Текст книги "Жажда мести"
Автор книги: Владимир Мирнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
IV
Борис вызвался проводить Волгина. Жидкий свет фонарей рассеивался в темноте, торопились домой одинокие прохожие. На улице Горького сразу все изменилось – свет фар от автомобилей, яркое освещение, группы гуляющей молодежи – любителей ночной жизни столицы.
– Если ты идешь и видишь свой идеал – упускать нельзя, – проговорил вполголоса рядом идущий Борис, наблюдая за лицами. – Упустишь этот миг, упустишь свою судьбу. Имей в виду, красота – это пролетевший ангел.
– Я думаю, что немного не так. Общее понятие Платона немного другое.
– Слушай, когда жил Платон? Какой век до нашей эры? А ты ведь не глупее его? Я тебе говорю! Не ссылайся на авторитеты, ибо они иногда врут. Нет ничего вечного. Вот мы – и красота – для нас.
– Борис, можно упрощать, а можно философски рассуждать. То, что понравилось, еще не есть красота, друг мой. Красота – это как момент зарождения жизни.
– Философ ты и есть философ. – Борис рассмеялся. – Но мы-то ведь любим живую красоту, а не формулу ее. Плевать мне на эту саму формулу, мне давай живую жизнь, друг ты мой.
Они расстались у метро. Волгин отправился на станцию «Филевский парк». По дороге он вспоминал чудесную девушку Светлану, как она металась между гордостью и желанием и как все же желание победило. «Желание – главный двигатель страсти на земле, а может быть, и в жизни», – подумалось ему.
По дороге домой он представлял, как сейчас примет душ, перед сном прочитает еще раз «Вступление» к своей книге «Стерегущий глаз жизни» и выключит свет. Прохладный, чистый воздух нежно проникал в легкие, и дышалось легко, свободно. Он остановился под деревом, послушать тишину. Было так приятно в этот поздний час.
Волгин, сворачивая на тропинку, заметил, что в его сторону смотрит юный тощий милиционер. Пристальный его взгляд насторожил Волгина, он заприметил две фигуры милиционеров, которые отчетливо выделялись в просвете тропинки, в начале которой горел фонарь. Он догадался: идут за ним. На всякий случай он ускорил шаг, резко свернул в сторону и спрятался за толстой елью. Некоторое время затаившись, сидел. Милиционеры, переговариваясь между собой, казалось, никуда не торопились. Когда они поравнялись с елью, за которой спрятался Волгин, он услышал, как один говорил другому:
– Так, говорят, опасный, сволочь, диссидент какой-то, втирается в доверие к большим людям. К нам перешел недавно на работу сержант Коздоба, так он говорит, что чистая шваль заграничная.
– Да ну? – спросил другой голос.
– А кто его знает, есть такие всякие стиляги, которым только дай момент, так они зараз нашу с тобой власть переделают, чтоб все по-ихнему, чтобы все на цырлах ходили, чтобы все под американскую гребенку.
– Да ну? – спросил все тот же тонкий голосок. – А куда же он исчез? Смотри, только что маячил впереди, а уже и нету? Смотри, вот же паразит такой. – Милиционеры остановились и присели, всматриваясь вокруг себя, затем быстро-быстро заторопились по тропинке. Когда их шаги затихли, Волгин задумался. Выходит, тот щуплый стерег его. Судя по всему, за ним следили. Недаром же эти слова о диссиденте, о стиляге, о том, что он довольно опасный человек. Они уже знают, в какой квартире он живет, за ним ведется слежка. Тропинка упиралась в улицу, которую надо было переходить. Редко горели фонари. Он, не выходя из тени, осмотрелся и никого не увидел. Осмелев, вышел из тени и сразу же увидел милиционеров, которые стояли с той стороны дерева и о чем-то тихо переговаривались. Они заметили его сразу и немного опешили. Он тоже никак не ожидал столкнуться с ними вот так нос к носу.
