Текст книги "Пусть будет иначе (СИ)"

Автор книги: Владимир Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

  Он повесил на плечо винтовку и двинулся дальше, на восток, проклиная свое малодушие и понимая, что совершает сейчас самую большую глупость в своей не такой уж долгой жизни.

  Судя по звукам, раздававшимся впереди, линия фронта была от них километрах в десяти. Все чаще слышалась канонада. Один раз они видели строй немецких самолетов, которые проплыли над ними, в направлении фронта. Что это были за самолеты, Виктор сказать не мог. К своему стыду, он слабо разбирался в вооружении первой половины двадцатого века. Ясно было, что это не истребители. Уж слишком тяжелы и тихоходны были эти машины. Да и не должны были истребители летать такими большими звеньями.

  Скорее уж – бомбардировщики, – Решил про себя Виктор и пересчитал самолеты. Их оказалось двадцать два.

  Когда, через полчаса, те же самолеты, таким же ровным строем, пролетели в обратном направлении, их было, все так же, двадцать два.

  Черт возьми! – вышел из себя Романов, – Да что же это такое? Ну, хоть бы одного из них сбили. Ну, хоть бы один из них сломался, что ли? Чтобы не казалась этим холеным немцам война веселой прогулкой. Так, нет же! Все, до единого, отбомбились, в свое удовольствие, строем вернулись на свой аэродром и пойдут после шнапс пить, хвастаясь друг перед другом, кто из них сжег больше нашей техники.

  Виктор почувствовал, как в нем поднимается лютая злоба, не только к этим холеным арийским летчикам, орлам из Люфтваффе, которые чувствовали себя эдакими сверхчеловеками, сеющими смерть на поля отсталых народов, но и к тем, кто довел нашу страну до такого позора – своим сверхчеловекам, которые обрекли миллионы людей на гибель, ради жажды власти и своих амбиций.

  Но ненависть – плохой советчик. Он знал, он чувствовал, что ненависть должна прятаться глубоко внутри и оставаться холодной, не мешая человеку спокойно принимать обдуманные решения. Только тогда от нее будет толк. Поэтому он подавил свои эмоции и повернулся к своей спутнице, и впервые с момента их спуска с горы, вдруг подумал, как тяжело должно быть ей здесь, в лесу. В самом деле, легкие босоножки – не самая удобная обувь для прогулок по лесным кочкам, а голые ноги – удобная мишень для полчищ комаров и слепней.

  Извини, Таня, – обратился он к девушке, что я завлек тебя в такую историю. Не должен был я, взрослый человек, дать себя уговорить на эту авантюру.

  Нет, Витя, – устало улыбнулась девушка, – Это я во всем виновата. Никогда себе не прощу, если из-за моей глупости с тобой что-нибудь случится. Обещаю тебе, что в дальнейшем, буду тебя во всем слушаться.

  После этих слов, Виктор, неожиданно для самого себя, шагнул вперед и сделал то, что ему хотелось сделать с того самого момента (он только сейчас это понял), как увидел эту удивительную девушку на Московском вокзале. Он обнял ее и поцеловал, и к своему облегчению и радости своей, почувствовал на своих губах ее ответный поцелуй. Казалось, этот поцелуй длился целую вечность, и Романов, к своему удивлению, вдруг понял, что если бы снова была возможность выбора: идти сюда, или остаться там, дома, в безопасности, то он опять совершил бы то же самое, за один только этот поцелуй.

  «Карма», – подумал он, – «Предопределение, и, надо сказать, приятное».

  Наконец им удалось оторваться друг от друга.

  Извини, Витя, – прошептала Таня, – Нам надо идти.

  Еще четыре часа брели они по лесным тропинкам, прислушиваясь к раскатам взрывов, пулеметным очередям и россыпям винтовочных выстрелов, которые все приближались. Наконец опустился вечер, солнце село, и в лесу сразу стало темно. Звуки боев, впереди, как по команде, стихли.

