Текст книги "Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре"
Автор книги: Владимир Малюгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Так в июле 1918 года и начал Аркадий свой трудовой путь в газете.
Работы в «Молоте» было немало. Хотели взять типографию и свои руки, но удалось отвоевать только одну печатную машину. Трудно и с бумагой. Газета выходила два раза в неделю, ти раж ее небольшой – всего 500 экземпляров, – и, надо, чтобы все они попали точно по адресу – рабочим и крестьянам. Поэтому «Молот» распространяли и среди крестьян на базарах и специально посылали людей по деревням.
В «Молоте» печатались все свежие постановления, воззвания Советов и уездного партийного комитета. Аркадий, как и все сотрудники газеты, первый узнавал новости.
В конце июля стало известно, что скоро в Арзамас прибывает штаб Восточного фронта.
Восточный фронт! О нем Аркадию рассказали раненые красногвардейцы, которые приезжали в Арзамас на побывку.
От Уральских гор до скал Северного Кавказа в виде гигантской, местами прерывающейся дуги протянулся этот фронт. Его бойцы храбро дрались с белогвардейцами на берегах Волги и Камы, в горных ущельях Урала.
Там в это время воевал Петр Исидорович.
Штаб Восточного фронта приехал в Арзамас 14 августа 1918 года и разместился в здании духовного училища. Мария Валерьяновна и Софья Федоровна подбирали служащих для штаба и комендантской команды.
Для Арзамаса приезд штаба Восточного фронта стал большим событием. Город принял более культурный вид: чистили и исправляли улицы и тротуары, появилось электрическое освещение. Работники штаба выступали с лекциями и докладами перед рабочими и крестьянами.
В городе стали формироваться красноармейские части. Прямо отсюда эшелоны уходили на фронт.
Жизнь в Арзамасе заметно оживилась, наладилось военное обучение. Молодежь училась рассыпному строю, «мелкой» стрельбе.
По улицам лихо носились автомобили – редкость для Арзамаса, иногда пролетали даже аэропланы. По ночам прожекторы внимательно ощупывали небо. Арзамас становился прифронтовой полосой.
В «Молоте» все чаще появлялись тревожные статьи, призывающие браться за оружие.
В один из последних августовских дней, вернувшись домой, Аркадий долго не мог заснуть. В кармане его курточки лежал свернутый номер только что вышедшей газеты. От газеты сильно пахло типографской краской. Аркадий уже несколько раз перечитывал газету, и снова в его воображении вставали грозные бои, которые вела храбрая Красная Армия – одна против всего белогвардейского мира.
Разве можно спокойно читать строки?
« Товарищи!
Подошло такое время, такая минута, когда каждый рабочий, каждый крестьянин должен бесповоротно решить: чего же он хочет?
Хочет ли опять в рабство к помещикам и капиталистам?
Тогда пусть каждый сидит у себя дома, дожидается…
Быть может, охота ему опять унавоживать своими косточками родные поля для вековечных врагов своих?
Тогда нельзя больше каждому сидеть у себя за печкой…
Неужели же отдадим и наши свободы, и наши земли, и наши фабрики, и наши банки опять во владение помещикам и капиталистам?..
Нет, тысячу раз нет!
Но мало сказать – надо сделать. Надо, чтобы каждая деревня, каждая фабрика дала вооруженных людей, сколько может и как можно скорее…
Товарищи, скорей к оружию, не опоздайте! Вся надежда только на нас самих.
Нельзя больше говорить:
– Украина, эх, это далеко! Мурманск – еще дальше! Меня-то гроза минует. Моя хата с краю, ничего не знаю.
Но гроза не минует. Урал-то близко, Самара и Симбирск еще ближе. Со всех сторон метят коварные враги в самое сердце Советской России – в красную Москву.
Трудящиеся! Нас много. Нас десятки миллионов… Все на защиту нашей власти, нашей воли, нашей земли, наших фабрик!»
Вот уже более месяца Аркадий в редакции «Молота». Все, кто здесь работает, большевики… кроме Аркадия. Ему доверяют большие и сложные дела, и он их всегда отлично выполняет. Так, во всяком случае, считает Николай Николаевич.
Может быть, сейчас ему, Аркадию, самое подходящее время написать заявление и просить, чтобы наконец сбылась его давнишняя мечта.
