Текст книги "Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре"
Автор книги: Владимир Малюгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
В дремучих лесах укрывались вооруженные до зубов отряды кулаков, они знали самые глухие тропинки. Красноармейцы вычесывали бандитов из лесов, но трудно, ох как трудно отличить бандита от мирного крестьянина: антоновцы избегали открытых столкновений с красными отрядами. Когда бандиты не могли сражаться, они расходились по домам, превращались в обыкновенных крестьян. Но стоило их атаманам подать сигнал, и они снова седлали коней и мчались творить свое черное и подлое дело.
Только и слышно: там зарезали коммунистов, там – перестреляли всех сельских комсомольцев. А в селе Бакуры на днях убили приехавшего к родным в отпуск командира из Конной армии Буденного. Бессрочный отпуск получился.
58‑й полк, командование которым принял Голиков, был переброшен в Тамбовскую губернию еще в феврале 1921 года. В одном из боев под селом Ламки Антонов нанес полку серьезное поражение, и прежний командир был отстранен от командования. И вот теперь Голиков назначен вместо него.
Чтобы легче было справиться с бандитами, полк располагался в разных местах: штаб и несколько рот стояли в Моршанске, другие силы размещались в селах и деревушках, где таились антоновцы.
Это не на фронте, где всегда известно, что враг или впереди тебя, или позади, или с флангов. В любой час жди нападения из-за угла. Но бойцы мужественно переносили все невзгоды «лесной войны» и уничтожали озверевших бандитов.
Конечно, всякое случалось. Были и ЧП. Вот, например… Аркадий припомнил все подробности вчерашнего чрезвычайного происшествия.
Он поднимался обычно рано по старой походной привычке, которая за последние три военных года крепко укоренилась.
Вот и сегодня, встав с постели, Аркадий наскоро умылся, пофыркал у медного рукомойника и, выпив кринку молока, отправился в обход. Каждый день свой он начинал с обхода хозяйства, а оно не маленькое – как никак целый полк. Зашел на кухню – как щи приготовлены. Попробовал – полный порядок, да и каша вроде не пригорела. А то какая каша, если от нее за версту дымом несет! Склады тоже стороной не обойдешь: без харча да без обмундирования солдат не солдат.
Надо, конечно, и в ротах побывать, проверить караулы. В любой час жди нападения.
Аркадий обошел роты. Все, кажется, в порядке. Поднялся на крыльцо штаба. В углу, у секретного ящика, стоял часовой – молодой безусый парень лет семнадцати.
«Пожалуй, погодки мы с ним», – подумал Аркадий.
– Ну, как служба, товарищ красноармеец?
– Идет служба, товарищ комполка! – вытянувшись в струнку, отрапортовал часовой.
– А вы разве знаете меня?
– Кто же вас не знает, товарищ Голиков, – улыбнулся боец. – Вас весь полк должен знать.
– А тебя как зовут? – уже хмуро спросил командир и подумал: «Ну и болтливый парень, разве не знает, что на посту разговаривать не положено?»
– Воротынец я, Николай Воротынец. У нас полсела фамилие такое. Нижегородские мы, – охотно доложил часовой.
Аркадий снова нахмурился, а потом неожиданно озорно улыбнулся:
– Ну вот что, товарищ Воротынец. Понимаешь, какая беда у меня приключилась. Оставил я в караульном помещении полевую сумку.
Часовой на минуту заколебался. Очень ему хотелось командиру угодить! Он уже сделал шаг к двери, но вдруг остановился.
– А как же пост?
Аркадий снова испытующе взглянул на часового: поймет или не поймет?
– Дай твою винтовку, постою за тебя. Дело привычное.
– Ну, раз такое дело – тогда берите! – обрадовался боец.
Красноармеец отдал винтовку и побежал в караулку за полевой сумкой.
Когда «часовой» ушел, Аркадий даже плюнул с досады: «Вот тебе и часовой – винтовку отдал и побежал начальству прислуживать. Позор тебе, товарищ комполка. Позор! Нечего сказать – хороши твои солдаты».
Вскоре возвратился Воротынец, а за ним караульный начальник. Вид у «часового» был бледный. Караульный, видно, уже дал жизни растяпе, и тот стоял, виновато понурив голову. Весь вид его говорил: «Вы уж извините, товарищ командир полка, оплошал».