  «Это только первые дни войны», – подумал Виктор, – «Немцы еще воюют по расписанию. По этому самому расписанию у них сейчас ужин, а затем сон. Наши же, пока и не думают о контрнаступлении. Им бы только с силами собраться, преодолеть полную неразбериху в своих рядах. Вот пройдет год, тогда начнется совсем другая война. Тогда вы, господа немцы, уже не будете себя чувствовать как на параде, поймете, наверное, что зря ввязались в эту авантюру, да поздно уже будет. Но, к сожалению, до этого еще нужно дожить, и дожить до этого, из тех людей, кто с первых дней был на фронте, смогут лишь единицы».

  Однако, то, что линия фронта еще не сложилась, давало им с Таней шанс проникнуть на нашу территорию, пользуясь темнотой, неровностью местности и уповая на госпожу удачу.

  Внезапно, впереди, из темных кустов, послышалась немецкая речь. Притаившись в тени деревьев, закрывая собой Татьяну, которая была в светлом платье, Виктор чувствовал, как сильно бьется его сердце. Тем временем кусты в двух шагах от них раздвинулись, и из них появился темный силуэт. Было видно, как немец пригнулся, осматривая траву у себя под ногами, затем расстегнул свои штаны и уселся справлять большую нужду.

  Из-за темных кустов его весело окликнул другой немец, который ему что-то крикнул и рассмеялся.

  – Niht – прокричал ему, справляющий нужду, и из-за кустов раздался новый взрыв смеха.

  Виктор сунул руку в карман куртки и вынул из него складной немецкий нож, купленный в оружейном магазине, и в обычной жизни служивший ему на охоте и рыбалке. Затем он медленно и осторожно шагнул к сидевшему на корточках немцу, зажал ему рот рукой и полоснул ножом по горлу. Подержал его так немного, пока тот не перестал дергаться, после чего отпустил его в им же наложенную кучу.

  «Да, немец», – вроде бы не ко времени, подумал он, – «Со смертью тебе не повезло».

  Из-за кустов снова послышался насмешливый голос немецкого приятеля. Очевидно, отправление большой нужды на природе для этих немцев было очень веселым занятием.

  Ya-Ya – ответил Виктор натужным голосом, чем вызвал новый приступ смеха жизнерадостного немца, раздвинул кусты и скрылся за их темной стеной.

  Спустя пару минут, показавшихся Татьяне целой вечностью, кусты снова зашевелились, и из-за них показался чей-то темный силуэт. Человек этот, молча, направился в ее сторону. Девушка уже хотела было закричать, когда до нее донеслись русские слова,

  Тсс, тихо, теперь быстро уходим.

  Виктор, а это, слава богу, оказался он, взял ее за руку и повел за собой сквозь лесную чащу.

  Всю ночь они шли лесом, иногда цепляясь одеждой за кусты, падая и ругаясь про себя. Наверное бог хранил их, а может быть, в самом деле, в первые дни войны еще не сложилась сплошная линия фронта, но только, когда первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев, путь их был прерван окриком из кустов орешника,

  Стой, кто идет?

  Только тут Таня почувствовала, насколько она устала, и еще она поняла, что им все-таки удалось дойти до своих. Она опустилась прямо на мох, устилавший землю и заплакала от радости. Ветви орешника, перед ними, раздвинулись, и в просвете между ветвями показалось молодое, веснушчатое лицо парня, а вскоре и весь он вышел на поляну, сжимая в руках винтовку.

  Кто такие? – спросил красноармеец, недоверчиво глядя на них и, по-прежнему, не спуская с них винтовки.

  Свои мы, советские, – успокоил его Виктор.

  А что-то не похожи, – возразил ему солдат.

  Ты еще скажи, что мы немцы, – пошутил Виктор, но тот шутки не понял.

  Ну, немцы, не немцы – разберемся, – он указал стволом направление движения, – А ну, пошли!

