Текст книги "Золотой поезд"
Автор книги: Владимир Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Золотой поезд
I
Еще сквозь сон до Реброва долетели слова:
– Взяли Самару, взяли Уфу. Теперь подходят сюда. Окружают.
– Тише ты. Услышит. Комиссар, видать.
– Шут с ним. Щенок еще. Скоро от чехов без штанов удирать будет.
Ребров открыл глаза. Вытянулся во весь рост. Сапоги его выставились далеко в проход, зацепили кого-то. Согнувшись, он сел на полке и свесил ноги. Внизу на маленьком грязном столике о светлый жестяной чайник тихо постукивали три эмалированные чашки; вокруг них – пролитый чай, хлебные крошки, золотистые чешуйки от воблы и колбасная кожура.
На нижних скамейках – шестеро пассажиров. Двое – пожилой лысый и молодой в офицерском картузе – продолжали вполголоса разговаривать.
«Эти», – подумал Ребров и спрыгнул с полки. Одернул солдатскую гимнастерку. Из-под изголовья достал ремень с револьверной кобурой, надел и туго затянул.
– Приглядите за сумкой, – обратился он с просьбой к разговаривавшим соседям. Потом перекинул через плечо полотенце и, уходя, добавил: – Там ручные гранаты. Поосторожней с ними.
От толчка вагона сумка ударилась о стенку полки.
– Взорвется! Товарищ комиссар, вернитесь! – закричал вслед Реброву лысый пассажир. Ребров, чуть улыбнувшись, посмотрел на кричавшего и исчез за дверью. Когда через пятнадцать минут он возвратился, пассажир стоял возле полки Реброва, бережно придерживая обеими руками сумку.
– Спасибо, – сказал Ребров, расстегнул сумку и достал оттуда две круглые булки.
– Смотрите, смотрите! – крикнул кто-то.
– В чем дело?
Пассажиры бросились к открытым окнам.
– Уральский хребет переезжаем.
– Тьфу, напугал.
Справа быстро приближался к окну вагона маленький столбик – кусок рельса со ржавой железной дощечкой наверху, на которой с одной стороны было написано:
ЕВРОПА
с другой:
АЗИЯ
– Теперь близко. Самое опасное позади, – облегченно вздохнула пожилая женщина.
– Да, от Кузина чехи совсем близко, – ответил сосед.
Поезд шел все время под уклон. Паровоз, мягко пофыркивая, только сдерживал наседающие на него вагоны и был похож на заводную игрушку, которая плавно движется по рельсовой спирали. Скоро Екатеринбург. Вон уже виден двенадцативерстный Верхнеисетский пруд. Ребров взглянул в окно. Города не было видно. Только золотой купол Вознесенского собора поблескивал издалека. Город там за прудом – внизу.
«Если взорвать плотину, вода покроет весь город, и только этот купол останется сухим», – подумал Ребров.
Замелькали товарные составы на запасных тупиках. Склады, платформы, штабели дров и угля. Поезд начал перепрыгивать со стрелки на стрелку. Пассажиры, одевшись, с вещами в руках уже стояли в проходе. Некоторые еще стягивали ремнями подушки. Вот семафор остался позади. Локомотив пролетел еще несколько десятков саженей и вдруг остановился.
– Приехали? Выходи, там впереди.
– Да нет же, еще саженей сто не доехали до платформы.
– Выходи! – кричат сзади.
– А ты посмотри в окно.
– Что тут у вас случилось? – главный кондуктор спрыгнул со ступеньки к сторожу, притаившемуся около средней стрелки. Десятка два пассажиров тоже повыскакивали из вагонов.
– Восстание. Стреляют. Пулеметы! – говорил, задыхаясь и размахивая рукой, сторож. Пассажиры опрометью бросились обратно в вагоны, забыв о вещах. Главный тоже исчез. Около сторожа остался только Ребров.
Он оглянулся. Высокая насыпь пустынна. В нескольких десятках саженей безлюдный перрон. За насыпью – вокзал. Он только одним этажом выше насыпи и весь внизу. По ту сторону вокзала – широкая площадь. Кучки солдат прячутся за какими-то прикрытиями, расположенными полукольцом вокруг вокзала. Трещат вразнобой выстрелы. Из окон вокзала часто стучит пулемет, ему отвечает другой.