А караульный начальник разводил руками.
– Молод еще парень. Месяц всего служит. Слаб в уставах. Вы уж извините, тут и мой недосмотр налицо.
– Я‑то, может, извиню, – строго сказал Аркадий, – а вот бойцы извинят ли? А пока по пять суток ареста каждому. Понятно?
– Понятно, товарищ комполка.
Караульного начальника и часового у секретного ящика сменили. Но разве в этом дело! Аркадий вызвал всех командиров в штаб, и разговор там состоялся суровый, откровенный. Мужской разговор.
А через час еще новость: Митя Похвалинский проштрафился. Похвалинский – земляк командира полка – тоже из Арзамаса. С ним Аркадия познакомил уже в полку старый друг – Коля Кондратьев.
Так вот этот земляк – и парень вроде бы аккуратный – взял верховую лошадь и поехал по каким-то делам (Похвалинский в полку был на политработе) в расположение одной из рот верст за двадцать от Моршанска. То ли неожиданного нападения бандитов боялся – и торопился, то ли кавалерист Похвалинский был плохой, только недосмотрел он за конем и седлом стер ему холку.
Аркадий, осматривая лошадей, заметил побитого коня.
– Кто побил холку?
– Похвалинский, товарищ командир полка!
– Позвать его сюда!
Вскоре появился Похвалинский.
– Твоя работа, земляк?
– Моя.
– А ты знаешь, что таким лихим кавалеристам полагается трое суток «губы»?
– Аркадий, ведь я… Я нечаянно, торопился пакет доставить, – начал оправдываться Похвалинский.
– Никаких Аркадиев в армии нет!
– Товарищ командир полка, – поправился Похвалинский, – но ведь я же говорю, что нечаянно.
– За нечаянно бьют отчаянно. Это у нас еще мальчишки в Арзамасе говорили, – нахмурился Аркадий. – Ступай к ротному и скажи, чтобы дал пять суток «губы». Может, тогда поймешь, что коня надо беречь.
– Слушаюсь, товарищ командир полка!
«…Вот так за полдня пятнадцать суток ареста наложил. Какой неудачный день!
Война есть война, и тут не до шуток. Воевать – не в бабки играть, – думал Аркадий. – А Митьку все-таки жалко, – подумал он, – можно бы и двое суток дать». С досады махнул рукой и зашагал в штаб на совещание с командирами рот.
Через пять дней Аркадий пошел проведать Митю.
Похвалинский вытянулся и застыл перед командиром по стойке «смирно».
– Вольно! – скомандовал Аркадий и, улыбнувшись, спросил: – Ну как дела, земляк? Что из дома пишут?
Вытянувшись снова, Похвалинский отчеканил:
– Так точно, товарищ командир! Пишут!
– Да ты что, Мить, словно перед белым генералом. Была же команда «вольно», значит, «вольно». А то, словно обалдел: «так точно», «точно так». Я серьезно тебя спрашиваю. А то мне уже недели две писем нет. Как там в Арзамасе поживают?
Митя недоуменно глядел на своего земляка и думал: «Шутит, что ли, или опять подвох какой».
Аркадий догадался, в чем дело, и громко расхохотался.
– Ну и чудак-человек ты, Митька! Тут за тебя Колька Кондратьев приходил хлопотать. Отмени, говорит, приказ, ведь свой парень, земляк, где это, говорит, видано, чтобы за такое дело пять суток бахнуть. Так я ему на это сказал и тебе скажу: дружба дружбой, а служба службой. И не обижайся! А теперь рассказывай, что пишут из Арзамаса.
От Мити Аркадий узнал много нового, а вскоре, когда банды Антонова были уничтожены и рассеяны и уже не представляли угрозы на Тамбовщине, сам написал друзьям.
«Воевать кончено… – сообщал Аркадий своему другу Саше Плеско. – В течение лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка… Живу хорошо. Хромать перестал. Собираюсь в Академию Генерального штаба в Москву».
…Но поехать в Академию не пришлось. Совсем неожиданно Голикова вызвали в штаб ЧОНа.