Написать заявление оказалось не так-то просто. Хотелось сказать о многом: о том, что он будет верным и преданным большевиком, что ради партии коммунистов он готов умереть в любую минуту, хоть сейчас.
Аркадий исчеркал уже немало бумаги. Перечитывал написанное, комкал бумагу и начинал снова.
Нет, это совсем не то, думал он, надо так, чтобы заявление звучало торжественно, чтобы оно было настоящей клятвой, и тогда уж непременно примут в партию!
Николай Николаевич и Зиновьев – тоже сотрудник «Молота» – уверили Аркадия, что заявления чаще всего пишут без всяких красивых слов, а просто: «Прошу принять меня в члены Арзамасской организации РКП. Ручаются за меня такие-то и такие-то…»
27 августа Аркадий шагал в городской комитет партии.
В кармане его гимнастерки лежало заявление, которое помог ему написать Николай Николаевич. Вот оно:
«В комитет партии коммунистов.
Прошу принять меня в Арзамасскую организацию РКП.
Ручаются за меня тов. Гоппиус, Вавилов».
Мария Валерьяновна и Вавилов, председатель Арзамасского уездного комитета партии, рекомендовали Аркадия в ряды большевиков.
Через два дня Арзамасский комитет РКП(б) разбирал заявление Аркадия Голикова.
За столом, покрытым красной материей, сидели Мария Валерьяновна, Николай Николаевич, Вавилов – все такие знакомые, близкие и вместе с тем почему-то сегодня очень строгие люди.
Если бы они знали (а они, конечно, знали), как волновался Аркадий! И вот уже зачитано заявление, уже выступили Мария Валерьяновна и сам товарищ Вавилов.
Да, они рекомендуют его в ряды великой партии коммунистов. Работники «Молота» тоже говорят, что Голиков парень честный и преданный делу революции.
И вдруг неожиданно поднимается с места представитель Нижегородского губкома. Он согласен с тем, что говорят товарищи: они, конечно, лучше знают Аркадия Голикова.
– Но не рано ли ему, почти мальчугану, – говорит представитель из Нижнего, – быть членом партии? Молод товарищ Голиков, очень молод. И не совсем еще дисциплинирован: вот, говорят, в апреле стрелял из винтовки по окнам собора. Это еще к чему?
«Вот так штука, – думал Аркадий, – и откуда он про собор знает?» Ему было горько и обидно и даже почему-то стыдно.
Нет, представитель из Нижнего, конечно, не против того, чтобы его, Аркадия, принять, но поглядеть, говорит, еще на парня надо.
С таким доводом согласились. Арзамасский комитет постановил: «Принять в партию с правом совещательного голоса по молодости впредь до законченности партийного воспитания».
АДЪЮТАНТ КОМАНДУЮЩЕГО
В уездном комитете Аркадий познакомился с Иваном Кирилловичем – командиром боевого отряда коммунистов. Фамилия у него была забавная – Тураносов. Хотя нос у него как нос. Обыкновенный. Придумают же такую фамилию!
А в начале июня восемнадцатого года уездный комитет выдал Тураносову бумагу с печатью, что предъявитель сего является никем иным, как «инструктором по обучению военному делу партийных товарищей». Тураносову дело это при вычное: в царской армии солдат обучал, ну а теперь, выходит, красным фельдфебелем назначен.
После рабочего дня во дворе почты собирались работники исполкома, партийные товарищи, ну и те, кто им сочувствовал. Изучали пулемет, винтовку – одним словом, пошел Иван Кириллович по старой специальности.
Среди «сочувствующих» (так звали тех, кто готовился вступить в партию или уже подал заявление) часто вертелся и Аркадий. Он подсаживался то к одной группе, то к другой и все слушал и слушал, о чем говорил Тураносов. А объяснял тот интересно.
«Стебель, гребень, рукоятка» – эти слова, как стихи, звенели в голове Аркадия и даже лучше, чем стихи.
Аркадий завидовал бравому виду бывшего фельдфебеля. На нем была кожаная тужурка с плисовым воротником и красной звездочкой на отвороте. На голове у Ивана Кирилловича – хромовая фуражка с высоким верхом.
«Как есть красный командир!» – с восхищением думал Аркадий.
А красных командиров сейчас в Арзамасе с приездом штаба Восточного фронта видимо-невидимо. Особенно на Сальниковой – около духовного училища, что совсем рядом с домом Волкова. Сюда даже сам Михаил Иванович Калинин приезжал.
