Текст книги "Золотой поезд"

Автор книги: Владимир Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Большеголовый председатель снова ударил в ладоши. Словно по команде, опять пробежали жидкие аплодисменты и замолкли. В зале зашевелились, задвигали стульями, защелкали пружинные сидения. Вдруг с задних рядов, где-то рядом с Ребровым, звонкий голос на всю залу уверенно прокричал:

– Врешь! Не верим!

Зал замер на мгновение, и в следующую минуту оглушительные аплодисменты разорвали тишину.

Председатель схватился за колокольчик. Бешено зазвонил, растопырив пальцы левой руки. Но еще более сильные, продолжительные аплодисменты заглушили колокольчик, крики председателя и Краски.

Зал долго не успокаивался. Большеголовый человек, передав колокольчик Краске, сам подошел к трибуне. Он заговорил о тяжелом финансовом положении страны, об огромных военных расходах и призывал рабочих временно подождать с увеличением заработной платы.

– У Комитета сейчас нет денег, – кричал он, – и вы, как сознательные граждане, должны понять это и не настаивать на осуществлении невыполнимых требований.

Едва он отошел на свое место к столу, как снова тот же громкий и уверенный голос прокричал:

– Врешь! В Казани золото взяли. Придут большевики – деньги найдутся!

Зал второй раз затрясся от рукоплесканий, вихрем ударивших со всех сторон.

Краска подскочил к трибуне, красный от волнения и негодования, и, силясь перекричать шум аплодисментов, казалось, ловил ртом воздух:

– Казань… Благодаря мне… – донеслись отрывки его реплик до Реброва, – я сам… Завтра в «Вечерней Заре»…

Но рабочие уже не слушали Краску и торопились к выходу.

Ребров вышел на улицу и остановился у темного подъезда. Мекеша куда-то исчез. Из «Триумфа» валила толпа. Она разбилась на группы, пары, одиночки и постепенно редела.

– Предатель, чего его слушать… – говорил какой-то рабочий юноше, шагавшему рядом, – вкручивает: «социалист полутора десятков лет». Когда же социалисты рабочих расстреливают?..

– Ты скажи, – говорили в другой группе, – куда золото дели?

– Куда? Конечно, не в твой карман припасено…

– Дураки, мы были, дали им…

– Ты помалкивай, – цыкнул на, разговорчивого соседа хмурый, усатый рабочий и подозрительно посмотрел на Реброва.

Перед «Триумфом» было почти пусто, когда из подъезда вышел тот, кого ждал Ребров.

– Куда мы? – спросил Краска председателя в темных очках.

– А что, если в «Подвал»? – предложил тот.

– Да все равно, – ответил Краска, – лишь бы забыть сегодняшний день.

– Ну вот, вы уже расстроились… – засмеялся большеголовый.

– Вам не понять, – перебил его Краска. – Я работал при Керенском, я работал у них, – махнул рукой куда-то за Волгу Краска, – и никогда не чувствовал между собой и рабочей аудиторией той глухой стены, которую чувствовал сегодня, вчера и каждый день с тех пор, как оказался в Самаре.

– Пройдет. Мы вас назначили министром…

– Что мне это «назначили министром»?! – горячо возразил Краска. – Мне нужно, чтобы мой авторитет был закреплен не словесными обещаниями, а уступкой: повышением, хотя бы на время, заработной платы, созданием хоть видимых рабочих организаций. Я у большевиков видел на деле, как они покупают доверие рабочих, и, поверьте мне, нам до них далеко.

– Не обижайтесь, – ответил спутник Краски, – но вы еще не отвыкли от Совдепии и немножко ее идеализируете… Да вот мы и у цели, – переменил он тему разговора, показывая на блестящие круглые шары у входа в художественный «Подвал».

Ребров остановился, дал время Краске и его спутнику войти в «Подвал» и подошел к стеклянной двери… Швейцар с золотыми галунами принимал одежду. На длинных вешалках лежали картузы, кепи, несколько котелков и большое количество пестрых дамских шляпок.

«Кабак», – подумал Ребров и прошел немного дальше вдоль дома… «Подвал» кончился, и освещенные окна уходили во двор. «Не видно ли оттуда?» – заглянул Ребров в ворота и вошел во двор.

