Текст книги "Жажда мести"
Автор книги: Владимир Мирнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
III
Волгин бежал прочь. Он быстро прошел мимо окон знаменитой коммуналки, боясь, что его окликнут, попытаются вернуть. Но, дойдя до телеграфа, некоторое время постоял в раздумье – не обидел ли кого, затем все же вернулся и заглянул в светящееся окно, небрежно задернутое шторами. Борис с завидной невозмутимостью демонстрировал свое крупное волосатое тело девушкам. В отсутствие Волгина он чувствовал себя вольнее, беззастенчивее.
Лена ясно и отчетливо понимала, что молодость прошла. Душа ее осталась прежняя, как и любовь к Волгину. Она ожидала его сегодня, хотя он и не обещал. Теперь Лена могла передвигаться самостоятельно. Она в эти минуты подбирала себе туалет, стояла посреди комнаты в ночной сорочке, напротив нее дрожал хвостиком, просясь на руки, черненький пуделек, как бы собираясь помочь хозяйке. Когда раздался звонок, Лена встрепенулась, набросила старый дедушкин халат и побежала отворять.
Волгин вошел улыбаясь, поцеловал ее в щеку, прошел в квартиру.
– Что молчишь? – тихо спросил он. – Что случилось?
– Нет. Я чувствовала, что ты придешь. И вот думаю: а почему? Кушать хочешь? От тебя вином пахнет.
– Что маршальские халаты? Поизносилась? – спросил он весело.
– Торопилась дверь открыть, – она и прошла в комнату, слегка приседая на левую ногу. – Ты действительно есть не хочешь?
– Я разве прихожу к вам только поесть?
– Но раз пришел, почему бы и не перекусить. Ты от Бориса? От него. И духи. Странные у него духи. Я теперь каждый день гоняю на тренажере и взяла обязательства удивить тебя полным здоровьем. У меня ноги скоро будут бегать, а не ходить. Иди ко мне. Знаешь, дедушка такой расстроенный. Он ушел так поздно гулять, я за него волнуюсь. Я жалею о двух вещах: первое – что не убила Свинцова, а второе – что не родила от тебя. Иди ко мне. Молчи. Я тебя люблю все сильнее, твои волосы, руки, твой ум. Помнишь, я все делала, чтобы тебя опутать, врала, старалась казаться умной. В читалку я специально ходила, чтобы тебя найти. И нашла через этого придурка Бориса. Я тебе врала, что училась тогда в МГИМО, я еще не училась, мне было пятнадцать лет. Я без тебя тогда не могла, я искала тебя. Я не училась тогда, я искала тебя, милый мой мальчишка. Господи, столько лет! Я плакать хочу от счастья! Запомни, моя любовь, милый ты мой мальчишка, есть твоя любовь, а твоя любовь есть моя любовь.
Волгин молчал, пораженный ее завораживающим шепотом, то были не слова, а заклинания любви. Он оторопел, потому что ничего не понимал, только чувствовал внутреннюю дрожь. Он видел: Нескучный сад… куча прелой листвы… и прежние давние волнения завладели им. Обнимая ее, он зашептал о том, что сегодня понял, как любит ее. Она неожиданно разрыдалась у него на груди.
– Ты говорил, но ты не верил, что любишь меня. А я знала…
Он сказал, повторяя чьи-то слова, а может быть, свои:
– Велик Бог жизни, но Бог любви еще более великий, потому что он дарует жизнь.
Раздался звонок, возвратился с прогулки Илларион Михайлович. Он молча кивнул Волгину, бросил в угол черный зонт, телогрейку и с торопливо пошел в кабинет за письменный стол: он писал мемуары и сегодня вспомнил один из случаев на войне.
– Леночка, ты плакала? Я забыл спросить?
– Дедуля, я не плакала, я радовалась и думала, что совершила в жизни две ошибки, я Вове сказала.
– Мы все совершаем ошибки, – согласился маршал и попросил накрыть стол. – Кто такой Ельцин? – спросил он. – Почему его кандидатом в члены Политбюро? Горбачев, он, видите ли, с Президентом США встречается «один на один». Наедине. Сталин наедине ни с кем не встречался.