Во двор почтовой конторы Аркадий каждый день прибегал из редакции со свежими номерами газеты «Молот». И поэтому Тураносов уже хорошо знал его и часто называл по фамилии.
Как-то, придя с новой пачкой газет, Аркадий решительно направился к Тураносову.
– Товарищ командир, позвольте и мне с вами заниматься. Я уже все изучил: и где стебель – гребень – рукоятка, и какого образца винтовка. Я тоже хочу уметь стрелять, – одним духом выпалил Аркадий.
Тураносов сдвинул на лоб кожаную фуражку и, чуть насмешливо скосив глаза, спросил:
– А для чего тебе, Голиков, уметь стрелять? Из рогатки, чай, уже умеешь, а вот из винтовки-то зачем?
– Как это зачем? – встрепенулся Аркадий. – Вы что, товарищ Тураносов, шутите или газет совсем не читаете? Как это для чего – чтобы белых бить!
– Это ты верно говоришь, Аркадий, – фронт рядом, – вздохнув, согласился Тураносов. – Ладно, приходи!
Так у бывшего фельдфебеля одним учеником стало больше.
На занятия многие приходили со «своими» винтовками – время было тревожное, в окрестных лесах появлялись бандиты, и партийным работникам было выдано оружие, которое хранилось дома – на случай внезапного нападения.
А вот у Аркадия – не было. Австрийский штык да японская винтовка без затвора – разве это оружие? Так, для видимости. Вот если бы настоящую «трехлинейку»!
Об этой заветной «трехлинейке» он не раз твердил и Николаю Николаевичу, и Буде – Антипычу, а что толку? Никак люди не поймут, что теперь ему, Аркадию, когда он обучается у Тураносова, без винтовки как без рук!
Спросил как-то у Марии Валерьяновны: «У вас лишней винтовки не найдется?» А она даже высмеяла: «На всем белом свете, дорогой Аркаша, ни одной лишней винтовки нет, все при деле».
«При деле»! А что же я, выходит, не при деле? – размышлял Аркадий, возвращаясь от Марии Валерьяновны. – Как на фабрику – так «сбегай, Аркаша», или листовки раздать на вокзале, или газеты по деревням разносить – «поручаем, товарищ Голиков». Это при деле. А винтовку выдать – мал еще, говорят. Обидно».
Но неожиданно повезло.
В тот же самый день, когда его принимали в партию, только вечером, винтовку он получил, настоящую. Спасибо еще Антипычу, а то ничего бы из этого не вышло. Ничего!
Получилось так, что в штабе не хватило красногвардейцев – в патрули по городу. А военный комиссар Чувырин ушел с большим отрядом в направлении Ардатова – там зашевелились кулаки. Вот тут-то старый друг Антипыч и помог Аркадию.
Антипыч пришел в штаб и сказал:
– Есть у меня один человек на примете. Со мной не раз патрулировал третьим – для связи…
Дежурный по штабу искал в столе какие-то бумаги и, не поднимая головы, сказал:
– Ну есть так есть. Что ты мне голову морочишь, давай его сюда и весь разговор!..
– Только того… Оружие у него неважнецкое, товарищ дежурный, – штык австрийский, так, для форса больше.
Дежурный наконец нашел нужную бумагу, поднял голову.
– Мальчишка, что ли, какой опять? – строго спросил он.
Антипыч замялся.
– Да как вам сказать – парень он крепкий, рослый, на вид – лет шестнадцать.
– Шестнадцать? А как фамилия?
– Голиков. Аркаша Голиков…
– Ах Голиков, – протянул дежурный, – что-то припоминаю!
– Он у нас вроде ординарца… – начал было Антипыч, но дежурный его перебил.
– Знаю, знаю я этого парня. Только он с виду крепкий выглядит, а годов-то ему маловато. Вот мы его заявление сегодня разбирали.
Дежурный задумался, что-то вспомнив, и пробормотал: «Впредь до законченности…» А потом решительно приказал:
– Зови!
– Кого зови? – удивился Антипыч.
– Голикова зови, говорю!
Аркадий стоял за фанерной перегородкой и слышал весь разговор между Антипычем и дежурным.
Он тут же вошел в комнату дежурного вслед за Антипычем, щелкнул каблуками и четко, по-военному отрапортовал:
– Аркадий Голиков по вашему приказанию прибыл.
– Ну, Голиков, обращаться с оружием умеешь?