– Стой! Документы! – заорал щуплый и бегом кинулся к Волгину. Волгин попятился и бросился обратно. За щуплым побежал и второй милиционер. Его Волгин не успел рассмотреть, но тот значительно выделялся ростом, шириной плеч и судя по всему, силой. Он быстро обогнал щуплого и припустился крупной рысью. Волгин поднажал, поднажал и тот крепыш. Ощущение опасности подталкивало. Казалось, убежать от милиционеров в парке очень даже просто, стоит только скрыться в темноте, спрятаться за дерево и – все. Но не тут-то было. То, на что рассчитывал Волгин, оказалось совсем не таким уж простым. Бежавший за ним крепыш, несмотря на то, что щуплый отстал далеко позади, нагонял его. Волгин, чувствуя опасность, приналегал, хотя понимал с досадой на самого себя, что напрасно убегает, что за ним гонятся стражи порядка, милиционеры, приказ которых он обязан уважать. Возможно, он бы и убежал, если бы не корни деревьев. О них он споткнулся и упал, ушиб руку и колено, собрался было вскочить, несмотря на боль, сказать, обернувшись к милиционеру, что-нибудь шутливое, но не смог: сильный удар носком острого ботинка остановил его. От удара он полетел в кусты, росшие вдоль тропинки, и, боясь, что сейчас раздерет себе лицо, как-то извернулся и упал на землю спиной.
– Ах, подонок! – кричал милиционер, стараясь схватить его за горло. Волгин увернулся, но милиционер выхватил пистолет и поднял оружие, стараясь нанести удар по голове рукояткой. Волгин испугался, промелькнуло в голове: «Ах, как влип глупо! Как влип!» Когда милиционер поднял пистолет, он крутанулся на спине и ногой с силой ударил по руке милиционера. Удар оказался настолько сильным, что пистолет вылетел из рук стража порядка и, судя по шороху, изданному при падении, упал в кусты. Милиционер матом выругался так виртуозно, что, несмотря на свое опасное положение, Волгин отметил это. Он юркнул за дерево и притаился. К этому моменту уже подбежал щуплый, размахивая пистолетом, и крепыш пожаловался на то, что Волгин выбил у него пистолет из рук.
– Эй, ты, слышь, бандюга! Ты знаешь, что ты сделал? – заорал щуплый, передергивая затвором пистолета. – Ты отвечать будешь! Мы при исполнении.
Если сейчас вскочить и броситься бежать, щуплый, чего доброго, может и пристрелить. Волгин осторожно выглянул из-за дерева, убеждаясь, что сейчас убегать нельзя. Щуплый грязно ругаясь, светил фонарем и на изготовку держал пистолет. Стоит только зашевелиться, он тут же выстрелит. Пристрелят, как зайца, и глазом не моргнут. Вот сейчас крепыш доползет до этого дерева, до ели, под которой он спрятался, и обнаружит его. И что с ним сделают? Господи, только что размышлял о высоком, о красоте, о вечности и – на тебе! Вот сейчас его пристрелят, а где же останется тот самый вечный мир, о котором он столько размышлял.
Вот луч света уперся в ель, и Волгин понял, щуплый теперь догадывается, где спрятался Волгин. Еще минута – и его обнаружат. И Волгин достал из кармана кошелек, зажал его в руке и уверенным голосом прокричал:
– Слушайте, вы! Пистолет у меня! Если через минуту не скроетесь к чертовой матери, пристрелю обоих болванов, как куропаток! Брысь! Считаю до пяти! Начинаю счет! Раз! Два! Три! Четыре!
Крепыш, испуганно взмахнув руками, попятился. Щуплый загасил фонарь и бросился бежать. Вскоре стало тихо, лишь слышался удаляющийся топот стражей порядка.
* * *
Он выбрался на тропинку, присел и посмотрел в один конец, в другой. Как будто никого не видно. Он понимал сложность ситуации. Его, естественно, будут искать, и если не сейчас, то наверняка днем, когда все прояснится и, если даже найдут пистолет, то ему не миновать допросов, объяснений, возможно, как и в прошлый раз, угроз.
Волгин крадучись, пробрался на опушку Филевского парка, где начиналась улица, через дорогу стояли дома, и вон – тот самый дом, в котором находилась «охотничья квартира». Но если милиционеры поджидали у метро, то, вероятнее всего, что номер квартиры они знают. Волгин на цыпочках прокрался на самый край тропинки, где рос огромный раскидистый дуб; хоронясь за ним, он выглянул из-за дуба. Улица тихо смотрелась ночью. Ни фонарей, ни спешащих домой людей. Часы показывали ровно час и тридцать минут ночи.