Лена подала на стол жареное мясо с вареной картошкой в мундирах, одно из любимых блюд маршала. Он посмотрел на Волгина и вдруг проговорил:
– Вы, кажется, Волгин? Скажи, Владимир, как, бишь, тебя, то есть Александрович, что ты ходишь тут? Сколько тебе лет? Я, старый солдат, режу правду-матку в глаза. Что ходить? Неужели ты думаешь, что лучше Леночки можно найти? Решай… Я привык к определенности.
Волгин побледнел, такая бесцеремонность его покоробила.
– Дедуля, ты ничего не знаешь, он мне предлагал давно, когда я еще лежала неподвижной, чтобы я за него замуж выходила, – торопливо сказала Лена, желая разрядить атмосферу. – Он тут не ходит, он меня любит, а я его. Понял?
Маршал с поднятой рюмкой водки выслушал внучку и поставил рюмку на стол:
– Выпорю, – прогремел он ей. – Обязательно выпорю!
* * *
Маршал трижды записывался к Генсеку на прием и ни разу ему не отказали. Каждый раз вежливо назначали время, день и прочее: «Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев вас примет четырнадцатого мая в четырнадцать тридцать», затем четырнадцатого июня, июля, августа, января. За день ему перезванивали и вежливо сообщали о переносе дня. После каждого такого звонка маршал названивал бывшим помощникам Генеральных секретарей Андропова, Брежнева, которых хорошо знал, и жаловался на этот случай с Горбачевым. Те сочувствовали. И вот созрело решение устранить Горбачева, убить.
Каждый раз маршал садился за свой стол и писал лично Генеральному секретарю: «Обстоятельства государственной важности безотлагательно требуют личной встречи с вами, Михаил Сергеевич». Ему хотелось перед тем, как принять твердое решение о покушении, поговорить с ним наедине, лично. Он наведывался в Генеральный штаб, встречался с начальниками родов войск. Многие его уважали за старые заслуги. Он встретился с Крючковым Владимиром Александровичем, председателем КГБ, долго и подробно разговаривал с ним о происходящем в стране. Тот был малословен, осторожен, пуглив, неожиданно спросил однажды:
– Вы знаете полковника Свинцова, Николая Петровича?
– Первый раз слышу, – выпалил маршал поспешно. – А кто он такой?
Крючков пошевелил губами, но ничего вслух не сказал. Маршал понимал, председатель КГБ не случайно спросил. Но он никак не мог припомнить эту фамилию. Что же сие означало?
– Лена, у меня склероз, кажется. Скажи, кто такой Свинцов, Николай Петрович?
Лена, побледнев, привстала, и ей так не понравилась, что вновь всплыла эта противная фамилия. Она налила себе, Волгину и дедушке чая, присела на стул и, глядя в глаза деду, проговорила:
– Дедуля, не помнишь? Тот, сволочь, подонок, который нам жизнь пытался испортить, в которого я стреляла и жалею, что не убила.
Маршал с трудом вздохнул. Недаром его спрашивал Крючков, дорвавшийся до кресла председателя КГБ, о Свинцове. Нет, недаром. Теперь непременно стоит ожидать какой-нибуть гнусности со стороны полковника. Как это он мог забыть напрочь, что приглашал к себе этого полковника, как вызывал «скорую» и, самое главное, неприятно, как это мог он, старый человек, маршал, соврать Крючкову. Неприятно. Теперь придется звонить и говорить: «Ох, извините, я его знаю, у меня его дог чуть было не загрыз!» Впрочем, вранье в сто раз хуже честного признания. И он отправился к себе в кабинет и позвонил в КГБ. Крючков оказался на месте, его соединили с ним.
– Владимир Александрович, извините меня, я вспомнил, старость не в радость, как говорят, склероз. Тот самый полковник Свинцов, о котором вы спрашивали, был у меня. Почему-то объявился раньше назначенного времени – вместо пятнадцати в двенадцать. Внучка у меня инвалидка, дома находилась. Так вот его пес мой чуть не загрыз, покусал основательно. Дог. Правда, пришлось пристрелить. Такая печаль.
– Да я просто так, Илларион Михайлович, у него там рана оказалась пулевая на колене. Но ничего. Пусть не дразнит собак наших знаменитых военачальников.
Старый маршал положил трубку и отправился на кухню. На полдороге вернулся. Ключ от сейфа находился под рукописью дневника. Он его нашарил и отворил сейф. Именной пистолет лежал на своем месте.