Темные занавески не везде плотно закрывали окна. Из открытой форточки одного окна неслись звуки пианино, и чей-то голос пьяно декламировал:

 
Друг мой, брат мой,
Усталый, страдающий брат,
Кто бы ты ни был, —
Не падай душою…
 

Пианино замолкло.

– Браво! Браво! – послышались из окна визгливые женские голоса.

– Просим! Просим! – вдруг совершенно отчетливо услышал голос Краски Ребров.

Голос пьяного декламатора неожиданно запел:

 
Быстры, как волны,
Все дни нашей жизни…
 

Его пробовали поддержать другие, но спутались и замолчали.

– Клянусь, как вечный студент, – снова закричал декламатор, – высшая школа в Комуче будет процветать!

– Ха-ха-ха! Ура! Ура! – кричали ему в ответ.

 
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум су-умус… —
 

пробовали хором запеть за окном и снова, очевидно, не зная слов, замолкли.

Ребров подошел к форточке. Ветер колебал занавеску. В комнате за большим столом, уставленным бутылками и закусками, сидели мужчины и женщины. С краю сидел Краска, перед ним стоял полный стакан. Ветер захлопнул штору. Комнату стало не видно. Из форточки донеслись слова:

– Тост! Тост!

– Просим! Просим!

– Могу, – ответил прежний голос. – Я пью за мертвую Самару! – выкрикнул он.

– Что?.. Что?..

– Правительство… – захохотал он. – Мы – правительство? Хи-хи-хи!

– Армия…

– Где наша армия?! Скажите, где наша армия?! – хохотал пьяный.

– Уберите его, – услыхал Ребров кем-то сказанные слова.

«Эх, гранату бы им туда», – подумал он и вдруг, нагнувшись, схватил булыжник и с размаху швырнул его в окно.

«Дзинь!» – раздалось позади. А он, выскочив за ворота, как ни в чем не бывало, медленно прошел мимо входа в «Подвал», мимо бегущего навстречу швейцара, мимо официантов, спешивших за швейцаром.

Утром самарские газеты взволнованно обсуждали ночное происшествие. «Вечерняя заря» сообщала:

В ночь на сегодняшнее число в художественном ресторане «Подвал», во время происходившего там частного совещания некоторых членов правительства, неизвестными лицами было произведено неудавшееся покушение на собравшихся.

Первые результаты следствия показывают, что метательный снаряд, брошенный в окно, был пущен со Стороны двора. К счастью, разрыв снаряда, очевидно, произошел еще до момента проникновения его в комнату, так как остатков его в комнате не обнаружено, за исключением влетевшего с улицы в момент оглушительного разрыва камня.

Присутствующие отделались испугом, и двое легко контужены осколками стекла. Предполагается, что покушение произведено большевистской подпольной организацией. Меры к задержанию преступников приняты.

В том же номере газеты Ребров неожиданно наткнулся на большой фельетон Краски, в котором он описывал свой переход через фронт. Очевидно, этот фельетон был не первым, потому что в заголовке стояло:

Л. КРАСКА

Письмо четвертое

Мы выехали из Казани на пароходе «Амур». Это был не пассажирский, а пароход специального назначения. Он вооружен пулеметами и имеет на борту не совсем обычную публику. В каютах разместились члены Учредительного собрания, эсеровские и эсдековские партийные работники, солдаты добровольческих отрядов, сформированных Комитетом членов Учредительного собрания. На пароходе, кроме того, едет почти вся Академия Генерального Штаба во главе с профессором Андогским, в сопровождении жен и детей. Они едут в Самару, чтобы потом двинуться далее в Сибирь.

Хотя путь от Казани до Самары, очищен от большевиков, тем не менее наш пароход идет с большими предосторожностями. Ночью он гасит огни, и на палубе выставляют часовых. В нескольких местах пароход окликают стоящие на реке сторожевые суда. Мы приостанавливаем движение, обмениваемся паролем с вопрошающими и затем идем дальше. Уже на рассвете я внезапно разбужен сильным шумом и стуком на палубе. Поднимаю голову. Прислушиваюсь. С берега стреляют. Частые пули стучат по железной обшивке парохода. Наши солдаты с грохотом поворачивают пулемет. Еще момент – пулемет запел свою песню.