ЧОН! Так называлась боевая организация большевистской партии в годы гражданской войны. Каждый член партии и комсомола в частях особого назначения с винтовкой в руках, как верный часовой, охранял завоевания Октября.
Штаб ЧОНа направил Аркадия в Приуральский военный округ – для формирования Отдельного Коммунистического батальона на борьбу с бандами в Тамьян-Катайском кантоне.
Затем новый приказ: Голиков направляется в Енисейскую губернию на борьбу с отрядами Соловьева. Эти банды в таежных дебрях Ачинского уезда и в степях Минусинского грабили золотые прииски, кооперативные лавки, убивали красноармейцев, нарушали телеграфную связь.
Из Арзамаса Аркадий получил горькую весть: мама вместе с другими товарищами в августе 1920 года уехала из Арзамаса на борьбу с басмачами в Иссык-Кульскую долину. Значит, то, чему Аркадий сначала не верил, правда. Грустно не только оттого, что мамы нет дома. Грустно и даже горько потому, что ни отец, ни мать уже никогда не встретятся под родной крышей. В их отношениях произошло непоправимое: Наталья Аркадьевна полюбила другого человека и вышла за него замуж.
Аркадий хорошо знал Александра Федоровича, старшего брата Зины Субботиной, с которым уехала мама; это хороший коммунист, честный и всеми уважаемый. Нет, Аркадий не винил свою мать; она очень умная, милая, хорошая, и, конечно, ее любовь не простое увлечение; к тому же уехала она на очень трудное и ответственное партийное задание.
И все же очень жалко и отца, и маму.
Когда Аркадия послали в Сибирь, к границам Тана-Тувы, на борьбу с бандами Соловьева, он заезжал в дивизию к отцу. Петр Исидорович был тогда комиссаром штаба 35‑й дивизии.
Встретились они в вагоне, где размещался штаб. И здесь, в узком вагонном коридоре, состоялся у них большой и откро венный разговор – о том, как часто в жизни бывает совсем не так, как думалось, как хотелось и мечталось.
Отец и сын не виделись очень давно. Пожалуй, с марта 1918 года, когда Аркадий приезжал к Петру Исидоровичу в Пензу. Помнится, тогда они ходили в Народный дом на спектакль «Старческая любовь». О чем этот спектакль, Аркадий уже забыл, запомнилось лишь смешное его название – «Старческая любовь».
Петр Исидорович вспоминал сослуживцев, расспрашивал о Наталье Аркадьевне, ее знакомых, и где они сейчас, и кто кого любит и ненавидит, и чем живет. И еще говорил о том, как странно судьба разбросала всех Голиковых по свету, даже встречаются они только в пути или вот, как сегодня, на колесах. И все-таки хорошо, что в пути: дорог впереди еще немало, и пусть они, Голиковы, никогда не будут стоять на месте, отсиживаться где-то в стороне от жизни. А она всегда прекрасна, несмотря на все невзгоды, боли и обиды…
Он умница, папка! Аркадий еще крепче полюбил отца после той памятной встречи. Не было тогда сказано ни одного злого слова о матери, и может быть, потому вдруг потеплело у Аркадия на сердце и жизнь показалась ему совсем хорошей, и конечно, она, жизнь, еще не раз улыбнется Голиковым – ведь они заслужили право на счастье в боях с ненавистным врагом.
В феврале 1922 года Аркадий приехал в Красноярск. В губернском комитете партии ему рассказали о сложившейся обстановке.
Иван Соловьев, в прошлом казачий урядник, колчаковский каратель, в двадцатом году был арестован, но сумел бежать из тюрьмы и в скором времени организовал в Минусинском уезде хорошо вооруженную банду, в которую вступили и уголовники.
Соловьевцы держали связь с другими бандами, которые орудовали в губернии, имели хорошую разведку и через предателей получали сообщения о готовящихся против них операциях. Борьба предстояла жестокая и непримиримая. Победить в ней должен Аркадий со своим отрядом.
Каждый день на стол председателя Енисейского губкома партии ложились оперативные сводки о ходе борьбы с соловьевцами:
«По донесению комбата Голикова. Он отрядом в 15 штыков и с одним пулеметом выступил для обследования районов деревни Пировской, шестая верста северо-западнее Божьего озера. Бандитов не обнаружено».
