Текст книги "Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре"
Автор книги: Владимир Малюгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Потянулись хлопотливые дни службы. Аркадий старательно исполнял все приказы Ефимова, который именовал его то своим ординарцем, то адъютантом. Последнее звание Аркадию нравилось почему-то больше. Нравилась ему и папаха с красной лентой, и кортик, который он теперь носил, и красная звезда на груди.
Однажды, проходя по Пятницкой, Аркадий увидел большой плакат, на котором нарисован красноармеец. Молодой боец, утомленный, осунувшийся, требовательно смотрел в глаза прохожим, и во взоре его, проникающем в душу, один вопрос (об этом говорила и надпись над плакатом): «Что ты сделал фронту?»
Плакат поразил Аркадия. Что он, Голиков, сделал для фронта? А пожалуй, еще ничего.
С тех пор требовательные глаза красноармейца преследовали его всюду.
В Москве Аркадий часто вспоминал Арзамас, домик Марии Валерьяновны на окраине города, старенький сарай около него, где жгли кадетские листовки.
Здесь, в домике Марии Валерьяновны, он впервые встретился с большевиками, много позже он понял, что это за люди и что по-настоящему значит слово «большевик».
В Арзамасе Аркадий впервые в жизни услышал имя Ленина.
Ленин! Как мечтал он тогда увидеть этого человека! А ведь он живет где-то здесь рядом, в Москве…
19 января 1919 года в Москве должен был состояться митинг протеста против злодейского убийства немецких коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
Ефимов пришел встревоженный и сказал:
– Я уезжаю на Советскую площадь.
– А я? – спросил Аркадий.
– Я взял бы и тебя, но в машине нет бензина, и я поеду верхом.
Аркадию очень хотелось попасть на митинг, и он жалобно попросил:
– Разрешите и мне поехать верхом?
Ефимов нахмурился и сказал:
– Ну смотри, герой! А можешь верхом?
– Могу, – не раздумывая, выпалил Аркадий, хотя держался он в седле еще совсем плохо.
Конь Аркадию достался с норовом, он храпел, крутил мордой и вставал на дыбы.
С грехом пополам Аркадий добрался до Советской площади, где с балкона Моссовета выступали коммунисты разных стран. Они говорили о том, какие замечательные, хорошие были люди Карл Либкнехт и Роза Люксембург и как верно они служили делу социализма.
Ораторы говорили о восстании берлинских рабочих и солдат и о том, как потом враги революции подавили его, расстреляв восставших.
Вожди восстания Карл Либкнехт и Роза Люксембург были арестованы и четыре дня тому назад по дороге в тюрьму расстреляны.
Огромная толпа у балкона Моссовета встревоженно гудела.
Вдруг вся площадь замерла. Раздались громкие аплодисменты.
– Ленин! Да здравствует Ленин! – снова загудела толпа.
Радостный, возбужденный, поднялся Аркадий на стременах, чтобы увидеть дорогое лицо, но проклятый конь, напуганный аплодисментами и гулом тысячеголосой толпы, вдруг вздрогнул, захрапел и попятился назад.
На Аркадия зашикали, и он как мог пытался успокоить норовистого коня.
– Сегодня в Берлине, – говорил взволнованно Ильич, – буржуазия и социал-предатели ликуют – им удалось убить Либкнехта и Люксембург…
Конь захрапел, и Аркадию удалось услышать только последние слова короткой ленинской речи:
– Смерть палачам!
Над площадью загремел «Интернационал», и тогда в гневе жиганул Аркадий своего коня и помчался куда глаза глядят по улицам Москвы.
«Смерть палачам!» – эти ленинские слова крепко врезались в сознание Аркадия. Под впечатлением всего виденного и слышанного написал Аркадий в тот самый вечер стихи:
Угнетенные восстали.
У тиранов мы отняли
Нашу власть.
И знаменам нашим красным
Не дадим мы в час опасный
Вновь упасть.
И звездою путеводной
В дали светлой и свободной
Мы горим.
Нет звезды той яркой краше,
И весь мир мы светом нашим
Озарим!
Коммунизм – маяк наш светлый.
Победим!
Это была клятва.
