Текст книги "Жажда мести"
Автор книги: Владимир Мирнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
VI
Лена взяла очередной академический отпуск и, имея достаточно свободного времени, довольно часто приходила к Волгину в аспирантское общежитие, где он имел комнату. Они ходили в кино, обсуждали его статьи, вели ночами долгие разговоры. Она за последние несколько лет изменилась, одевалась в рваные джинсы, застиранную кофту и растоптанные туфли, считая, что творческие натуры так и должны выглядеть.
К ее появлению в общежитии привыкли, дежурившие на вахте после нескольких сцен, разыгранных Леной, перестали требовать от нее документы и уже не реагировали на ее появление. Она любила сидеть прямо на столе, болтать оголенными ногами, о красоте которых догадывалась, рассказывала Волгину смешные истории из высшего света, обзывая всех членов Политбюро баранами, у которых нет мозгов. Она с не меньшей долей злорадства перемывала косточки и президенту Соединенных Штатов, и королеве Англии. По ее мнению в Советском Союзе есть один умный человек, и этот человек – женщина, министр культуры Фурцева.
– Кто сказал тебе, Лена?
– Дедушка. Он еще не ошибался ни разу в жизни. Когда ему еще на фронте однажды посоветовали устроить наблюдательный пункт на водонапорной башне, он сказал: не надо, сейчас немцы ее собьют снарядом. И точно, через минуту башню снесли снарядом. Вот Екатерина Алексеевна будет у нас в гостях, можешь убедиться сам. Она красивая, хотя, признаться, старая. Так что я могу быть спокойной за тебя.
– Когда она к вам приедет?
– Завтра. После обеда. Дедушка с двенадцати до часу отдыхает, а потом в три она приедет.
– Мне делать завтра нечего весь день, поедем с утра, познакомишь со своим ангелом-хранителем, дедушкой, – предложил Волгин, что было тут же с восторгом принято.
– А хочешь, если сегодня поедем, останешься на ночь у нас, я к тебе ночью приду. Собаки наши все уснут, а дедушка начнет храпеть. Он так храпит, что закрывай уши и убегай из квартиры. Это у него с войны. Кантузия.
На следующий день Лена поджидала Волгина у знакомого подъезда в новой импортной дубленке, в красивой собачьей шапке, новеньких с иголочки сапожках.
– Красивая я? – спросила она и засмеялась.
– Очень, – сказал Волгин. – Показывай свою Фурцеву.
– Она еще не приехала, пойдем знакомиться с дедушкой. Он уже заранее с моих слов тебя любит, только не ударь лицом в грязь, скажи, что лучшие люди – это фронтовики, которые много пережили, что русский народ вынес больше, чем все остальные народы мира.
Дедушка выглядел еще довольно энергичным и моложавым: крепкое телосложение, без единой сединки густые русые волосы, мужественная осанка. Его немного портил большой некрасивый нос, под которым топорщились усы. Он был одет в старый военного образца китель, стертые в коленях галифе, замызганную рубашку и тонкие, но достаточно высокие, чтобы прикрыть коленки, сибирские валенки-катанки. Он протянул жилистую широкую ладонь:
– Алексей Павлович. Садитесь. Мне Леночка о вас кое-что рассказала. Чаю будете? Полина! Чаю гостям!
– Чай! Слышу, – отвечал с кухни далекий голос.
– Дедушка, он гений, – сказала Лена, раскрасневшись от волнения.
– В нашей советской стране все гении, – подтвердил старый маршал и подмигнул как-то очень свойски Волгину. – Дураков нет!
– Да уж, – понимающе рассмеялась Лена. – Но я только всерьез, дедушка.
– А я разве понарошку, Лена. Хотя, правду говоря, на наш век дураков хватит. Много на свете умного, да хорошего мало, Лена. Она у меня нынче отпуск академический взяла. Куда с ее-то здоровьем целыми днями сидеть и худеть за книгой. Не выросла та яблонька, чтоб ее черви не точили.
Он круто повернулся и в сопровождении собак отправился на кухню за чаем.
