Текст книги "Жажда мести"
Автор книги: Владимир Мирнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Волгин повторял тихим шепотом, наблюдая за искусительницей, которая ему прямо смотрела в глаза, и совсем растерялся.
– А теперь налейте себе еще немного ликера и выпейте мелкими глоточками, – повторяла она завораживающим шепотом. Он налил себе еще ликера и выпил, потом по ее просьбе налил еще в маленькую стопочку ликера и снова выпил. – А теперь повторяйте за мной, Владимир, кто вас любит нежно, кто вас ведет по волнам сладчайшего пути, по дороге искренней страсти нежной ручкой и кожа на ее руке дрожит от вашего прикосновения! Слышите, шепотом! Притроньтесь к моей груди, притронься, так, а теперь положи руку на свою грудь и почувствуешь биение собственного сердца! Это бьется твое сердце. – Она встала, не сводя с него глаз, блистая полными смуглыми коленками, покачивая бедрами под тонким ситцевым сарафаном, приблизилась к дивану и поманила его рукой.
– Шепчи, – проговорила она, еле шевеля губами. – Теплое, нежное, ласковое, как молоко, как тончайшая ткань, как шелк или ладонь прекрасной девушки, которая слегка касается ваших самых обольстительных мест, вот здесь, – положила она руку ему на грудь. – А теперь вот здесь, – она положила другую руку ему на шею, касаясь шеи с такой нежностью, что он вздрогнул и почувствовал, как его притягивает странная волнующая сила, полная ласки и энергии. Нашептывая непонятные слова, она осторожно коснулась его пояса и опустила руку, затем вновь коснулась пояса и тут же убрала руку и страстно обняла его. Он обнял ее и поцеловал. Она выскользнула из его рук, но он снова овладел ее руками и поцеловал пальцы ее рук, тонкие длинные пальцы.
– Нет, – проговорила она чужим голосом. – Планета Меркурий еще не коснулась поля притяжения планеты Венера. Владимир, есть тысячи путей, связующих людей. Надо двигаться от Меркурия к Луне, а от Луны к Юпитеру, от Юпитера к Солнцу, подняться на замкнутый круг Зороастра, магический круг любви, когда каждая трепетная клетка твоя поймет настоящую любовь.
– За любовь. – Она налила себе полную стопку ликера и выпила, затем налила еще и опять выпила. И так повторила пять раз. Волгин пытался ее отговорить, но она заставила его самого еще выпить, упрекая, что он ее якобы спаивает, а сам не пьет. Он тоже выпил.
Лена продолжала любовную игру. Он из всего ее лепета смог различить несколько слов: «Между нами нет границ, между нашими словами нет границ, между нашими чувствами нет границ». Волгин подумал в эту минуту, что любовный шепот – это трепет чувств на ветру желаний. Она сняла с себя одежду и осталась совершенно обнаженной.
Когда он сбросил с себя одежду, она как-то приподнялась и, коснувшись его груди кончиками пальцев рук, сказала:
– Нет. Я никому еще не разрешала прикасаться к себе. Я только готовлюсь. Только вы, только ты. Согласен? А теперь уходи! Встретимся в следующий раз. Запомни: когда Пушкин говорил про магический кристалл, он имел в виду одно чувство – страсть любви.
XI
– Молодой человек, дипломный соискатель, – говорил профессор Дрожайший. – Теперь мы с тобой поразмыслим над нашими проблемами. Итак, у нас есть цель – защитить диссертацию сразу вместе с дипломным проектом. Читал, читал, блестящий диплом, блестящая работа, пожалуй, сильнее, чем у иных докторская. Я пришел к выводу, что стоило бы пустить эдакий пробный шарик. Небольшой шарик по известному тебе пути. Ученый совет – наша цель. Например, у тебя диссертация «Реальность и мистика. Творчество А.П. Чехова». Так? Так. Вот мы и выносим на совет доклад: «Некоторые элементы соцреализма в реализме А.И. Чехова». А? Что скажешь? Гениально. Докладчик: В.А. Волгин. Отлично! Все, что просто, все гениально, дорогой ты мой молодой человек.