На другой день после митинга сотни бойцов попросили, чтобы их отправили на фронт. Просился и Аркадий. Суровый командующий Ефимов, хотя на фронт и не пустил, все же сделал для него доброе дело: направил на командные курсы.
– На фронт пойдешь красным офицером, – сказал Ефимов. – Нам не хватает преданных делу революции командиров. Так сказал Ленин. Учись, Аркадий!
И вот Аркадий на Пятницкой улице, в доме, на котором чуть пониже прибитой большой красной звезды доска со словами:
7‑Е МОСКОВСКИЕ СОВЕТСКИЕ КОМАНДНЫЕ КУРСЫ
И хотя курсантов кормили постной пшенной кашей, к которой интендант отвешивал каждому по полтораста граммов воблы, а запивали все это морковным чаем на сахарине, будущие командиры не унывали и мечтали о том времени, когда сядут на лихих коней, взмахнут саблями острыми и помчатся ветром по полю на врагов революции.
Учиться было нелегко. Занимались в холодных классах. Изучали русский язык и географию, природоведение, арифметику и историю. Эти предметы Аркадию давались легко: помогали знания, полученные в реальном училище. Куда труднее тактика, фортификация, основы артиллерии и другие военные дисциплины, которые изучались по учебникам, написанным царскими генералами для «господ юнкеров». Своих учебников у Красной Армии еще не было.
Три раза в неделю курсанты слушали рассказы комиссара об истории развития революционного движения, о Марксе, Ленине, о 1905 годе и Октябре, о международном положении.
– Наши курсы, – любил повторять комиссар, – это не только кузница пролетарского комсостава, но и боевая единица, надежная опора Советской власти.
В часы отдыха курсанты громко распевали боевые задорные песни. Вместе со всеми Аркадий подхватывал припев звонкой курсантской песни:
Прощайте, матери, отцы,
Прощайте, жены, дети!
Мы победим, народ за нас.
Да здравствуют Советы!
Глава IV
Люби барабанщика, который сам падал и сам поднимался.
А. Гайдар
В ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД
Учиться в Москве Аркадию пришлось недолго: курсы неожиданно перебросили в Киев для укрепления боевых сил Украины, которая только что сбросила ярмо германцев и вела борьбу с бандами Петлюры и Деникина.
В Киеве московским курсантам было многое непривычно. Впервые за много месяцев увидел Аркадий в продаже белый хлеб, булки, колбасу, сало. Как не похож Киев на голодную Москву! Открытые магазины, рестораны, беспечно смеющаяся публика…
Но в Киеве тоже было тревожно. Комиссар рассказал о последних событиях на Украине. Со всех сторон ее осаждали враги революции: на Днестре бесчинствовали румынские бояре, на западе – белополяки и петлюровцы, поднимали восстания кулацкие банды.
Вскоре Аркадий получил боевое крещение. Курсантов бросили на подавление Западноднепровской дивизии, которой ко мандовал Григорьев, объявивший себя «атаманом Херсонщины и Таврии». Путь курсантов лежал к Кременчугу.
На подступах к городу курсанты остановили григорьевцев, потом враг не выдержал и отступил.
Курсанты снова вернулись в Киев. Занятия тактикой и топографией часто прерывались боевыми тревогами.
И вот наконец Аркадию Голикову присвоено звание красного командира, он назначен командиром 6‑й роты 8‑го полка Отдельной бригады курсантов. Аркадию хорошо запомнился этот день – 23 августа 1919 года.
Под Киевом шли тогда горячие бои. Красные отчаянно отбивались сразу от деникинцев и петлюровцев.
Бригада курсантов была брошена против стихийно наседающей петлюровщины.
И здесь он впервые ощутил на себе холодное дыхание смерти.
…Было за полдень и было сухо. Запомнилось Аркадию серое небо – такое же серое, как шинели курсантов, распластавшихся в цепи, их сосредоточенные, сумрачные лица.
Бой еще не начался. По цепи, по ротам поехала батальонная кухня. И вдруг совсем неожиданно с вражеской стороны, разрывая напряженную серую тишину, зажужжал снаряд и с фейерверочным треском разорвался возле походной кухни. И остались бойцы перед самым боем без харчей.
К цепи курсантов, которой командовал Аркадий, подъехал помощник командира полка.