– Вот видишь, какой мой дедуля добрый, он мне и вправду за маму и папу, он все умеет. – сказала Лена. – Вот сейчас приедет к нему Фурцева. О музее одном для танковых войск покалякают.
Появившийся в дверях маршал протянул поднос с чайными чашками внучке, а сам пошел открывать дверь, в которую настойчиво звонили. Из коридора послышались голоса – мужской и женский. Лена вскочила с кресла и бросилась в коридор, откуда тут же раздавался энергичный и чистый женский голос. Через секунду Фурцева появилась в дверях, оглядываясь и говоря что-то Лене. В гостиной она остановилась – среднего роста, в приталенном строгом дорогом костюме, от нее исходил запах тонких духов.
– А это кто? – спросила она Лену, удивляясь, с улыбкой, и оглядываясь на нее. – А что же ты молчишь? Лена, ну, знакомь меня.
– Это Владимир Волгин, – представила его Лена Фурцевой. – Это Екатерина Алексеевна.
– Да уж, да уж, – говорила Фурцева, крепко пожимая Волгину руку. – Вижу, серьезный молодой человек.
– Он написал много работ просто замечательных, – проговорила Лена, краснея и глядя на Волгина и вдруг понимая, что ей не о чем больше говорить. – Он такой замечательный, умница, но его не понимают. Он – гений.
– Не сомневаюсь, никогда умниц не понимали, – сказала Фурцева, бесцеремонно усаживаясь в кресло и доставая из кармана какую-то бумажку.
Волгин молчал. Он не смог определить, сколько лет Фурцевой, но в облике этой немолодой женщины было столько очарования. Хотелось говорить при ней умные слова, вести себя как-то особенно красиво.
– Я тут ненадолго, Алексей Павлович, мы вас, наших защитников, в обиду не дадим, – обратилась она к маршалу, усевшемуся напротив. – Вот только с открытием повременим. Я говорила с Леонидом Ильичам; он – за.
Старый маршал кивал в ответ, довольный, что есть люди, которые все понимают и знают, что без старой гвардии новую не создашь.
Фурцева говорила, а сама то и дело взглядывала на Волгина, словно ожидая случая заговорить с ним, и в ее внимательном взгляде отчетливо виделся интерес к нему.
– Кто ж его не понимает? – обратилась Фурцева к Лене с лукавой улыбкой.
– Да вот у него есть эссе, а никто не печатает, слишком смелое, – прошелестела Лена.
– Очень такое умное эссе о Чехове, Бунине и Казакове.
– Сейчас все печатают, такое время, – не согласилась Фурцева. – Расскажите поподробнее, о чем вы пишете.
– О том, что Юрий Казаков по мастерству и таланту не уступает Чехову, а уж тем более Бунину, – отвечал Волгин.
– А кто такой Юрий Казаков? – удивилась Фурцева и посмотрела на маршала, который недоуменно пожал плечами.
– Писатель, современный, – отвечала Лена.
– Я понимаю, что писатель, но я не читала, – отвечала Фурцева.
– У меня с собой нет книжки его рассказов, но дома имеется, – буркнул Волгин.
– Я позвоню Твардовскому, он напечатает, хотя он рьяный поклонник Бунина, и обязательно сделает свои замечания. Теперь, Алексей Павлович, наше с вами дело сдвинуто, не беспокойтесь, в обиду не дадим. Вы вот что, Володя, позвоните мне, принесите свое эссе. Вот телефон.
– Я принесу, – сказала Лена. – Он стеснительный.
Лена явно не желала встречи Фурцевой с Волгиным, и это стало для всех настолько очевидным, что не заметил данное обстоятельство только старый маршал. Если эта молодая, не лишенная красоты девушка, которая годится ей в дочки, так ревниво ведет себя, то, видимо, есть для этого основания.
Фурцева принялась собираться, еще раз поблагодарила за чай.
* * *
Волгин позвонил Фурцевой через пять дней. Фурцева тут же попросила приехать, предложила выслать за ним автомобиль. Он отказался. Сказал: позвонит через день. Но позвонил через два дня. И по голосу понял, рада, просила приехать к ней домой, опять сказала, что вышлет машину. На этот раз он согласился.