Утром на палубе профессор любезно и детально рассказывал нам о предстоящих военных операциях под Москвой. Он говорил:

– Линия Кама – Волга – решающая для исхода кампании. Как только падет Пермь, дни и часы Москвы будут сочтены.

На всем протяжении военной истории я не встречал более удивительного, более разительного явления, чем демократическая армия Комитета Учредительного собрания. Ее солдаты – образец для любой европейской армии!

Ее руководители были бы украшением нашей Академии!

Я говорил с командующим Поволжским фронтом Лебедевым. Он очаровывает, он подавляет…

– Вы высоко расцениваете его операцию под Казанью? – спросил я профессора.

– Да, это было похоже на взятие Очакова Петром Великим, – ответил генерал.

Между тем пароход подходит к Симбирску. Этот тихий провинциальный город даже сейчас, в эпоху гражданской войны, напоминает собой старинное дворянское гнездо. Управляющий губернией сообщил нам, что фронт от города еще близко, и просил похлопотать в Самаре, чтобы выслали подкрепление. Я обещал.

Потом мы все вместе вышли на высокий берег Волги, с которого открывается дивная панорама на величавую реку и на степи противоположного берега, – вероятно, одна из лучших панорам в России, – и стали рассматривать линии расположения комитетских войск.

К вечеру пароход покинул Симбирск и, быстро проскочив под покровом ночи расстояние, отделяющее его от Самары, утром оказался в виду берегов столицы Учредительного собрания.

Наконец-то я в Самаре. Наконец-то окончательно и бесповоротно вырвался из Совдепии в самую демократическую страну в мире.

Вот мы и в городе. Все прекрасно, все необычно. Выставки магазинов полны всевозможными товарами, являя резкий контраст с товарной пустотой, зиявшей в московских магазинах. Вся картина города носит хорошо знакомый, привычный, старый характер, еще ее нарушенный революцией. Эти горы белого хлеба, свободно продающегося в ларьках и телегах, это изобилие мяса, битой птицы, овощей, масла, сала и всяких иных продовольственных прелестей меня ошеломили.

Мы пошли в помещение Комитета. Дружеская беседа закипела. Все смотрели на нас, как на героев, прорвавшихся через фронт. Через час, утомленные долгой беседой, мы вышли на балкон. День выдался прекрасный, тихий, ясный, с ярким солнцем, с хрустальными далями.

С балкона открывался прекрасный вид на Самару, уступами сбегающую к берегу Волги, на широкую полосу волжской воды и на еще более широкие, уже слегка желтеющие степи за Волгой.

Оттуда, из этих степей, доносился легкий аромат умирающей травы и веяло свежестью безграничных просторов. Пораженный этим видом, я воскликнул:

– Разве вы не видите, как чудесна Самара? Мы ни за что, никогда не отдадим Самару.

– Клянемся, что не отдадим ее никогда! – откликнулись мои спутники.

Так встретил меня первый день в Самаре…

«Даже соврать не сумел, – подумал Ребров, бросив «Вечернюю зарю». – Какие же степи за Волгой в Жигулях? Теперь неделю будут шуметь», – вспомнил он заметку о покушении в «Подвале» и весело засмеялся.

Самара волновалась с каждым днем все больше и больше. Ребров давно уже понял, что происходит негласная эвакуация города. Там, за Сызранью и Ставрополем, что-то неладное случилось с учредиловскими войсками. Трудно было судить по газетам Комуча о положении на фронте. Но однажды Ребров наткнулся на сообщение, которое не оставляло сомнений в успехах красных. «Волжское Слово» писало:

…За крупную сумму вывезенных ценностей с Урала большевики пригласили в состав Красной Армии виднейших германских генералов, чем и объясняется возросшее за последние дни упорство красноармейских частей, укрепившихся к западу от Волги. На нашем участке вместе с немецкими полководцами руководит операциями красных царский генерал Запрягаев, прославившийся бесчеловечностью и зверствами еще в мировую войну. Командование войск Комуча приняло меры к ликвидации укрепившегося неприятеля.

– Этот царский генерал нас с тобой познакомил, – засмеялся Ребров, протягивая газету Шатровой.

С некоторых пор появился на Волге и стал на якорь около Самары гигантский пароход «Граф Александр Васильевич Суворов». На нем, как было известно всем, помещался главный штаб комучевского командования. В городе поняли, что фронтовая линия находится уже не так далеко от Самары.

