Текст книги "Жажда мести"

Автор книги: Владимир Мирнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

VI

Волгин в издательстве бывал крайне редко, приходил исключительно за рукописью, ни с кем не дружил, молча, тенью проносился по длинным коридорам в редакцию критики и литературоведения, садился за стол, а заведующий редакцией критики приносил ему очередную рукопись. И он вскоре уходил. На этот раз его ожидали. Заведующий редакцией, – молодой человек, со следами частого употребления алкоголя на лице, но при светлом уме и весьма образованный. Звали его Александром Петровичем Карелиным, он настороженно встретил его и сказал:

– Вам срочно к главному.

Волгин не торопился. Ему теперь было все равно. Рукопись завернули, и он предполагал, что при малейшем конфликте или неудовольствии начальства уйдет из издательства совсем и никогда не вернется. Но главный Сорокин на этот раз был другого мнения. Он сидел в кресле и при появлении Волгина привстал и пожал руку.

– У тебя как дела? – спросил он, усаживаясь за стол и приглашая сесть Волгина, пристально глядя на него. – Что ты молчишь? Дома как, жена как?

Волгин с искренним вниманием молчал. Главному было неловко перед этим высоким, красивым парнем, молчаливо наблюдавшем за дальнейшим ходом мысли своего начальника.

– Что молчишь? Я знаю, что твоя рукопись лежит у нас, я знаю, я интересовался. О чем она?

– Философская направленность. А что?

– Где рукопись? Почему мне не сказал? Кто редактор? – он нажал на кнопку и заглянувшей секретарше приказал, чтобы она вызвала редактора Селезнева, а когда тот прибежал, спросил у него о рукописи Волгина. Тот помялся, сказал, заикаясь, что «рукопись сырая». Главный, чего уже явно не ожидал Волгин, прямо взвился:

– Как сырая? Где редакторское заключение? Я что-то не слыхал от тебя ни единого слова. Срочно рукопись и редакторское заключение мне на стол!

Редактор злобно посмотрел в сторону Волгина, полагая, что в гневе главного виновен он, и выбежал из кабинета. Вскоре он вернулся и протянул главному рукопись и редакторское заключение. Главный редактор пробежал торопливо заключение редактора книги и поднял глаза:

– Это ты написал? – спросил язвительно он.

Тот молча кивнул.

Главный разодрал лист на четыре части и бросил на пол.

– Прежде чем писать, надо было прочитать. Западное влияние, идеологические ориентиры! Мне звонят от маршала, я проверял! Мне Иван Стаднюк сказал, что маршал Ротмистровский – самый боевой маршал. Он брал то, что не мог взять Жуков! Давай рукопись. Я сам прочитаю!

– Я не родственник маршала, – отвечал Волгин тихо.

– Не родственник, но все же имеешь к нему отношение, раз звонят. Леня, срочно пиши другое редакторское! Срочно! Сам понимаешь, Володя, у нас работа нелегкая, жмут со всех сторон. Завтра приходи. В четыре. В четыре тридцать.

На следующий день, когда Волгин появился в кабинете у главного, тот прошел навстречу, взволнованно пожал руку, проводил до стула и, присев за стол в кресло, внимательно на него посмотрел, живой интерес мелькнул в его темных глазах.

– Я тебе, Владимир, скажу откровенно и сразу, что я ничего не понял. Я вижу, что ты талантливый человек, но я поэт, не философ, не критик, я не понял рукопись, но, как поэт, я вижу, что человек ты талантливый. Непонятая гениальность. Книгу мы издавать будем. Что ты заканчивал? Вижу, человек ты образованный.

– Я заканчивал университет, кандидат филологических наук.

– Этот Селезнев еще литинститут заочно никак не может закончить, а вот уж решает судьбу. Надо было сразу ко мне. Сколько лет лежит рукопись? Хочешь на штатную работу?

– Я подумаю. А рукопись лежит три года.

Вызванный редактор принес уже новое заключение, в котором отмечал с несомненностью художественные достоинства книги Волгина «Стерегущий глаз жизни» и с такой же настойчивостью, с какой отвергал ранее, на этот раз рекомендовал ее к скорейшему изданию.

VII

Вечером Волгин заехал к Лене поблагодарить и пожурить одновременно ее относительно звонка в издательство. Она призналась, что под впечатлением беседы с дедушкой о развале страны и всеобщей коррупции и головотяпстве, она разговаривала с главным редактором издательства повышенным тоном, высказала ему пожелание о немедленном увольнении безграмотного редактора, который даже в гениальной рукописи ничего не понял.