Ее квартира вся сияла новой мебелью и чистотой. Фурцева была в длинном черном вечернем платье, из-под которого выглядывали носочки лакированных туфель. Кругом зеркала: огромное зеркало в холле, в ванной – во всю стену и в каждой комнате тоже по зеркалу. Они сели на кухне. Он подумал, что о встрече мечтал не для желания напечатать свои работы, а для того, что бы полюбоваться этой женщиной. Он любил именно такую зрелую красоту.
– Вы хотели бы выпить?
– С удовольствием, – согласился он.
Она внимательно на него посмотрела, подумала секунду и поднялась. Она принесла красного легкого крымского вина, и они выпили из больших хрустальных фужеров. В ее красоте было что-то от вечернего заката, от замирающего морского прибоя, как подумалось Волгину, и он, взяв ее руку, поцеловал. Она ничего не сказала. Женщина слишком знала себе цену, чтобы удивляться впечатлению, произведенному на молодого человека.
– Что у вас за эссе, можно посмотреть, – попросила она ласково.
Волгин все еще держал ее руку, она погладила его голове. Ему казалось, он ощущал прежнее, забытое им давно чувство, какое было с Самсоновой.
– Можно я вас поцелую? – спросил он дрогнувшим голосом.
Он прикоснулся к ее щеке губами, ее кожа была нежной и исчочала необыкновенный запах, от которого у него закружилась голова.
– Я вас видел много раз по телевидению, – сказал он. – Вы в жизни гораздо интереснее, элегантная, в вас столько чувств.
– Вечерних, – добавила она грустно.
– Я вас любил, не зная вас, – прошептал он. – Мне не надо помогать. Напечатают, не напечатают, не в этом дело, просто я о вас мечтал, еще не зная вас, и ожидал встретить.
– Вы красивый, Волгин, – покачала она головой и погладила его по щеке, как-то по-матерински. – Волнительный, соблазнительный, милый.
– Все говорят и думают только о делах, напечатать, не напечатать, защититься, не защититься. Я не доктор, вот уже три года утверждают мою диссертацию в ВАКе. Плевать на это, не в том дело, главное, я вас встретил. – От нее исходило какое-то легкое сияние, словно свет струился от ее рук, шеи, лица. Он с нежностью дотронулся до ее обнаженной ноги.
– Скажите, сколько вам лет? Вы такая красивая, у меня только однажды была женщина – совершенство, и больше я не встречал ничего подобного, – говорил он, обнимая ее.
– Сколько лет, не скажу, – сказала она, – это неинтересно. Но вы мне нравитесь.
– Каждая встреча – судьба.
– Все, что случается, мы называем судьбой, а вот что не случается?
– То же самое называется судьбой, – рассмеялся Волгин.
– У вас такая судьба?
– Нет. Но иногда лучше не помнить то, что не видится на дне хрустального фужера, – сказал он. – Давайте выпьем. Если бы Бог придумал на земле всего лишь нас с вами и вино – было бы достаточно, чтобы не скучать на земле, Екатерина I. Я вас правильно называю?
Она кивнула с каким-то азартным блеском в глазах, плеснула в фужер вина, затем помедлила и налила полные фужеры. Он догадался, что она темпераментная женщина.
– Какая вы замечательная, – проговорил он. – Какие у вас волосы, руки, ноги, не подумайте, что я вас соблазняю, но вам приятно, что моя рука как бы случайно очутилась на вашей коленке?
– Вы соблазнитель, – проговорила кокетливо она. – Но я никогда не встречала такого красивого парня. Человек не знает себе цены сам, цену ему назначают другие.
– Они или преуменьшают, или преувеличивают ее, все зависит от их прихоти, – засмеялся Волгин.
Он обнял ее, и она ему ответила тем же…
– Почему в сумерках все кажется таким естественным? – спросил он, когда собирался уходить, а она все еще лежала в постели и с грустью смотрела на отсвет горевшей ночной лампы в зеркале.
– Потому что в сумерках не хочется врать, – сказала она и грустно засмеялась. – Это так! Смотри, моя дочурка скоро прискачет.
– Я бы хотел ее увидеть.