  Так, ведомые под конвоем, прошли они метров триста и вышли на поляну, на которой стояли палатки, между которыми оживленно сновали военные люди. Тут же, но несколько в отдалении, Романов заметил пушки и смешные армейские грузовики. Все это он окинул одним взглядом, пока они шли к ближайшей палатке, в которую и ввел их бдительный часовой. Отметим, что появление в лагере Виктора мало кого заинтересовало, чего нельзя было сказать о появлении его спутницы. И взгляды, бросаемые на Татьяну красноармейцами, Романову совсем не понравились. Очевидно, правду говорят, что в моменты смертельной опасности у людей обостряется чувство сексуальной активности. Как бы то ни было, а сам он предпочел бы находиться с Татьяной в лесу, а не быть здесь, рядом с этими людьми.

  В палатке, куда их ввел часовой, очевидно, располагался штаб артиллерийского дивизиона, точнее, того, что от него осталось. За столом, на складных стульях расположились три командира, старшим из которых, судя по петличкам, был майор с забинтованной головой. Выслушав доклад часового, доставившего задержанных, офицеры некоторое время рассматривали их молча, после чего майор спросил,

  Кто такие будете, что делали на вражеской территории?

  Я капитан Павлов, – неожиданно для себя самого ответил Виктор. Первый раз слышу, что территория восточней Днепра является вражеской территорией. Сам я был контужен после налета вражеской авиации на нашу танковую колонну. Выхожу из окружения вместе с этой девушкой, которая тоже попала в окружение, так как ехала на поезде, атакованном немецкими бомбардировщиками и оказалась на территории, занятой врагом, после прорыва фронта танковыми группами противника.

  Что-то вид у тебя странный, – задумчиво глядя на него, произнес один из присутствующих в палатке офицеров, судя по шпале на рукаве, политрук. – Предъяви свои документы.

  Виктор вынул из кармана удостоверение погибшего красноармейца и подал его в руки политрука. Тот долго и сосредоточенно изучал их, время от времени, бросая косые взгляды на задержанного. Наконец, он передал документы майору, а сам продолжил допрос,

  Почему не в военной форме?

  Моя форма, частью разорвана, частью сгорела. Поэтому я одел ту, что мне удалось раздобыть.

  А может быть, просто решил дезертировать? – поинтересовался политрук, да к тому же у тебя и пистолет немецкий и нож, не понятно какой, – продолжил он, рассматривая нож Виктора, – Надпись сделана по-английски. Смотри-ка, Ефимыч, – подтолкнул он локтем своего соседа, тоже майора, однако, годами явно постарше этих двоих.

  Тот взял в руки нож Романова и прочитал вслух надпись, сделанную на его клинке,

  KIZER.

  В самом деле, не понятно, – поднял он на Романова свои утомленные, но, в то же время, хорошие, как почему-то отметил про себя Виктор, глаза.

  Чего ж тут непонятного? – ответил тот, на ходу придумывая версию, – Нож еще довоенный, мне достался от немцев еще в сороковом году, тогда мы с ними, на границе бывшей Польши, еще союзниками были. Вот мне и презентовал один Фриц этот нож в обмен на гармошку.

  Говоря так, Виктор видел, как недобро ухмыльнулся политрук и уже приготовился к самому плохому повороту событий и, как показали дальнейшие события, оказался прав.

  Если не возражаешь, майор, я его забираю, – политрук произнес это таким тоном, что было ясно, кто тут, на самом деле, командует.

  Но, к его удивлению майор, на этот раз проявил несговорчивость,

  Именно, что возражаю, – и, повернувшись к приведшему Виктора часовому, отдал приказ, – Проводи его к старшине. Пусть его переоденет, да отведет на позицию.

  Как только Виктора вывели из палатки, политрук резко высказал свое недовольство решением майора,

  Потакаешь предателям и дезертирам, Ефимыч. Предупреждаю, что буду вынужден подать рапорт на твои действия в политотдел дивизии.

  Остынь Павел Андреич, – охладил его майор, – Чтобы рапорт подать, надо еще этот день пережить. Нам каждый человек сейчас, на вес золота, каждый патрон на счету, а этот и сам из окружения вышел и девушку вывел и еще оружие трофейное с собой принес.

  Если только трофейное, – не хотел сдаваться замполит.