– Так точно, прохожу обучение в боевом отряде…
– Умеет он, умеет, – ответил за Аркадия Антипыч.
Дежурный улыбнулся, потом нахмурился, опять что-то вспомнив, улыбнулся и сказал:
– Значит, впредь до законченности партийного воспитания?
– Так точно, впредь, – ответил Аркадий.
– Ну что ж, ладно. Воспитывать так воспитывать. – Дежурный встал из-за стола и громко позвал: – Зиновьев! А Зиновьев! Принеси винтовку.
За фанерной стенкой кто-то громко кашлянул, потом звякнул затвором, и на пороге комнаты появился красногвардеец. В руках у него была винтовка-трехлинейка образца 1891 года.
Дежурный взял из рук красногвардейца винтовку, погладил ствол ладонью и, посмотрев на ствольной коробке выбитый номер, протянул Аркадию.
– На, возьми, Голиков. Запомни номер – триста две тысячи девятьсот тридцать девять. Оберегай революцию!
– Спасибо, товарищ командир! – чуть не крикнул Аркадий, но потом спохватился: – Есть охранять революцию, товарищ командир!
С того памятного дня Аркадий стал приходить в отряд Тураносова со своей винтовкой. А она была очень кстати – начались учебные стрельбы.
Занимался отряд на окраине города, в березовой роще, око ло кладбища. Стреляли холостыми патронами. День постреляли, два.
– А когда же боевыми? – спросил Аркадий своего командира. – А то лупим, лупим впустую. Так мы всех покойников скоро разбудим.
– Терпение, товарищ боец, – строго сказал Тураносов. – Придет время – и боевыми.
– Это жди еще, когда придет, – недовольно протянул Аркадий.
– Разговорчики! Приказ есть приказ, – отрезал командир. – И уже помягче добавил: – Подожди, и до боевых доберемся. Ну-ка сбегай лучше за мишенями, вон ту, крайнюю, принеси.
Тураносов любил Аркадия: был он у него хорошим помощником – охотно расставлял мишени, всюду поспевал, а главное, когда стреляли другие, не затыкал уши, как «антиллигенты хлипкие».
На третий день, когда отряд под водительством своего командира снова собирался идти на стрельбы в березовую рощу, Аркадий незаметно для Тураносова заложил в винтовку боевую обойму.
Он вышел на огневой рубеж и, когда Тураносов скомандовал «пли», выстрелил. С березы полетели ветки.
– Это еще что такое? – закричал удивленный командир. – Это что за фокусы?
Опустив голову, Аркадий подошел к командиру. Тураносов взял Аркадия за левое ухо и больно крутанул.
– Какая команда была? Холостыми?
– Иван Кириллович, – пробормотал Аркадий. – Виноват, как есть виноват.
– А люди, ты понимаешь, что люди рядом ходят? Не дай бог, в человека бы выпалил?
– Так я в верхушку березы стрелял, – оправдывался Аркадий. – Ствол у ней вон какой толстенный, пуля не прошибет. А стреляю я метко. Честное слово, метко…
И конечно, сообщи Тураносов об этом происшествии в штаб, за такую вольность Аркадию досталось бы по первое число. Пожалуй бы, и винтовку отобрали. Тут бы уж все припомнили – и как из револьвера через окно дома священника в иконостас стрелял, и как по колокольне пальнул. И тогда бы не видать Аркадию винтовки за номером 302939.
Но Тураносов не сообщил. Только на следующих занятиях сказал:
– Урок тебе будет, герой! Понял? – И, улыбнувшись, добавил: – Впредь до законченности партийного воспитания.
«Ну что ж! – подумал Аркадий. – Урок так урок. Это не в училище, повторять не надо».
В сентябре Аркадия Голикова отозвали из редакции «Молота» в распоряжение уездного комитета партии.
Новая работа Аркадию не очень нравилась, но так, значит, надо, он получил первое партийное задание и обязан выполнить его честно и добросовестно, как подобает настоящему большевику. Так ему сказала Мария Валерьяновна. В самом деле, ведь и протоколами тоже должен кто-то заниматься, а чем Аркадий лучше других?
Да, он обязан вести учет, помогать заполнять анкеты тем, кому не довелось, как ему, Аркадию, учиться. И вот сейчас он, грамотный, со слов арзамасских кошмовалов и бородатых мужиков из села Водоватово вписывает различные сведения в графы партийных документов…
С каждым днем увеличивалась партийная организация уезда, и с каждым днем становилась все толще и толще папка, в которой хранились анкетные листы арзамасских коммунистов.