Как-то во время прогулки Ребров и Валя натолкнулись на неожиданную процессию. Одна из улиц была закрыта для движения пешеходов. Двойная цепь пехоты и кавалерии протянулась на всем расстоянии от Волги до вокзала. На грузовиках, наполненных мешками, сидели, тесно прижавшись друг к другу, солдаты с винтовками. Несколько бронированных автомобилей с пулеметами открывали и закрывали процессию.

– Золото везут, золото, – шептал кто-то в толпе зевак.

– У большевиков в Казани отняли, – добавлял другой.

– Комиссар-то, что был к золоту приставлен, говорят, в окно выскочил, тем и спасся.

Ребров внимательно вглядывался в процессию. Она ему напоминала другую, которую недавно возглавлял он.

– Ребров, тут и твое, наверно, попало? – сказала шепотом Валя.

– Не знаю. Мы хорошо спрятали, – ответил Ребров. – Вот если его достали и отправили в Казань…

Дождавшись конца процессии, они пошли домой.

– Золото увозят в Сибирь, значит, эсеры не надеются на свои силы.

– Ты думаешь, что учредилка кончается?

– Да. Они доживают последние дни.

На другой день Реброва разбудил Мекеша в неурочное время.

– Почему не работаешь? – спросил спросонок Ребров.

– Пойдем на улицу, Василий Михайлович, дела есть важные, – ответил тот.

Ребров на скорую руку оделся и через пять минут полупустынными еще улицами шагал рядом с Мекешей по направлению к городу. Там около первого забора Мекеша остановился и ткнул пальцем в одну из бесчисленных афиш, только что наклеенных разносчиком.

– Читай, Василий Михайлович.

Ребров посмотрел на забор. Белая афиша вопила о тревожных событиях:

ГРАЖДАНЕ И БРАТЬЯ,

настал грозный час: враг у ворот.

Бесчисленные орды китайцев, латышей и венгров, под предводительством лучших тевтонских полководцев и озверелых большевистских комиссаров, надвигаются на демократическое Поволжье.

Пала Казань. Пал Симбирск. Враг стучит в ворота Сызрани и угрожает Самаре – последнему оплоту демократической России.

Но в наших сердцах не должно быть места унынью и печали.

Русский народ уже пробуждается от большевистского угара, и в тылу Красной Армии пылают зарева восстаний, наша победа близка, несмотря на тяжелые испытания, посланные нам судьбой.

Верные сыновья России, приказываю вам всем без различия возраста, рода занятий и состояния здоровья явиться в двухдневный срок на приемочные мобилизационные пункты для зачисления в резервные ополчения обороны г. Самары. Верю, что не найдется ни одного человека среди жителей Самары, который бы в эту тяжелую минуту для родины пренебрег ее интересами.

Главнокомандующий Волжским фронтом

Лебедев.

Прочитав адреса приемочных, пунктов в конце воззвания, Ребров перевел глаза на соседнюю афишу. Там кратко и, без лишних слов сообщалось:

Объявляю осадное положение. Под страхом смертной казни ни один мужчина не имеет нрава отбывать из города без разрешения штаба войск Комуча.

Свободное время для движения по городу разрешается от восьми утра до шести вечера.

Замеченные в нарушении приказа штаба войск будут расстреливаться на месте.

Генерал Галкин

– Ну, что скажешь, Василий Михайлович? – прервал чтение приказов Мекеша. – Никак нам идти на призывные пункты надо, а ты у меня не прописан. Как бы мне не попало за это дело?

– Не бойся. Я сегодня от тебя съезжаю.

– И я бы рад сам от себя съехать, да как? – ответил Мекеша.

– Не шутишь?

– Какие там шутки, Василий Михайлович. Надя едва ходит, не сегодня-завтра ей рожать, а я – в ополчение. Знаем мы, кто в ополчение-то попадет. Наш брат! А те, что побогаче, давно в Сибирь подались, пятки салом смазали. От кого мне Самару защищать – от своих, что ли, Василий Михайлович?

– Смотри, Мекеша, не прогадай. Я съезжать от тебя хочу не потому, что красные для меня милы, а воевать надоело, пять лет воевал, – ответил Ребров.