  Татьяна почувствовала, что пора и ей вставить слово,

  Между прочим, – сообщила она этим командирам, – Этот человек, своим ножом при мне двух фашистов убил.

  Вот как? – удивился командир дивизиона, имени которого Таня пока не знала, – Как же это он так сумел?

  В лесу, ночью, когда мы наткнулись на немецкий лагерь.

  Ну, если все так, как ты нам рассказала, то видать, что он боец неплохой, – одобрительно покачал головой пожилой майор, тот самый Ефимыч.

  Только политрук не склонен был верить и этой незнакомке.

  С тобой самой сначала надо разобраться, кто ты такая? Может быть немецкая шпионка?

  А эту – в санитарки, – приказал всё тот же Ефимыч, указывая на Татьяну.

  Да поищите, во что бы ее переодеть.

  Вот таким образом решилась дальнейшая судьба наших героев.

  Старшина батареи, немолодой уже мужчина, с густыми усами и висками, тронутыми сединой, протянул Виктору гимнастерку с лейтенантскими петличками.

  На, одень, хоть будешь на своего похож.

  Виктор снял с себя куртку и напялил вместо нее эту гимнастерку, снятую, скорее всего, с убитого лейтенанта.

  «Будем надеяться, что новому твоему владельцу повезет больше», – при этом подумал он.

  Все, времени в обрез, – поторопил его старшина. – Надо успеть на позицию.

  Виктор понимающе кивнул и последовал за своим провожатым на передний край, где с вечера наши бойцы копали траншеи. Еще в армии Виктора учили: хочешь быть живым – зарывайся в землю. Поэтому, взяв в руки саперную лопатку, он принялся яростно копать себе окоп. После 2-х часов непрерывной работы, он вырыл себе окоп 2х1 м и глубиной метр сорок. Перед ним сделал бруствер, замаскировал его нарезанным дерном и приготовился к атаке противника. Теперь у него было время, немного отдохнуть и, заодно, осмотреться. Перед ним лежал пологий берег реки, через которую немцам необходимо было провести переправу. То, что через реку не был наведен понтонный мост, с одной стороны, радовало, но, с другой стороны, у немцев, в начале войны, уже были танки, способные форсировать неглубокие водные преграды, так что такая река не могла быть для них серьезным препятствием. Справа – сзади от Виктора, на расстоянии ста метров, возвышался лес. Слева простиралась равнина, кое-где усеянная кустарником. По идее, именно там и стоило ожидать основную атаку противника.

  «Ну, да ладно», – подумал Романов, – «Мне бы не о том сейчас думать».

  Он огляделся вокруг. От реки, тихой в этот предрассветный час, поднимался туман. Иногда слышался всплеск крупной рыбы и по поверхности воды расходились круги. На востоке небо начало уже алеть, и в кустах, неподалеку, раздалось птичье пение. Как всегда, перед смертью, жизнь казалась необыкновенно прекрасной. Внезапно, в эти мирные предрассветные звуки стал вплетаться какой-то инородный шум. Навострив уши, Виктор явственно различил тихий далекий гул. Этот гул все усиливался, и вот уже из-за верхушек деревьев, на той стороне реки, показались темные силуэты немецких бомбардировщиков.

  «Ну, началось», – подумал он, надевая на себя металлическую каску и опускаясь пониже в своем окопе.

  А оно и в самом деле, началось. Земля содрогнулась у него под ногами. Раздался оглушительный взрыв, и сверху на него посыпались комья земли. В течение нескольких минут, которые показались Виктору вечностью, вокруг него был настоящий ад. Взрывы гремели беспрестанно, грозя разорвать его на куски, а может быть и на молекулы. Все это время он лежал на дне своего окопа, уткнувшись лицом в землю и только молился, чтобы, на этот раз, пронесло. Наконец, бомбежка прекратилась, и в воздухе разлилась тишина, которая после этого адского грома казалась непереносимой. Отряхнувшись от земли, забросавшей его толстым слоем на дне окопа, Романов пришел в себя и, ощупывая свое тело, с удивлением обнаружил, что он жив и даже не ранен. Тогда приподнявшись, он осторожно выглянул из окопа и посмотрел на реку. То, что он там увидел, не доставило ему никакой радости. С того берега в реку спускались, один за другим, немецкие танки. Их было не два и не три. Десятки тяжелых машин шли в атаку. И на всю эту железную армаду, с их стороны было только шесть 45-мм пушек и четыре 76-мм . Да и то, если они не пострадали при авианалете. Никаких ручных переносных противотанковых орудий у наших не имелось, кроме противотанковых гранат. Виктор с тоской посмотрел на свою гранату. Вот так, умри, но не дай пройти противнику. Умереть он сможет – это точно, но даже при самом удачном раскладе, он сможет забрать с собой только один танк.