«Какая была жизнь, какие были люди!» – вздохнул он со слезами на глазах и поцеловал пистолет, обыкновенный армейский ТТ. Он тогда был генералом и командовал армейской группой танковых войск…
Он его положит в карман, проверит и отправится к Горбачеву на прием, не станут же старого маршала проверять на предмет наличия оружия. С трех шагов, если рука не откажет. Разволновавшись, маршал снова натянул телогрейку, прихватил зонт и отправился погулять-побродить, чтобы успокоиться. Он, спустившись в лифте на первый этаж, обратил внимание, что на месте нет консьержа, так радостно его всегда приветствовавшего. Вспомнил, что уже несколько дней его не видит. Что случилось? И старый маршал снова предался своим мыслям.
* * *
Тем временем Лена надела то самое муаровое платье, купленное в давние времена дедушкой, и предстала перед Волгиным во всей красоте. Она так была снова молода, ее лицо светилось, он обнял ее и притянул к себе. Они отправились в гостиную потанцевать. Лена включила магнитофон, пригласила Волгина на белый танец, и в этот момент раздался телефонный звонок. «Тициановские девушки» казались ему пошлыми и вульгарными теперь. Лена бросилась к телефону, а Волгин довольно усмехнулся про себя, наблюдая, как мелькнули ее красивые ноги. Он прислушивался. Она сняла трубку и молча услышала хриплый, старческий, шепелявый голос:
– Шволошь!
Она бросила трубку. От этого голоса у нее похолодела спина, то был очень неприятный голос.
– Что? – спросил Волгин.
– Какай-то мерзавец, отвратительный голос, словно не русский, сопит, говорит одно слово: «шволошь!» Если повторится, я знаю, куда надо звонить, чтобы узнать номер. Дедушка отправился гулять? – Она подошла к окну.
Через пять минут вновь раздался звонок. Звонил Борис:
– Я так и знал, что ты у Лены. Знаешь, Володь, я выпроводил их сразу, как только ты ушел, – безбожно врал Борис. – Ощипанные дуры! Ты ничего не подумай. Разодрались из-за меня.
– Я не думаю, – с нежеланием разговаривать отвечал Волгин.
– Нет, Володь, если ты насчет Аллочки, то знай, что я ее не люблю. Какая там любовь, когда от меня сбежала к тому, кто жаждал, именно жаждал меня зарезать? Помнишь? Это такая мелкая, ничтожная натура, что дальше просто невозможно. Я ради детей. И ты понял, что возраст не помеха. Это главное.
– Борис, извини, я не могу долго говорить, – перебил Волгин Бориса и положил трубку.
– Что этот Борис к тебе привязался?
– Что, что? Аллочка его ему изменила. Ненависть произрастает на почве любви. Так всегда было. Он двадцатилетнюю телку отхватил и… Но вывод один: «Время – цепной пес вечности».
– Он – дрянь человек. Дух у него не тот. Все выискивает богатеньких, взлететь хочет, мне замуж по телефону предлагал, служить обещал, как песик своему хозяину. Нахал.
– Я тебе, Лена, говорю, что любит он эту Аллочку. А что дух не тот, я знаю. Дух – это, конечно, сила, стремящаяся превратиться в материю, – в раздумье проговорил Волгин свои мысли. – Понимаешь, Лена, я сочиняю эссе. Новое. Каждому понятию – свое определение. Я уже хожу, как ненормальный. Мне слово, а я определение на него.
IV
Полковник Свинцов, одетый в форменную одежду, ссутулив плечи, уйдя весь в себя, медленно ехал с Лубянки домой. Некоторое время спустя он словно встрепенулся и начал пристально всматриваться в каждого встречного. После того случая в квартире старого маршала он много месяцев провалялся на больничной койке, на курортах в Минеральных Водах, в Крыму, поправляя здоровье, и, как только оклемался, принялся за работу, без которой жить не мог. Он чувствовал в себе силы, хотя ему намекали на пенсионный возраст. Он видел процесс демократизации Советского Союза и, честно говоря, никак не мог точно определить, в какую сторону дует ветер. Ветер, ясно и понятно, дул с Запада, но в какую именно сторону, Свинцов не мог определить. Конечно, позади жизнь, а впереди – пространство, которое надо пройти с достоинством. Он считал, что жил честно, служил верно социалистическому строю, полагая, что за ним будущее. Он с ужасом вспоминал тот день и эту психопатку – внучку маршала, которая прострелила ему колено. Нет, жажда мести у него не прошла.