– Вон он. Советский на водокачке… – и сторож пальцем показал Реброву.
– А на вокзале кто? Внутри?
– Наши. Центрального района..
– Кто ваши?
– Да железнодорожники. Паек требуют. Сковырнут комиссаров.
На площади затрещали ружейные выстрелы. Из-за прикрытий выбежала цепь солдат. Пробежала несколько шагов. Легла на землю, спрятавшись в глубокую канаву.
Ребров поднялся обратно в вагон. Пассажиры лежали кто на полу, кто на полках. Расстегнув кобуру нагана, Ребров достал оттуда ручную гранату, сунул в карман и снова вышел из вагона. На насыпи все так же пустынно, не видно часовых. Ребров, не задумываясь ни на минуту, побежал к перрону, беспрепятственно спустился по широкой лесенке вокзала и очутился перед входом в буфет.
Двое часовых в новых желтых башмаках и обмотках преградили ему дорогу, слегка выставив вперед штыки винтовок. Невольным движением Ребров схватил оба штыка и резко дернул к себе. Один из часовых не удержался на ногах и полетел на пол, другой от неожиданности выпустил из рук винтовку. Ребров выхватил из кармана ручную гранату, вбежал в буфетный зал, где засели мятежники, и громко крикнул:
– Ложись! Взорву к черту!
Мятежники опустились на пол, один полз на животе к дверям, за ним последовал другой, третий…
Ребров не мешал им. Он быстро подбежал к ближайшему окну и столкнул с него пулемет на мостовую. Снаружи на помощь Реброву бежали красногвардейцы. Ими командовал огромного роста человек в лоснившихся от машинного масла штанах, заправленных в сапоги. Он громко кричал: «За мной! За мной!», указывая наганом на здание вокзала, и первый ворвался в дверь.
Мятежников разоружили.
На площади Ребров не нашел извозчика. Пришлось пойти пешком. Длинный Арсеньевский проспект в конце поднимался на горку, к подножью Вознесенского собора. Тяжелые каменные плиты тротуара, неровно уложенные, заставляли пешеходов прыгать и кружить. По дороге мчались военные повозки с высокими колесами, подымая колючую твердую пыль. Солнце накалило каменный город. Было душно. Ребров повернул направо, чтобы сократить путь. Навстречу ему вылетела большая легковая машина с двумя седоками. Промчалась мимо. И вдруг остановилась. С кожаных подушек приподнялся бритый молодой человек в синей блузе и, перегнувшись через борт автомобиля, закричал:
– Стой! Стой! Ребров!
Пожилой человек в золотых очках, сидевший рядом с ним, что-то сказал шоферу, машина заскрежетала шестеренками скоростей и стала заворачивать. Ребров остановился, посмотрел с недоумением. Потом узнал.
– Голованов! – вскрикнул он и побежал к машине.
Молодой человек в блузе открыл дверцу кузова.
– Молодец, Борис. Мне Запрягаев по телефону все рассказал. Ну, и взял ты их в шоры.
– Наверно, и теперь еще не опамятовались, – улыбнувшись, заметил спутник Голованова.
– Подвинься, Нечаев, задавишь, – пошутил Голованов над своим соседом, освобождая место Реброву.
– Такого не задавишь, – добродушно засмеялся Нечаев и подвинулся насколько мог.
– Как с чехами? – спросил Ребров, когда машина снова понеслась по улице.
– Очень серьезно, – ответил Голованов. – Челябинск занят, в Сибири казачьи восстания. В Уфе и Самаре – эсеры.
– Да вот сейчас узнаешь – начальник Академии сделает доклад.
Автомобиль, объехав базарную площадь, остановился около богато расписанного особняка. Архитектор не пожалел красок, не оставил ни одного места на стенах дома, чтобы не расписать золотыми завитушками. Хозяин дома, пивовар Поклевский-Козелл, был «истинно русский» человек и питал слабость к старине.
Ребров вошел за Головановым и Нечаевым по широкой полутемной лестнице в мрачный зал. Из-за письменного стола с шумом вскочил широколицый, лохматый юноша и бросился к Голованову.