– Я не хочу, чтобы ты ее увидел. Так надо. Лучше об этом не говорить. Хотя все знают все. Оставь, пожалуйста, свое эссе, я отдам Твардовскому. Он напечатает.
– Не надо, – сказал Волгин. – Я сам отнесу, зачем утруждать вас. А вы при случае скажите. Если будет время. Труд становится искусством, когда принадлежит людям. Будь хоть семи пядей во лбу, но если ты своими мыслями не поделишься с человечеством – грош тебе цена. Мысли, они, как птицы, которые сидят на гнездах, и мы не видим, когда они сидят, но видим, когда они летают. А жизнь их – когда они сидят на гнездах.
– Вас интересно слушать, – засмеялась она. – Откуда такие сравнения: искусство и птицы?
– Но это же так, для меня мысль во мне, она будоражит, волнует, тревожит, а вот когда она улетит, предположим, через печать, и ты от нее освободился, ее видят люди, как птиц в полете. То же самое.
– Вы слишком умно мыслите, вам будет тяжело. Не говорите нигде, что мы с вами встречаемся, – попросила она умоляющим голосом. – Вам сядут на хвост. Машина отвезет. Осторожно. Счастливо.
VII
Лена заметила перемену в Волгине и сразу определила, откуда ветер дует: Фурцева! Она не верила и всем своим существом чувствовала, что это так. Она написала Волгину письмо, просила поклясться, что у них прежние отношения. Но Волгин не ответил, к тому же он клятв боялся, как огня. Лена написала второе письмо, в котором писала о своей любви, данной ей свыше. Волгин молчал. В третьем письме Лена намеками объяснила, что «теперь наверняка знает причину его молчания, ибо после одного случая, после одной встречи со старой женщиной, именно после того случая, а не после какого иного, он переменил отношение к ней».
Волгин и на это письмо не ответил, но позвонил ей.
– Знай, что самые опасные женщины на всем земном шаре – старые женщины. Я хочу, чтобы ты знал, у них нет сердца. Дедушка того же мнения, а уж он знает. Сам старый.
Волгин молчал, догадываясь, о ком говорит Лена и в чей огород бросает камни, понимал бессмысленность каких-либо возражений. Лена продолжала его преследовать. Она узнала телефон на вахте и, заведя знакомство с вахтером, теперь могла позвонить Волгину в любое время дня и ночи. Наконец вскоре она сама заявилась к нему. Плача и смеясь, она упрекала за молчание и требовала рассказать о его связи с одной старой женщиной.
– Я не могу понять, что ты имеешь в виду, – равнодушно отвечал Волгин.
– Знаешь, не валяй дурака, Вова. Тебе же будет плохо, мне стоит только сказать дедушке, и все. Наша любовь закончится.
– Как может закончиться то, что не начиналось, Лена, не противоречь самой себе. Начало имеет конец…
– Ой, врешь, ты любил меня, – засмеялась она. – А вот я брошу тебя. Что ты будешь делать со своей старой каргой Фурцевой? Ой! – воскликнула она и зажала свой рот ладошкой. – Ой, проговорилась! Но раз уж проговорилась, то знай, я тебя подозреваю в связях с этой самой плохой женщиной на всем свете. Дедушка ее больше никогда не пригласит к нам.
– Что ты от нее хочешь? Она несчастная женщина. Сгубила свою красоту в толпе боровов от политики. Лена, не злобствуй. Тебе это не к лицу. Ты же умная.
– Ой, значит, ты ее не любишь?
– Лена, я тебя прошу, не бросайся так просто словами, кто легко любит, тот легко и разлюбит. Молчи, ты лучше выглядишь, когда молчишь.
– Неужели я такая глупая? – спросила она со слезами на глазах. – Вот видишь, как получается, все хороши кроме одной меня. Мне нужно ждать, чтобы мне поклонялись, нет, один дедушка меня понимает.
После этого разговора он, сославшись на занятость, отправил ее домой. У сестры Нади после защиты дипломного проекта сразу намечалась свадьба, так что хлопот предстояло немало.
Через месяц ему принесли письмо из редакции «Новый мир» за подписью главного редактора Твардовского. «Ваша работа поставлена в следующий номер. Предлагаем Вам постоянное сотрудничество в нашем журнале». Он все понял: Фурцева звонила Твардовскому.