Волгин не знал, как благодарить Лену, сознался, однако, что в настоящее время того пронзительного интереса, который у него был раньше к изданию книги, у него нет.

– Вот что, Вова, я тебе ничего не советую. Но знай, тебе надо встретиться с Брежневым. Конечно, он старый, как и все там, но он много решает. Он – монарх. Но он добрый человек. Посмотри, какие у меня ноги, – вдруг зашептала Лена ему. – Посмотри, от них же ты умирал. Скажи?

– Правда, – отвечал Волгин, и слезы показались у него на глазах. – Все, Лена, правда, ты такая красивая была. Можно, я поцелую твои ноги, Лена?

– Можно, целуй, не бойся. Ничего не бойся. Дедушке звонил начальник отделения милиции, дико извинялся за вчерашнее. Дедушка сказал, что его уволят! Он говорил, что ты виновен в угоне милицейского автомобиля, что погиб милиционер, который гнался за тобой через всю Москву. На трамвай, кажется, наехал, расшибся и вдребезги. Я смотрю, ты такой рисковый чувак!

– Хорошо, что удрал, Лена. Догнали бы, уж прибили бы наверняка. Скажи, как они узнали, где я живу? Почему они меня ждали? Случайностей не бывает, Лена. Это Свинцов.

– Нет, Свинцов, тот самый твой соперник, дедушка узнавал, был в командировке, его нет в Москве. У него полное алиби.

– Но кто же!

– Дедушка знает, что Свинцов уехал. А то он позвонил бы Андропову, председателю КГБ. Дедушка его лично вел на место. Он ему должен.

Они помолчали, Лена спросила:

– Что такое любовь, Вова?

– Любовь, Лена, это обещание блаженства. Если хочешь, Лена, в смысле действенном, то любовь – это борьба за покорение в человеке его главного врага – эгоизма. У меня в книге есть главка: «Чувственный аспект». Вот там сказано, что признаки любви начинаются с волос. Длинные прямые волосы – признак фригидности женщины, а длинные вьющиеся волосы, даже если они завиты искусственно – это признак повышенной чувствительности женщины. Почему? Неосознанное стремление завить – это тоже желание подчеркнуть свою чувственность. Срез ноздрей – это особая тема для разговора. Но если край среза ноздрей дугой, страсть спрятана неглубоко, лежит на поверхности. Смело в бой, парень! Если рот тонкий – обреченная чувственность, то есть – утоление чувственности этой женщины – как утоление эгоизма, в данном случае преобладает эгоизм. Длинные ресницы, как вот твои, – как проявление плодотворной страсти, то есть меня люби, если я люблю.

В моем трактате о женщине сказано, что нет ничего случайного на земле, в человеке, в особенности в женщине. Почему? Потому женщина выражает доподлинную земную суть. Мужчина – вторичное звено на земле. Жизнь – это сбор плодов желаний в саду чувств. Коротко можно так сказать. Каждая черточка на лице и теле женщины – есть проявление желаний. Смотри, природа дала миру женские имена – Земля, Луна, Жизнь, Звезда. Самые высокие понятия – женские. Изучив все жесты, можно стать повелителем женщин, можно стать магом. Страстная она или фригидная. Жест – есть проявление чувства, а чувство говорит о движении души. Короткая талия – сиюминутное удовлетворение. Они страстны – как страстны бабочки-однодневки. А длинная талия – сохранение собственного достоинства, я еще, мол, не твоя, но ты – уже мой. Вот при таком раскладе в ней срабатывает закон «цветка и солнца». Ноги – это антенны, второе лицо женщины. Они есть выражение определенных чувственных желаний. Это гравитационное поле женщины, как гравитационное поле земли. Надо бояться женских ног.

– Но ни разу не погладил, теперь ты меня научил премудростям, я прошла курс чувственной любви.

– Женщина, Лена, это совершеннейшее создание на земле. Почему? То, что рождает жизнь, – красота. Жизнь рождает женщина. Выходит, что женщина на земле – это и есть красота. Вот что такое женщина. Мужики правят – это как проявление грубой силы, которая не имеет ничего общего с красотой. Мужики находятся на первой стадии своего развития. Они только начинают изучать, Лена, свой предмет интереса.

– Выходит, что ты отсталый человек, – сказала Лена, вздохнув, и тут их пригласили ужинать.