– Товарищ комроты, – сказал он, указывая на искалеченную походную кухню, – идите в штаб и скажите, что я приказал прислать консервов. А если нет, то сала, и потом пусть вскипятят хотя бы воду для чая. Сделайте что-нибудь…
– Слушаюсь, товарищ помкомполка! – Аркадий повернулся кругом и пошел в расположение штаба по тропке, петлявшей меж кустами.
Впереди была цепь, наши, вот почему, когда сзади послышался лошадиный топот, Аркадий даже головы не повернул, а просто отступил, пропуская конников.
Топот неожиданно оборвался, и Аркадий ощутил сзади горячее лошадиное дыхание. Послышался знакомый металлический лязг затвора, а затем в затылок уперлось что-то холодное и тупое.
– Вот еще, дураки кавалеристы, нашли время для шуток! – разозлился Аркадий, повернул голову, чтобы обругать всадников, и обмер. На конях перед ним гарцевали два всадни ка в ярко-красных мундирах и синих суконных шароварах, каких никто в бригаде никогда не носил. У одного из них с правой стороны не хватало на груди медной пуговицы.
«Кончено, все кончено», – эта мысль молнией пронеслась в похолодевшем мозгу. Аркадий пошатнулся, чтобы спусковой крючок приставленной к затылку винтовки грохнул взрывом.
Но неожиданно послышалось:
– Наш. Поехали!
Всадники пришпорили коней, и опять никого и ничего.
Аркадий посмотрел вокруг и, машинально сделав несколько шагов вперед, сел на пень.
Все было так дико и так нелепо, думал Аркадий, ведь позади были петлюровцы и он уже должен быть мертв. Что же случилось?
Позднее Аркадий узнал, что далеко на левом фланге отбивалась бригада красных мадьяр. Бригада были разбита, и двое кавалеристов прискакали сообщить об этом в штаб нашего полка.
27 августа рота Аркадия Голикова приняла бой у деревни Кожуховка, что неподалеку от станции Боярка.
Лежа меж истоптанных огуречных и морковных грядок, курсанты отбивали атаки петлюровцев. Прямо перед глазами – вражеская цепь, одна, другая…
– Огонь! – командовал Аркадий.
С треском рвались гранаты, в грохоте смешались крики, взрывы и стоны: сколько часов шел бой, Аркадий не помнил.
Вот еще и еще цепи петлюровцев. Снова и снова Аркадий слышит свой голос, который кажется чужим:
– Огонь! Огонь!
Неужели это он в исступлении кричит?
А рядом бредит и умирает курсант Яша Оксюз. Эх, Яшка, Яшка!.. Аркадий склонился к другу. Он говорил уже что-то не совсем складное и для других непонятное.
– Если бы, – бормотал он, – на заре переменить позицию. Да краем по Днепру, да прямо за Волгу. А там письмо бросьте. Бомбы бросайте осторожнее! И никогда, никогда… Вот и все! Нет… не все.
Аркадий понимал, что Яша хочет и торопится сказать, чтобы они били белых и сегодня, и завтра, и до самой смерти, проверяли на заре полевые караулы, что Петлюра убежит с Днепра, что Колчака прогнали уже за Волгу, что наш часовой не вовремя бросил бомбу и от этого нехорошо так сегодня получилось, что письмо к жене – еще совсем девчонке – у него ле жит, да Аркадий и сам его видит – торчит из кармана потертого защитного френча. И в том письме, конечно, все те же слова: прощай, мол, помни! Но нет силы, Аркадий это крепко знал, которая бы сломила Советскую власть ни сегодня, ни завтра!
Аркадий скомандовал:
– Огонь! Смерть врагам! Огонь!
Но силы были неравные. 30 августа 1919 года войска Красной Армии оставили Киев. В числе последних перешел цепной мост командир курсантской роты Аркадий Голиков.
С остатками своей роты он стоял на высоком лесистом бугре, всматриваясь в сторону Киева. С высоты далеко были видны окрестности города. Где-то внизу отсвечивала широкая лента Днепра. Над рекой с печальным криком носились чайки, издали они казались серебристыми листьями тополей, подхваченными ветром.