«1 апреля комбат Голиков отрядом в 24 штыка, одним пулеметом выступил на преследование бандита Родионова».
«Комбат Голиков доносит. Отряд в 25 штыков под командой Телеванова догнал банду Соловьева – 30 человек. С обеих сторон открыли стрельбу, после чего банда разбежалась».
И снова от начальника второго боевого района Аркадия Голикова из Ужура, где находился штаб его отряда, в губком партии поступают донесения.
«По донесению начальника участка‑2 Голикова, банда неизвестного командования и численности, предположительно Кулакова, ночью 28 мая пыталась напасть на Чебаки, была отбита отрядом Шевелева».
«30 июля, – докладывал Аркадий, – обнаружил и вступил в бой с бандой Соловьева в числе 30 человек с пулеметом. Результаты боя – банда бросилась в бегство в северном направлении, благодаря сильно пересеченной местности скрылась, оставив одного раненого, 10 лошадей, пулемет, винтовку, девять седел. Со стороны отряда ранен красноармеец».
Здесь, на границе Монголии, на Аркадия сваливается еще одна беда.
По ночам, закутавшись в длиннополую кавалерийскую шинель, он подолгу не мог заснуть у походного костра: к обычной усталости и нервозности добавился неприятный, неизвестно откуда появившийся шум в висках. Казалось, стучали сотни серебряных молоточков, голова гудела, и губы неприятно дергались.
Сказывалась не только старая контузия, но и тревоги последних бурных трех лет и непрерывные бои на Украине, Кубани, Кавказе, на Тамбовщине, в Башкирии и вот здесь, в глухом, богом проклятом крае, где из-за каждого угла можешь неожиданно получить пулю из обреза бандита или еще какого-нибудь гада.
К осени 1922 года основные банды Соловьева были уничтожены, а сам главарь исчез куда-то, словно в болото провалился. Прикончили соловьевцев уже без Аркадия Голикова. Он снова собирался в Академию в Москву.
И снова дорога.
Поезд уносил Аркадия из Красноярска, впереди была Москва.
В полевой сумке среди других бумаг лежала «Аттестация», которую выдал Голикову Енисейский губком комсомола. Ее он должен представить в ЦК РКСМ. Вот она, эта «Аттестация». На машинке было напечатано:
«Начальник 2‑го боевого района по борьбе с бандитизмом, бывший командир 23‑го запполка ОВО, командир 58‑го Отдельного Нижегородского полка армии по подавлению восстания тов. Голиков Аркадий состоит членом РКСМ [1]1
В первые годы гражданской войны все члены партии, которым не было еще 20 лет, одновременно являлись и членами РКСМ.
[Закрыть]с августа 1918 года, т. е. с самого начала его организации. Несмотря на свою молодость, за время четырехлетнего добровольного пребывания как члена РКСМ в частях Красной Армии занимал ответственные посты, задания на которых выполнял с успехом.
В настоящее время губернский комитет отмечает проведенную работу по укреплению Красной Армии, просит дать ему соответствующую аттестацию и оказать содействие при поступлении в Академию Генерального штаба РККА, дабы он мог получить законченное военное образование.
Находясь с четырнадцати лет на командных должностях РККА, тов. Голиков является одним из немногих членов РКСМ, доблестно вынесших на себе тяжести всей гражданской войны».
Несмотря ни на какие жизненные невзгоды, на болезнь, Аркадий хотел продолжать свое военное образование. Ведь он любил Красную Армию беззаветно и преданно, он доказал это в боях, и ей – славной и непобедимой – решил посвятить всю жизнь.
Это была его большая любовь, это была большая мечта.
В НОВОМ ПОХОДЕ
Получилось все не так, как думалось, как мечталось.
В Академию Генерального штаба Аркадий Голиков не попал: тяжелая болезнь обострялась с каждым месяцем. Его долго лечили, но бесполезно. Лечение в 1‑м Красноармейском коммунистическом госпитале тоже не помогло вернуться в строй.
Травматический невроз – таков неумолимый диагноз врачей…
Грустные, горькие воспоминания. Больница для нервнобольных. Крики и стоны. Особенно жутко становилось в тихий час, в те минуты, когда голова была ясной и в висках смолкал неистовый стук серебряных молоточков. Они, как тысячи невидимых кузнецов, долбили, разрывали на части черепную коробку…
Где-то там, в нижнем этаже, переставали шуметь потоки воды для многочисленных ванн и процедур.
