица фраерски отдал честь, и нажал на газ. Разведка понеслась к Бирюшам.

– До войны кто-нибудь в этих краях бывал?

– Я ферму в этих краях строил, с ребятами, лет пятнадцать или двадцать назад. В строительной бригаде, – подал голос из кузова мужик лет пятидесяти.

С этого утра я уже почти всех запомнил в лицо. Даже того нашего парня впередсмотрящего, которого подстрелили на дереве, и который уже превратился, наверное, в смертяка.

Этого мужика тоже помнил, но перекинуться хоть парой слов с ним, еще не пришлось.

– По левой или по правой стороне? – спросил я.

– От вас слева.

– И что там?

– Речка, мост через нее в одном месте. Речка так себе, купаться нельзя, если не в затоне… Ферма на одной стороне, потом мост, дальше кукурузное поле, потом что-то типа силосной башни и сломанный ветряк, а дальше, говорят, дом отдыха металлургического комбината, через пару километров, но мы там ни разу не были.

– А село?

– Конечно, рядом с фермой. Как же без села… Но небольшое, – домов в двадцать, и бедное. Хотя сейчас, может, по всякому случиться.

Со мной рядом стояли, покуривая, президенты. За те немногие часы, что они стали начальниками, в их внешнем виде что-то изменилась.

Стали построже лица, поуверенней – походка, попристальней – взгляд…

Может, бремя ответственности придало им гордости и самоуважения. Или то, что они согласились с тем, что я застрелил человека? Тем самым почувствовав себя вершителями чужих судеб?

Но что бы то ни было, это уже получалась каста избранных.

Минут через двадцать вернулся наш газик. Он лихо подкатил к грузовику и резко затормозил.

– Там танк стоит! – радостно сказал Птица. – Мы как увидели, даже стрелять по нему не стали, сразу повернули обратно… Местные окопались, – точно нас ждут, без булды.

– В левую сторону съезда не заметили? – спросил я.

– Несколько штук было, – сказал Птица, – один, так вообще, недалеко, и километра не будет.

– Тогда, по коням, – сказал я…

Что-то было не так, во всей этой истории, что-то мне совершенно не нравилось. Вернее, я знал, что не так, и что мне не нравилось. Первое, – армию нужно было кормить. То, что мы взяли с собой в дорогу, из расчета на одни сутки, к вечеру же закончится. А движение наше вперед неожиданно стало приобретать зигзаобразный характер. Так что хорошо бы нам добраться к месту назначения завтра или послезавтра. Не говоря уже об их обратном пути.

Второе, – я не хотел быть зайцем.

Моя командирская интуиция, которая неожиданно, вдруг ни с того, ни с сего, прорезалась во мне, – подсказывала, что когда начинаешь убегать от кого-то, и превращаешь это в постоянный процесс, ни к чему положительному такое привести не может.

Меня бесило отсутствие разведданных. Мне, как настоящему полководцу, хотелось знать о противнике все.

Я пожинал плоды первой своей грубой ошибки, – нужно было поговорить с ранеными. Они бы рассказали много интересного. Тогда я не чувствовал бы себя сейчас, на самом деле, полным слепцом…

Мы свернули влево, на полузаросшую травой давно неезженую дорогу, минут пятнадцать двигались по лесу, а потом выехали к полю.

Следующий лес занимал весь горизонт, а мы оказались в долине, посреди которой протекала извилистая речка.

Дорога вышла на ее берег, я оглянулся со своего командирского места, и громко крикнул проводнику:

– Куда теперь?

Он махнул рукой в ту сторону, в которую мы и ехали.

Так что, продолжили свой путь по этой еле заметной дороге.

Преследователей не было видно, – но судя по их целеустремленности и запалу, они найдут то место, где мы покинули шоссе, и скоро будут здесь. Фора наша была где-то в час, так я посчитал.

– Мост, мост! – стал я кричать, и показывать жестами проводнику.

Он понял, – стал махать рукой, чтобы мы ехали дальше.

Все дороги у таких закавырестых речек ведут к броду или к мосту.

– Нам нужен язык, – обратился я к президентам. – Сейчас, это главная наша задача.