За ужином маршал ругал всех.

– Да, Брежнев – дурак, конечно, но придется и нему идти на поклон. Я ему сказал три года назад, что твой Солженицын, когда у тебя силовые рычаги? Армия тонет, генералы воруют, солдаты дезертируют, офицеры пьянствуют. Зачем, говорю, заниматься чепухой? Но нет ответа. Фурцеву отравили. Беда. Все работают на НАТО. Ум у него, как у моего кобеля хвост – куцый и прямой. Я внучке не могу купить отечественный пуловер. Все импортное.

Майор Безмагарычный насуплено молчал, опрокидывая рюмку за рюмкой, и только крякал, повторяя:

– Беда. Беда.

– Дедушка, ты пригласил бы болерунов потанцевать, – попросила Лена.

– Каких, внученька, болерунов?

– Да вот которые в балете танцуют. Вов, помнишь, ты говорил как-то очень изящно о балете? Скажи, что такое балет?

– Лена, я просто сказал, что балет – это то, как изящно можно изобразить музыку жестами рук и ног.

– Смотри, – буркнул маршал. – Ты это Брежневу скажи.

VIII

Но встреча с Брежневым откладывалась. Уже минула зима, весна, заканчивалось лето, зачастили дожди, а Волгину было велено не покидать Москву, так как со дня на день ожидалась поездка к Брежневу. Волгин перелистал свою книгу и думал о том, что сейчас бы все написал лучше, изящнее, тоньше и философски убедительнее. Он делал записи, готовясь написать вторую книгу.

Благодаря стараниям маршала он получил московскую прописку и теперь жил в Москве на законном основании. К нему порой заявлялась Маня Рогова, соседка из Бугаевки, «ночной призрак сеновала», осевшая в столице и работавшая дворником в ЖЭКе. Его новая книга имела название: «Красота и женщина». Чем больше он размышлял о женщинах, тем больше вопросов у него возникало. Вот Маня – зачем она к нему приходит и сидит?

Однажды позвонила Лена и приказала звонким голосом:

– Вова, привет, собирайся! Дедушка сказал: пора!

Он оделся в новый черный костюм австрийского производства, белую сорочку и галстук, причесался.

– Поцелуй меня, – сказала Лена, когда он появился у них.

Старый маршал уже ждал его – в новой парадной форме со всеми орденами, со звездой. Он выглядел озабоченным, помолодевшим лет на десять. Лена их перекрестила, когда они уходили. Волгин на площадке, вызывая лифт, оглянулся – Лена не закрывала дверь.

Черный длинный ЗИЛ, присланный из Кремля, стоял у подъезда. Маршал сел на переднее сиденье, а Волгин – на заднее. В салоне роскошного автомобиля приятно пахло. Молодой водитель молча сидел за баранкой и искоса глянул на маршала, как бы спрашивая разрешения тронуться. У маршала взмок под фуражкой лоб. Было еще довольно рано, десять часов сорок пять минут. В одиннадцать их могли принять. Но когда они приехали в Кремль, им сказали, что принять их могут только в четырнадцать часов тридцать минут. Объяснений никаких не дали.

В четырнадцать часов за ними снова приехал длинный черный ЗИЛ.

Их повели к Брежневу. Они прошли бюро пропусков. Потом военный человек повел через залы по длинному коридору в самые недра Кремля. Они шли по длинному коридору, вдоль нескончаемого ряда окон. Было впечатление, что на улице пасмурно, хотя светило солнце. А вот когда открыли одну из дверей, то сразу хлынул в глаза приятный белый свет, от которого он зажмурил глаза. Они вошли в приемную с высоченными потолками, в которой за столами сидело несколько женщин. Он не успел еще разглядеть их, как маршал потянул его за собой. Они минули еще какой-то коридор, подошли к другой двери, потом свернули еще раз, и перед ними растворили двери. В кабинете маршал вытянулся и отрапортовал о прибытии. Брежнев поднял глаза от стола. За длинным столом сидели двое в штатском, Волгину они показались знакомыми, видимо, он их видел на экранах телевизора или на портретах.

– Товарищ Генеральный секретарь, маршал Ротмистровский прибыл для разъяснений некоторых положений новой реформы в армии. – Маршал стоял навытяжку, его пунцовое лицо выражало высшую степень напряжения. Брежнев показал рукой, и они присели.