Волгин позвонил Фурцевой и сообщил о письме, на что она ровным красивым голосом ответила:
– Волгин, сейчас такое время, умных людей ценят, прошу вас убедительно, сходите в редакцию. Александр Трифонович все сделает.
– Хорошо, – сказал он. – Раз вы советуете, зайду. Мне хотелось бы с вами встретиться.
– Позвоните через пару дней, – отвечала она, чуть призадумавшись. – Хорошо?
VIII
Жизнь Бориса складывалась неоднозначно. С одной стороны, ему присвоили звание доцента. В институте электронного машиностроения он читал лекции по физике, был на хорошем счету. Обладая большим даром коммуникабельности, он налаживал самые неожиданные связи, заводил настолько странные знакомства, что порой в голове у Волгина не укладывалось, как же можно одновременно водить дружбу с волком и с зайцем.
Борис позвонил и тут же стал рассказывать об интересных местах, где будут самые лучшие девушки столицы: клуб Горбунова, энергетический институт, химический институт, клуб строителей, институт пищевой промышленности и прочее, прочее. Он владел информацией. Но предложил он пойти к представителю «Золотого легиона», где будет интересная встреча, которая поможет каждому решить судьбу сразу или через пару дней.
– А что сие означает? – поинтересовался Волгин усмехаясь.
– Сеструха работает у него в одном месте, знаешь, не телефонный разговор, но если ты хочешь получить квартиру, то лучшего случая просто не будет, – произнес Борис с сильным напором и со столь же основательной верой в случай.
– Давай, что ж, если ты считаешь, что это так, посмотрим, – согласился Волгин. – Где и когда?
– Оденься получше, не простые люди будут, и еще раз продумай, как и с чем пойдешь, а то не так все просто, – серьезно добавил Борис, предполагая просить квартиру у влиятельной особы, о которой ему говорил его друг Хес. – В семь часов вечера. Арбатская. Посреди зала.
В семь вечера Волгин стоял в центре зала на станции метро «Арбатская», ожидая Бориса. Борис, как обычно, опаздывал, хотя всегда торопился.
Он еще издали помахал, как обычно, рукой. Борис был одет в отличный французский новый синий костюм, яркий галстук, лакированные новенькие туфли, от него пахло хорошим одеколоном. Он придирчиво оглядел Волгина и пожурил, что тот мог бы одеться получше, ибо предстояла важная встреча и стоило ради такого случая приодеться. Борис выгнул свою могучую грудь и старался выглядеть внушительно.
– Ты имей в виду, одежда – самое главное, ибо на что вначале смотрит девушка? На одежду. Она не видит, что у тебя золотое сердце, что у тебя в кармане лежит доцентовская зарплата, – он показал пачку денег, вытащив их из кармана. – Что ты гений, она же этого не знает. Может, ты второй Пушкин, откуда она знает.
– Все я понял, – отмахнулся Волгин.
– Как дела на личном фронте? Как Лена?
– Да я не знаю. Меня нервирует она во всем. Дед у нее маршал.
– Дед у нее маршал? Что ж не сказал? Жениться надо, вот дурак, сразу же надо жениться. Я женюсь. Мне, честно говоря, надоело в нищете прозябать. Зарплата – разве это деньги? Давай позвоним ей. Ты можешь сказать Ленке, что я в нее влюблен?
– Ты серьезно? – хмыкнул Волгин.
– Слушай, мы никогда не выберемся из этой трясины, никто нас не пустит выше, пусть хоть ступенька будет построена. В конце концов она девка ведь неплохая? Чем она хуже других? Я же недаром на нее глаз положил, помнишь? У меня вкус! Она такая высокая, есть в ее взгляде что-то. Она, конечно, может любить, но быть хозяйкой дома, конечно, не может. Зато дочь маршала! А?
– Не дочь, а внучка, – поправил Волгин.
– Да черт с ней, пусть будет внучка, надоело все, пора остепениться.
– Но она говорит, что меня любит, – разочарованно проговорил Волгин.
– Не может быть! – воскликнул Борис.