Вдруг со стороны города гулко ахнул снаряд, потом другой и третий.
Кто-то из товарищей тихо сказал:
– Ну, прощай, Украина…
– Прощай! – повторили товарищи.
– Мы опять здесь будем, – твердо сказал Аркадий, крепко закусив губу.
– Обязательно будем, товарищ командир! – отозвались бойцы.
Небольшая горсточка красноармейцев – все, что осталось от курсантской роты, которой командовал Аркадий, – клялась, что вернется обратно в оставленный врагу старинный город, и в ответ, словно прощальный салют, до неба вспыхнуло ослепительным блеском яркое пламя: это взрывали при отходе пороховые погреба.
…Снова бои, снова поражения, и снова победы.
Аркадий уже командир роты 467‑го полка 52‑й пехотной дивизии 16‑й армии. Полк стоял в районе Лепеля.
Во второй половине октября началось наступление. Полки 52‑й дивизии выбросили белополяков из Лепеля, форсировали реку Березину и к концу октября совместно с 17‑й дивизией освободили весь Полоцко-Лепельский район.
…Аркадий стоит перед своей ротой, застывшей по команде «смирно». Вот они, его славные бойцы. Голодные, усталые. В истрепанном летнем обмундировании, хотя на дворе уже стоит глубокая осень. Это они с честью вышли из боев с врагом – победители, получившие заслуженный отдых.
В роту к Аркадию приходил инспектор пехоты армии. Он установил: за время боев были случаи заболевания бойцов и командиров от голода и усталости, но не было случаев трусости или неисполнения боевых приказов.
Аркадий очень гордился таким заключением.
Он подает команду «вольно» и зачитывает своим бойцам приказ по войскам:
– Реввоенсовет Шестнадцатой армии поздравляет доблестные части с достигнутыми успехами. От лица РСФСР благодарит комсостав, комиссаров и красноармейцев за проявленную доблесть и самоотвержение…
Громкое «ура» проносится по рядам.
Аркадий обходит ряды красноармейцев, а потом сообщает, что их 467‑й полк за мужество и героизм представлен к награждению орденом Красного Знамени.
И нова дружное «ура» несется по рядам.
Аркадий доволен, больше того – он счастлив, что его рота входит в прославленный краснознаменный полк.
Но отдых длится недолго. Вскоре рота, которой командует Аркадий, вступает в бой. Снова сражения с ненавистным врагом. Возле местечка на реке Улла Аркадий ранен в левую ногу и контужен в голову – разорвана перепонка правого уха.
Это случилось в декабре 1919 года.
После лечения в Воронежском военном госпитале ему выдали пару грубых непокрашенных костылей, отпускной билет и проездной литер до Арзамаса.
…Февраль 1920 года. Санитарный порожняк, идущий на Восточный фронт, везет его, красного командира в серой солдатской папахе, с обветренным, похудевшим лицом и серьезными, но все равно веселыми глазами, в родной город.
Впереди мелькнули купола церквей и монастырей, старая пожарная каланча.
Арзамас!
Около года не получал Аркадий никаких весточек из родного дома. Кажется, ничего не изменилось с тех пор, как он уехал с отрядом товарища Ефимова.
Но в семье много нового. Подросли сестренки Катюшка и Ольга, а Талочка стала совсем взрослой и уже вступила в комсомол.
А в жизни матери произошло большое событие: теперь она – член партии большевиков.
Как гордился Аркадий своей бесконечно милой и дорогой мамой! И радовался вместе с ней!
Некоторое время Аркадий пролежал в постели. Рана давала о себе знать, а хотелось скорей к ребятам, к друзьям так быстро пролетевшего детства.
Но приятели уже узнали о том, что Аркадий приехал на побывку. Пока он лежал в постели, к нему то и дело приходили товарищи.
Как завидовали ему сверстники по реальному училищу: ведь Аркадий уже боец, красный командир, раненый! А они как были мальчишками, так и остались…
Оказывается, некоторые школьные друзья Аркадия стали активными работниками уездного комитета РКСМ. Их еще немного, первых арзамасских комсомольцев, всего пятьдесят человек, но это дружный боевой союз.