Он некоторое время осматривался, насколько это было возможно при таком скудном освещении, затем прокрался вдоль улицы, держась в тени, торопливо перешел ее и очутился у подъезда. Нет, никто его не поджидал, и он взбежал на шестой этаж, открыл ключом дверь. Вот и все. Теперь его никто не найдет.
Квартира стала для него уже родным домом, куда он приходил с надеждой побыть в одиночестве. Одиночество, как он считал, – это состояние души, при котором чувства человека «перегоняются» в мысли, как перегоняется при определенных обстоятельствах молоко в сливки.
Из коридора одна дверь вела в гостиную, вторая – в маленькую спальню, где стояли рядом две застланных суконными армейскими одеялами кровати. При каждой из кроватей находились довольно грубой работы прикроватные тумбы желтого цвета, у стены стоял, нависая над всей комнатой, огромный платяной шкаф. Еще в коридоре Волгин сбросил ботинки и облегченно вздохнул: он в своей крепости, из которой его никто не выгонит, ибо квартира находится под личным патронажем самого маршала. Приятно пахло старым деревом и порохом. На антресолях маршал хранил большой запас охотничьей амуниции, – ружья, порох, картечь и дробь, все, что могло пригодиться на охоте.
Вдруг он услышал: к дому подъехал автомобиль, хлопнула дверца и раздались тихие, нарочито приглушенные голоса людей. Он выключил свет и подошел к окну. Так и есть. Напротив подъезда припарковался милицейский автомобиль и возле него, поглядывая на темные окна дома, стояли трое… Они о чем-то посовещались. Попался! Он думал, что дома будет в безопасности, а оказался в ловушке. Неизбежным казался арест, допросы. Теперь у них большой козырь: пистолет! Допрос с пристрастием. Волгин лихорадочно думал, что предпринять. Он разделся: если они ворвутся в квартиру, то лучше оказаться сонным и совершенно невинно развести руками и сказать: «Что вы, ребята? Какой пистолет?».
Потом решил позвонить Лене и обо всем рассказать. Если вмешается маршал, это их остановит. Как только они вышибут дверь, а сам он им не откроет, он скажет, что должен позвонить. И позвонит. Но дадут ли ему позвонить?
Он заметался по квартире и машинально включал свет в гостиной, окна которой выходили как раз в сторону подъезда, у которого расположился милицейский уазик. Милиционеры смотрели на осветившиеся окна.
Волгин набрал номер телефона и стал ждать, когда с той стороны возьмут трубку. Никто трубку не брал. Он глянул на часы – три часа тридцать минут! В три ровно Лена отключает телефон и принимает снотворное, чтобы заснуть. Он теперь не сомневался – квартира стала западней! Выход один – выбраться из квартиры и переждать время. Он ходил по квартире на цыпочках, боясь, что в каждую минуту распахнется с треском дверь и на него наставят оружие. А если при попытке вооруженного сопротивления его просто уберут! Он подошел к двери: за дверью кто-то шумно дышал. Это поднявшийся на этаж милиционер старался отдышаться. У двери дежурили! Волгин почувствовал, сердце у него заколотилось, как у загнанного зверя. Он заглянул на кухню. Балконная дверь открыта. Темно. Совсем темно. Ему в голову пришла смелая мысль, а что если бежать, используя для этой цели простыни? Те романы, над которыми он посмеивался ввиду очевидной их наивности, вдруг явью прочертили перед ним пути из западни. Так и есть, как он сразу не заметил, ведь окна комнат и кухни выходили в разные стороны. Из окна в гостиной были видны две милицейские машины, третья находилась под дубом, из нее в эту минуту выходили двое милиционеров. Двух простыней с одной кровати и двух с другой явно не хватит спуститься с шестого этажа. Волгин поставил стул и открыл дверцы антресоли и увидел веревку. Как он сразу не догадался, что каждый настоящий охотник на охоту без веревки в лес или в горы не пойдет.