В этой же папке лежал «Анкетный лист коммуниста Арзамасской городской организации Аркадия Голикова». В нем говорилось, что он, Аркадий, в возрасте 16 лет, по профессии и должности учащийся (конечно, какая еще у него может быть профессия!), имеет образовательный ценз 5 классов реального училища, что в июле и августе был секретарем газеты «Молот», а с сентября работает делопроизводителем комитета партии, что ни к каким партиям до вступления в РКП(б) он, конечно, не принадлежал, а состоял членом арзамасской секции «Интернационал молодежи». На военной службе ему, Аркадию, быть, к сожалению, не довелось, если не считать «Боевого отряда молодежи», где некоторое время обучался стрельбе и рассыпному строю, а вот что касается того, аккуратно ли он вносит членские взносы, то на этот вопрос анкеты Аркадий ответил утвердительно и проставил сумму – 3 рубля.
Да, много не напишешь, думал Аркадий, коротка его биография и беден послужной список, не то что у других…
Аркадий часто вспоминал Петю Цыбышева, которому посчастливилось уйти на фронт.
Работая делопроизводителем в уездкоме, Аркадий не терял надежды, что ему в конце концов все же удастся уйти на гражданскую войну.
Неожиданно мечта Аркадия сбылась.
Уже больше месяца на пристанционных путях стоял эшелон командующего обороной и охраной железных дорог республики. А рядом, по рельсам, каждый день катили эшелоны – с песнями, музыкой бойцы уезжали на фронт.
И казалось Аркадию, что стоит только вскочить на одну из ступенек пробегающих мимо вагонов-теплушек, крепко вцепиться в поручни, – назад уже не столкнешь, нет, и тогда он наверняка уедет в дальние грозные страны, где идут бои с теми, кто хочет задушить Республику, растоптать ее багряное от пролитой крови алое знамя…
Аркадий не раз уже просился у бойцов принять его в отряд Ефимова, те сочувственно кивали головами и советовали сходить к самому Ефиму Иосифовичу – так звали Ефимова.
Такой случай неожиданно представился. В духовном училище, где разместился штаб Восточного фронта, Ефимов набирал бойцов в свой отряд. В штаб по своим делам зашли Аркадий и Антипыч.
– Здравствуйте, товарищ Ефимов, – поздоровался Аркадий.
– Здравствуй, здравствуй! Что-то давно я тебя не видел.
– Говорят, вы в отряд записываете?
– Записываю, а что тебе?
Тут кто-то позвал Ефимова и он ушел с каким-то военным.
Антипыч, смекнув в чем дело, насторожился:
– Что-то ты опять удумал? Куда это опять собираешься?
– Как это куда? Как это куда я собираюсь? – повторил Аркадий. – На фронт! Раз сказано, что надо записываться, значит, надо записываться. – И пояснил: – В отряд, к Ефимову.
Антипыч вздохнул, потом крепко схватил за рукав Аркадия, словно этим хотел удержать его.
– Ну, будя, Аркадий, никуда я тебя не отпущу. И не думай. И не мысли. И не уговаривай. Мне мамаша твоя строго-настрого приказала: никуда от себя не пускать… Я нянька вроде бы при тебе. Понял?
Аркадий рассмеялся и провел пальцем по рыжей щетине друга.
– А разве няньки с бородой бывают?
– Няньки, они всякие бывают. Так что не думай и не мысли. Будя, Аркаш, будя!
«Ну вот, опять заладил свое «будя», – подумал Аркадий – И как не понимает, что он уже член РКП. Целых три месяца. Даже сам товарищ Вавилов сказал про него, что он, Голиков, «настоящий большевик и бравый солдат революции».
А тот, словно читая мысли Аркадия, продолжал:
– Рано тебе, Аркаш, на фронт. Да и кто возьмет тебя на свою голову. Молод ты еще. Ну, конечно, смелый, стрелять умеешь. Это не отнимешь. А все-таки молод.
В коридоре снова появился Ефимов. Проходя мимо Аркадия и Антипыча, он остановился.
– Какие же у себя дела? Выкладывай!
– Да вот мне бы в отряд попасть…
– В отряд? – Ефимов нахмурил сросшиеся широкие брови, что-то обдумывая. – Так, так… Ну а лет-то тебе сколько, воин?