Члены союза помогали поддерживать революционный по рядок в городе. Нередки были поджоги, грабежи, поэтому город охраняли молодежные патрули
Комсомольцы многое успевали делать: разгружали загоны с дровами на вокзалах и станциях, пилили дрова в лесу, проводили беседы, читали доклады «по текущему моменту», занимались при уездкоме в литературном, астрономическом и музыкальном кружках. А питались кипяточком да супом «карие глазки». Так суп называли за то, что варили его из селедочных голов.
Арзамасские комсомольцы издавали молодежный журнал «Авангард». Редактором его был Саша Плеско. В конце прошлого года в этом журнале напечатали стихи Аркадия, присланные с фронта.
По вечерам молодежь собиралась в клубе имени Розы Люксембург. Сюда приходила озорная Шурка Федорова, строгая Ида Сегаль, друг детства Коля Кондратьев и, конечно, Саша Плеско – редактор журнала «Авангард», который издавался укомом Союза молодежи.
Часто не хватало керосина. Не сидеть же в потемках – и ребята, что побойчее, отправлялись в собор на операцию «Огонь»: незаметно забирали церковные лампадки и масло.
Вот здесь-то в клубе и познакомился Аркадий с комсомолкой Зиной Субботиной, тихой и мечтательной. Она была красива, эта Зина! Карие глаза, из-под платка выбивалась челка, очень похожая на запятую. Она казалась Аркадию красивее всех девчонок на свете. И с каждого вечера он провожал ее до дома. Аркадий много рассказывал о походах, о боях, читал свои стихи.
Зина все это выслушивала внимательно: ее спутник – человек веселый, общительный, но вот любовь, про это… Нет, она просто хотела быть другом этого озорного человека – Аркашки. Все так его зовут. Да он и не обижается. Пусть красный командир, пусть раненый – почти герой, а для друзей детства он остался все равно Аркашкой.
Как-то Аркадий и Зина возвращались из Народного дома, где слушали «Наталку-Полтавку». Шли, обменивались впечатлениями, смеялись. А потом Аркадий рассказывал Зине какую-то очень смешную историю и сам смеялся громче своей спутницы.
На Сальниковой у ворот старинного дома стояли и судачили о своих делах две тетки.
Когда поравнялись с ними, одна из них сказала, поджав губы:
– И не говори, Марья. Все-то у Голиковых с Субботиными перепуталось…
Зина всю дорогу молчала. И после этого Аркадий не видел ее в клубе три дня. Он не на шутку забеспокоился. «И что за человек? – спрашивал Аркадий у ее подружек. – Дикая какая-то стала. Вот уж настоящая «запятая» – знак препинания».
В клубе по-прежнему было весело. Пели песни, спорили, обсуждали статьи и стихи для комсомольского журнала. В «Авангарде» авторов не хватало, и часто появлялись стихи и статьи, под которыми стояли знакомые имена. И тогда Аркадий сочинил эпиграмму и торжественно преподнес ее редактору Саше Плеско.
Проснися, «Авангард»!
Кругом грохочут бури!
Пора на бой идти,
Знамена поднимать!
Доколь Сегаль, Персонов,
Плеско, Пурин
Твои страницы будут
Заполнять!
В то время, когда Аркадий отдыхал после ранения, арзамасские комсомольцы проводили Неделю красной молодежи – в деревни были посланы агитаторы. Они распространяли листовки, плакаты, брошюры, проводили литературные вечера, читали доклады, ставили спектакли.
Комсомольцы обследовали школы, больницы, тифозные бараки, а потом носили больным молоко, собирали деньги на дорогу, когда те выздоравливали.
Аркадий с восторгом следил за делами друзей. А когда поправился, сам помогал им. Дни и ночи проводил в холодном, нетопленом комсомольском клубе.
В марте у арзамасских комсомольцев случилось большое горе: умер Петя Цыбышев, их хороший товарищ. Умер от ран, полученных в боях с врагами революции.
15 марта в «Авангарде» был напечатан некролог, который Аркадий подписал двумя буквами – «А. Г.».
«Умер тов. Цыбышев – юный коммунист, отдавший все свои силы для активной защиты революции.