– Армия, – заговорил он, рот у него был словно заполнен кашей. – Важная сторона жизни партии и народа. Поэтому я, отрывая драгоценное время, слушаю. Вы говорили, между прочим, что с вами придет очень умный молодой человек, так сказать представитель молодого поколения нашего народа.

– Так точно, товарищ Генеральный секретарь! – громко отрапортовал маршал. – Я с ним и пришел.

– Ах, это он, очень хорошо. Коммунистическая партия всегда придавала большое значение воспитанию молодых, продолжателей нашего ленинского дела. С вашей запиской я ознакомился на досуге, товарищ маршал Ротмистровский, я хотел бы уделить внимание товарищу молодому поколению, нашей надежде и нашему общему делу. Армия наша реформируется по правильному пути, а ваша забота – это вклад в общее дело. Похвально.

Брежнев привстал грузно из-за стола. Он смотрел на Волгина равнодушно и удивленно от вздернутых бровей. На Генсеке был отличный, из толстой темно-синей материи, костюм, галстук, и от него веяло добродушием и негосударственными мыслями.

– Так говорите, что он для нас как философ, – обратился он к маршалу, как к своему старому знакомому. – А для меня имеется один большой философ. Это товарищ Маркс, на ленинской основе которого прочно зиждется фундамент коммунизма. На базе марксизма-ленинизма.

– Имя – это всего лишь форма, Леонид Ильич, – выпалил стремительно Волгин и растерялся, в то же время стремясь не упустить нить рассуждения.

– Содержание, молодой человек, определяет форму, – продолжил разговор Брежнев, глядя на маршала.

– Имя, Леонид Ильич, всего лишь форма, которая ничего не говорит, лишь обозначает понятие. Мы видим Луну, но это видимость формы ее. Луна – это когда мы станем ногами на нее.

– Это правильно. Но надо знать, что марксистско-ленинское учение обозначает народность, – сказал Брежнев, перебивая Волгина и опять глядя на маршала, который заерзал на стуле, полагая, что разговор не клеится. – Я понимаю вас, но надо знать все хорошее, что имеется в СССР.

– Имя, обозначение, Леонид Ильич, как первая, как низшая ступень понятия, как его изначальная форма, как обозначение материального. А вот превращение материального в духовное – это означает переход человеческого эгоизма в новое качество.

– У нас один символ – советский символ. А вот скажите мне, я вас понимаю, вы достойный человек, а что такое наша советская история, которая создавалась народом и в которой неразрывно связана Коммунистическая партия?

– Если коротко, то, Леонид Ильич, история – это старая колымага, в которую запряжен тот или иной народ.

– У нас советская история, и ее тащат ракеты, а не колымаги, товарищ молодой человек. А вот народ тогда что такое?

– Народ – это общность людей, то есть это история, на лице которой написано кровью и потом его имя – русская, немецкая, советская и т. д.

Брежнев поднял брови, как бы говоря, что, мол, я понимаю, ваши выводы – результат большого ума, но они могут быть ошибочны. Это сразу уловил маршал и заерзал на стуле, ему не нравился разговор. Брежнев говорил об одном, а Волгин совсем о другом. Но на лице Генерального секретаря было любопытство, и это маршала успокаивало. Волгин решил заговорить о любимом предмете Брежнева, о котором он знал со слов маршала.

– На нашей родине, Леонид Ильич, процветает пышным цветом ложь, все лгут, а ведь в высоком понятии, Леонид Ильич, – родина – это земля, на которой произрастает древо нашей жизни. И вашей тоже. Ложь – это бритва, которой срезают с человека самое главное для жизни – совесть. Человек без совести, согласитесь, это как земля без гравитационного поля, она рухнет в бездну. Или человек без совести – это все равно, что человек в море без рук – он далеко не уплывет. Это простая истина, Леонид Ильич, но нет простых истин, как нет простых судеб. Даже простая маленькая копейка дорого стоит, ибо без нее в магазине жизни невозможно купить хлеба на дорогу. Ваша роль очень важна.

– Важную роль в нашем государстве играет Коммунистическая партия, – проговорил Брежнев и вновь посмотрел на маршала.

– Я не отрицаю, Леонид Ильич, но важность – не особенность государства, а особенность человека, который управляет огромным государством. Коррупция разъедает государство, а коррупция – это попытка в государственном механизме снять подшипники, после чего механизм разрушится сам по себе. Ложь стала главной доминантой в управлении страной. Я понимаю, что лжецы те же проститутки, как одним, так и другим платят деньгами, одним за ложь, а другим – за тело. Их можно понять, они живут трудной жизнью: им надо запоминать свою ложь, чтобы не быть пойманным в следующей лжи. Но ложь – это когда дурно пахнет. Величавое – не может быть дурным. Наша страна величавая. И роль ваша в жизни страны огромна.