  Тем временем, танки уже стали вылезать на наш берег, медленно, эти неуклюжие, но страшные машины выезжали из воды и направлялись в сторону наших окопов. И только теперь, наконец-то, наша артиллерия открыла огонь. К сожалению, судя по звукам выстрелов, в строю у нас осталось всего несколько пушек. Первые снаряды легли с недолетом, но потом наводчики смогли подогнать прицел, и один вражеский танк закрутился на месте. Еще через мгновение черный дым повалил из его башни, затем башенный люк открылся, и из него на землю выскочили два немецких танкиста. Тут же, слева от Виктора, из наших окопов, ударил пулемет. Один из танкистов упал на землю, скошенный очередью, а второй, как показалось Виктору, просто залег, прячась от огня. Наши орудия продолжали вести обстрел, но, к сожалению, остановить танковую дивизию противника, они были не в силах. Со страхом, гневом и горечью смотрел Романов, как реку форсируют все новые и новые танки, и вся эта стальная армада неотвратимо движется на его окоп. Краем глаза он видел, как некоторые из красноармейцев, в панике бросают свои винтовки и бегут к лесу. В следующую минуту из-за деревьев ударили автоматные очереди и срезали бегущих бойцов.

  «Так», – зло подумал Виктор, – «Вот он, НКВД, в действии. Вам немцев мало! Вы, сволочи, в окопах не лежите, под танковые гусеницы не прыгаете, а нас „пушечным мясом“ сделали»? – и лютая, нечеловеческая злоба наполнила все его существо.

  А на него, между тем, накатывал «Т-4». Вылезти из своего окопа и броситься наутек Романов не мог, а стрелять в эту махину из винтовки не имело ни малейшего смысла. Оставалось только вжаться в окоп, зажмуриться от страха и ждать. Земля дрожала вокруг от тяжести этой машины, когда она закрыла все небо своим железным днищем. Виктор молил бога только об одном, чтобы не обрушился его окоп и не похоронил его здесь заживо. Время, казалось, остановилось. Все происходящее шло как в замедленной пленке. Казалось, что танк ползет над ним целую вечность. Наконец, когда показался над ним просвет неба, Романов, все так же, медленно, как во сне, схватил противотанковую гранату, сорвал с нее кольцо, размахнулся и бросил гранату в башню, проехавшего танка. Сам он упал лицом вниз в свой окоп, но, одновременно, словно видел, как его граната врезается в башню танка. Дальше Виктор почувствовал страшный удар и провалился в темноту.