– Я думал, мы сматываемся, – удивился Рыжий.

– Мы сматываемся, – согласился я, – но с достоинством… Поэтому нам нужен язык.

– Слушай, Дядя, – сказал Рыжий, – у тебя прирожденный талант. Я это с утра еще понял. Знаешь, что-то дано тебе от бога… Может, ты какой-нибудь Блюхер или Тухачевский. Только пока не знаешь этого сам.

– Или Наполеон, – сказал Берг.

– Суворов, – недовольно сказал Олег Петрович.

– Кутузов! – согласился Птица, не отрываясь от руля.

И я подумал: это же детский сад. Что бы они без меня делали… Лежали бы уже где-нибудь все они трупами, и тихонько превращались в смертяков.

С таким подходом к процессу.

Ферма, которую строил много лет назад наш проводник, и деревня рядом, давно перестали существовать.

От домов остались полусгнившие заборы, яблони за ними, обросшие непроходимыми лопухами, и остовы печных труб. От фермы, – бетонные столбы, на которых держалась когда-то крыша.

Но мост был.

Обыкновенный деревянный мост, с настилом из досок, по колее машин, которые должны были проезжать по нему. Но, судя по отсутствию свежих следов, уже который год не проезжали.

Газик робко, взвыв от страха мотором, вступил на этот настил, который затрещал под его колесами, и двинулся с наивысшей осторожностью вперед, оставляя следы на трухлявом дереве.

Грузовик же остановился, – кладоискатели стали спрыгивать на землю. Справедливо решив, что с таким грузом, как они, перебираться на другой берег бесполезно, – обязательно завалишься с пятиметровой высоты в журчащую вокруг ненадежных свай, холодную воду.

– Не пройдет, – авторитетно заявил кто-то, перебираясь пешком, следом за нашим газиком, на другую сторону реки.

Но мы-то проехали. Правда, мне тоже показалось, что каким-то чудом. Поскольку настил, после наших колес, растрескался, и стали видны поперечные бревна, которые тоже отпечатали на себе следы наших протекторов.

– Не пройдет, – согласился Птица, – мы еле-еле проскочили.

Второй наш водитель вышел из машины и принялся осматривать мост. Смотрел-смотрел, а потом плюнул на него.

– Только на скорости, – сказал он нам. – Если разогнаться, как следует. Может, и повезет.

– Давай, – согласился я.

Народ устроился на новом берегу, и стал переживать, – что мы без грузовика, груда оборванцев, и только.

Водитель, которого я, как ни странно, помнил хуже всех, потому что он всегда молчал, и всегда молча сидел за баранкой, дал задний ход. Отъехал метров на сто, и там стал реветь мотором.

– Нормальный мужик, – сказал мне Птица, – но ему все время не везет… Так, по жизни… Лучше бы я попробовал.

Если бы я чуть раньше узнал, что тот невезучий, попробовал бы Птица. Но узнал я о невезучести в самый последний момент, когда грузовик наш взревел, – и ринулся с места вперед.

Он разгонялся, и разогнался перед мостом, наверное, километров до шестидесяти, – на этой скорости въехал на мост, доски стали разъезжаться под его тяжестью, но отчаянный невезучий водитель прибавил газу, грузовик как-то, заметно для глаз, подпрыгнул и выпрыгнул передними колесами на другой берег. Задние же колеса, раскидали под собой остатки настила, переломили хлипкие бревна, и, упершись в сваи, чуть дернули машину вперед.

Дернули, и только.

Потому что она стала проваливаться, вниз, но уже какой-то своей частью была на берегу, так что села днищем на основание моста, в том месте, где тот заканчивался и начиналась сухая земля, густо перемешанная когда-то с гравием.

Хорошо было то, что центр тяжести машина преодолела, и поэтому, не поползла назад и не свалилась в речку. Плохо же было то, что она прочно села на раму, задние колеса крутились в пустом пространстве, – как средство транспортного передвижения машина эта перестала для нас существовать.

Оставалось только надеяться, что не навсегда.

Народ, бурно переживавший вокруг меня, накинулся на несчастного.