– Да. Но только не мне этот камень предназначен.
– Черт с ним, – согласился Борис задумчиво. – Черт с ним. Маршал, звучит-то как? Звучит хорошо, красиво, смачно: маршал! Цитирую: в борьбе за жизнь слабых не бывает.
Они прошли бульвар и свернули в Сивцев Вражек. Свернули вновь. Солнце уж зашло, и небо окрасилось в густой синий цвет.
– Давай-ка позвоним, – предложил Борис, завидев телефон-автомат. – Лене. Сейчас. Скажи, мол, Борис без памяти и плачет, рыдает. Что? Разыграем?
Волгин, ни слова не говоря, набрал номер. К телефону подошла она, обрадовалась звонку и стала тут же трещать про удивительный поход к дедушкиным гостям.
– У меня серьезная новость, – сказал Волгин. – Я хочу, чтобы ты знала, что Борис тебя сильно, навсегда любит.
– Он рядом с тобой? – проницательно определила она. – Дай-ка ему трубку.
Волгин протянул телефонную трубку Борису, и тот услышал ее голос:
– Борис, ты вонючий козел! Ты понял? Козел!
Борис бросил трубку и выругался матом, добавив, что такой отъявленной дуры, как внучка маршала, он еще никогда в жизни не встречал. Волгин молчал, все понимая: Бориса оскорбили.
* * *
Юрий Хес, человек лет тридцати пяти, с запущенной щетиной на лице, в дырявых туфлях, затертом пиджаке, никогда не стиранных джинсах, встретил их радушно. Дом, в котором он жил, был предназначен под снос, и все жильцы, получив квартиры, давно уехали, и только он один коротал тут время, не желая уезжать из центра, хотя тоже получил квартиру в Теплом Стане. Это был добрый, радушный еврей, не устроившийся на этой земле. Он страдал из-за своей честности и исключительной заброшенности, работал инженером в КБ, получал мизерную зарплату, имел единственную мечту: жениться.
Он провел их в квартиру, насчитывающую восемь комнат. В каждой из них теперь можно было жить.
– Кто будет? – спросил Борис.
– Мих-Мих будет. Кто еще? Я звонил Сержу. Кто еще? Ты. Твой друг, – он показал на Волгина. – Кто еще? Ленский и я. Все.
– Отборный «Золотой легион», – одобрительно прищелкнул пальцами Борис. – Лучшие силы. Давай, Володь, погуляем, кофейку выпьем, время убьем.
Когда они вернулись, все были в сборе. Ленский – холеный, красивый, замечательный пример неувядающего мужчины; Мих-Мих – высокий, широкоплечий, в отличном костюме, красном галстуке с умным лицом мыслителя Фридриха Ницше.
– Да кто же будет? – спросил Волгин шепотом у Бориса.
– Чуть ли не член Политбюро будет, если не важнее. Очень важная персона, такая важная, что решает вопросы тут же.
– Квартиру? – спросил Волгин, но Борис ему не ответил, слишком это было больное для Бориса место, чтобы поддаться искушению сглаза. Они находились в почти пустой просторной комнате на первом этаже, в которой стояли старые расшатанные стулья, большой стол, допотопный приемник на ножках, с потолка свисала на проводе лампочка, засиженная мухами. Они просидели так приблизительно часа полтора. Всех этих людей объединяло одно – несмотря на ум, образованность, знание языков, но все они были неудачники. Неожиданно раздался звонок. Хозяин метнулся открывать дверь, но дверь отворилась, и в комнату заглянул милиционер. Он внимательно обвел всех взглядом и спросил:
– А документики у всех имеются?
Бросившийся к нему хозяин сказал, что их давно ждут. Милиционер хитро улыбнулся. Члены «Золотого легиона» переглянулись, кое-кому захотелось уйти, но искушение оказалось сильнее. Шепотом сказали, что принимать их будет не кто иной, как сама Галина Леонидовна Брежнева. Эдакая блажь пришла в голову дочери Генерального секретаря!
– Ты понял? – обратился Борис к самому себе. – Я знал, фигура будет не ниже члена Политбюро. Выше!