– Откуда у Чехова элементы социалистического реализма? – пожал плечами Волгин.
– Я понимаю, я все понимаю, уж что говорить, за уши притянуто. Все всё понимают. Но идет игра! Вокруг нас немые сцены. Все всё понимают, но мы-то знаем, что мы ведем игру.
– Не могу уловить вашу мысль.
– Идет игра. Жизнь – это игра, в которой мы не хуже других, должны доказать, что достойно играем.
– Смысл? – поинтересовался Волгин.
– В том, чтобы обставить успешно наше предприятие, не выглядеть глупо. Наука – это такая, с позволения сказать, женщина, которую раздевают только один раз. Затем ее насилует каждый, кому не лень. Вот так, молодой человек. Не в моих правилах навязывать что-то вам, я только предлагаю правила. Правила игры на данном этапе. Придется вам, выражаясь фигурально, раздется, мой друг, а там будем надеяться, что насиловать не будут.
Профессор начал одеваться.
– Выходит, что наука – это проститутка?
– Проститутка, мой друг, позвольте мне так считать, не может считаться наукой, ибо проституция – дело добровольное, она живет этим, как вы и я наукой. Это – профессия, поняли меня, добровольное дело, а насилие предполагает применение силы как инструмент для решения, предположим, половой проблемы. Так что не надо путать Божий дар с яичницей. Ну что? Пора обедать, меня ждут. До свиданья. А совет мой вам все же: отдохните. Подготовьте для ученого совета еще один докладик о проблемах реализма и – все. До свидания.
* * *
В библиотеке к нему подошла Лена, и они отправились пить чай в столовую. Она смотрела на него страстно, ее глаза следили за каждым его движением.
– Что с вами творится? – спросила она. Ей хотелось уединиться с ним, ну хотя бы стать в сторонку, возле колонны.
– Я сейчас занят, – отвечал он. Она призналась себе, что он совсем не думает о ней, а она о нем только и говорит окружающим, что о нем уже знает даже ее дедушка, которого она уважает, как никого. Наконец, когда они остались за столиком на какую-то минуту вдвоем, она сказала:
– Владимир, не сердитесь на меня.
– Что? – спросил отрешенно он, занятый раздумьями о завтрашнем докладе. – У меня завтра, понимаешь, выступление. Очень важное.
– Да бросьте вы, – рассердилась она. – Важнее жизнь!
– Какая жизнь? – Он смотрел ей прямо в лицо, взял ее за руку.
– Владимир, вы меня извините, вы не слышали, что я вам сказала?
– О жизни.
– Нет, я о другом, я сказала, что если бы вы были в тот раз настойчивее, то все бы случилось. Вы мне приснились один раз. Я хочу с вами встретиться.
– Я сделаю доклад, и мы встретимся, – сказал он. – Сейчас я занят, некогда вздохнуть. Я не могу понять даже, что вы говорите. Извините меня. Вы мне очень нравитесь, и мне жаль, что я доставляю вам неприятности.
– Какие неприятности? – спросила она, качая головой. – Вы просто чумовой!
– Какой?
– Чумовой.
Они рассталась с уверениями, что сразу после его «чумового» доклада встретятся.
На заседание ученого совета приехал заведующий отделом ЦК, присутствовали доктора наук из Ленинграда, Киева. Основной доклад делал академик Белобровский, о «преемственности в науке в свете исторических решений двадцать второго съезда партии». Доклад Волгина «О реализме в литературе прошлого и настоящего» был принят благосклонно, но так как перед ним выступили двое докторов наук с докладами, то уставшие ученые уже плохо воспринимали доклад студента. Волновался лишь профессор Дрожайший, то и дело внимательно окидывающий взглядом ленинскую аудиторию, где проходило заседание. Он не встретил враждебного взгляда. Профессор Дрожайший предложил ученому совету «рекомендовать доклад студента в качестве некоего дипломного, особого проекта, для дальнейшей работы». Никто не возражал, но так как это предложение проходило в порядке многих предложений, как и предполагал Дрожайший, то оно было принято единогласно. Секретарь ученого совета пробубнил весь список предложений. Никто не возразил. После заседания Дрожайший поздравил Волгина.