– Сюда, сюда. Совещание в кабинете Долова.
Голованов повернул налево в дверь, и они попали в небольшой кабинет, сплошь увешанный огромными картами. Возле той, на которой были наколоты маленькие красные и белые флажки, стояло пятеро мужчин. Один из них водил по ней длинной деревянной палочкой.
Навстречу Голованову пошел высокий, прямой, с узкой талией военный в белом кителе.
– Не знакомы? – обернулся Голованов к Реброву.
– Долов, – протянул руку человек в кителе.
– Андогский, – подвел он Реброва к человеку с длинной палочкой.
– Матковский, – назвал себя сосед Андогского.
– Медведев, – хрипло отрекомендовался ветхий старик в золотых очках.
– Расторопный, – с достоинством произнес последний – красивый седой человек с изумительно правильными чертами лица, прекрасным румянцем и белоснежной кожей.
Ребров посмотрел на собравшихся. Даже с первого взгляда можно было безошибочно определить, что все военные, за исключением Долова, принадлежат к старому царскому генералитету. Медведев даже в брюках с лампасами. Только отсутствие погон лишало блеска собравшееся общество.
– Начнем? – спросил Голованов, нахмурив лоб.
Все сели за большой стол с грудой карт.
– Александр Иванович нам сделает сообщение, – сказал Долов, повернувшись к Голованову.
– Профессор Андогский, – пригласил Голованов и подвинул к себе блокнот и карандаш.
Андогский встал, поправил пышные усы, потер чуть впалые виски, взял снова палочку и подошел к карте с флажками.
– В настоящее время, – начал он, тихонько поскрипывая мягким сапогом, – противник занимает всю Самаро-Златоустовскую магистраль с включением пунктов: Самара, Уфа, Челябинск…
Палочка забегала по карте и остановилась, плавно описав дугу.
– Положение южных фронтов, Восточной Сибири и Северного края вам известно из сводки за прошлый день… Маневренная способность противника, пути сообщения, коммуникации превосходят наши. Противник стремится распространиться в первую очередь на восток и север, не оставляя попыток расширить зону военных действий на запад и юг… Наше мнение: сильными, короткими ударами в нескольких местах сбить противника… Требуется лишь достаточное количество крепких частей – и удары в Бердяушском, Челябинском и Сибирском направлении обеспечены успехом с выходом и пересечением Самаро-Златоустовской магистрали…
– Простите, – перебил Андогского Нечаев, – но ведь вы же знаете, что как раз таких частей у нас нет.
– Да, конечно, – спокойно продолжал Андогский, – я имею и имел в виду предложить до организации ударных частей выйти из-под ударов чехов и отдать часть территории к западу от Уральского хребта.
– Я предложил бы укрепиться на оборонительной линии Волга – Кама, – сказал Матковский.
– То есть отдать Урал без боя? – спросил Голованов.
– Да.
– Но ведь до Камы четыреста верст, – сказал Нечаев.
– Вот именно, – продолжал Матковский, – будет время для организации крепких частей.
– Ваше мнение? – обратился Голованов к Медведеву.
– Что? – спросил тот, вытаскивая слуховую трубку и вставляя ее в ухо.
– Ваше мнение, профессор? – громко повторил свой вопрос Голованов.
– Согласен, – сказал Медведев и почесал ослепительно блестящую голову, на которой торчали редкие кустики сивой жесткой щетины.
– Как полагаете вы? – спросил Голованов Расторопного.
– Доводы Александра Ивановича заслуживают внимания, – ответил тот.
– Хорошо, – сказал Голованов, снова посмотрев на присутствующих. – Областной совет примет во внимание ваши мнения.
– Долов, – продолжал он, обернувшись к высокому военному, – вызовите Челябинск. Через полчаса мы будем на телеграфе.
Профессора во главе с Андогским поднялись и любезно раскланялись. Долов быстро вышел из комнаты.
– Позволю себе напомнить, – прощаясь с Головановым, сказал Андогский. – Когда же в Академию будет назначен комиссар? Знаете, даже как-то неловко, во всех учреждениях комиссары, и только у нас…
– Да, да, – ответил ему Голованов, – в течение ближайших дней комиссар будет назначен.