  Когда он пришел в себя, то вокруг было темно. Отплевывая землю, забившую ему рот, он попытался подняться, но сильная боль в ноге заставила его застонать и снова опуститься на землю. Пришлось ему снять левый сапог и осмотреть свою ногу. К счастью для него, кости были в порядке. Осколком вражьего снаряда его лишь слегка зацепило. Правда он потерял довольно много крови, но могло быть и хуже, а так, нога скоро выздоровеет. На этот раз Виктор осторожно выглянул из своего окопа и посмотрел по сторонам. В нескольких метрах от него чернел остов подбитого им танка. Еще три машины неподвижно застыли на равнине и все. Никого из людей: ни немцев, ни наших, он не увидел. Очевидно, прорвав оборону их батареи, немцы продолжили свой бросок на восток, стремясь пройти за день, как можно дальше вглубь нашей территории. Именно так они и воевали в первые месяцы войны. Вклинивались танковыми дивизиями вглубь нашей обороны, замыкали кольцо и двигались дальше. Окруженные силы противника добивали потом моторизованные пехотные части и авиация. Значит, он снова очутился в тылу у врага, на оккупированной территории. Куда же ему идти теперь, когда он остался один, без Татьяны? С одной стороны, он довел ее до своих и имел право возвращаться назад, тем более что движение вглубь захваченной немцами территории, как это ни странно, представлялось ему более безопасным. Ведь ему не придется снова переходить линию фронта и становиться перед наступающим противником, подставляя себя под атакующий удар. С другой стороны, он не мог покинуть Татьяну, не будучи уверенным, что она находится в безопасности. Минуту подумав, он пришел к одному выводу: в любом случае ему необходимо как можно быстрее покинуть открытую местность и укрыться в лесу. Поэтому он пополз в сторону деревьев, находившихся в каких-нибудь ста метрах у него за спиной. Время от времени, он останавливался, чтобы передохнуть и прислушаться к тому, что происходило вокруг. Но вокруг стояла патриархальная тишина. Слышны были только крики какой-то птицы с реки, да, изредка, всплеск рыбы. Даже не верилось, что идет война. Ему даже пришло в голову, что все, что случилось в последнее время, ему просто приснилось, но стоило оглянуться, и он увидел темный силуэт подбитого танка, да и поле, по которому он полз, было все изрыто воронками от снарядов и авиабомб. Так что, к сожалению, все это был не сон. В лесу, среди деревьев, Виктор позволил себе выпрямиться во весь рост. Предстояло решить, куда теперь двигаться? Несколько секунд он колебался, но потом все-таки повернулся и пошел на восток, шепотом ругая себя последними словами. Еще не поздно было повернуть и уходить на запад, к той пещере, которая одна только и давала ему шанс, вернуться домой в тихий и спокойный 2008-й год. Но одна только мысль о том, что он может оставить здесь Таню одну, заставляла его забывать всякое благоразумие. Ему даже не пришел в голову простой довод о том, что он доставил ее по назначению и, тем самым, получается, выполнил свою задачу, так что, вроде бы, здесь он лишний и может спокойно вернуться домой. Нет, вместо этого, он упрямо двигался к линии фронта, где его снова будет поджидать опасность, как от немцев, так и от своих.

  Глава 4.

  Последние дни горстка красноармейцев-артиллеристов с одной 45-мм пушкой (все, что осталось от артиллерийского дивизиона), почти не спала. Люди были измотаны до последней крайности непрерывными боями с наступавшими силами противника. Единственная лошадь, тащившая эту пушку, пала сегодня после полудня. Все что у них оставалось из боеприпасов, это два артиллерийских снаряда, семь гранат и несколько десятков патронов на всех, но, не смотря на это, они не бросали орудия. С одной стороны, им мешала это сделать непонятная гордость, а с другой стороны, боязнь быть сочтенными за дезертиров. А уж кому доложить о таком нарушении приказа, как оставление врагу своего орудия, всегда найдется. Шли они на восток, шатаясь от усталости, не зная, где враг, а где свои? Очень может быть, что немец уже обошел их с флангов и закрыл в котел. После полудня, когда группа сделала небольшой привал, чтобы, хоть как-то собраться с силами, сзади, недалеко от них раздвинулись кусты, и на поляну вышел человек в форме лейтенанта советской армии. Все нервно схватились за винтовки, но тот поспешил подать голос,

  Не стреляйте, я свой.

  Не веря своим глазам, майор смотрел на подходившего к ним бойца. Это был тот самый лейтенант, который уже один раз догнал их у переправы. Но ведь он сам, своими глазами видел, как тот взорвался в окопе вместе с немецким танком.

  Не стрелять! – отдал приказ майор и поманил капитана к себе, – А ну, герой, иди сюда, садись.

  Тот подошел, присел рядом, вынул из кармана кисет с табаком, предложил его остальным,

  А ну, друзья, кто табачку хочет? Угощаю.