– Что и говорить, работа наша с вами прошла на ура! Вот так, молодой мой человек, вы разделись, но никто вас не насиловал.
В коридоре Волгин увидел Надю. Она радостно бросилась брату на шею и шепотом сказала, что молилась за него в церкви и даже свечку поставила «во здравие» перед иконой Владимирской Богоматери.
– Ты верующая? – удивился Волгин.
– Я просто счастье обрела в вере, – глядя на брата повлажневшими от слез глазами, тихо проговорила она. – Только никому не говори. А то, сам знаешь, несдобровать за это. Погонят из института. Ты такой у меня, брат, тобой можно гордиться.
– Ох, Надька, – покачал он головой. – Чую, мытарства мои только начинаются. Что твой жених, Надюля?
Они медленно спустились по лестницам во дворик, присели на лавку, поглядели на низкое весеннее солнце, повисшее над городом.
– Мой жених, – сказала сестра со вздохом и поглядела с некоторым напускным равнодушием на него. – Мой жених ждет. И мама его ждет. Я ей понравилась.
– Что ж ты, как обещала, меня не пригласила?
– Да тебе все некогда, братик, тебе и жениться-то некогда будет, а пора б уж.
Если бы его спросили, зима или лето на улице, вряд ли бы он смог правильно ответить.
Перед самой защитой Дрожайший отдал читать работу Волгина нескольким своим знакомым ученым и получил положительные рецензии. Он все предвидел заранее, и если бы Волгин вступил в партию или, предположим, сделал доклад, о котором просил Дрожайший, то мог бы стать самым молодым доктором наук за всю историю университета. Мог. Так думал профессор Дрожайший. Рецензенты назвали диплом «талантливой диссертационной работой, способной обогатить нашу науку, и выразили готовность рекомендовать ее в качестве диссертации с некоторой корректировкой акцентов в выводах, требующих чисто научной отработки».
После защиты Волгин вышел из аудитории бледный, никого не видел и ничего не слышал. Он не понимал, приняли ли его защиту, как оценили, хотя все уже было ему сказано.
Дрожайший поздравлял его, встретив в коридоре, сказал, что все прошло блестяще, и «защита диплома» скорее всего перерастет в защиту диссертации.
– Кандидатской или докторской? – спросил Волгин хриплым голосом, следуя за профессором на кафедру.
– Назвали, как я и просил, просто «диссертацией», а мы уж решим с ректором, как ее назвать.
– Что мне теперь делать, Эдуард Исаевич?
– Терпение, мой друг, терпение.
Волгин еще некоторое время стоял в коридоре и увидел в окно, как из университета торопливо выскочила Козобкина. Ей так шла обтягивающая бедра черная юбчонка и ослепительная белая кофточка, соблазнительно обтягивающая бюст, поверх которой была наброшена ярко-оранжевая толстая кофта. Она стремительно, как бы не замечая никого, но в то же время отмечая все вокруг себя, направилась к воротам.
Часть третья
История человеческих чувств
I
Прошло три месяца с тех пор, как студент Волгин защитился. Он уже получил диплом, снял с него копию, и со всеми необходимыми по такому случаю документами по совету Дрожайшего отдал в отдел аспирантуры. В планы Волгина входило признание его диплома диссертацией и присвоение ему звания доктора наук. Профессор со своей стороны сделал все возможное: получил несколько отличных рецензий, завизировал оценку доклада Волгина на ученом совете у академика Белобровского и при случае упоминал, что академик Белобровский отметил значительность и актуальность доклада молодого соискателя. И что в свете решений двадцать второго съезда партии стоило бы подумать о выдвижении молодых научных кадров. Все кивали и поддерживали Дрожайшего. Но дело с места не сдвинулось, и данное обстоятельство тревожило профессора.