Профессора вышли.
– Что, впервые видишь таких любезных генералов? – спросил Голованов Реброва.
– Отдать без боя Урал. Отступить к Волге и Каме. Оставить тысячи рабочих, не вооружив их против белых… Это ли не заманчиво?
– Думали: поверим, – усмехнулся Нечаев. – Суконные рыла, дескать…
– И все-таки надо заставить их честно работать на нас. И заставим, – нахмурившись сказал Голованов. – А с чехами драться будем за каждую пядь Урала. В боях организуются армии, а не готовыми преподносятся из тыла.
– «Коммуникации», – передразнил Нечаев. – Напустил ученого тумана. А про то не говорил, что все промышленные районы в наших руках. Это, пожалуй, поважнее коммуникаций.
Ребров подошел ближе к большой карте с флажками Белые флажки уже стояли между Екатеринбургом и Челябинском, стремились выдвинуться на главную линию между Пермью и Екатеринбургом и отрезали Сибирь.
– Ну, – сказал Голованов, – выбора нам не дано. Сегодня последний раз говорим с чехами.
Ребров и Нечаев вышли из комиссариата. Маленькие столики с белыми клавишами расставлены в просторной комнате. Тихо. Над столиками, протяжно жужжа, крутятся на вилке, гоняясь друг за другом, металлические шарики. Тикают аппараты. Время от времени телеграфисты ногой заводят часовые механизмы, поднимая гири.
Между аппаратами Юза бесшумно шагает взад и вперед Долов. Как только Голованов показался в дверях, он, круто повернув налево, зашагал ему навстречу. Похоже было, что он плывет и его широкие синие галифе-плавники тихо колеблются.
– Челябинск вызван. Здесь, у этого, – подвел он к одному из аппаратов Голованова и нагнулся к телеграфисту.
Телеграфист прижал тонкими пальцами клавиши. Белая лента заторопилась, и на ней появились слова:
здесь ли уполчехслов богдан павлу??? начальник гарнизона города екатеринбурга долов.
Вместо ответа на ленту посыпались буквы:
хххфффхххсссффф,
а потом аппарат спокойно начал печатать:
…у аппарата я богдан павлу – уполномоченный чехословацкого корпуса, кто у аппарата???
…у аппарата я, голованов, полномочный комиссар уральского областного совета…
…немедленно приостановите движение красноармейских и красногвардейских частей Челябинску, освободите сибирскую магистраль от германских вооруженных сил, препятствующих нашему движению на родину, противном случае будем силой пробивать себе дорогу на екатеринбург. богдан павлу???.. ???.. ??
…гарантируем свободное продвижение чешских эшелонов на владивосток. во всей советской россии и на протяжении всей сибирской магистрали нет ни одного немецкого солдата, чтобы следовать на родину, совсем не требуется занимать вооруженной силой беззащитные города и расстреливать рабочих, как это сделано вами в сызрани, самаре, уфе, челябинске и омске. голованов???.. ???.. ???
…ваши сообщения неверны, мы только вынуждены защищаться от возможного нападения германских сил и спешим на родину, требуем освобождения сибирской магистрали немедленно, богдан павлу???…
…ехать во владивосток из челябинска ближе не через екатеринбург. вы сами разоблачаете свои контрреволюционные планы???… ???
…это последнее ваше слово???… ???… ???
..да…
…таком случае прощайте… …
…прощайте…
Аппарат замолк.
Голованов молча свертывал в катушку оборванную ленту.
– Когда уходит первый красногвардейский эшелон под Челябинск? – спросил он Долова.
– Сегодня в час ночи, – почтительно выпрямился Долов.
– Пошлите вместе с нами этих… железнодорожников. Пусть лучше с чехами повоюют, – усмехнулся Голованов.
Долов звякнул шпорами и отступил на два шага назад.
– Едем, – повернулся к Реброву Голованов.
– Постой, Егорыч, – отозвался Нечаев, склонившийся у одного из аппаратов.
– Шифровка из Москвы!