Все на Лубянке знали: полковник Свинцов знает много тайн, имеющих международное значение. Это вызывало уважение одних, но делало его опасносным для других. Ибо всегда невыгодно одним то, что выгодно другим. Он боялся за свою жизнь: слишком много знал! Высокое начальство о нем словно забыло. Ему не предлагали никаких дел. Но он знал, наступит день, и его востребуют, ибо не имелось во всей системе безопасности страны, во всей системе КГБ такого опытного человека, каким являлся он, Свинцов. Он выиграл все схватки на Западе. Но проиграл одному – Волгину. Он ему еще покажет, жажда мести не покинула его.
Полковник поднялся к Пушкинской площади и присел на подвернувшуюся скамейку, что напротив неработающего фонтана, с интересом и любопытством наблюдая за движущейся лентой последних сообщений над редакцией здания газеты «Известия». Вот и температура в Москве слишком осенняя, всего плюс 8 градусов, вот еще кое-что, но это уже не интересно. А вот и сообщение о террористах – на Западе стреляют, убивают и взрывают. «У нас ничего подобного не происходило, – подумалось ему с легкой усмешкой, – все еще впереди». Свинцов вспомнил о новом председателе КГБ Крючкове, с которым беседовал сорок минут. Крючков знал, как ценил его предшественник полковника Свинцова, порученца по специальным заданиям, имеющим государственное значение, не провалившего ни единой операции на Западе. Свинцов – видный спец! Два ордена Ленина – недаром дали! Два – Красной Звезды! Единственный на весь Советский Союз. Это что-то означает или не имеет никакого значения? Он может продать свою колоссальную информацию любой спецслужбе – США, Англии, Франции – за бешенные деньги! За миллионы! Он появится на любом телевидении Запада и стоит ему сказать: «Я, полковник КГБ Свинцов, я могу продать вам уникальную информацию о деле убийства президента Кеннеди! Джона, Роберта! Информацию о Сталине, о Ленине, о Брежневе и Хрущеве!» Он – купит себе остров, построит замок, гарем молодых бабенок разведет и будет жить.
А о чем говорил с ним Крючков? Шутовские намеки насчет старого Ротмистровского, который где-то там ходит, о чем-то говорит с маршалом Вахрамеевым, еще с кем-то и все – намеками, намеками. Что за этим стоит? Поди узнай. Он понимает, как высочайший профессионал, что стоило бы заткнуть рот маршалу Ротмистровскому, убрать его со сцены. Руками полковника Свинцова, разумеется.
И вдруг полковник Свинцов почувствовал, как по бокам на лавочку сели двое. Не случайно. Руки Свинцова в карманах, одна из них сжимает рукоятку пистолета «Вальтер». Свинцов напрягся, понимая, что встать не дадут. Грузный мужчина с правой стороны настороженно следил за его движениями, а с другой – низенький, с бородкой, худой. За спиной стоял третий, прижав дуло пистолета к его затылку.
– Мы хотели с тобой поговорить, полковник, – проблеял тот, что с бородкой. – Пожалуйста, без дураков, вынь руку из кармана. Медленно. Не дури.
– А в чем дело? – хрипло спросил Свинцов, вынимая обе руки из карманов пальто, и сразу почувствовал, как от затылка отвели дуло пистолета. – Я, старый человек, отец вам, пенсионер, смотрю на правительственное сообщение «Известий», а вы что-то от меня хотите. Что вам надо?
Он, Свинцов, говорил то же самое, что в подобных ситуациях, когда он был исполнителем, говорили и ему его жертвы.
Если эти работают на ЦРУ, то его доставят в посольство США, а оттуда депортируют из Союза и у него будет время принять меры. Если эти выполняют приказания советских спецорганов, то это хуже. Значит, его собираются просто убрать, воткнут финку в шею, аорту перережут и оставят сидеть на скамейке. Кстати, простой и надежный способ убивать на виду у всех.
– Видишь, полковник Свинцов, времена переменились. В принципе ты нам, если честно, нужен. Ты меня не помнишь? Я помню. Вы, ребята, отойдите, – сказал тихо тот, что с бородкой, лицо которого все больше казалось знакомым.