А что делал полковник государственной безопасности на заседании ученого совета? Свинцов сидел в тени; лицо его можно было увидеть, лишь хорошенько присмотревшись. Волгин все-таки узнал его и покрылся холодным потом. Не случайно на ученый совет пожаловал полковник Свинцов. Говорить или нет о своих догадках Дрожайшему? Он понимал, тот перепугается и – на этом все кончится. Но неужели академики, профессора, ректор, наконец, меньше значат, нежели один полковник КГБ?
Прошло три месяца прежде, чем он понял, почему на ученом совете присутствовал полковник Свинцов.
* * *
Сосед Волгина по комнате Иван Мизинчик спал, сытно посапывая, отвернувшись к стене, поджав под себя ноги в синих носках. Он спал всегда, стоило ему прислониться щекой к подушке, как тут же им овладевало дремотное ощущение покоя, и он сразу засыпал. Волгин выждал некоторое время и разбудил его.
– Послушай, что ты все время спишь?
– А что такое? – удивился Мизинчик, поворачивая свое криворотое лицо к нему, потягиваясь и отходя ото сна.
– Скажи, если, Вань, появился на защите человек, который тебя не любит, и более того, питает к тебе ненависть, что означает сие?
– Дурак только не знает: помешать тебе хочет, – отвечал просто Мизинчик, протирая глаза, – А что? Ты ж защитился.
– Я защитился, но не в этом дело. Мне профессор сказал, что дипломная моя работа тянет на докторскую.
– И что же, Владимир? Если профессор сказал, то все нормально. От него все и зависит. Помешать может только полковник КГБ. Не меньше.
Волгин смотрел в окно. Мысли о полковнике Свинцове рождали в нем злость, и в то же время желание действовать. Он уже не рад был, что завел разговор с Мизинчиком, мелким и жалким человечком, смыслом жизни для которого были сон и тарелка супа.
– Скажи, Ваня, ты ко мне попал случайно?
– Ты имеешь в виду комнату, в которой ты живешь, ну так комната не твоя, а государственная, – отвечал недовольно Мизинчик, натягивая штаны.
– Но если ты на заочном, то ты не должен жить в общежитии! – Волгин в упор смотрел на Мизинчика.
– Знаю. Вот и собираюсь переходить. А думаешь, у меня тут знакомые есть? Есть. Не скрою. Вот и молчи. Не устраивает? Меня все устраивает. Советской властью я доволен.
После этих слов Мизинчика Волгин окончательно убедился в своих предположениях.
– Ты откуда приехал? – спросил Волгин, прикидывая в уме, что со стукачами надо быть поосторожнее.
– А что? Из Рязани. Не нравится город?
– Я в Рязани никогда не был, а что мне нравится или не нравится, это уж не твое дело, – отвечал Волгин.
– Между прочим, мог бы давно спросить, – хохотнул Мизинчик, – а то все по бабам, да по бабам. Человек живет рядом, живая душа, а он даже не спросит. А я-то знаю, что ты из Хабаровска. К тебе вот ходит друг Борис, так жаловалась одна цаца на него.
– Кто такая?
– Да я не помню и какая, обыкновенная, – отвечал Мизинчик, ковыряясь в носу. – Все они на одну колоду. Что одна, что другая, что третья.
– Откуда ты-то знаешь? – удивился Волгин, присев на кровать.
– Была у меня одна, а вот, поди ж, стерва оказалась, изменила с одним татарином, попуталась, а потом давай плакать.
– И что?
– Я не прощаю в таких делах, строгим надо быть, – сказал он и засмеялся. – Поди ж, лярва какая была. Стаканчик подавала, губки целовала. Я знаю. Меня одни считают маленьким таким уродцем, как будто я ничего не могу, но я малый да удалый. Перочинный ножичек мал, а им с буйвола шкуру снимают. На маленькой сковородке можно зажарить всего буйвола, если жарить по маленькому кусочку. Правильно говорю?