– А кому она не надоела, война эта? – согласился Мекеша.

Ребров молча шел несколько минут, раздумывая, стоит ли покидать город вместе с Мекешей. Все попытки узнать Мекешу поближе кончались неудачей: он соглашался со всем, что бы ни говорил его собеседник.

«А, впрочем, – думал Ребров, – чем я рискую?»

– Так что же, Мекеша, поедем вместе?

– Чего же не поехать? Поедем, Василий Михайлович.

– У тебя поблизости никого не найдется из родственников, у кого бы укрыться на время?

– А как же: в Зуеве Надины отец с матерью живут. Они всегда укроют.

– А сколько это верст от города?

– Шестьдесят будет.

– Ну, если решил, так давай к ним и пойдем. Согласен, что ли? – спросил Ребров, подходя к дому.

– А с бабами как, Василий Михайлович?

– С собой, конечно.

– Ой! Беременную-то?

– Обеих с собой.

– Не дойдут.

– Подсадим к кому-нибудь. В городе их обидеть могут.

Пришли домой. А вскоре все вместе ушли, как будто собрались на прогулку, не взяв с собой ничего. Только у Вали небольшой сверток: в нем по бутерброду на каждого.

Город еще не проснулся, и грозный приказ украшал пока заборы улиц, не привлекая ничьего внимания. Через весь город надо было пройти из Молоканских садов, чтобы попасть за реку Самару. Ребров решил идти на Зуевку, так как она находилась к юго-востоку от города, в стороне от главного фронта. «Там где-то у начала Уральских степей, – думал Ребров, – будет легче перейти фронт; ведь главные массы войск должны были двигаться на самую Самару».

У элеватора над Самарой в последний раз закусили путники перед тем, как выйти из города и пуститься в опасное путешествие. Ребров первый дошел до моста. К его удивлению, на мосту не оказалось ни души. Тогда Ребров смело двинулся вперед, а за ним последовали его товарищи. Они шли и ждали, что их вот-вот окликнут невидимые часовые. Но мост кончился, а путников никто не окликнул, никто не погнался за ними. Кругом по-прежнему было пусто и безлюдно.

Ребров усмехнулся:

– Приказы грозные пишут, а часовых ставить забывают. Эсеры везде одинаковы. – И вдруг вспомнил «Подвал»: «Я пью за мертвую Самару…»

Заречная слободка также окончилась. И на ее околицах тоже ни одного человека.

Перед беглецами развернулась широкая степь. Вдали, верстах в пятнадцати, белела церковь села Лопатина, к нему прилегала извилистая проезжая дорога, а прямо на него, казалось, стрелкой нацелилась пешеходная тропинка. Прошли версты две, сзади по дороге затарахтели пустые телеги. Облако пыли стало быстро приближаться.

– Эй, земляк! – закричал Мекеша проезжавшему мимо подводчику. – Сделай милость. Посади баб, истомились они до смерти. Довези до Лопатина.

– Садись. По красненькой с рыла.

– Что ты? Живодер нашелся…

– Ну, ищи другого. Комитетские, видать? – захохотал мужик. – Пятки салом смазали? – и дернул вожжи.

– Стой! – закричал Ребров. – Черт с тобой, получишь по десятке. Вези.

Женщин посадили, мужик ударил по лошади. Облако пыли скрыло телегу. Ее рассыпчатый стук то удалялся, то как будто вновь приближался и, наконец, замер в отдалении.

Мекеша и Ребров шли по тропинке напрямик, собираясь выиграть время и расстояние и прийти в Лопатино раньше подводчика.

– Не торопись, Василий Михайлович, – говорил утомившийся Мекеша. – Успеем. Во, видишь – бахча? Свернем на минуту, арбузом закусим: быстрее дойдем.

Ребров пробовал отговорить товарища от ненужной задержки, но, в конце концов, уступил ему, и они свернули на бахчу. Ни сторожа, ни хозяина не было видно. Бахча, очевидно, была заброшена. Арбузы оказались мелкие, недозрелые.

– Говорил тебе, напрасно время теряем, – сказал Ребров, и они снова двинулись в путь.