– Я – Мизинчик, – продолжал с бородкой. Свинцов внимательно на него посмотрел. Нет, его он не знал лично, но случалось слышать эту редкую фамилию через посредников, когда речь касалась Волгина.
– Я вас слушаю, – прокашлялся полковник и положил нога на ногу, как бы сбрасывая с себя страх. – Но зачем же так обставлять простой разговор?
– Разговор не простой, полковник, – сурово резанул Мизинчик.
– От имени кого? – спросил Свинцов.
– Я в такие дела не вмешиваюсь. Не мое дело. Выше.
– Кто? Девятый отдел? Председатель лично? Заместитель? Да? Он мне намекал, намекал о нашей встрече. – Свинцов по неожиданно побледневшему вытянувшемуся лицу Мизинчика догадался, что, кажется, попал в точку. Выходило, он, Свинцов, им нужен. Мизинчик прокашлялся, поворочал шеей и вскинул глаза вверх, показывая, что разговор ведется от лица повыше. Свинцов мог бы, пожалуй, пролонгировать ход рассуждения Мизинчика и знал твердо, что дело коснется именно старого маршала Ротмистровского. Мизинчик же понимал, чувствовал опытность и ум полковника и начал, путая, как заяц следы в лесу, нести такую околесицу, что вскоре совсем сбил точно определенную Свинцовым интонацию разговора. Он понял, что имеет дело с какой-то новой школой работы, новой манерой поведения. В путанице и в хаосе слов, произносимых Мизинчиком, отчетливо просматривался непростой намек на государственную важность его информации. И выходило, что в столице живет человек, имеющий немалый авторитет и большие связи в аппарате ЦК, в Генеральном штабе армии, в силовых структурах, и что этим человеком муссируется мысль о необходимости государственного переворота в Советском Союзе.
Подобного полковник Свинцов не ожидал и, разумеется, с большой опаской посмотрел на Мизинчика. Выходит, готовился государственный переворот, может пролиться кровь, а он, полковник государственной безопасности, опытнейший из опытнейших спецов, не знал этого.
– То есть? – растерялся полковник, предполагая, что, возможно, ошибся и не точно уловил мысль Мизинчика.
– Что именно? – спросил, в свою очередь, Мизинчик, недоговаривая.
– Я желал бы уточнить вашу мысль, товарищ Мизинчик, не понимаю кое-что. О каком государственном перевороте вы говорите?
Мизинчик не мог говорить прямо. Но приходилось, если такой человек обозначил тему. Мизинчик боялся произносить слово «переворот». Это слово могло исчезнуть, испариться, вообще выяснится, что оно окажется мыльным пузырем.
– Мы идем по пути демократизации. Но не все в этом заинтересованы. Кроме Коммунистической партии. – Мизинчик вдохновенно повторял слова высокого начальства. – Но имеется группа лиц, которые против. К ним относятся некоторые сталинисты, мутят воду, находясь под влиянием американцев. Например, заявление генерала Воробья расценивается – как бунт. Вы – член партии?
Полковник Свинцов не ответил. Ибо, если задавался такой глупый вопрос, стоило ли отвечать. Полковник КГБ вне партии – как земля вне атмосферы воздуха.
– Кто вас уполномочивал? – спросил полковник. Его покоробило слово «демократия» в устах Мизинчика. Свинцов понимал, что группа людей рвется к власти, но простой человек не желает власти. Власти желают те, у кого уже имеется власть, ибо они желают большей власти.
– Я вам сказал.
– Вы имеете в виду старого маршала?
– Именно. Старые опаснее из-за связей. Вы меня поняли. Этот пакет для вас, – он вытащил из-за пазухи пакет и протянул полковнику. – Тут пятьдесят тысяч долларов. Моих двадцать процентов тут. Но это только на первый раз.
Полковник Свинцов хорошо представлял, как все делается там, где пахнет деньгами: первые – дают; вторые – убивают.
– Почему такой огласке предали такое важное мероприятие? – спросил полковник Свинцов.
– Вы да я, – отвечал ехидно Мизинчик.
– Товарищ Мизинчик, а эти двое, они видели меня. Они совсем идиоты? Их в задницу не засунешь.
– Мы их засунем, полковник, куда хочешь.