И когда все смолкало, еще явственней, еще громче было слышно жужжание летчика Чекменова, подражавшего рокоту пропеллера.
Острой, незатухающей болью отзывалось в сердце Аркадия это бессмысленное бормотанье и жужжанье бесстрашного в прошлом человека с угасающим разумом. И мысль о том, что и ты сам где-то на пороге этой трагедии, не давала покоя. А опасаться есть чего…
В этом, несомненно, была какая-то система. Почему-то именно после обеда и после трех часов Аркадий накидывал мягкий больничный халат и отправлялся по ковровым дорожкам института нервнобольных в узкий проход, ведущий к черной лестнице. Долго стоял у двери запертой кухни и потом, теряя сознание, падал в глубокий обморок.
Однажды в комнату вошла сестра и сказала:
– Голиков, к доктору, на гипноз.
И этот сеанс гипноза врезался в память.
…Доктор монотонным, ровным голосом говорил больному о том, что тот хочет спать и что у него тяжелеют веки, что он засыпает, уже почти спит…
Но спать почему-то не хотелось, а в голове были самые прозаические мысли: дадут сегодня на ужин какао или просто сладкое молоко…
– Это нужно, – сказал доктор. – Расслабьте мускулы и старайтесь не думать ни о чем.
Спрятав усмешку, Аркадий решил быть серьезным. Но в ту же минуту кто-то положил тяжелые мохнатые лапы на виски, стало темно, и, вздрогнув, Аркадий рывком открыл глаза.
Доктор улыбался.
– Как вы себя чувствуете? Вы выглядите хорошо и уже проспали 54 минуты.
Около доктора за столом сидел ассистент и что-то дописывал.
– Доктор, – сказал Аркадий, – показывая головой на ассистента, – что он записал?
– Потом, потом все узнаете…
– И все-таки, доктор, прошу именно сейчас…
Доктор взял его за руку.
– Может быть, вы помните историю с двумя красными мадьярами тогда, в девятнадцатом году, под Киевом?..
– Как же, еще бы не помнить.
– Тогда расскажите.
И Аркадий, жадно глотая воду из протянутого ему стакана, начал рассказ о том сером дне, когда его рота лежала в цепи, о том, как вражеским снарядом была разбита полевая кухня и как помполка послал его в штаб, чтобы позаботиться о голодных бойцах. А потом неожиданная встреча с двумя всадниками, которых он принял сначала за своих, потом за петлюровцев, и холодный ствол винтовки у виска, как сама смерть – беспощадная и неуловимая. Но, к счастью, это были свои – красные.
– Странно, очень странно, – сказал доктор. – Сейчас вы ничего не помните… А у нас записано: «И у одного из них с правой стороны не хватало на груди медной пуговицы…».
– Нет, этого я не помню.
– Это у вас в подсознании, – тихо сказал доктор, – и навсегда [2]2
В основу этого эпизода положен малоизвестный автобиографический рассказ А. Гайдара «Первая смерть», опубликованный в газете «Звезда» 26/IX 1926 года.
[Закрыть].
И все же самой резкой, незатухающей болью – воспоминание о том дне, когда его исключили из партии. На целых два года…
«А все нервы, – думал Аркадий. – Сильно истрепанные боями нервы. Власть свою командирскую превысил. Отдал приказание в сердцах, а подчиненные перестарались. Одним словом, напартизанил. А за это теперь по голове не гладят, нет, не гладят… Вот и пиши в документах, в графе «партийное положение»: «Бывший член РКП(б), с 1918 по 1922 г. Исключен на два года из партии за жестокое отношение к пленникам».
«Бывший… жестокое отношение…» Разве он жестокий человек! – горько раздумывал Аркадий.
Апрельским днем Аркадий вышел из госпиталя. В руках у него документ, подписанный М. В. Фрунзе, в котором говорится, что он, Аркадий Петрович Голиков, командир 58‑го Отдельного полка, по болезни зачисляется в резерв.
Казалось, все кончено. Куда идти, что делать в «гражданке»? И кому он, Аркадий, нужен в Москве, продуваемой теплым апрельским ветром?