Через несколько минут Юрий Хес выбежал на зов, вскоре вернулся и показал пальцем на Ленского и Мих-Миха, давая понять, что они первыми могут идти на беседу к дочери Генерального секретаря. Те, молча, одернув пиджаки, побледнев, поднялись.
– Черт, разберут все квартиры, я знаю, у них тоже с квартирами плоховато, – сказал себе вслух встревожившийся Борис, не находя места. – Я же знаю систему, как бывает: одну квартиру, одну машину, одну дачу. Черт!
– Ладно, Борис, не грусти, ерунда, я знаю Галину Брежневу, не обидит, – молвил Волгин, думая о том, как ему теперь вести себя при встрече с ней. Борис даже не обратил внимания на слова Волгина, с большим напряжением ожидал приглашения. Когда его пригласили, Борис вскочил и бросился опрометью за Юрием Хесом, который повел его на встречу с Галиной Брежневой, за ним прытко рванул и Серж. В комнате остался никуда и никогда не торопившийся Волгин, которого все еще мучил вопрос: как себя вести? Пришлось просидеть в одиночестве минут тридцать. Наконец заглянул Хес и пригласил его.
Они прошли по длинному коридору, в конце которого торчал милиционер. Волгин оглянулся, и в другом конце коридора тоже торчал милиционер. «Обставилась, – подумал он, – только что ей нужно?» Не доходя метров пять до торца коридора, Хес остановился и показал рукой на обшарпанную дверь справа.
– Я один? – спросил удивленно Волгин.
– Мне велели через полчаса, там еще братья «зайчиики», – отвечал весьма удрученно Хес. Волгин потянул на себя дверь и оказался в маленькой темной комнатке-предбаннике, в которой тоже находился милиционер. Вдоль стены стояли рядком стулья, на них лежала одежда, аккуратно сложенная, на спинках висели пиджаки, рубашки. Когда Волгин собирался открыть следующую дверь, милиционер поднял руку и сказал:
– В целях безопасности верхнюю одежду снимите: пиджак, брюки, все предметы оставить, как было условлено. Только в тренировочных брюках.
– Как? – поразился Волгин, пожимая плечами. – Она меня примет в одежде. Скажите: Волгин!
– Минутку-минутку, – милиционер приказал Волгину выйти и подождать. Он выпроводил Волгина в коридор, и слышно было, как закрыл на ключ дверь.
Волгин прождал минут пятнадцать. Его не приглашали. Он попытался открыть дверь. Она не поддавалась. Дежуривших милиционеров в коридоре вызвали, и они, оглядываясь, торопливо вышли. Волгин недоумевал.
Он отворил дверь в комнату, в которой они находились до приглашения на прием. У окна стоял Юрий Хес, и загадочная улыбка скользила по его странному лицу. Он словно видел сон, глядел в окно и показывал пальцами на кого-то и хихикал.
– На такой машине, такая высокопоставленная женщина, такая важная персона, – говорил Хес, показывая рукой на автомобиль. – Вон, вон! Вон она! Это Галина Леонидовна! От не влезет! Разнесло, разнесло!
Волгин увидел невысокого роста женщину необъятных размеров, в черной юбке, в черной кофте из тонкой материи, полы которой развевались по ветру. Она очень походила на цыганку, пыталась втиснуться в машину и не могла.
– Какая же это Галина Леонидовна! – воскликнул Волгин, наблюдая, как женщина безуспешно втискивалась в маленькую старенькую машину.
Чудовищное подозрение закралось ему в голову. Он выскочил в коридор, но в подъезде дверь оказалась запертой. Попытался силой открыть ее, и в тот же самый момент услышал громкий звук, затем звон разбитого стекла и крики. Голос явно принадлежал Борису. Волгин вмиг все сообразил: их мошеннически провели! Как полных идиотов, как кретинов, пытавшихся с помощью подсадной утки решить свои самые больные вопросы!