Бесконечная, сливающаяся с горизонтом степь располагала к молчанию. Некоторое время шли молча. Реброву не верилось в скорое освобождение от белых. Мекеша мечтал о радостях деревенской жизни. Его, как всякого горожанина, деревня прельщала отдыхом, тихой природой и вкусной едой. Самара, оставшаяся позади, становилась все меньше и меньше, только золотые купола ее соборов резко выступали на белом фоне слившихся в одно зданий, да элеватор причудливой башней разрезал горизонт. Степь как-то заставила забыть давешние страхи, и Ребров с Мекешей беспечно шли по убегающей вперед тропинке. Вдруг Мекеша замер на месте:

– Казаки, Василий Михайлович!

Ребров тотчас различил на расстоянии полутора-двух верст прыгающие фигурки всадников. Они мчались навстречу – по направлению к городу.

– Василий Михайлович, бежим, – схватил за руку Реброва Мекеша.

– Куда ты от них убежишь, чудак? Они нас лучше видят, чем мы их. Обгонишь их, что ли? Надо идти навстречу.

– Нет, что ты, убьют. Вон стог. Зароемся в него.

– Да пойми ты, они нас, наверное, уж увидели.

– Нет, я в стог. – Мекеша бросился бежать к стогу и в одно мгновение врылся в него, только кончики его сапог чернели у подножия.

– Ноги спрячь, – ткнул в сапог Ребров. Он прилег с противоположной стороны стога, чтобы не попасться всадникам на глаза.

Мекеша в стоге заворочался и стал кашлять. Пыльное сено донимало его. Ребров считал время. А вдруг казакам придет в голову остановиться у стога покормить своих лошадей и отдохнуть? Тогда они наверняка заметят Мекешу, и расстрела не миновать. Стук копыт послышался и внезапно исчез. Ребров с полчаса выждал, прежде чем поднялся на ноги. Ничего подозрительного видно не было.

– Мекеша, вылезай. Уехали, – окликнул он стог.

Мекеша вылез и стал внимательно осматриваться по сторонам. Потом полез на стог и оттуда снова оглядел степь.

– Опять казаки, – неожиданно вскрикнул он и кубарем свалился со стога.

– Ну, этих не бойся. Они нас не могли заметить, – успокаивал его Ребров.

– Нет, я опять в стог.

И снова Ребров остался в одиночестве лежать у стога, считая минуты. Когда скрылся из виду и второй отряд всадников, Мекеша, отряхиваясь, вылез из сена и сказал Реброву:

– До вечера не пойду дальше, Василий Михайлович. Тут их рыщет видимо-невидимо. Как есть, попадешь в лапы.

– Что ты говоришь, подумай. А Надя и жена моя как? Они уже наверняка беспокоятся, не понимают, почему нас до сих пор нет в Лопатине. Пойдем, не бойся. А что, если они попадут к казакам?

– Не пойду, Василий Михайлович, мне жизнь самому мила.

– Да ты в село не заходи, я один их пойду разыскивать. А стогов в степи на тебя хватит. Всегда найдешь себе подходящий.

Наконец Мекеша уступил.

Осенний вечер быстро накрывает самарские степи.

В какие-нибудь полчаса расползлись и исчезли очертания приближающегося Лопатина и далекой уже Самары. В городе не горели огни и не было видно ни одной Светящейся точки. Чехи боялись красных летчиков.

Непроезжая дорога вместе с темнотой расширилась и слилась со степью. Все труднее и труднее путникам было отыскивать тропинку. Только каким-то особенным чутьем угадывал ее Мекеша, и Ребров целиком положился на него.

Осенней ночью степь молчалива, как кладбище.

Кузнечиков уже давно не было, и они своим свистом не наполняли пространства, летучие мыши также, наверное, залегли на зимнюю спячку и не шарахались над головой. Не слышно было и ночных птиц.

– Ну и тьма, Мекеша. Хуже, чем в лесу.

– А ты как думал? Степь – она всегда так: днем на сто верст смотри, а вечером на встречного найдешь – лбом стукнешься. Да вот же недалеко и до села. Слышишь, собаки лают?

Ребров прислушался, остановившись на месте. Где-то далеко в самом деле лаяли собаки.

– Я тебя до околицы доведу, – продолжал Мекеша, – а там ты уж один дойдешь.

Прошло еще минут двадцать, прежде чем Мекеша остановился.