Первое – надеть спортивный костюм, в нем удобнее спускаться с шестого этажа. Но, вспомнив, что придется бежать по городу в самый центр, к Лене, он надел свой неизменный черный костюм, галстук сунул в карман, прихватил паспорт, деньги, отредактированную рукопись, которую завтра необходимо занести в издательство, осторожно размотал веревку и, привязав один конец за перила балкона, бросил ее на землю. Надо торопиться. Некоторое время посидел на перилах и стал спускаться. Но это, оказывается, требовало не только больших физических усилий, но и навыков. Он ободрал руки до крови, и когда спустился на землю, ноги так дрожали, что он в первые минуты не мог стоять, пришлось прислониться к стене дома и отдышаться. Отполз от дома подальше и, прислонившись к шершавому стволу сосны, посидел. Потом привстал, прокрался к углу дома и выглянул. Никого. Прошел до другого угла: автомобили стояли на месте, милиционеры курили, переговаривались. У подъезда наизготовку стояли двое с автоматами. И тут он увидел две машины с погашенными фарами. Присмотрелся: милицейские, и в них – никого. Он близко подкрался, заглянул внутрь – никого. От автомобилей еще исходил теплый дух недавно работавших моторов. Он размышлял несколько секунд, потом взялся за дверцу – машина была открыта и ключ зажигания на месте. Что стоит повернуть ключ, водить «жигули» он умеет? Через двадцать минут будет в центре, бросит автомобиль и – у Лены. Он сел, в мгновенье завел мотор, включил скорость и рванул с места. Только колеса взвизгнули.
Он включил ближний свет. Через минуту заметил позади горящие фары – за ним гнались. Одна лишь дорога вела на Большую Филевскую, другой не было. Он нажал на педаль, выжимая последние силы из мотора. Автомашина, следовавшая за ним, повернула влево. Выходит, ехала не за ним. Он радовался и уже предвкушал победу, как на пересечении Большой Филевской и улицы Барклая увидел милицейскую автомашину и рядом с ней двух милиционеров, подававших жезлом сигнал остановиться. Он проскочил мимо, только сильно тряхнуло на перекрестке. Улица пустынно светилась редкими фонарями. В зеркало он увидел, теперь-то уж точно его преследует милицейская машина с мигалкой, а через пять минут он увидел, – за ним уже гнались четыре машины с мигалками. Если ехать по прямой, после Большой Филевской улицы начинается Шмиттовский проезд, который пересекается с улицей 1905 года. По рации милиционеры передали встречному посту о приближении «особо опасного вооруженного преступника», пусть перекроют путь. Волгин это прекрасно понимал и лихорадочно соображал, как и где повернуть, чтобы скрыться от милиции. Одна из машин, значительно опередив все остальные, медленно, но верно приближалась. То ли за рулем сидел опытный водитель, то ли автомобиль имел более мощный мотор. Он принял решение – выскочить на окончании Шмиттовского проезда на горку, затем вписаться в узкие улочки Пресненского Вала и, уйдя от погони, бросить автомашину и оттуда пешком добираться к цели. Если, конечно, ему не пересекут дорогу. Впереди мелькнул мост, где можно было попытаться оторваться. Но эта мысль проскользнула в мозгу уже потом, когда мостик остался позади, ведь дальше будет поворот на улицу 1905 года, и поворот направо, ведущий к набережной реки. Или выскочить на Пресненский Вал? Куда сворачивать? Милицейский патруль его настигал. И в последний момент Волгин принял решение свернуть на улицу 1905 года. Он слегка притормозил, как будто поворачивает направо, и это заметил патруль, и, достойно оценив маневр, тоже притормознул, но Волгин резко крутанул влево – тут было только движение в одну сторону. Он поехал вопреки правилам по встречной полосе. Милицейская автомашина, тормозя, выворачивая на трамвайных рельсах, не вписалась в поворот, ее вынесло на сквер прямо к памятнику Ленину, и тут же, чертыхаясь, сидевший за рулем опытный гаишник, крутанул еще левее руль и, срезая угол, помчался вслед за автомашиной Волгина. Далее надо было свернуть вправо. Первые трамваи только-только направлялись по своим маршрутам. Когда впереди мелькнул красным боком трамвай, Волгин рассчитал и точно вписался в просвет между двигавшимися один за другим трамваями, но преследователь не смог повторить этот маневр. Последнее, что увидел преследователь, – красные огоньки «Жигулей», на которых умчался Волгин. Милицейский автомобиль на огромной скорости врезался в трамвай, перевернулся и загорелся. Волгин, домчавшись до тупика, бросил машину и исчез между домами.