По улицам Москвы бегали шустрые мальчишки-газетчики и, размахивая пачкой свежих газет, громко выкрикивали:
– Последние новости! Последние новости! Только в «Известиях»! Демобилизованных красноармейцев встречают как генералов! Спешите прочитать!
Прохожие останавливались, брали у мальчишки свежий номер газеты, потом, порывшись в карманах, совали ему монетку и шли дальше, на ходу читая газету.
Убегал один газетчик, и, словно из-под земли, на его месте вырастал второй.
– Спешите прочитать! – кричал он, размахивая над головой газетой. – Только в «Правде»! Читайте статью «В Польше бунтуют горняки». Сегодня и завтра выдающаяся мировая фильма «Смерть Дантона»… Купите газету, товарищ военный!
Аркадий протянул мальчишке деньги.
– Это много, дяденька военный! Ты обсчитал себя! – шмыгнув носом, пояснил мальчишка.
– Бери, бери, чего уж считать.
Да, жизнь идет своим чередом. Аркадий пробежал глазами газетные столбцы и, скомкав газету, сунул ее в карман. А что ему, отставному командиру, делать, куда податься?
Аркадий присел на свободную скамейку и попытался вспомнить прошлое: Арзамас, товарищей, фронтовых друзей. Вспомнился взвод шестых киевских курсов, Яша Оксюз…
Дальше в памяти был провал. Людей Аркадий не помнил, помнил события – дымное, шумное время. Значит, правильно говорят врачи…
Сам того не замечая, Аркадий начал говорить вслух. Вдруг кто-то дотронулся до его плеча.
Это был мальчишка – разносчик газет.
– Дяденька, а дяденька военный! Ты что это? А? Я уж все газеты продал, а ты все сидишь и сидишь. Ну что ты молчишь? Заболел? Да? Тебя обидели? Ну скажи!
Аркадий поднял голову и поглядел прямо мальчугану в глаза.
– А, это опять ты, «последние известия»?
– Ну конечно, я.
– Угадал, малыш, плохо мне. Вот какие у меня последние новости.
– А почему плохо?
– В запас меня отчислили, малыш… Ну как бы тебе объяснить? Не нужен я теперь никому… И никто мне не хочет помочь, – выдохнул Аркадий.
Мальчуган почесал затылок, что-то обдумывая и соображая, и вдруг просиял:
– Я тебе, дяденька, помогу! Ей-богу, помогу!
– Как же ты поможешь? – усмехнулся Аркадий. – И чем?
– Спрашиваешь! У меня во мускулы какие! – Мальчуган согнул руку. – Потрогай, дяденька, кому хочешь дам сдачи!
– Спасибо, малыш. Только бить никого не надо. Тут другое дело, – проговорил Аркадий.
– Дяденька, пойдем лучше к нам, мамка уж с работы, наверно, пришла. Накормит. И братан у меня партийный. Мы тебе поможем… Ей-богу, поможем. Вставай и шинель застегни, ведь простудишься!
Аркадий улыбнулся. Какой забавный парень: «Мамка накормит, мы тебе поможем…».
– Ну, раз такое дело – пошли. Звать-то тебя как?
– Сашкой. А если по имени и отчеству, то Александр Иванович.
– А далеко твой дом, Александр Иванович?
– Ей-богу, недалеко, вот совсем же рядом!
Аркадий и сам не знал, почему пошел к Сашке. Чем-то подкупил его этот забавный малыш. Он сидел в теплой, бедно обставленной комнате, обжигался горячим борщом и слушал певучий голос Сашкиной матери, которая убеждала, что все образуется, что все будет в порядке, на то, мол, она и Советская власть существует, чтобы людям помогать.
На душе у Аркадия стало как-то теплее, и реже дергались губы, и серебряные молоточки не так настойчиво колотили в голове.
Хорошо у доброго человека Сашки и его славной мамы, а все же что-то нужно делать. И тогда созрело решение…
Шел 1924 год. Аркадий уехал в Арзамас. На этот раз ненадолго. Здесь он встретился с отцом. Еще в июле 1922 года Петр Исидорович вернулся домой, демобилизованный по болезни. В Арзамасе его избрали членом Арзамасского исполкома и назначили председателем районного союза потребительских обществ.