– Не знаю, – отвечал Волгин. Он презирал Мизинчика и с отвращением слушал его излияния по поводу женщин. Как всякий низкорослый мужик, к тому же еще страдающий и другими физическими недостатками, он был весьма высокого мнения о собственной персоне. И в своих рассуждениях всячески доказывал превосходство уродства над совершенством, ловкости над силой, тьмы над светом.
«Скажи, – мысленно спрашивал себя Волгин. – Вот ты умный, Волгин, проницательный, начитанный, можешь по памяти читать целые рассказы Чехова, “Войну и мир” цитируешь целыми страницами, а вот попробуй определи: осведомитель он или нет?» Он смотрел на Мизинчика и недоумевал. Все в нем было ошибкой природы: вывернутые губы, и уши, длинные волосатые руки, кривые ноги, вся кожа покрыта пигментными пятнами. «Не верь уродцам, они ненавидят красоту, а тот, кто ненавидит красоту, тот питает ненависть к разуму».
И тут Волгина осенило. Он встал с кровати и направился в коридор, спустился на первый этаж, подождал возле вахты, пока вахтерша отойдет, снял телефонную трубку и положил ее рядом с аппаратом, затем быстро вернулся в свою комнату.
– Там тебе звонят, Ваня. Иди. Свинцов какой-то.
– Свинцов? – поразился Мизинчик, вылупил глаза на Волгина и помотал головой. – Я такого не знаю.
– Как не знаешь? – сорвалось с языка у Волгина. – Русским же языком сказано: Свинцов! Иди, иди.
II
Борис ожидал его на станции «Арбатская». Уже наступили сумерки, и солнце все еще рассеянно бросало на землю розоватые блики света. Гоголь стоял, склонив голову, на массивном пьедестале; вокруг на скамейках сидели люди, отдыхали, а на верхушках деревьев устроились вороны, и тоже отдыхали. Борис был одет необычно. Он тщательно готовился к сегодняшнему вечеру, но ни во что не посвящал приятеля, многозначительно поглядывал на него и на его вопросы не отвечал. На нем была новая кофта сиреневого цвета, лакированные индийские туфли, волосы тщательно подстрижены, от него пахло приятными духами.
– Хеса знаешь? – спросил он. – Юрий который? Такие люди должны приехать, что лучше не говорить.
– Кто? – спросил Волгин.
– Не хочу говорить. Мне все равно. А тебе важно. Я защитился. Все. Плевать на всех хотел. Я – кандидат наук, триста двадцать рублей положи мне в карман. И не дури! Понял? То есть я еще не защитился, но диссертацию мою приняли к защите. Сам Ландау, от него рецензия. Пришел к нему с одной девочкой, все при ней, что надо, в общем. Он это дело любит. Она ему глазки, а он мне написал и говорит: «Не скромничай! Скромность присуща людям ограниченным!» А? Каково? Гений! Да с его рецензией мне сам волк не страшен!
Волгин рассказал ему, в свою очередь, о своем сегодняшнем случае с Мизинчиком. Тот на минутку призадумался, поморщился.
– Так, – сказал он многозначительно. – Так. Это стукач.
– Но что я сделал? – удивленно вскинул глаза Волгин. – Я даже не физик, не математик, не имею ни малейшего отношения к обороне, к военной технике. Меня ничто не интересует, кроме литературы!
– Литература – та же идеология. Слово важнее иной раз нейтронной бомбы, ибо таит в себе огромную духовную энергию – этого и боятся. Он принялся рассказывать байку о свободном петухе, который склевывал слова не реальные, а написанные на бумаге и преуспел, и предложил зайти в Дом ученых. Они прошлись по Гоголевскому бульвару, затем свернули на Кропоткинскую улицу и вскоре очутились у ворот с двумя сторожевыми львами. Борис выпросил у почтенного старца с бородой с быстротой молнии пригласительные билеты. В холле они осмотрелись, поднялись на второй этаж в буфет. Народу еще прибыло немного, толклись у буфета, наливали себе чаю, покупали бутерброды и пирожные. Борис рассказал, что к Хесу должна приехать чрезвычайно важная особа, с помощью которой можно решить все проблемы и о встрече с которой можно только мечтать.