V
Приблизительно через час Волгин сидел на лавочке у памятника Долгорукому. Было еще слишком рано. Лена ложилась поздно и вставала поздно, иногда часов в двенадцать дня. В первую половину ночи ее мучили кошмары.
Волгин не решался отбирать у Лены утренний сон. Он отошел в сквер и расположился у фонтана. Его будут искать, но если найдут у маршала, то это хоть какая-то защита. Схоронившись на скамейке, над которой нависли кусты, он на какое-то время заснул. Проснулся оттого, что его кто-то трогал за плечо. Открыл глаза и вздрогнул. Перед ним стоял милиционер и неловко улыбался.
Волгин торопливо направился прочь. Была уже половина двенадцатого. Достал из кармана галстук, надел и вернулся на прежнее место, где забыл папку с рукописью, и отправился к Лене.
В квартире слышался лай – собакам давали корм. Привычный мир милой Лены – собаки, дедушка, домработница.
Но на этот раз у маршала в гостях находился его бывший ординарец, боевой офицер майор Безмагарычный, хронический алкоголик, ходивший в военной форме, при всех многочисленных своих орденах, при именном оружии, презрительно называвший всех, не прошедших горнило Отечественной войны, дезертирами. Для маршала визит Ивана Капитоновича был праздником души. Не перенося на дух пьющих людей, он прощал своему ординарцу все грехи. Безмагарычный боготворил своего маршала. Заслышав звонок, Безмагарычный открыл дверь и спросил:
– Вам, молодой дезертир, кого? Я вас знаю. Проходите. Лена!
Безмагарычный был небольшого роста, худощавый, одет в солдатскую гимнастерку. Майор смотрел на жизнь сквозь призму прошлого, а прошлым для него была только война. Он видел смерть в лицо много раз и хорошо разбирался в людях.
Лена сидела на постели в задумчиво-сонном состоянии, с растрепанными волосами и разглядывала купленный вчера дедушкой, находившийся возле кровати тренажер. Завидев Волгина, с улыбкой показала на тренажер:
– Здравствуй, Вова! Я с сегодняшнего дня решила называть тебя, как и твоя сестра тебя называет, – Вова. Вот, садись. Что такой пасмурный? А я вот мечтаю с помощью этого тренажера на ноги встать, вот мечтаю о тренажере. Дедушка мой тоже мечтает. Что случилось? Ты волен, как тебе заблагорассудится, поступать. Мы с тобой просто брат и сестра. Сестра и брат. Есть время, звони. Нет, не звони. Что с тобой? Скажи. Я вижу. Я видела сон, будто черное колесо катилось, а на том колесе твой след. Это что за рукопись? Говори. Что с книгой?
– Да что говорить, Лена. Вот прочитай редакторское заключение: «маловразумительные философские реминисценции», «смещены идеологические акценты», «увлечение афористическими выражениями, суть которых не отражает суть нынешней устремлений советских людей», «Слово, не подкрепленное идеологией – чушь собачья, а не советское слово». Лена, это конец. Никакой книжки не будет.
– Собаки, – прошептала Лена. – Я им покажу. Дай мне имя этого пса, который написал. Дай мне имя. Козел он безмозглый!
Она выхватила из рук Волгина листок и внимательно прочитала редакторское заключение на его книгу «Стерегущий глаз жизни». Вывод был категорический: отвергнуть! Ее синие глаза странно задрожав, побледнели, приобретая стальной цвет, в них проглядывала недвусмысленная злоба.
– Я сама читала! Я ему покажу. Козел с рогами!
– Лена, умоляю тебя, я там работаю, меня засмеют.
– Нет! Дело не в книжке, а в принципе. Как он посмел!
– Лена, есть дело поважнее.
– Нет, я ему куриные мозги повыщипаю! Что написал, ты посмотри, что написал, как посмел! Сейчас я скажу дедушке!