Еще с первых моментов его всегда можно было встретить во всех передовых, тогда еще разрозненных кружках молодежи, деятельно работающего и проводящего в жизнь наиболее смелые идеи – создания юношеских организаций. Но он не удовлетворялся только этой работой, его всегда тянуло вперед – туда, где решались судьбы революции. И в конце 1918 года, опередив на три года момент своего призыва, он добровольцем вступил в ряды Красной Армии. Спустя некоторое время мы его встречаем как красного командира, борющегося против белой гвардии. Полученные им раны не помешали ему вскоре быть снова среди авангарда красных войск.
Но сломленный непосильными для его неокрепшего организма тяжестями войны – он погиб.
Погиб, когда так недалеко светлое будущее, когда красное знамя уже реет над красной Сибирью.
Погиб, не дождавшись того, когда взовьется оно над вершинами Кавказа.
Под доносящийся гул народных восстаний, озаренный надвигающимся пламенем мировой революции, умирал на посту ее верный часовой».
Петю Цыбышева похоронили с большими почестями как героя. Над могилой гремел прощальный салют из винтовок.
Эта смерть потрясла Аркадия. Он вспомнил, как под Киевом, возле Боярки, в жестоком бою с петлюровцами умирал его друг курсант Яша Оксюз, и вспомнил всех тех, кого потерял.
Вспомнил, как вот на этом же кладбище хоронили командира кавалерийского полка товарища Захарова. И вспомнил разговор о жизни и смерти с Антипычем. Да, это было два года назад в январе восемнадцатого.
…Полк Захарова продвигался на Москву и остановился в Арзамасе на отдых. Сам товарищ Захаров разместился в одном из номеров гостиницы Саровского подворья. По соседству с ним в тот же день поселился бандит, подосланный врагами революции. На другой день рано утром он проник в комнату командира, убил его и скрылся.
Бесконечной вереницей стекались тогда к гробу рабочие, обнажив головы, суровые и молчаливые. А потом весь полк шел за гробом Захарова, военный оркестр играл траурный марш «Вы жертвою пали…»
Аркадий стоял в стороне, крепко закусив губу, и жгучая ненависть к врагу впервые закипала в его сердце.
Прощальный залп разорвал тишину кладбища, и сотни галок закружились над верхушками берез.
С кладбища Аркадий возвращался с Антипычем.
Шли молча. Антипыч сопел носом и остервенело тянул цигарку за цигаркой. И уже когда прошли добрых полпути, неожиданно заговорил:
– Жалко командира. Пять фронтов прошел человек, и ни одна пуля не брала, и вдруг – на тебе!..
– Жалко, – отозвался Аркадий. Он еле поспевал за другом.
– Понял теперь, как оно бывает?
Аркадий мотнул головой.
– Я, Антипыч, мстить буду за товарища Захарова и за всех, кого они убили… И хоть сегодня, хоть сейчас умру за революцию. И вот ни капельки, вот нисколечко не пожалею!..
Антипыч, насупив брови, сурово взглянул на Аркадия.
– Ну, будя! Умереть, парень, дело нехитрое. А ты живи, да живи с толком, чтоб от этого польза была революции, – Антипыч остановился и уже в который раз полез за кисетом. – А потом, рано ты о смерти заговорил. Жить-то все-таки лучше? А?
– Конечно, лучше, – согласился Аркадий.
– И давай, парень, жить долго-долго…
– Сто двадцать лет!
– Ну, это ты лишку хватил, – сказал Антипыч и в первый раз после похорон улыбнулся. – Где это видано, чтобы люди столько годов жили? Не бывает такого… Нет, не бывает.
– Уж будто бы и не бывает, – возразил Аркадий. – А вот в Спасском монастыре один человек захоронен по фамилии Пипин, так он 121 год прожил.
Антипыч снова остановился, чтобы прикурить потухшую цигарку. Выпустив струю дыма, он поднял палец, коричневый от махорки, и сказал:
– Вот уж удивил! А что с того, что он сто двадцать один год зря небо коптил? Молитвы, поди, день и ночь читал да хлеб задарма жрал. Вроде гнилушки он, твой монах: жизнь в нем светилась, а тепла людям ни на грош.
Антипыч крупно зашагал, разбрызгивая сапогами коричневую снежную кашицу – была оттепель.