– Шестнадцать, – соврал Аркадий.
Ефимов смерил Аркадия с головы до ног.
– Парень ты вроде ничего. Крепкий. Шестнадцать, пожалуй, будет. Ну а отец что скажет?
– А его дома нет, товарищ Ефимов. На фронте он. Может, встречали. Комиссар полка Голиков Петр Исидорович.
– Голиков, говоришь? – переспросил Ефимов. – Петр Исидорович Голиков… Нет, пожалуй, не приходилось.
– А как же в отряд? – спросил Аркадий.
– В отряд, пожалуй, брат, тебе рановато. Вот если ко мне в ординарцы. Ты как?
Аркадий даже подпрыгнул от радости: ординарцем так ординарцем!
Ефимов в первый раз улыбнулся.
– Ишь обрадовался! – Потом строго поглядел в глаза: – Постой плясать. А ты, брат, не сдрейфишь, не убежишь?
– Это чтобы я, товарищ Ефимов, да убежал? Да вы вот Ивана Антипыча спросите.
Антипыч слушал разговор Аркадия с Ефимовым и думал про себя: «Не пусти его сегодня с добрыми людьми, он завтра сам убежит, а там бог один знает, что будет и к кому пристанет. Голова-то у парня горячая. А Ефимов – человек серьезный. А потом и кем берут – ординарцем. Все-таки не на фронт».
– Ну а твое мнение? – обратился Ефимов к Антипычу. – Как, не струсит?
– Что верно, то верно. Парень он не из трусливых – прямо заявляю. Только…
– Что только?
– Да вы не сомневайтесь, товарищ Ефимов, – заторопился Аркадий, боясь, что тот начнет отговаривать. – Это вам и товарищ Чувырин скажет, военный комиссар – он меня знает. Вот у меня и удостоверение есть, что военному делу обучен.
– Ну ладно, решено, сказал Ефимов – Пойдешь к Назарову. Знаешь его? Вот и отлично! Получишь обмундирование и пусть на довольствие поставит. Жить будешь со мной. В третьем вагоне.
– Есть товарищ командующий, получить обмундирование, – лихо козырнув, повторил Аркадий.
– Ну давай, адъютант, действуй. Скоро в путь-дорогу.
Так Аркадий стал адъютантом Ефимова, а его приятеля Федю Субботина зачислили в отряд бойцом.
В самый канун 1919 года Ефимов отправился в Москву. С ним адъютант Аркадий Голиков.
Прощай, Арзамас! Прощайте, мама, сестры, дом на Новоплотинной, пруд, на котором велись «морские сражения», клуб на Сальниковой! Прощайте все хорошие люди, боевая дружина!
Детство окончилось.
Но хорошая жизнь только начинается.
…В купе вошел товарищ Ефимов. Аркадий вытянулся в струнку.
– Сиди, адъютант, – добродушно усмехнулся Ефимов. – Небось, горько расставаться с родным домом. Грустно?
– Грустно, – признался Аркадий.
Ефимов вздохнул.
– Правильно сказал, что грустно. Ну ничего, герой, не хмурься. Все будет хорошо, и впереди – хорошая жизнь.
– Все будет хорошо, – согласился Аркадий.
Ефимов улыбнулся.
– Ну, что ж, адъютант, мне пора. Спокойной ночи!
– Спасибо, товарищ командующий.
За окном в темноте ночи кое-где мигнут огоньки маленькой деревушки, и снова ночь и снова тьма. Только мерно постукивают колеса на стыках и поют свою вечную песню о путях и дорогах. Мотив у этой песни всегда одинаковый, а слова – всегда разные: кто о чем думает.
Впереди лежал далекий и незнаемый путь, о котором не мог догадаться даже сам товарищ Ефимов. Много еще будет впереди боев и походов, и побед, и поражений. А победы и поражения – извечная судьба солдата.
Москва встретила Аркадия непривычным гулом. После тихого и сонного Арзамаса новый город показался гигантским муравейником. По улицам сновали люди, трещали мотоциклы, тяжело пыхтели грузовики.
Пешеходы с угрюмыми лицами тащили по тающему снегу санки, нагруженные мешочками муки, кульками картошки, охапками наколотых дров.
Длинные очереди вытянулись у продовольственных лавок. Бойкие лотошники надрывно кричали:
– Есть «Ира»! Имеется «Ява»!