Он произносил по его адресу разные слова. Громко и членораздельно. И в изобилии. Ни в одном из них не было сочувствия, милосердия и снисхождения к молчаливому водителю, который сидел по-прежнему за рулем, и не желал покидать машину.

С тех пор, как я принял командование, мы одержали две победы, – и не испытали еще горечи поражения. То, что случилось сейчас, у нас на глазах, была первая наша серьезная неприятность.

То, что погиб парень, почти мальчик, который сидел на дереве, и умер тяжелораненый, которому пуля попала в голову, и то, что я застрелил расхитителя общественного достояния, – не было поражением, а было лишь небольшой, приемлемой, платой за триумфальность нашего продвижения вперед.

Три покойника и легкораненый. За один день.

И никаких гарантий, что мы завтра вернемся на большую дорогу и продолжим свой путь.

Интересно, что бы они сделали со мной, если бы я оказался плохим командиром.

Пожалел бы кто-нибудь меня, услышал бы я слова сочувствия, – перед тем, как они бы привели в исполнение свой справедливый приговор. Выслушали бы они мое последнее желание?

Я даже усмехнулся, впрочем, довольно криво, – когда представил, как мямлю перед этой разгневанной толпой свое последнее незамысловатой стремление, типа, звякнуть по сотовому Маше, чтобы попрощаться с ней и Иваном.

2.

Пока народ орал на водилу, я подошел к грузовику, открыл дверь кабины, и сказал:

– Ладно, ты все сделал правильно. Не обращай на них внимания… Им просто не хочется идти пешком. Лентяи, в общем… Тебя как зовут?

– Костя.

– Меня – Михаил… Но я уже привык к Дяде. Не держи на них зла.

– Обидно, – сказал Костя, – чуть-чуть недотянул.

– Вот из-за таких чуть-чуть, – улыбнулся я ему, – веся ерунда в мире и происходит… Мне Птица сказал, ты у нас невезучий.

– Да, есть такой грех, – ответил Константин, и стал смотреть куда-то в сторону, и не смотреть на меня.

Поставил машину на ручник, полез в бардачок, вытащил оттуда довольно чистую тряпочку, и стал протирать ею стекло перед собой, на котором, напротив его лица, виднелась аккуратная сквозная дырочка.

– Вы меня из-за этого из компании не прогоните?.. Не решите, что я могу вам все дело испортить?

– Ты, я вижу, уже решил, что у нас все неприятности из-за тебя?

– Может, не из-за меня. Откуда я знаю?

– Не прогоним. Но если ты больше никому рассказывать не будешь, о своих мыслях… Чтобы, кроме нас с тобой, о них никто не знал.

– Я и тебе не рассказывал.

– Рассказал, – у тебя все на лице написано.

– Тогда, постараюсь.

– Ты вот сам подумай. Ведь невезучий, на самом деле, тот, кто сидел на твоем месте до тебя… Вот уж кому не повезло, так не повезло.

Я лукавил, когда таким образом утешил Константина. Не понимал в чем, потому что, вроде бы, изрек нечто типа абсолютной истины, – но внутри что-то, когда я говорил эти слова, прошло не так, как-то шершаво, словно бы я двинулся не туда, и отморозил что-то несусветно банальное. И, поэтому, скучное… По поводу его невезучести. Черт его знает, есть же наверное, такие люди, со специфической аурой…

Ну, да бог с ним, – поживем, увидим.

– Трактор нужен, – сказал Птица. – Без трактора ее не вытащить.

– Ты ничего не видишь? – спросил я его.

Птица вгляделся в окрестные дали, и ответил:

– Ничего.

– Я вот вижу. Как по пятам идут народные мстители. И скоро будут здесь… Ты вот что, весь груз с ЗИЛа перекиньте на газик, забери всех, у кого нет карабинов или автоматов, и дуйте на опушку. Там будете ждать.

– У меня автомат.

– Отдай другому или посади за руль вместо себя Костю.

Я отыскал глазами Артема и подошел к нему.

– Как с патронами? – спросил я его.

– Нет проблем, – ответил он. – У них там был целый цинк, только распечатали.