Он вернулся в комнату, открыл окно и, благо квартира находилась на первом этаже, выпрыгнул и бросился к автомобилю. В этот самый момент «дочь Брежнева», кое-как устроившись в стареньком «москвиче», на котором для маскировки «под народ» она якобы приехала искренне помочь истинно интеллигентным людям столицы в обход враждебно настроенному к ним Политбюро, выполняя тайное желание связанного по рукам и ногам плохими людьми Генсека, ее отца. В этот самый момент «дочь Брежнева» захлопнула дверь, и автомобиль юрко рванул с места.
Из-за угла дома появился вполне одураченный Борис. За ним торопились похожий на Аполлона Бельведерского красавец Ленский и могучий, в исподнем, атлант Мих-Мих. На их лицах кипела ярость. Они были лишь в белых рубашках и тренировочных брюках. А Борис вообще был в одних кальсонах. Он-то и орал самым отчаянным образом. Лучшие люди «Золотого легиона», взломав двери предбанника, убедились – костюмов их нет, кошельков с деньгами – нет!
Бориса можно было понять, ибо в боковом кармане пиджака его нового, неделю назад купленного костюма, находилась его первая доцентская зарплата. Ему не жаль было нового костюма, но жаль было зарплату, впервые им полученную по доцентской ставке. Он больше всех орал, брызгал слюной, выражая страшное негодование.
– Да я к ее отцу пойду! – выступал он, подбегая к Волгину. – А этому дураку я морду набью! Где Хес? Где этот бандит? Он мне полностью заплатит! Не отвертится! Тихоня, прикинулся! Идем в ЦК!
– Какой Центральный комитет? – поразился Волгин тому, как можно было этих неглупых людей обмануть такими дешевыми посулами. – Как ты думаешь? Неужели Галине Брежневой нужны твои портки? Думай, Борька! Послушай, как только я сказал, что знаю Галину Брежневу, так они тут же давай сматываться.
– А что же ты мне не сказал?
– Говорил, но ты слишком хотел квартиру, – отвечал Волгин. Ленскому было стыдно, тот молчал. Мих-Мих соблюдал невозмутимое спокойствие, чинно раскланялся со всеми и удалился.
Борис запрыгнул в окно и со всего маху отвесил оплеуху Юрию Хесу, который с идиотским выражением на лице продолжал хихикать.
– Где твоя сестра? Ты говорил, через сестру! – орал Борис. – Я с тебя шкуру сдеру!
И если бы не Волгин, он бы избил Хеса, как организатора.
– Как получилось? – спрашивал Волгин, следуя за разгневанным Борисом.
– Что как? Что как? Сволочь! А думаю, что она такая жирная, толстая, от нее потом пахнет. Цыганка! Ну, думаю, потерплю ради решения! В отдельную комнату затащила, сволочь, платье задирает! «Неужели вы дочь Генерального секретаря не сможете удовлетворить сексуально?» Тьфу! Противно! Ленский напрочь отказался залазить на нее. А я думаю: с чем черт не шутит! Идиот! Залез на эту тварь! Совокупляться! С ней! – Он заплакал от неподдельного горя. – Думал, потерплю! Как теперь? Все взяли тренировочные брюки, а я в кальсонах заявился!
– Слушай, ты умный человек, как ты смог купиться? Вдруг заразная?
– Умный, умный, все умные, пока жареный петух не клюнет в одно место! – орал Борис.
Он бросился в комнату, где находился Хес с намерением убить того. Хес ладонями закрыл лицо, и из-под ладоней донеслось до них рыдание. Он плакал. Борис с трудом разыскал, бегая по комнатам, роясь в каких-то лохмотьях, найденных в платяном шкафу, старые рваные брюки, с трудом влез в них и немного успокоился. По дороге домой он рассказал подробно о том, как появился в предбаннике с Сержем, как милиционер предложил им снять всю одежду с целью безопасности, ибо таков приказ председателя КГБ Андропова, и как он разделся, плюнув на все, и отправился на свидание в кальсонах. Один!
– Честное слово, смешно было. Но думаю, пусть пожалеет, пусть увидит, что я горю ради квартиры огромным желанием сделать все, как она хочет. Чисто психологически. А она, такая вся, развалясь: «Пройдемте в комнату, там поговорим». В комнате топчан, легла на топчан без трусов. «Неужели, говорит, вы откажетесь удовлетворить дочь Генерального секретаря Политбюро».