  Услышав эти слова, замученные солдаты стали подниматься с земли и собираться вокруг вновь прибывшего лейтенанта.

  Откуда табачок? – спросил у угощавшего один из молодых солдат, сержант Дробышев, затянувшись наскоро скрученной самокруткой и блаженно закрывая глаза.

  В самом деле, откуда табак? – насторожился майор, – Прошлый раз, когда тебя обыскивали, вроде, у тебя его не было. А здесь, в лесу, магазинов я что-то не видал.

  Трофейный табачок, – пожал плечами лейтенант, а впрочем, по документам он был капитаном, как вспомнил Ефимыч.

  Не пойму я тебя, брат, – покачал головой майор, – Уж больно ты ловок. То у тебя пистолет трофейный, то табак. Если бы сам не видел, как ты танк немецкий взорвал, то честное слово, подумал бы, что ты шпион, к нам засланный.

  Скажешь тоже, шпион, – усмехнулся капитан. – Это у вас просто шпиономания какая-то. Ладно бы это говорил тот придурок – политрук, а от тебя, товарищ майор, я такого не ожидал. Ну, сам подумай, на кой ляд немцам своего человека забрасывать в окруженную батарею, у которой шансов добраться до своих, один на тысячу? Думаешь, им свои агенты мертвыми нужны?

  Так-то, оно так, – подумав, согласился майор, – Только, все же ты странный, какой-то, капитан, не такой, как все.

  Это, может быть, – легко согласился тот, – Уж таким меня мать родила.

  Он блаженно растянулся на земле, закинув руки за голову и, щурясь, разглядывал облака, плывущие на голубом небе. Спустя пару минут этого блаженства, Виктор, а это, как вы уже догадались, был именно он, вдруг напрягся и прислушался к каким-то звукам, слышимым только ему одному из всех, бывших на поляне военнослужащих.

  Быстро, все под деревья, – скомандовал он, вскочил и бросился в кусты.

  Следом за ним, машинально, бросились и остальные солдаты. Только они успели скрыться, как в воздухе над ними пронеслись несколько немецких самолетов, летящих на небольшой высоте, и, видимо, прочесывающих местность на предмет обнаружения отступающих сил противника.

  А ты молодец, чуткий парень, – уважительно посмотрел на новичка майор.

  Потому еще и живой, – серьезно ответил Виктор.

  Уставшие люди снова пустились в путь, таща с собой через чащу по большому счету никому уже не нужное орудие.

  – Послушай, майор, – наконец сказал Романов, которому надоело смотреть на напрасные мучения артиллеристов, – Сколько у вас снарядов?

  Два, – угрюмо ответил майор.

  Так какого же черта вы тащите на себе эту дуру?

  Ты что, приказа по армии не знаешь? – вскинулся Ефимыч, – Не оставлять врагу оружия?

  Приказ – это дело хорошее, покачал головой Виктор, – Только еще Петр I учил, что не надо держаться устава, аки слепой за стенку. С этим орудием мы и сами к своим не пробьемся и его не спасем. Потому, предлагаю его бросить, а не хочешь просто бросать, так давай вывезем ее ночью на дорогу, да прямой наводкой по врагу. Два выстрела дать успеем, а дальше уже, как бог даст.

  Прыткий ты больно, – осадил его майор, но сам задумался над его словами.

  Между тем, судя по звукам канонады, которые раздавались уже далеко впереди их, было понятно, что немцы обошли их и все дальше продвигаются на восток, оставляя недобитые группировки Красной Армии у себя в тылу, в окружении. Весь день пробирались артиллеристы по лесу, еле живые от усталости. К вечеру, когда уже начало темнеть, перед ними открылась грунтовая дорога, идущая с северо-запада на юго-восток.

  Привал, красноармейцы! – скомандовал майор, и измученные солдаты стали падать на землю, даже не выбирая места для отдыха.

  Дробышев, осмотри дорогу, Да осторожнее там.