Потом опять остановился. Посмотрел из-под насупившихся бровей и продолжал прерванный им самим же разговор:
– Запомни, парень, не в годах дело. Пусть не 121, пусть всего 21 или вот, как Захаров, – ему сороковой пошел. Ты с пользой проживи что тебе судьбой положено. А то сто двадцать, сто двадцать… Эка важность!
Как был прав Антипыч! Эти мудрые слова Аркадий не раз вспоминал на фронте.
Отпуск Аркадия подходил к концу: рана зажила, он только немного прихрамывал.
Прощаясь с арзамасскими друзьями, Аркадий написал стихи, в которых обращался к себе:
Итак, комрот‑4,
Вам в дальний путь!
С вас взятки гладки,
Вам до Москвы без пересадки!
Он уезжает в Москву за новым назначением.
Перед отъездом Аркадий сбегал в фотографию Сажина и снялся в шинели и папахе. Сделать скоро не обещали: много заказов. Квитанцию он отдал Наталье Аркадьевне.
– Вот получишь, мама. Только уговор – самую лучшую отнесешь Зине Субботиной.
Когда фотографии были готовы, Наталья Аркадьевна попросила зайти Зину в бюро профсоюза, где она работала вместе с Александром Федоровичем Субботиным.
– Вот ведь до чего дожила, – сказала она, здороваясь с Зиной. – Первый выбор не матери…
Зина покраснела. Она уже приходила сюда к Наталье Аркадьевне, это еще когда Аркашка был в Арзамасе. Вызывала та ее для «секретного разговора». Как потом узнала – насчет Аркадия.
Тогда, после «секретного разговора», Наталья Аркадьевна, желая утешить сына, сказала ему, что Зина любит его. Как счастлив был Аркадий! Но Зина огорчила: она просто дружит с Аркадием, и пусть они останутся такими друзьями на всю жизнь.
Придя от Натальи Аркадьевны домой, Зина поставила фотографию Аркадия на тумбочку. Подошел отец, взглянул на лихого воина и положил карточку изображением вниз.
«Что это такое? – подумала Зина. – Ведь мы же просто друзья». И поставила фотографию на старое место. Тогда мама, когда отец вышел в другую комнату, тихо сказала:
– Не надо, Зина. Не надо…
Весной 1920 года Аркадия посылают на Кавказский фронт. К этому времени войска Деникина были уже разгромлены, и красное знамя развевалось над Ростовом и над Новороссийском. Однако часть белогвардейцев во главе с «черным бароном» Врангелем засела в Крыму, а крупная вражеская группировка пыталась удержаться на Черноморском побережье Кавказа.
Сюда и был назначен Аркадий командовать 4‑й ротой 303‑го полка.
Бои шли в районе Головинки и Лоо. Справа шумело беспокойное Черное море, слева высились горы в белых шапках. В море дымили вражеские корабли, которые обстреливали красноармейские части из дальнобойных орудий.
Но сколько бы они ни стреляли, сколько бы орудий, патронов, пулеметов и снарядов ни привозили, дела белогвардейцев были плохи. В конце апреля войска дивизии, в которой воевал Аркадий, освободили город Сочи – главную цитадель белогвардейцев. Враг отступил к Адлеру и сложил оружие.
Командир 34‑й дивизии Егоров отдал приказ: «Считаю нашу непосредственную боевую работу оконченной, предлагаю всем комиссарам передать мое «спасибо» и товарищеский привет всем красноармейцам и комсоставу вверенной мне дивизии за их доблестную боевую работу».
Получив «спасибо» от комдива, комиссар 303‑го полка, в свою очередь, отблагодарил отличившихся в боях командиров, в том числе и Голикова.
В личном деле Аркадия появилась еще одна характеристика. «За время пребывания в полку, – писал командир полка об Аркадии Голикове, – проявил себя как храбрый солдат и хладнокровный командир в бою. Во время боев показал себя соответствующим своему назначению».
«Храбрый солдат и хладнокровный командир» – так сказал о нем комполка.
А сам Аркадий хорошо понимал, что командует он, конечно, не как Чапаев или Буденный и нелегко ему дается военная наука. Были у него и срывы, но тогда крепко одергивали его боевые друзья.