Вести от матери приходили редко, но Аркадий знал, что она заведующая Закавказским окружным здравотделом.
Вскоре пришло сообщение: Наталья Аркадьевна тяжело заболела. В Москве, куда ее вызвали по партийным делам, у нее вдруг началось кровохарканье, и она вынуждена была отправиться в Крым на лечение.
В то время Аркадий писал книгу «В дни поражений и побед». Книга давалась трудно, но отступать нельзя. Собственно говоря, повесть Аркадий вчерне написал, она уже лежала в полевой сумке.
Да, он повезет свою первую книгу в Крым, он прочитает ее маме – ведь она всегда была строгим, придирчивым и справедливым критиком.
В Алупке после долгих лет разлуки он наконец-то встретил маму – исхудавшую, постаревшую от тяжелой болезни, но все равно по-прежнему дорогую.
Стояла жаркая осень. Аркадий поднимался очень рано – старая привычка, еще от армии, шел купаться в море, а потом – за работу. Да, надо много-много работать, чтобы повесть получилась хорошей. И он работал, не вставая из-за стола до обеда, забывая даже набить трубку табаком.
Вместе с мамой жили сестренки Катя и Оля. И как ни скучали они по своему старшему брату, который много лет был от них вдалеке, как ни хотелось им побыть вместе с Аркадием, они не только не входили в его комнату, но и старались шуметь как можно меньше.
А вечером все собирались вместе в маминой комнате. Наталья Аркадьевна уже не вставала с постели. Катя и Оля подсаживались поближе к кровати.
В комнате было тихо-тихо, и Аркадий почти наизусть читал новую главу, в которой рассказывалось о славных красных курсантах – о Сергее Горинове, Николае и девушке Эмме, о том, как храбро сражались красноармейцы с белогвардейцами, и о том, кого они любили и кого ненавидели.
Аркадий читал отрывок из своей повести, и перед глазами вставали давние картины боев, как шесть дней отступали тогда они с Украины с остатками разбитой бригады, как шли проселочными, лесными, болотными дорогами к Гомелю. Ведь герой его повести – Сергей Горинов – такой же, как он, курсант Киевских командных курсов, и Аркадий хорошо знает, что тот пережил.
У Сергея сочились капли крови из растертых ног. Еле ступал его друг Николай. Переходы курсанты делали большие, верст по сорок-пятьдесят. Выступали, едва брезжил рассвет, и шли до ночи. А днем – вот как сегодня – жгло напоследок сентябрьское солнце. От земли пахло сеном, яблоками, спелыми дынями и осенью. Неподвижно висели в ослепительной глубине неба коршуны. И каркали – точно нехотя – редко и глухо.
А через две недели разъезжались в разные стороны остатки славной бригады. Уезжали курсанты под осажденный Петроград, на польский и деникинский фронты.
Аркадий читал… И все это напоминало прошедшие годы. Далекие-далекие. В долгие зимние вечера маленькие Голиковы забирались на кушетку. Катя и Оля пристраивались на коле нях у отца, мама усаживалась с рукоделием, а тетя Даша – поближе к печке. И папа рассказывал много интересных и забавных историй или читал интересные книжки. И вот так же внимательно слушали они сейчас Аркашу. И нет сейчас с ними только папы…
Наталья Аркадьевна слушала вновь переписанные Аркадием главы и каждый раз потихоньку плакала. Она ничего не говорила, милая, хорошая мама, но по ее лицу катились слезы, и это были слезы радости и гордости за своего любимого сына, своего первенца.
Мама…
О чем она думала сейчас? Может, вспоминала ту красную в толстом переплете тетрадь, что когда-то еще давно, в школьные годы, подарила Аркадию и написала на первой странице в углу: «Пусть разгорается ярким огнем божия искра в сердце твоем».
Наталья Аркадьевна не верила ни в черта, ни в бога, а под «божьей искрой» она имела в виду возможный талант Аркадия. И вот он написал первую книгу о своих победах и поражениях.
Повесть Наталье Аркадьевне понравилась. Сердцем чувствовала мать, что у Аркадия настоящий талант. И она мечтала о том времени, когда сможет увидеть книгу своего сына напечатанной.