Телефонист быстро наклеил на синий бланк кусочки ленты и подал его Голованову. На бланке стояли ряды цифр:
ТЕЛЕГРАММА
Москва
21782 57812 11443 18081 22451 34578
30052 44789 99054 17972 19290 00745
00852 76667 21875 51617 09876 00013
10023 33444 78801 09123 90713 55044
32137 01094 00123 10999 13133 03333
22222 18880 04321 07477 88001 87000
– Расшифруй в комиссариате, – протянул Голованов обратно телеграмму Нечаеву, – а я заеду туда позднее. Пойдем, Ребров.
Они вышли. Шофер, покрутив ручку, вскочил за руль, нажал ногой на педали. Машина ринулась от телеграфа.
– Ну, вот видишь сам, как обстоят дела. Мы вызвали тебя вот для чего…
В Челябинск пошлете?
– Нет. В Академию или охранять Николу…
– Какого Николу?
– Романова.
– Вместе с ним сидеть под замком? – нахмурившись, спросил Ребров.
– Да, это невесело. Согласен. Но в городе тревожно. Появились неизвестно откуда приехавшие иностранцы. Один ходатайствует за арестованную сербскую королевну, другой – за князя Львова, третий – за великого князя. А на самом деле, конечно, приглядывают за царями…
– Чего смотришь? Пугнул бы, – перебил Ребров.
– Конфликт с державами из-за царя? Он этого не стоит, – ответил Голованов. – Сюда же, – продолжал он, – перебросили Академию, и съезжаются сотни офицеров царской армии. Документов мы тут кучу перехватили. Выходит, что готовится заговор, похищение семьи Романовых. Тут нужен человек покрепче.
– Почетная задача, что и говорить, – проворчал Ребров. – Ты своди меня хоть в особняк и покажи сперва.
– Туда и едем, – ответил Голованов. – И чего с ним Москва возится, не понимаю, – недовольно сказал он.
Дом инженера Ипатьева стоял на Вознесенской площади, открывая собой небольшую улочку, круто спускающуюся к Исетскому пруду. На площади он терялся и был незаметен. Полутораэтажный особняк был обнесен свежим тесом, который не давал возможности с улицы видеть, что происходит внутри, а из особняка – что делается на улице.
Часовые были расставлены на улице и внутри, за забором. Они просмотрели пропуска. Вызвали коменданта.
Комендант вышел в рабочей блузе, с топором в руках.
– Ты что это? – спросил изумленно Голованов.
– Тополя укорачиваю. Разрослись перед самыми окнами, – ответил комендант, махнув топором на срубленные ветви.
Ребров и Голованов прошли через маленькую калитку, потом через парадную дверь и очутились в прихожей особняка. Сразу налево от лесенки парадного хода помещалась комендантская. В ней каждый день дежурили один из членов областного исполкома и комендант.
За комендантской белела вторая дверь. Около нее еще от инженера Ипатьева осталось стоять огромное медвежье чучело с раскрытой пастью. Чучело вдруг шевельнулось, и из дверей вышел волосатый широкий человек в просторной одежде и прошел к выходу.
– Поп.
– Зачем он здесь? – спросил Ребров коменданта.
– По праздникам обедню служит.
Голованов провел Реброва через несколько комнат, и они вошли в столовую. Вокруг обеденного стола сидело пять женщин. Это были Романовы. Они, очевидно, только что пообедали и еще не успели ничем заняться. На столе стоял остывший самовар, возле – пустые чашки. Две молодые женщины расставляли шахматы. Одна вязала. Пожилой, заросший бородой и баками, довольно толстый мужчина разгуливал взад и вперед по комнате, насвистывая марш «Преображенец». Красное, немного одутловатое лицо его, с темными мешками под глазами, было в морщинах. Гладкие, зачесанные волосы местами выцвели. В зубах торчала прямая тонкая трубка, поблескивавшая золотым кольцом по середине мундштука. В ней дымилась тонкая папироска. Серый летний штатский костюм сидел на бывшем царе непривычно, мешковато, как новый. Увидев в дверях комнаты коменданта и Голованова, царь остановился и как-то очень уж зачастил:
– Здравствуйте. Пожалуйста. Войдите.
Жидкие, бесцветные глаза его забегали по углам комнаты с одного предмета на другой.