Люди Птицы носились от грузовика к газику, противника еще не было видно, так что остальные фраерски стояли, щелкая затворами автоматов и карабинов. Все им было ни по чем.

– Равняйсь! Смирно! – сказал я, тоном сварливого, но доброго армейского начальника. – Слушай боевую задачу!

Народ подобрался и приосанился. Рыжий, Берг и Олег Петрович сделали полшага вперед, как настоящие лидеры.

– Как по вашему, что мы будем сейчас делать?

– Займем оборону, – авторитетно сказал Берг, – через речку они без моста не перепрыгнут. Остальных, кто переберется вплавь, отстреляем. Чтобы у них навсегда пропала охота за нами бегать… Найдем где-нибудь трактор, вытащим машину и двинемся дальше.

– Логично, – согласился я. – Есть другие мнения?

Других мнений не было…

– Все будет не так, – сказал я боевому подразделению. – Вы зачем сюда приехали, чтобы воевать, или чтобы искать сокровища?

В ответ, – молчание.

– Если воевать, то вы совершенно правы. Но если искать сокровища, то нам нужен язык… Поэтому, мы все отходим от речки метров на пятьсот, чтобы в случае чего было удобно драпать до ближайшего леса. Окапываемся, и ждем лазутчиков. Сейчас половина шестого вечера, темнеть начнет часа через три. Противник здесь будет минут через тридцать. С наступлением темноты можно будет отступить. И перекусить.

– А лазутчики?

– Лазутчики ночью не пойдут… Это проблема Артема. Сможешь прострелить кому-нибудь не глаз, а ногу?

– Запросто.

– Раненый лазутчик завет на помощь, к нему спешат остальное разведчики… Но язык нужен один.

– Чапаев! – воскликнул Рыжий. – Суворов!

– Тогда за дело, – согласился я. – Отходить и окапываться…

– Я ненавижу войну, – сказала мне Гера. – Вы ее обожаете… Я поняла, в чем разница между мной и вами, дядя Миша… Я – пацифистка, мне претит всякое насилие одного человека над другим. Это моя беда. И – гордость.

– Обстоятельства, – сказал я. – Ты же видишь.

– Обстоятельства, – это благородный мотив… Который призван оправдать, что угодно. Любое зло… Вы подстреливаете человека, он кричит от боли, к нему на помощь спешат его товарищи, – их вы убиваете, потому что пленный вам нужен только один. Так?

– Придумай что-нибудь другое, – попросил я. – Чтобы мы сами остались живы.

– Не нужно ничего придумывать… Нужно вытащить машину и вернуться домой. Здесь до Александрова и по грунтовой дороге часов шесть или чуть больше. Вот и все.

– А как же домик с розочками?.. Как же ужины при свечах, и ночи любви, полные страсти. Когда знаешь, что можно в любой момент встать, подойти к холодильнику и найти там чего-нибудь пожрать?.. Как?

– Потому что цена этим деньгам все время растет. Я этого не знала раньше… Одно дело, доехать до места, сказать где-то там: сезам… Получить килограммов пятнадцать денег и привести их домой… Совсем другое дело, когда мы не проехали еще и половины пути, а убили уже столько народу. И сами потеряли троих.

– Мы почти никого не убили.

– Не убили, так покалечили. Это еще хуже… Помните, как в песне: если смерти, то мгновенной, если раны, – небольшой. А у нас получается, садизм, – стрелять человеку в ногу, а потом убивать тех, кто спешит ему на помощь… Как я буду потом смотреть на свои пятнадцать килограмм, с каким сердцем?

– Я представляю, – сказал я, – твою ночь любви. Когда ты вспомнишь посреди нее какого-нибудь смертяка.

– С вами, – обиделась Гера, – невозможно разговаривать… Я официально сейчас заявляю вам: Я – пацифистка, и ненавижу любые проявления агрессии одного человека, по отношению к другому. Раз и навсегда…. Ни готовить я вашей банде поэтому не буду, ни стирать, ни оказывать медицинскую помощь… С этой секунды я становлюсь сама по себе. Независимым наблюдателем.