– Лена, я тебя умоляю, случилось одно дело неприятное, – Волгин рассказал все о приключениях ночью и умоляюще посмотрел ей в глаза. – Видишь, сейчас не до книги. Заграбастают. С этим пистолетом! Оружие, если появляется в жизни ли, в книге, на сцене ли, оно стреляет. Вот оно и выстрелит по мне, Лена.
– Я скажу дедушке.
Их позвали в столовую, где для Лены был специально приспособлен стол, чтобы она могла, не сходя с коляски, обедать. Она обо всем рассказала маршалу и попросила его позвонить начальнику отделения милиции и сделать ему выговор. Майор Безмагарычный в этот момент откупоривал «Столичную», и когда маршал импульсивно потянулся к телефону, поднял руку, как бы отвращая опасность:
– Если ты, Ларик, позвонишь этому дезертиру, я уйду, я с тобой разговаривать больше до конца своих дней не буду!
– Дедушка, дело срочное. Дедушка, ради меня, сделай ради меня, – попросила Лена, не ожидавшая возражений со стороны майора.
Безмагарычный снова поднял руку:
– Отставить! Ты, Ларя, помнишь на Люблянском направлении, когда армия этого любимчика Сталина Рокоссовского попала в окружение? Помнишь, как нас били! Я упал, ни жив ни мертв от страха! Что ты мне сказал? «Встань, товарищ Безмагарычный, надо уважать себя». Я на всю жизнь запомнил твои слова. А ты что делаешь? Ты боевой маршал! Без тебя война бы не закончилась! – Он налил рюмку водки и со смаком выпил.
– Когда после бомбежки они пошли в атаку и прорвались на наш КП, кто меня прикрыл собой, майор? Ты! – прослезился старый маршал, вытирая мокрые глаза рукавом.
– Э, нет, это было потом, а до этого ты сказал: «Уважай себя, товарищ Безмагарычный». Это важнее, потому что потом я делал то, что обязан был делать, простое дело ординарца. Так вот, Ларя, товарищ маршал, ты будешь звонить какой-то там крысе? Полковнику или подполковнику тараканьих войск? Ты, маршал, которому дорогу перешел выскочка Жуков! Которому поручил Верховный взять самый ответственный за всю войну плацдарм! Тебе в подметки не годится ни Жуков, ни Рокоссовский, ни Баграмян, ни этот, который на Днепре в штаны наложил, мелкота, который танковой армией, то есть Катуков. – Майор Безмагарычный надменно выпил еще рюмку и принялся излагать дальнейший ход войны, в которой по его выражению, главную роль играл Илларион Михайлович, и тот, кто был рядом с ним, его ординарец. – Да я плевать хотел, что пятая ударная вышла в тыл! Плевать! Накось, выкуси! Не в том дело, Ларик. Ни Александр Македонский со своими когортами, ни Юлий Цезарь со своим Помпеем – выскочкой, никто не сможет доказать, что нужно было наступать с севера, как предлагал ты. Берлин должен был брать только ты! Бескровно, без потерь. Жуков любил кровь. Ну да, не своя же кровь – водица! Леночка, твой дедушка, – это гений, верный потомок Македонского, Цезаря, правнук Суворова.
– Что ты предлагаешь, Капитоня? – спросил маршал нетерпеливо.
– Звони министру, чтобы он позвонил своему подчиненному, ты – гордость страны СССР, ты – маршал! Себя не уважаешь, то уважай звание маршала! Нет, министру не звони, звони Председателю Совета Министров Алексею Николаевичу Косыгину! Или чтоб он тебе сам позвонил. Кто он такой? Он воевал?
– Это уже перебор, – проговорила назидательно Лена. – Вы правы, дедушка у меня маршал, с ним все спешат поздороваться первыми, но как должен узнать Косыгин, что он должен позвонить дедушке?
– Когда смоленский князь противу дерзости искусством вооружась, – начал было маршал читать басню Крылова, хлопнул себя по лбу и воскликнул: – А ты, Лена, ты кто такая? Ты не можешь позвонить и сказать, что, мол, так и так, просит позвонить маршал Советского союза? Не можешь? А я могу. Я могу! Где телефонный аппарат Совета министров?