– Представьте, – вдруг заговорил царь, обращаясь к коменданту и Голованову, и вытащил из кармана газету: – Здесь пишут, что не ладится с железными дорогами. Я думаю, что у нас в России все-таки можно наладить транспорт.
– Чего ты не наладил? – усмехнулся комендант.
Царь сконфузился и замолчал. Жена и дочери его молча взглянули на вошедших. Высокая, худая, вся в темном, похожая на учительницу немецкого языка, царица резко поднялась, отшвырнув с колен рукоделье, и что-то сказала Николаю по-английски. Она, очевидно, просила царя передать какую-то просьбу Голованову. Николай колебался. Потом, подойдя ближе, сказал:
– Нас стесняют. Не пускают в церковь. Передали не все вещи. В Тобольске мы пользовались свободой. Временное правительство…
– Не забывайте, гражданин Романов, что вы не в Тобольске и не в распоряжении «Временного правительства», – сухо прервал его Голованов.
– Да, да, да, – снова заторопился царь и растерянно затеребил левый ус, – но я прошу вас только возвратить нам наши вещи…
Царица, сердито отвернувшись, вышла в свою комнату. Дочери последовали за ней. Внимание Реброва давно привлекала развернутая на столе книга. Он подошел взглянуть на нее. Книга была заложена небольшой потрепанной картонкой, согнутой втрое. Ребров взял закладку, – она оказалась тобольской продовольственной карточкой.
Тоб. Город. Продов. Ком.
ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ КАРТОЧКА
№ 54
Фамилия: Романов.
Имя: Николай.
Отчество: Александрович.
Звание: экс-император.
Улица: «Свобода».
№ дома…
Состав семьи: семь.
Подпись выдавшего карточку…
Председатель комитета Тарасов.
На обороте – пометки о выдаче продуктов и правила пользования карточкой.
Ребров заложил карточку обратно, перелистал раскрытую книгу и в изумлении повернулся к Голованову: на столе лежал том «Дома Романовых», изданный к трехсотлетию династии.
Голованов пошел дальше по коридору, оставив в комнате растерявшегося царя. Он вывел Реброва на террасу, на которой стоял невидимый из-за перегородки пулемет. Все было как будто в порядке и не вызывало подозрений.
– Ну, что скажешь? – спросил Голованов.
– То же, что и раньше: скучно стеречь бывших царей.
– Особенно, если они еще с претензиями, – усмехнулся Голованов. – Привезли три вагона вещей, и все еще мало!
– Посмотри-ка в список, – протянул комендант Реброву свернутую в трубочку тетрадь.
Ребров раскрыл ее. На первой странице было написано чернилами:
Кофточек белых полотняных 235 шт.
Салфеток 113
Гардин бархатных 64
Занавесок, белья, посуды —
Ребров перелистал 12 исписанных страниц, на последней стояло:
Лопат 3 шт.
Метла 1
Садовая корзинка с ручками для мусора 1
Горшков ночных 3
Голованов улыбнулся Реброву:
– Лучше в Академию?
– Лучше туда, – сказал Ребров.
Ребров с трудом разыскал на окраине города Щепную площадь. Площадь была безлюдна. С одной стороны ее виднелись белые стены монастыря, с другой – красное двухэтажное кирпичное здание.
Около здания 20 всадников шагом ездили по кругу друг за другом. Реброву бросились в глаза их длинные, серо-синего цвета шинели. Он подошел поближе. Всадники были в полной военной форме царского времени. Только кокарды и пуговицы обтянуты красной материей, и нет погон.
– Как пройти в Академию? – спросил Ребров проезжавшего рядом. Всадник, не повернув головы, проехал мимо. За ним проскакал второй, третий…
– На рысь! – протяжно скомандовал густым басом стоявший в кругу в солдатской форме усач.
Всадники поскакали быстрей. Ребров, повернувшись, пошел дальше к красному зданию.
Над парадным входом виднелась проржавевшая железная вывеска:
ЕПАРХИАЛЬНОЕ ЖЕНСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Ребров открыл дверь и попал в вестибюль, весь уставленный заколоченными ящиками, шкафами, кассами со шрифтом, рыцарскими доспехами, исполинскими касками и картинами. За маленьким столиком около перил небольшой лесенки, тоже заваленной нераспакованными вещами, сидел швейцар в темной штатской форме с галунами.