Часто в перерыве между боями, завидев деревенских ребятишек, игравших в лапту, он хотел отстегнуть саблю, сдать маузер и пойти к ним. Ведь никто среди арзамасских мальчишек не мог дальше него послать мяч. Но служба есть служба, детство позади, и возврата к нему больше нет…
Да, его не раз одергивали за своеволие и безрассудную лихость, и это пошло только на пользу. Теперь и сам Голиков учил своих бойцов. Ведь храбрость-то разная бывает. Одно дело – храбрость, когда она оправдана, другое – когда без толку рискует человек и еще хвалится перед молодыми бойцами, что возьмет да и нарочно, назло самой смерти, встанет во весь рост в цепи и будет стоять под пулями.
А таких горячих и бестолковых голов на фронте Аркадий немало повидал и потому крепко наказывал всей своей командирской властью. А как же иначе?
В то время, когда Аркадий уже сражался на Северном Кавказе, он часто писал в Арзамас, в уездный комитет комсомола, на имя Саши Плеско.
Писать подробно не хватало времени, и в Арзамас летели весточки скупые и короткие, как телеграммы: «Сзади и спереди зеленые банды… Я далеко! Мне часто вспоминается ваш союз, его дружная жизнь».
В августе Аркадий пишет из Кабардинки под Геленджиком: «Я живу по-волчьи, командую ротой, деремся с бандами вовсю».
Борьба с бандами офицеров и кубанских «самостийников» требовала большой выдержки и самообладания. Днем и ночью шли бойцы через леса и ущелья. Каждому хотелось отдохнуть хоть немного от этой «волчьей» жизни, узнать о судьбе оставленных родных и близких, увидеть окончательный разгром белых.
В начале сентября 1920 года началось генеральное наступление, и бандиты были разгромлены.
О храбрости и отваге Аркадия Голикова уже говорили давно, теперь в нем заметили талант военачальника и послали в Москву на курсы командиров полков.
В начале 1921 года Голиков учится в Высшей военной школе на тактическом отделении, а затем получает новое назначение. Теперь он – командир 23‑го запасного полка Орловского военного округа.
Семнадцатилетний мальчуган – командир полка. В это верили с трудом, считали сказкой. Хоть и был Аркадий широкоплечий, не по годам рослый – с виду лет восемнадцать, – но и в эти годы комполка быть рановато… Самому не верится, но это так. Не верится, что столько дорог пройдено и что смерть сотни раз глядела в лицо.
Не верится. Но ведь так было.
Опоясанный лентой ружейных патрон,
Через пепел, огни и преграды,
От Урала до Киева,
Со всех сторон,
Торопясь, собирались бригады.
В те дни паровозов хриплые гудки
Гудели у Донбасса, Каспия, Волги.
Были версты тогда коротки,
Но зато
Были схватки долги.
Автором этих стихов был он, командир полка, но о стихах знали немногие, тем более о книге, задуманной на фронте.
Да, это будет повесть о курсанте советских командных курсов, который вместе со своими товарищами бил белогвардейцев на фронтах гражданской войны. Это будет книга о первой юношеской любви, о защитниках революции, о днях поражений и побед. Пусть она, эта первая книга, так и называется – «В дни поражений и побед».
Может быть, и главным героем ее станет он, Аркадий Голиков, а фамилию и имя можно заменить, ну, скажем, на Горинова Сергея…
Но по-настоящему взяться за книгу скоро не пришлось. Аркадия назначают командиром 58‑го Отдельного Нижегородского полка.
Командовать таким крупным войском Голикову еще не приходилось; в полку было девять рот пехоты и отряд кавалерийской разведки – более 1300 бойцов и 60 командиров.
Голиков ехал на борьбу с антоновщиной, на борьбу с кулацко-эсеровским мятежом, который в 1921 году вспыхнул в Тамбовской губернии.
Да, он гордился своим новым назначением. Ведь на борьбу с антоновцами был послан Григорий Иванович Котовский вместе со своей прославленной кавалерийской бригадой.
На всю жизнь запомнилась Аркадию встреча с ним. В конце мая Котовский прискакал ночью в Бенкендорф-Сосновку – большой, огромный. Так вот он какой, неустрашимый комбриг, человек-легенда!