Принесли на длинном проводе телефон. Домработница Полина, сокрушенно вздохнув, глядела на дрожавшие руки майора. Но он бодро набрал номер. В телефонную трубку он представился:
– С вами говорит Герой Советского Союза ординарец великого маршала Ротмистровского майор Безмагарычный. С кем я говорю? Передайте, пусть позвонит маршалу домой. Все! Обязательно! Все!
Он положил трубку и обвел всех взглядом триумфатора.
– Ну что?
– А если не позвонит? Если не позвонит? – забеспокоился маршал.
– Ты говорил, что недавно был у Леонида Ильича Брежнева? По одному поводу. Так неужели думаешь Косыгин, старая лиса, не знает. Если он не уважает маршала, то уж своего Брежнева уважает. Позвонит.
– Дедушка, ай да Капитоня! – воскликнула Лена. – Да я ему водочки налью. Не майор, а генерал по соображению!
– Да, кругом разложение, – сказал маршал, обрадовавшись неожиданному выходу. – Брежнев мягкотелый, не может вожжи держать натянутыми. Не может. Ему только ордена! Ему только автомобили! Партию забыл!
– Ты прав, мой родненький дедушка, – поддакнула внучка. – Кругом рушится. Некому руководить, все жрут, пьют, по бабам бегают. А умных гениев зажимают. Ты почитай, что написали на рукописи Вовы, эти вонючие козлы. Это они губят, дедушка, все молодое, талантливое, его книгу не печатают десять лет. Посмотри, что они пишут!
– Лена, я прошу тебя, – попросил Волгин, приложив руку к груди.
– Нет, надо, они губят страну, за которую дедушка кровь проливал, за которую жизнь готов был отдать и Капитон Иванович Безмагарычный, а они губят. Себе особняки строят, в парикмахерскую ездят, дедушка, в Париж. Вон Галька Брежнева.
– До чего докатились, куры в магазине бельгийские, – возмутился маршал и сплюнул. – Представляешь, Капитоныч? Срам!
Телефонную трубку, как только раздался звонок, подняла Лена и тут же сунула ее дедушке со словами:
– Косыгин звонит, дедушка. Скажи ему все. По-солдатски!
Маршал с легкостью приветствовал по телефону Косыгина, сообщил, что некоторые вопросы государственной важности поднимал при встрече с Генеральным секретарем и попросил лично помочь ему открыть очень важный для патриотического воспитания молодежи музей – училище танковое, о котором он печется столько лет.
– Наверное, Алексей Николаевич, при нашей жизни мы не увидим его, – добавил он и глубоко вздохнул.
После этого маршал говорил с помощником Косыгина о случившемся с Волгиным, и было получено заверение в том, что все виновные в случившемся будут примерно наказаны. После решения по телефону этих вопросов маршал предложил тост за своего верного друга Безмагарычного. Волгин наблюдал за Леной. Она и была душой жизни в этом доме, когда решались какие-то важные дела, велись разговоры о государстве, о партии, о военных. Она живо всем интересовалась, ей нужно было все знать, во всем принимать участие.
– Дедушка, вот ты пойдешь еще к Брежневу? Хватит ему пить, скажи, что на старости стоит подумать о душе. Так вот скажи ему, что с ним хочет, мечтает поговорить молодой умный человек Волгин, как представитель той самой прослойки, на которой держится все государство. Пусть он выслушает его. Может, молодые партию спасут?
– Это мысль! – воскликнул Безмагарычный, обращаясь к маршалу.
– А что, – задумчиво произнес маршал, – пожалуй, действительно мысль интересная.
– Так вот, дедушка, тот самый случай, ведь он ему может глаза раскроет, ведь он же не полный, этот Брежнев, осел.
– Да нет, он народ любит, только ума бог государственного не дал, – отвечал маршал и почесал за ухом. – А что, товарищ Волгин, махнем в Кремль? Расскажешь все. Напряги свой талант, подумай, что говорить. Ты ведь умен. Я читал кое-что. Кто знает, может так случиться, что и пригодишься народу.
– Он, дедушка, не член партии, – ответила за Волгина Лена.
– Не так велика беда, примут. Надо что-то делать, надо, – сокрушался маршал. – Страна валится в пропасть разврата. Родина в опасности, я вижу страдания родного народа. Они вспомнят еще старого маршала.