– Кого изволите спросить? – вежливо, но не спеша, поднялся он со стула.
– Начальника академии, – сказал Ребров.
– Их нет. Принимают Александр Александрович Смелов – правитель дел канцелярии. Наверх – кабинет налево, – указал рукой швейцар.
– Корзиночку оставьте внизу! – крикнул он вслед.
Ребров поднялся на второй этаж и нашел кабинет Смелова. Правитель дел, высокий, пухлый, холеный человек, осмотрел Реброва и, словно оценив потрепанную его гимнастерку, приготовился молча его слушать, не предлагая стула.
Ребров протянул конверт. Смелов взглянул на штамп Уральского Военного Комиссариата и тотчас протянул руку к креслу:
– Присаживайтесь! – сказал он, разрывая конверт.
Ребров сел. Правитель дел вытянул из пакета бумажку и внятным, ровным голосом стал читать ее:
РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
Комиссар по Военным Делам Уральского Областного Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов.
1918 г.
№ 3779,
г. Екатеринбург.
Начальнику Академии Андогскому А. И.
Настоящим ставим вас в известность, что товарищ Ребров Борис Петрович назначен политическим комиссаром Академии Генерального Штаба.
Военный комиссар Лещев
– Позвольте доложить, – встал и протянул руку Смелов, – мы ожидали вас давно. Разрешите, я проведу вас в отведенную вам комнату?
Смелов повел Реброва по длинному коридору куда-то в противоположный конец здания. Из классов выходили слушатели. Очевидно, занятия кончились. Слушатели с удивлением смотрели на Реброва, шагавшего рядом с правителем дел.
– Кто это? – слышал Ребров позади себя.
– «Советский» слушатель, наверное, – иронически и вполголоса сказал кто-то.
– Прием еще не объявлен, – возразил другой.
– Комиссар, – догадались сзади, и разговоры замолкли.
Смелов остановился возле одной из стеклянных дверей и пропустил вперед Реброва. Ребров вошел. Перед ним был большой пустой класс. Налево в углу стояла железная кровать с пыльным и грязным матрацем. У больших окон – огромный канцелярский стол. У стола – скамья из прачечной и десяток парт.
– К сожалению, лучшего нет в нашем распоряжении, – извинился Смелов и потрогал пальцем пыльный стол.
– Велите убрать парты, – сказал ему сухо Ребров и, раскрыв двери, начал выдвигать их в коридор.
– Сейчас распоряжусь. Не пачкайтесь напрасно.
Правитель дел быстро вышел из комнаты и скрылся на лестнице.
Ребров прикалывал к столу карту Урала, когда в стекло двери мягко постучали пальцем.
– Да, – крикнул Ребров, не отрываясь от стола.
Дверь слегка приоткрылась.
– Разрешите войти, Борис Петрович? – послышался приятный певучий баритон, и на пороге показался плотный мужчина среднего роста в кителе со стоячим воротничком. Ребров посмотрел на него и узнал. Это был Андогский.
– Пожалуйста, Александр Иванович.
Андогский подошел ближе и, взглянув мельком на грязную кровать, скамейку и стол, снова спросил:
– Разрешите присесть?
– Пожалуйста!
Андогский сел рядом с Ребровым.
– Борис Петрович, – начал он, – я от души рад вашему назначению. О вас я слышал самые лучшие отзывы. А, представьте, в Петрограде – в столице – мы имели комиссаром какого-то товарища Болотова, который никакого авторитета не представлял ни для академии, ни для Советского правительства.
– Я тут человек новый. Как будто некому давать обо мне отзывы, – ответил Ребров.
– Ну, что вы! Я рад, рад за академию. Сейчас такое время, когда без комиссара нельзя ступить ни шагу. Если бы вы знали, сколько трудов я положил на то, чтобы вывезти академию, устроить ее здесь. Пришлось везти библиотеку, типографию, Суворовский музей. Ну, вот теперь будет легче: в вашем лице мы имеем надежного защитника. Я пользуюсь теперь первым же случаем, чтобы просить вас оказать содействие размещению сотрудников и слушателей. Вы видите, как мы живем… – обвел глазами комнату Андогский.