  Минут через десять, сержант вернулся и рассказал, что на дороге все тихо, судя по следам, недавно по ней прошли немецкие танки.

  Значит здесь и будет наш последний бой, – как-то спокойно произнес Ефимыч.

  Когда, через полчаса, с северо-востока послышался шум моторов, артиллеристы вывезли на дорогу свою пушку и прямой наводкой дали два выстрела по колонне немецких грузовиков, перевозящих солдат. Не ожидавшие такого нападения вдалеке от линии фронта, немцы в панике спрыгивали с грузовиков в придорожные кусты.

  Все в лес, – в последний раз скомандовал майор, и красноармейцы из последних сил бросились под защиту деревьев.

  Оторвавшись на сотню метров от немцев, Виктор начал забирать вправо и по дуге уходить дальше на запад. Обернувшись на шум шагов у себя за спиной, он увидел Дробышева.

  Решил со мной? – подождав, когда тот подойдет поближе, шепотом спросил Романов.

  Я решил, что ты парень везучий, может и мне повезет?

  Может и повезет, – ответил Виктор, прислушиваясь к звукам выстрелов, которые постепенно уходили на восток. – Ну, пошли, соратник.

  Глава 5.

  Когда в землянку комсостава часовой ввел двух человек, покрытых грязью и шатающихся от усталости, политрук Гнилин не смог удержаться от удивленного возгласа. В одном из них он узнал того самого капитана, который уже появился в их подразделении при схожих обстоятельствах.

  Вот это номер! – воскликнул он, поднимаясь со стула и подходя поближе к задержанным. – Явление Христа народу! И что же, ты опять будешь утверждать, что вышел из окружения?

  А откуда же еще? – пожав плечами, ответил ему Виктор.

  Как-то ловко у тебя получается, – недобро усмехнулся политрук, – Опять все твои товарищи убиты, а ты снова цел и невредим. Так что ли?

  Почему же, все? – возразил ему Романов, – Вот, сержант Дробышев, вышел со мной, на этот раз. Вы его должны бы помнить. Когда в прошлый раз, ты со своими молодцами дал деру от брода, он вместе со своей батареей до последнего сдерживал танки противника, а потом отступил вместе с остатками батареи и на своих плечах тащил это орудие пятьдесят верст.

  Ну и где это орудие? – перебил его политрук.

  Когда осталось всего два снаряда, мы вывели орудие на проезжую дорогу и выстрелили в немецкую колонну.

  Ну, сержанта мы отдельно допросим, – сказал политрук и бросил на того взгляд, не обещавший ему ничего хорошего, – Эй, Потапенко, где тебя черти носят?

  В ту же секунду полог палатки отодвинулся и внутрь зашел сержант с мрачной физиономией.

  Посади этих голубчиков в разные камеры, да не спускай с них глаз. Этого в штрафную команду, – кивнул на Виктора особист, – А этого я заберу к себе на допрос.

  Внезапно на Виктора нахлынула такая злость, что кулаки его невольно сжались, и он хотел, было, уже дать этому политруку в зубы, но тут же почувствовал, как штык уперся между его лопатками.

  Да ты не дергайся, хлопчик, – услышал он за спиной голос сержанта, – Стый спокийно.

  Подталкиваемый в спину карабином, Виктор шел в направлении бревенчатого сарая, который находился чуть в стороне от палаток. Единственное окно сарая было заколочено, дверь закрыта на амбарный замок, и возле нее стоял часовой.

  Принимай еще одного, – сказал сержант, подходя к часовому и указывая ему на Виктора.

  Часовой с безразличным видом отпер замок, раскрыл дверь и затолкнул в нее арестанта.

  Когда дверь за ним со стуком закрылась, Виктор очутился в полной темноте, но за то время, что она была открыта, он успел разглядеть в сарае еще одного человека.

  Несколько секунд, может даже минут, прошли в полной тишине. Виктора душила злоба от того, как с ним обошлись соотечественники.

  «Вот ведь уроды»! – думал он, – «Немцы их завтра гусеницами в землю закатают, а они своих же солдат расстреливают и за что, или во имя чего»?