В старомодном дорогом пальто и кружевном чепчике старуха с интеллигентным лицом выкрикивала:
– Настоящий германский сахарин! Есть сахарин!
Еле поспевая за Ефимовым, с удивлением глядел Аркадий на высокие серые и белые каменные дома, из окон которых высовывались железные трубы печек-времянок. Витрины пустующих магазинов были заляпаны плакатами, афишами, приказами и объявлениями. Среди них выделялись яркие, броские плакаты «Окон РОСТА», в которых высмеивались спекулянты, дезертиры, саботажники и другие враги революции.
И тут же последние сообщения Российского телеграфного агентства:
ПРИБЛИЖЕНИЕ НАШИХ ВОЙСК К УФЕ
НА ЗАВОДАХ КРУППА УВОЛЕНО 50 000 РАБОЧИХ
ФРАНЦУЗСКИЕ ВОЙСКА ЗАНЯЛИ ГОРОД ЗАГРЕБ
АНГЛИЯ И АМЕРИКА ПРИЗНАЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ВИННИЧЕНКО
ПРАВИТЕЛЬСТВО УКРАИНЫ ОТПРАВИЛО НА ИМЯ СНК ПЕРВЫЙ МАРШРУТНЫЙ ПОЕЗД С ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ
Ниже телеграмм – сообщения, напечатанные на серой шершавой бумаге: «Хлеб будет отпускаться по купону хлебной карточки на четыре дня в следующем размере: для лиц 1 и 2 категории по два фунта, для 3 категории полтора фунта, 4 категории полфунта».
Тяжелые, тревожные дни переживала тогда Москва. Не было мяса, молока, масла. Не хватало хлеба. Поезда двигались к Москве с большими перебоями, систематически опаздывали.
Все же это была пусть холодная и голодная, но неунывающая Москва уходящего в историю 1918 года.
Ефимов поселился на Краснопрудной улице вместе с комиссаром Казанской железной дороги Иваном Кратом. Оба жили в одной небольшой комнате.
Аркадий удивлялся: оба они – и Ефимов и Крат – большие начальники, но комната, в которой они жили, была хо лодной, и согревались они изрядно поношенными шинелями. Почти через день Ефимов и Крат отправлялись на Сухаревку, чтобы купить из-под полы кусочек черствого хлеба и вязанку дров. Купленные дрова приходилось таскать Ефимову или Аркадию, потому что у Крата не было одной руки.
«А ведь в их распоряжении, – думал Аркадий, – сотни вагонов и складов с продовольствием и топливом! Вот это настоящие люди. Коммунисты!»
Как-то Ефимов долго засиделся в штабе обороны. В коридоре у телефона дежурил Аркадий. Было около полуночи, и Аркадий, уставший за день, задремал с книжкой в руках. Разбудил его резкий продолжительный звонок. Затем второй, третий.
Аркадий схватил трубку и как положено доложил:
– У аппарата адъютант командующего обороны Голиков!
Женский голос предупредил: «Сейчас с товарищем Ефимовым будет говорить товарищ Ленин».
– Товарищ командующий, – почти закричал Аркадий, – вас вызывает…
Но Ефимов уже был рядом.
В трубке послышался картавый голос:
– Товарищ Ефимов, здравствуйте, говорит Ленин.
От волнения Ефимов растерялся, даже не успел ответить на приветствие: ведь говорил сам Ленин!
Аркадий умоляюще взглянул на Ефимова, тот жестом разрешил. Аркадий прижался щекой к трубке. Ильич говорил громко, и было хорошо слышно, как он отчитывал начальника обороны.
А случилось вот что.
Ленину доложили, что на станции Лукояново происходят безобразия. Самозваный заградительный отряд отбирает хлеб у рабочих. У местной учительницы забрали последние три килограмма муки.
– Что же ваша охрана делает? – слышалось из трубки. – Немедленно примите меры к ликвидации этих безобразий и к утру доложите товарищу Склянскому об исполнении.
После небольшой паузы Ленин добавил: «А муку верните учительнице. Непременно верните!»
– Слушаю, Владимир Ильич, будет исполнено, – ответил Ефимов.
– …Виновных наказать, – продолжал Владимир Ильич, – надо навести такой порядок, чтобы впредь не было произвола, а то и вам попадет… Не пожалеем, товарищ Ефимов! – И вдруг, изменив тон: – Вы что же так поздно сидите? Ответственных дежурных надо иметь! А кипяченая вода у вас есть?