«Ты, скорее всего, уберешь меня, – подумал Свинцов. – Ты молод. Тебе нужны деньги. Для меня это не деньги. У меня за границей счет в Швейцарии, только из любви к родине я тут сижу. Убрать его надо при первой возможности, как я всегда делал. Если глаз один видел меня, он не должен больше видеть свет. Он не отвяжется, пока я жив».
– Вот и засунь в задницу их, потом будем работать, – проронил Свинцов вслух и топнул ногой. – Эти мозгляки за пять рублей продадут, не то что за пятьдесят тысяч долларов.
Мизинчик растерялся от такого неожиданного оборота в разговоре.
– Дело архисложное, деликатное, не называя имени, тихо, спокойно, вразумительно, товарищ Мизинчик, – продолжал гнуть свое полковник. – Я не привык так работать. Не на базаре. С этими болтунами нельзя работать. Вы человек серьезный, знаю. Говорили. Можно довериться.
– Кто говорил? – встрепенулся Мизинчик.
– Знаю кто. Кто должен, тот и говорил. Вам я доверяю, раз такой человек говорил, но вот с этими – нет. Архиважное дело. Человек он известный, видный, его знает каждый военный. Представляете, что это такое! – Свинцов вел Мизинчика за нос, как хотел. Он теперь понял, опасаться такого человека вряд ли имеет смысл. Но дело Мизинчик провалить может, так что в любом случае его надо будет убирать. Иначе он уберет Свинцова.
Мизинчик ошарашенно молчал. Его маленькие глазки растерянно моргали. «Если он их не уберет, они постараются после операции меня убрать», – подумалось с тоскою ему, знающему, что никому на свете доверять нельзя: дурак же.
– У вас есть мой телефон? – спросил, как бы между прочим, Свинцов и перекинул одну ногу на другую.
– У нас все имеется. И номер квартиры, – добавил осведомленно и назидательно Мизинчик.
– Тогда до свидания. Пакетик я беру с вашего разрешения, я жду сообщений в двенадцать ночи каждые сутки. – Свинцов встал, поворачиваясь так, чтобы его лицо не рассмотрели те двое, стоявшие у фонтана. Спустившись у кинотеатра «Россия» вниз по ступенькам, он понаблюдал за тремя на лавочке. Мизинчик сидел между ними, о чем-то оживленно говорил. Затем Свинцов перешел переулок на ту сторону, к дому «Известий». Медленно, неторопливо, чтобы не вызвать у тех троих желание понаблюдать за ним, скрылся за углом здания на Чеховской улице. Остановившись за колонной одного из старых зданий, когда-то бывшей церкви, стал вести за ними наблюдений. Те трое долго сидели. Говорили. Уже стемнело. Ровно в половине десятого трое встали одновременно, и один из них, тот, который стоял за спиной с пистолетом, направился на улицу Чехова. «Он будет следить за мною – это наблюдатель», – мелькнуло у Свинцова. Он пошарил глазами по пустынной улице и быстро направился к маленькому закрытому магазинчику «Мясо», который торговал до восьми, нащупал в кармане итальянскую финку с наборной костяной рукоятью и спрятал ее в рукаве. «Наблюдатель» быстро приближался.
– Молодой человек, – обратился Свинцов к шедшему мимо «наблюдателю». Свинцов еще раз метнул краем глаз по улице, – никого, пустынно, подходящий момент. «Молодой человек», приостановившись, поднял лицо. Свинцов молниеносно ткнул финкой того в шею и потянул на себя, перерезая аорту прихватив в секунду обмякшее тело, затащил за магазинчик и бросил на землю. Все. Пошарил в карманах, нащупал паспорт, удостоверение, кошелек, в котором могли находиться адреса, обтер финку о пиджак «наблюдателя», постоял секунду-две, прислушиваясь, завернул финку в носовой платок и отправился дворами домой. Дома он отправил носовой платок в унитаз, финку – под струю воды в умывальник, затем поел спокойно, спустился вниз, из автомата позвонил на квартиру маршалу. Трубку, как всегда, подняла его внучка.
– Шволошь, – проговорит Свинцов, и с этого момента он регулярно дважды в день звонил на квартиру Ротмистровскому и, когда трубку брала его внучка, произносил это мерзкое слово на исковерканном русском языке.
После продолжительного вот такого сеанса со звонками однажды с Леной случилась истерика, и они на некоторое время, предупредив Иллариона Михайловича, уехали на другую квартиру, что на Филевском парке.