– А почему академик Ландау так живет, за ним шлейф женщин вьется? – спросил Борис и лицо его озарилось улыбкой при виде появившейся в буфете высокой красивой женщины. – А потому, Володь, что у большого ума большие желания. Возьми Козобкину. Кто спит с ней? Понял? Я, чтобы убедиться в своих выводах, выследил сто раз, как она выходила с профессором, такой, с папкой, лысый еврей небольшого роста, в очках.
– С тобой опасно, ты все знаешь, – сказал Волгин. – Как Мефистофель.
– Да. Я не глуп, мне только развернуться не дают. Как, кстати, и тебе. В принципе мы люди добрые, вот наша слабость. А зло – это с одной стороны удар по гравитации человечества. Но зло – может быть и носителем прогресса! В этом его сила!
– Я тоже об этом думал, – согласился Волгин, полагая, что идет обычный треп. – В принципе человек, Вселенная, земля запрограммированы на жизнь, как главной константы программы Вселенной. Смотри: солнце, луна, сердце, ЗЛО, выряженное в добро. А принципы в категории приказа для человека: «Не убий! Не укради! Не прелюбодействуй! Не предай!» – Тут он заметил, что Борис уже беседует с какой-то девушкой.
Волгин посидел с минуту и отправился в туалет. По дороге он останавливался, рассматривая вывешенные на стенах картины, плакаты, спросил у встреченного молодого человека, где находится туалет, раздвинул тяжелые портьеры, вошел в помещение. Кто-то тенью скользнул вслед за ним. Еще Волгин подумал о том, что же так неслышно ходит человек, хотел было оглянуться, но тень исчезла в кабине, и он тоже вошел в соседнюю и повернулся закрыть ее на задвижку. В этот момент перед глазами мелькнуло черное – словно туча. И в следующее мгновение он получил сильнейший удар по голове. Будто две черные половины земного шара раскололись пополам, и между ними образовалась серая пустота, в которую он медленно стал погружаться.
Возбужденный разговором с новой знакомой, Борис торопился поделиться впечатлениями с Волгиным и, понимая, что его приятель мог уйти так неожиданно только в туалет, стремительно направился туда. Вбежав туда, он увидел в одной из кабин Волгина, грудью неестественно навалившегося на унитаз, и торопливо покидавшего туалет высокого сильного человека и сразу все понял. Громила пер на него с явной готовностью убрать его с дороги. Борис в мгновение оценил противника – по нездоровому цвету лица и красному носу – этот ублюдок пьет, а раз пьет, то вся его сила не так уж страшна. Он заступил ему дорогу и закричал, призывая на помощь. Бандит заметался, сверкнули желтыми белками его глаза, он замахнулся чем-то тяжелым. Борис резко откачнулся в бок, не удержал равновесие и полетел на пол. Но, падая, он выбросил ногу и ударил бандита в пах. Тот скрючился на мгновение и, ковыляя, выскользнул из двери. В дверях обернулся и показал пистолет. Борис кинулся к приятелю. Изо рта Волгина текла струйкой кровь на сорочку. У него была проломлена голова, и при падении он вывихнул руку. Борис, намочив носовой платок, отер его лицо холодной водой из-под крана, побил ладошками по щекам. Волгин сразу вспомнил это желтое лицо, желтые яблоки глаз, мелькнувшие в последний момент, когда повернулся закрыть дверь. Он не мог припомнить ни одной детали. Зашел, обернулся закрыть на задвижку дверь и – все. Он приподнялся на дрожащих ногах, наклонился над умывальником и подставил лицо под кран, приложил мокрый платок к месту на голове, откуда сочилась кровь, и почувствовал обжигающую боль, перешедшую через минуту в тупую пульсирующую.