Ефимов вопросительно посмотрел на Аркадия, тот мотнул головой и показал рукой на стоящий в углу жестяной бачок.
– Есть, Владимир Ильич… Все будет исполнено, – по-прежнему волнуясь, ответил Ефимов.
Голос в трубке умолк. Ефимов и Аркадий несколько минут неподвижно стояли, не отрывая глаз от телефонного аппарата, который только что доставил им незабываемые минуты счастья – говорить с самым великим в мире человеком, слушать его голос.
Наконец Ефимов повесил трубку на рычаг, глубоко вздохнул.
– Вон оно еще, товарищ ординарец, как бывает… А теперь за работу! Соедини-ка меня с Лукояновом! Что они там творят, идиоты, и куда смотрят?
В эту ночь Ефимов и Аркадий не сомкнули глаз. Утром Ефимов доложил товарищу Склянскому, что приказание Владимира Ильича выполнено, на станции Лукояново наведен порядок.
На другой день, хорошенько отоспавшись, Ефимов подробно рассказывал Ивану Крату о своем ночном разговоре с Ильичем. Эта ночь для него была настоящим праздником, и по сему торжественному случаю он устроил пир горой.
На столе фыркал чайник с настоящей заваркой, тут же лежало полбуханки хлеба, сахарин и две селедки.
Аркадий, обжигаясь кипятком, прихлебывал из эмалированной кружки, а Ефимов, нарезая хлеб крупными ломтями, продолжал философствовать.
– А мне, Иван, кажется, что всякая любовь корыстна. Ну, вот взять моего адъютанта. Скажи, кого ты любишь? Только не красней, герой!
– Ну, маму очень люблю, ну, папу, сестер…
– И правильно, что любишь. Правильно! Надо любить родителей. А вот я совсем не знал родителей, – Ефимов вздохнул и продолжал, обращаясь к Крату: – Честно тебе скажу, врать не стану, я женщину одну люблю. Очень люблю.
– Ну и что из того, что любишь? Дело это твое, Ефим, – не понял Крат, к чему клонит его друг. – Любить – дело личное.
– Э, нет, дорогой Иван. Мне кажется, что все же такая любовь корыстна. Да, да! По тем или другим причинам, но в какой-то степени корыстна!
– Ну а какая же бескорыстна? – не без иронии спросил Крат.
– А ты не смейся, Иван! Есть такая любовь. И самая что ни на есть на белом свете бескорыстная. Вот взять Маркса. Маркс давно умер, а марксизм живет. Но такой талант – любовь к миллионам – талант великий, дается не каждому. Вот у Ленина он есть. Это уж точно…
Иван Крат внимательно слушал Ефимова, потом тихо сказал:
– А пожалуй, ты прав, Ефим. А ты как, адъютант, мыслишь? – обратился он к Аркадию. – Или еще не думал?
Аркадий мотнул головой. Он совсем уже забыл про свой чай и внимательно слушал разговор Ефимова и Крата.
– А вот, Ефим Иосифович, что, по-вашему, такое счастье, в чем оно? Вот мы с ребятами часто спорили, еще в Арзамасе. И у всех по-разному выходило.
Ефимов ответил не сразу, помешал в стакане ложкой. Отпил глоток.
– Это ты правильно говоришь, что по-разному счастье понимают. Каждый по-своему, конечно. Но ведь и в разном общее, главное есть. Я думаю, настоящее счастье человека заключается в глубокой вере в правоту своей жизни. С такой верой легко бороться и легче страдать, легко жить и побеждать и, уж если говорить начистоту, даже сама мысль о неизбежной смерти – помирать-то все равно придется, как ни крутись – даже сама эта неприятная мысль как-то легче переносится. – И, помолчав, добавил: – Да, Аркадий, запомни, нам повезло: мы живем в неповторимые годы, в тревожный век, и то, что я, мой друг Иван Крат и ты тоже успели сделать, – все это по сравнению с тем, что еще нужно сделать для победы коммунизма, – меньше капли. Впереди до полной победы предстоит еще ой как много работы! И было бы справедливо, чтобы жизнь нашего поколения – вот у Аркадия еще все впереди – было бы справедливо, чтобы жизнь, Иван, нашу с тобой продлить, чтобы и мы могли довести до конца нами же начатое дело.