– У вас есть подходящие помещения? – спросил Ребров.
– Да, ведь вот же напротив женский монастырь. Слушатели и профессора с семьями прекрасно могли бы устроиться в кельях. Кто же может считаться с дурью нескольких десятков выживших из ума баб? А городской совет затягивает решение вопроса. У нас же военное время!
– Хорошо, – сказал Ребров, – я добьюсь у горсовета очищения монастыря.
– Неоценимую услугу окажете академии, – с чувством произнес Андогский и продолжал: – Теперь еще одна просьба. На днях вышла неприятность… Ну, хоть бы мальчишка нас подвел! А то ведь полковник со старшинством, способный талантливый слушатель, Слейфок. Представьте, подает заявление в чрезвычайную комиссию и пишет: «…Узнав о пребывании в Екатеринбурге Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны, прошу Чрезвычайную комиссию разрешить мне свидание с Ея Императорским Величеством, в виду того, что будучи тяжело ранен и находясь в Царскосельском госпитале неоднократно был взыскан лаской и участием Ея Императорского Величества…» Нашелся, видите ли, рыцарь! Подвел меня! Академию! Теперь сидит. Добился. Нельзя ли, Борис Петрович, освободить этого дурака? Право, позор – слушатели Академии сидят по тюрьмам!
– Хорошо, я выясню, в чем дело, – ответил Ребров.
– Много обяжете, – поклонился Андогский. – Сами видите, как необходим нам комиссар. Сказать прямо, Борис Петрович, если бы больше таких людей, как вы и ваши руководители, я сам вступил бы в партию. Ведь нам во всем идут навстречу. Этого мы не знали даже в старое время. На днях я говорил в Москве с народным комиссаром по военным делам. Он очаровывает. Обещал всемерную поддержку академии. Расспрашивал меня: каков профессорский состав, довольны ли, есть ли достаточное количество учебных пособий, не нуждаемся ли в чем. Потом вдруг спрашивает: «В списке значится профессор Расторопный. Кто это? Раньше его как будто не было слышно?»… Какая память! Какая проницательность! Ведь Расторопный действительно профессор по недоразумению…
– Как по недоразумению? – спросил Ребров.
– Анекдот, – усмехнулся Андогский. – Был он гвардейский полковник: без имени, без связей, без состояния. Понадобилось кого-то послать в Абиссинию. Государю императору доложили и список кандидатов составили. А государь император, не читая фамилий, на списке начертал: «Послать Расторопного Гвардейского Полковника», и все слова с больших букв написал, а гвардейский полковник Расторопный один на всю столицу. Его и послали. Возвратился он генералом. Понравилась внешность. Прикомандировали по указу государя к академии… Я вас задерживаю, – вдруг спохватился Андогский и встал, протягивая руку.
– Вы будете пользоваться выездными или верховой? – спросил он Реброва уже в дверях.
– Верховой, – ответил Ребров, закрывая дверь.
Час спустя Ребров обошел помещения Академии. В самом деле, Андогский сумел вывезти из Петрограда решительно все: почти в каждой комнате, в коридоре, в службах лежали заколоченные ящики с имуществом. Ребров осмотрел классы, помещение канцелярии, огромную столовую, разместившуюся в зале епархиального училища. Спустился в полуподвальное помещение, где находились кооператив академии и жилые помещения служителей. Зашел в конюшню к стоявшим там кровным рысакам. Выбрал себе английскую кобылу Куклу и велел держать ее для него.
Возвращался обратно через вестибюль и уже хотел подняться по лестнице, как оттуда сверху донесся приятный баритон:
– Не беспокойтесь, мать игуменья! На днях я еду в Москву. Лично буду ходатайствовать перед народным комиссаром об оставлении монастыря в покое. Зайду к патриарху Тихону, доложу ему. Не допустим поругания.
Ребров не спеша стал подниматься по лестнице. На площадке перед черной игуменьей стоял Александр Иванович и почтительно целовал ей руку. Игуменья широким рукавом благословляла его.