– Тебе бы, на самом деле, подружку. А то, когда кругом одни мужики… Кто-нибудь пристает?

– Ко мне, дядя Миша, никто не пристает. Наоборот, души во мне все не чают. Все из-за вас. Потому что считают, что я ваша княжна… Я столько пережила за сегодняшний день. Уже больше, чем за всю свою жизнь. А день еще не закончился, – это же, никаких нервов не хватит.

Я пожал плечами, и улыбнулся Гере.

– По другому не бывает, – сказал я ей. – Это – война.

Еще недавно, еще несколько месяцев назад, миром правила любовь.

Я отчетливо помнил это время в себе, – которое как-то ненавязчиво закончилось.

Миром правила любовь, миром правила любовь, миром правила любовь, – как давно это было.

Когда она правила…

Теперь не любовь правит мной, – теперь мне нравится выживать. Любовь, – это искусство выживать в агрессивных условиях современной цивилизации. В которой безумно тяжело создать себе собственность, но еще безумней и тяжелее, – будет сохранить и приумножить ее.

Моя стихия, – борьба за выживание.

Я знаю, что делать, и, мне кажется, не повторяю одних и тех же ошибок дважды. В этом деле.

То, что я понимаю, – не понимает больше никто, из тех людей, что окружают меня. Вернее, понимают, не дураки, – но для них кроме моего, самого правильного, существует еще множество вариантов, внешне, таких же правильных, как и мой. И они не знают, что выбрать. Потому что правильным, может быть, только единственный.

Я – знаю.

3.

За речкой, на далекой опушке леса, показался игрушечный зеленый, с черными подпалинами, бронетранспортер. Он замер нерешительно, и у его башни, с выставленной вперед ни то мелкой пушкой, не то очень крупнокалиберным пулеметом, стала, в лучах заходящего солнца сверкать вражеская оптика.

Неприятель осторожничал, – значит, нас уважал.

То есть, побаивался.

Так прошла минута, другая, а потом третья.

Затрещала, заверещала рация:

– Прием, как слышите, прием, – раздался равнодушный деловой голос.

Они, видите ли, желали общения. Хотели вот так, просто, обнаружить потерявшегося супостата.

– Дядя, дай-ка я скажу им пару ласковых, – потянулся к рации Берг.

Я прижал палец к губам.

Мы лежали за заросшей дикой кукурузой насыпью бывшей силосной ямы, цепочкой, каждая огневая точка, метрах в десяти друг от друга, – и мучались от опостылевших пчел. Кроме них, то здесь, то там из травы выпрыгивали зеленые кузнечики, летали стрекозы, и почему-то мухи. Хотя мух было немного.

Хорошо, что вражеская техника появилась на горизонте, без нее было бы совсем скучно.

Транспортер постоял, постоял, – и не спеша двинулся по нашей дороге, которая вилась вдоль речки, до бывшего моста.

Напротив нашего общего грузовика он остановился и снова принялся блестеть окулярами бинокля.

– А если как-нибудь переберется на нашу сторону? – шепнул мне Берг. – Он же нас всех подавит.

– Не должен, – авторитетно сказал я.

На самом деле, уж очень они осторожничали. Не к лицу разъяренным мстителям такая робость. Каждую кочку на нашем берегу целый час рассматривать в бинокль.

– Как слышите, прием? – снова зашипела рация. – Прием, прием… Включитесь, разговор есть.

Я включился. На прием. Любопытство сыграет со мной когда-нибудь плохую шутку.

– На проводе, – сказал я. – Что за разговор?

– Вы люди Михея? – спросили меня.

– Допустим, – осторожно ответил я.

– Тогда, почему пароль не предъявили?

– Сказали же вам, ничего не везем… Вы что, уже и нищих на кол сажать стали?

– Вам-то какое дело. Сказано же: без пароля по чужой территории не проходить… В общем так: вы нам насолили. У нас есть претензии… Передайте Михею, чтобы вышел с нами на связь. Разобраться.

– А если мы не его люди? Так, сами по себе.

– Мы вечерком продублируем… Его, – один разговор. Не его, – он нам ваши головы в мешках подкинет.