Но этого дня она не дождалась.
После отъезда сына Наталья Аркадьевна скончалась.
Ее похоронили в могиле коммунистов, на дороге по пути в Симеиз. На высоком памятнике, что стоит над могилой, высечено:
«Борцам с контрреволюцией».
Еще один страшный удар для Аркадия после только что перенесенной тяжелой болезни. Снова в голове белый туман и проклятые серебряные молоточки, которые так больно стучат в висках, и снова неприятно дергаются губы. Но нервы в руки – бороться и не сдаваться!
Осенью 1924 года Аркадий принес в издательство «Земля и фабрика», что помещалось в Москве на Неглинной, толстую рукопись. В правом углу ее была нарисована красная звезда с расходящимися от нее лучами.
В Ленинграде Аркадий показывал повесть своему учителю Николаю Николаевичу Соколову, он был тогда ректором Военно-политической академии. Николай Николаевич положительно отозвался о повести. Показал рукопись Аркадий и из вестным писателям. Константин Федин читал долго и придирчиво. Повесть ему не очень нравилась, но, кто знает, ведь по ней еще нельзя судить о таланте автора! И он честно сказал Аркадию так:
– Писать вы, молодой человек, не умеете, но писать вы можете и писать будете!
Аркадий и сам отлично понимал, что писать он пока не умеет. Нет, не легкое это дело – сочинять книги! В бою и то, кажется, легче. А здесь ты за все сам в ответе, за каждое слово, и оно должно бить точно в цель, а в цель и метить-то трудно, не то что попасть…
На память пришли им самим сочиненные строчки в те горькие апрельские дни, когда его отчислили из Красной Армии:
Все прошло,
Но дымят пожарища,
Слышны рокоты бурь вдали.
Все ушли от Гайдара товарищи,
Дальше, дальше, вперед ушли…
Да, ушли от Гайдара товарищи, дальше, дальше, вперед ушли… Они не бросили, не забыли его, нет. Совсем не об этом писал он в стихах. Он болен, ему не служить больше с друзьями боевой и бурной юности, они ушли дальше. А он тоже не может стоять на одном месте. Он, гордый и смелый, не будет жаловаться на те мучения, которые испытывает сейчас, работая над повестью, нет, не будет! Никогда он, Гайдар, не жаловался и не хныкал в трудных походах, а книги – это его новый поход.
Аркадий все чаще говорил о себе как о Гайдаре, вот и в стихи этот Гайдар попал…
Это новое свое имя-псевдоним Аркадий придумал еще на войне, у границ Монголии. Его часто спрашивали, почему он выбрал такой странный псевдоним, что означает таинственное слово «Гайдар». И Аркадий отвечал, что Гайдар на монгольском языке – это человек на коне, то есть всадник, или верховой, которого обычно высылают впереди войска в дозор.
Повесть «В дни поражений и побед» вскоре была напечатана в ленинградском альманахе «Ковш», а затем вышла отдельной книгой. Аркадий сразу же послал ее отцу. Петр Исидорович по-прежнему жил и работал в Арзамасе. Однажды по служебным делам он приехал в Нижний Новгород. Проходя по Кооперативной улице, увидел в витрине книжного магазина книгу сына.
Долго стоял Петр Исидорович перед витриной. Даже моло денькая продавщица заинтересовалась: на что так загляделся гражданин?
Откуда ей знать, что перед магазином стоял отец автора книги, той самой, что она предлагала покупателям и непременно добавляла:
– Повесть, товарищи, очень интересная, и учтите, в ней все про войну…
Петр Исидорович очень гордился тем, что его сын становится писателем.
Еще в Арзамасе Аркадий узнал, что его старый друг Саша Плеско живет в Перми, он заместитель редактора «Звезды». В том же городе работал и другой его товарищ, Коля Кондратьев. Друзья не раз приглашали Аркадия приехать к ним в Пермь: не хватало опытных журналистов, а ведь Аркадий – Саша и Коля это знали – можно сказать, старый газетный волк. Они помнили его еще по арзамасскому «Молоту».
Поздней осенью 1925 года Аркадий появился в Перми, где его с восторгом встретили друзья. Вскоре он стал работать фельетонистом в редакции газеты «Звезда».