– Интересно. Игра слов, но что вы скажете о роли личности в истории? – спросил Брежнев, боком двинувшись в кресле, как бы проявляя интерес к Волгину, что очень понравилось маршалу.

– Начнем с того, Леонид Ильич, что личность и народ – это два дуэлянта, у одного из которых пистолет может дать осечку. Если пистолет дал осечку у личности, то говорят – роль народа в истории, а если у народа, то говорят – роль личности в истории.

Брежнев улыбнулся и покачал головой, подзадоривая Волгина.

– Только дурак в истории отличается от умного тем, что дурак врет, но думает, что говорит правду, а умный говорит правду и сомневается в ней. Личность дурака в истории – это все равно, что пистолет у одного среди множества безоружных. Если он даже не заряжен, каждый думает в толпе, что он всегда может убить или помиловать, но никто не догадывается, что пистолет может быть просто не заряжен.

– А что же тогда такое государство, товарищ молодой человек? Это очень интересно.

– Всякое дело, Леонид Ильич, интересно уж тем, что не имеет конца, ибо оно постоянно требует работы для совершенства.

– Это правильно, товарищ молодой человек, вы говорите, – сказал Брежнев. – Но правда народа – это правда партии.

– Правда, Леонид Ильич, то, что я могу не сказать правду. В том самая главная ошибка истории. Человек не может приобрести силу над материей большую, чем в нем ее сокрыто.

– А огромная многомиллионная партия? Это надо знать. Огромное наше государство – это большая влиятельная сила в мире.

– Леонид Ильич, государство – способ выживания народа. А партия – это, простите, такая коллективная игра, которая обозначает, как руководить людьми. Вы ни разу не говорили, что партия раскрывает тайну жизни. Тайну жизни раскрывает художник.

– Партия – это воля народа. Дайте определение воли народа.

– Воля – это способ человека проявить свою силу для достижения цели. Воля создает вечность. Высшей волей, как и высшим разумом, наделен гений.

– Вот и правильно, товарищ. Как ваше имя?

– Волгин, Владимир Александрович, – отвечал Волгин.

– Так что такое вечность, Волгин Владимир Александрович. Вечность – это Ленин, Маркс.

– Вечность? Вечностью называется место, где встречаются с людьми после смерти.

– Где же мы с вами встретимся? – рассмеялся Брежнев и посмотрел на старого маршала. – Умный человек. Надо послом определить его в какую-нибудь развитую страну. Я читал, вы окончили университет, работали, книгу издали. Конечно, конечно, каждый ищет у нас место. И находит, товарищ молодой человек. Но ленинский тип коммуниста – это главное. Что-то я не припоминаю, чтобы было написано, что вы – член Коммунистической партии.

– Я не член КПСС.

– А напрасно, товарищ уважаемый Владимир Александрович Волгин. Ум у вас острый, ленинского типа, и быть там вам надо, уважаемый товарищ Волгин. Напишите мне записку: «Об исправлении некоторых негативных явлений в жизни советского народа в свете исторических решений партии». И по пунктам. Я прочитаю с ленинских позиций. А товарищ маршал мне принесет, он тоже думает об исправлении некоторых негативных явлений в армии. У меня сейчас важное совещание, уважаемые товарищи. Всего вам хорошего, дорогие товарищи.

Волгин занервничал, потому что сказал не все. И он подошел к Брежневу и выговорил твердым голосом:

– Леонид Ильич, – обскурантизм – самый главный бич, он сродни лжи. Это две гидры одной змеи, имя которой – коррупция.

Генеральный секретарь, не поднимая глаз, выслушал, но только поднял глаза и внимательно посмотрел на его лицо. Маршал козырнул и направился прочь, за ним – Волгин. Прикрыв дверь, они остановились в коридоре. Здесь было светло, чисто, сухо. За одним из столов он увидел Валерию Чередойло. Он глазам своим не поверил. Она сдержанно кивнула. Он подошел и протянул руку. Она обрадовалась. Он не мог признать ее внутренне, хотя внешне признал, и глаза оценили ее внешность, издали напоминавшую прежнюю Чередойло. Все так же были уложены ее красивые волосы.