– Пришли. Вот так прямо все и ступай, Василий Михайлович, – махнул он перед собой рукой, – а обратно пойдешь по тракту, я тебя там ждать буду. Не опасайся, услышу, как пойдешь. Шаг у тебя тяжелый. Я тебя окликну. Только по тракту свороти около церкви налево, а то направо пойдешь – обратно в Самару придешь.

– Хорошо.

Ребров зашагал, не видя перед собой впереди и на два шага. Минут через десять он наткнулся на плетень, промазанный глиной, и пошел вдоль него до ближайшего переулка. Лопатино спало. Ни одного огонька не виднелось в хатах. Пустые улицы хранили молчание, где-то в стороне одиноко заливалась собака. Только войдя в село, Ребров понял, что искать Валю и Надю в такой поздний час бессмысленно. Будить всех мужиков подряд и спрашивать, не у них ли остановились две городские женщины, опасно и бесполезно. Он все же решил поискать церковь и у ночного сторожа узнать, нет ли в селе постоялого двора. Стараясь наугад попасть в середину Лопатина, Ребров прошел еще две улицы.

Где-то впереди раздался стук многочисленных копыт. Сначала топот был слышен очень далеко, потом ближе и вдруг почти совсем затих.

«Почему так поздно гонят стадо?» – подумал в первую минуту Ребров. Но не успел он отдать себе в этом отчет, как тот же топот вырвался из тишины совсем рядом. По бокам замелькали черные тени людей на лошадях. Ребров отскочил в сторону и вдруг почувствовал, что находится между круто остановившимися всадниками. Морды храпящих коней лезли в его лицо. Один из всадников пригнулся, всматриваясь, и громко окликнул:

– Где староста живет?

– Не знаю, – ответил Ребров, разглядев у спрашивающего за плечами карабин.

Всадники хлестнули по лошадям и помчались вперед.

«Казаки! Надо бежать», – решил Ребров и быстро пошел вперед. Дорога, твердая до сих пор, прервалась песком и заглушила шаги. Реброву стало ясно, почему так внезапно на него налетели казаки. Он вошел в первый же переулок налево. Перескочил через забор, через другой. Снова прошел переулок. Кругом стояла та же тишина.

Ребров уже выходил из переулка в степь, когда за ним послышались удары копыт и оклик:

– Стой, гражданин.

Ребров остановился. Всадник подъехал ближе, чиркнул спичкой и закричал, осветив на минуту Реброва:

– Куда ты?

– В Дубовый Умет, – назвал Ребров близлежащее село.

– Кто такой?

– Тамошний учитель, – соврал Ребров.

– Не велено пускать никого из села, – уже менее враждебно сказал кавалерист.

– Да вы-то кто такие? – сердито спросил Ребров.

– Мы учредиловские драгуны. Идите, гражданин, обратно.

Пришлось повиноваться, и скоро всадник потерялся позади в темноте.

«Надо через дворы», – решил Ребров и, не дойдя до первого переулка, перемахнул снова через двор, по задам пробираясь в степь.

Ночь еще мрачнее насупилась над степью. Разыскать трактовую дорогу было бы трудно, но вдали громыхали телеги, и по их стуку легко можно было найти тракт.

Через десять минут Ребров шагал по дороге, рассчитывая у кого-нибудь с первой попавшейся подводы узнать, в которой стороне Самара, чтобы не попасть обратно в город. Вдруг неожиданно от ближайшего телеграфного столба отделилась тень и окликнула голосом Мекеши:

– Василий Михайлович, ты?

– Я, я, Мекеша. В Лопатине драгуны. Наших надо искать днем. Придется ночевать в степи. Давай поищем стог и устроимся на твой манер.

– Что ты, Василий Михайлович, коли драгуны близко, надо подальше бежать. Вот хоть бы до Дубового Умета добраться. Может, давешний мужичок и их провез подальше – драгунов испугался.

Мекеша явно не хотел остаться в близком соседстве с драгунами и все настойчивее уговаривал Реброва двинуться дальше.

– Пусть будет по-твоему, – согласился, наконец, Ребров. – Только знай, завтра утром ты пойдешь со мной обратно в Лопатино, если не найдем наших в Дубовом Умете.

– Ладно, завтра пойдем, а сейчас вот туда, – двинулся в сторону Дубового Умета Мекеша.

Они прошли верст пять, когда сзади послышалось тарахтение подводы и посвистывание возницы.

– Попросим его, Василий Михайлович, может, подвезет, – сказал Мекеша.

– Эй, стой! – крикнул Ребров, поравнявшись с мужиком в телеге. – Нам тебя надо.

– Я знаю, что вам меня надо, – ответил мужик, останавливая лошадь.

– А ну, подвези до Дубового Умета, – подошел Ребров к подводе.

Подводчик нехотя подвинулся в сторону и сердито пробормотал:

– Чего спрашиваешь? Садись. – Резко хлестнув вожжами по лошади и отвернувшись от попутчиков, он замолчал.

– Неразговорчивый хозяин, – минут через десять прервал молчание Мекеша. – Да шут с ним. Покуда ляжем спать, – и он удобно устроился на соломе.

Ребров сидел молча. Впереди Дубовый Умет – большое село не меньше Лопатина; разыскать в нем Валю и Надю невозможно. И если там нет казаков, то придется сегодня обойти только постоялые дворы, а утром уже поискать по-настоящему.

– А я ведь думал другое, – неожиданно повернулся подводчик к Реброву.

– Что другое? – не понял тот.

– Да тут передо мной ближе к Самаре одного вот так же остановили, выручку, что с базара вез, отобрали… Ну, вот, я про вас, значит, и подумал, что вы эти самые.

Ребров засмеялся; возница сразу повеселел.

– Ну, коли вы добрые люди, то и угостить вас не грех. Не хотите ли соленого арбуза с ржаным хлебом покушать? Он достал откуда-то из-под себя два арбуза, ковригу хлеба и нож. Буди товарища, наверное, тоже есть хочет.

Мекеша мгновенно проснулся, как только услышал, что есть что закусить. Мужик с усмешкой наблюдал, как быстро исчезает его угощение.

Часа через два началась околица Дубового Умета. Собаки с диким лаем выскакивали из подворотен на шум телеги и прыгали около морды лошади и у задних колес. Подводчик ехал на знакомый постоялый двор, и это было на руку его седокам. На стук в ворота ответили скрипучие шаги по деревянной лестнице, кто-то в темноте растворил обе половинки ворот и ввел лошадь под навес. Возница завозился около лошади, распрягая ее, а Ребров и Мекеша поднялись вверх по лестнице в избу, где на полу вповалку уже спало около десятка человек. Вслед за ними вошла и открывавшая ворота хозяйка. Она подошла к ночнику, подняла прикрученный фитиль, посмотрела при усилившемся свете на новых проезжих, снова прикрутила фитиль и молча направилась спать.

– Постой, хозяйка, – остановил ее Мекеша, – заезжих двух женщин у тебя тут не останавливалось?

– Мы этим не занимаемся, – недружелюбно бросила она в ответ и прошла в соседнюю комнату.

– Вот тут и ищи, Василий Михайлович, – развел руками Мекеша, – я ее по-людски, а она думает, что я балую.

Постоялых дворов больше на селе не было, и беглецы улеглись рядом со спящими на полу. Мекеша мгновенно захрапел. Заснул скоро и Ребров.

Валю и Надю мужик высадил у первой избы лопатинской околицы.

– Тут уж пешком в село идите. А то с вами свяжись, кабы худа не было, – сказал он, хлестнул свою лошадь и телега утонула в надвигающейся ночи.

Женщины минут пятнадцать шли по улицам. Кой-где в избах открывались окна, и любопытные бабы спрашивали:

– Чьи будете?

– Пустите переночевать, – попросила Валя одну из крестьянок, лицо которой ей показалось более добродушным и простым, чем у других.

– Да никак вы из города? Сейчас отопру! – ответила та и побежала открывать калитку.

Валя и Надя поднялись на высокое крыльцо. Спросили разрешения умыться из висевшего тут же медного рукомойника и после этого вошли в опрятную горницу хозяйки. Хозяйка задала несколько вопросов, захлопотала возле самовара, загремела трубой, кочергой с углями, ведром с водой. Выбегала куда-то во двор по хозяйству, потом снова быстро возвращалась и радушно угощала чаем. За окном быстро темнела улица. Замолк деревенский шум. Зажглись на несколько минут керосиновые огоньки и потом быстро потухли.