Текст книги "Золотой поезд"
Автор книги: Владимир Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Белозипунников, назад! – закричал высунувшийся в окно Запрягаев.
Дружинник вздрогнул, опрометью бросился в вагон, разливая на бегу кипяток.
Сереет. В мимолетящих лесах мутная ночь. Часовых на площадках не разглядишь. Дружинники спят на полках в одежде, только немногие сняли обмотки и башмаки. Задний вагон бросает из стороны в сторону. Там разместились левые эсеры.
Воздвиженский сидит в купе у Реброва и Запрягаева. Горит на столе огарок свечи.
– Читали? – спрашивает Воздвиженский Запрягаева и тычет пальцем в газету.
– Что?
– Немцы грабят Украину. Брест-Литовский мир не спасет Россию. Драться надо!
– В самом деле? А мы не знали. Погибели Советов хочешь?
– Мы заранее отдали себя в жертву. Лучше погибнуть…
– Чего ж ты не гиб? – захохотал Запрягаев.
– И погибнем! – крикнул Воздвиженский и быстро вышел из купе.
– Загадки загадывает? – спросил Запрягаев Реброва.
– Эсеров не знаешь?
– И то. Они хоть и левые, а от правых не отличишь. – Запрягаев хмурится.
– Слушай, Борис, на последнем полустанке около поезда что-то очень близко вертелись два мужика. Подозрительные. Не прохлопали бы ушами эти пустозвоны.
– Поставь дежурить всех своих. Да пойдем осмотрим поезд, – сказал, вставая, Ребров.
В узком коридорчике вагона их качнуло и стало бросать от стенки к стенке.
– Ну и прет, – сказал Запрягаев, на секунду теряя равновесие и налетая грудью на боковую стенку. Они прошли первый вагон. Все было на месте. Часовые не дремали. Запрягаев выглянул в окно. Поезд круто поворачивал, не сбавляя хода. Сквозь серую мглу северной ночи между третьим и задним вагонами что-то черное мелькнуло и исчезло за вагоном. На мгновенье Запрягаеву показалось, что кто-то с буферов пытается перебраться на подножку последнего вагона. Ничего не говоря, он бросился к заднему вагону. Тихонько подошел к часовому, взглянул сквозь стекло буфера. На квадратной скобе около муфты левого буфера можно было ясно разглядеть ременную петлю, уходившую под вагон…
– Держи меня за ноги, – прокричал на ухо часовому Запрягаев. Затем встал на колени и тихонько открыл дверь. Лег, подался немного вперед, заглянул с левой стороны под ступеньку и невольно откинулся: под вагоном висел на ремне человек в зипуне. В руке человека что-то блеснуло. Запрягаев выстрелил. Человек, выпустив ремень, полетел под колеса.
– Ты чего смотрел?! – налетел Запрягаев на часового. – У тебя из-под носа хоть пулемет унеси. Забыл, что везешь? Ступай в купе, – здесь место другому.
Ребров, встревоженный долгим отсутствием Запрягаева, вместе с Воздвиженским показался в дверях.
– Что тут у вас?
– Да вот, зевает, а тут попутчик под вагоном прицепился.
– Где, где? – схватился Воздвиженский за рукоятку маузера.
– Да теперь-то его нет, – сказал Запрягаев. – Спрыгнул.
– Твои прохлопали, – повернулся к Воздвиженскому Ребров, – подтяни. – На станциях разговаривают, привлекают внимание…
– Э, плюньте, Ребров, что из пустяков шуметь. Ну, поговорили ребята, что из того? Дело не в вашей дисциплине, а в революционном самосознании…
– Ну, если так, то напрасно я с тобой болтаю, – сказал Ребров. – С сегодняшнего дня в резерве будешь. На постах держать вас не могу.
– Как хочешь, – пробормотал Воздвиженский и скрылся в своем купе.
– Вот шельма! Взять бы его? – посмотрел на Реброва Запрягаев.
– Погоди, до них еще дойдет очередь, – ответил тот.
Все дальше и дальше мчался поезд. Позади – чехи, на юге – эсеры, на севере – союзники. Надо спешить в Москву.
Глухие пермские и вятские леса сменились вологодскими жиденькими березками. Еще шесть часов езды – и Ярославль, а за ним и Москва.
Последняя остановка перед Ярославлем – Буй.
Белый вокзал виден издалека. Через минуту Ребров ищет начальника станции. В дежурной комнате никого не видно. Напротив – комната с наклейкой:
КОМЕНДАНТ
Комендант, низко нагнувшись над столом, о чем-то совещается с начальником станции. – Что угодно?
– Путевку.
– Куда?
– В Москву.
– Сейчас запросим. Подождите минуту.
Минута длится долго. Подозрительная тишина на станции. Против обыкновения не слышно обычных звонких криков буйских продавцов: «Сыра, сыра! Кому сыра?» Ребров снова у коменданта:
– Скоро ли путевка?
– А вот Вологда передает. Читайте.
Морзист читает:
…В Ярославле бой с эсерами…
Ребров вскакивает.
– Давай путевку обратно.
– Подождите минутку, – все тот же спокойный ответ.
В сосновом лесу у вокзала и на запасных путях копошатся люди, как будто готовятся к чему-то. Комендант несколько раз обходит с обеих сторон состав.
– Когда же, наконец, ваша минута кончится? – кричит Ребров в комендантской. – Если мне не дадут сейчас путевку, я еду без нее.
– Подождите минутку, – успокаивает комендант.
Ребров бежит к паровозу.
– Красноперов, назад!
Два дружинника едут с ним на паровозе к железному кругу. Дружинники соскакивают и поворачивают круг. Через минуту паровоз мчится опять к вагонам. Толчок, лязг цепей, и золотой поезд без путевки срывается с места.
Красная шапка коменданта мелькает на лесенке вокзала.
– Подождите минутку! Впереди встречный! – кричит он и машет красным флагом.
Но его уже не слышно.
Узкой лесной просекой убегают вдаль блестящие рельсы. Может быть, действительно там – впереди, за первым поворотом, прямо на золотой поезд несется встречный. Красноперов почти вылезает из окна, всматривается в даль.
Паровоз свистит весь перегон, не переставая. Во всех вагонах, держась за рукоятки тормозов, стоят наготове дружинники. При первой тревоге тормоза железными лапами схватят колеса, и поезд замрет на месте. Двадцать минут напряженного ожидания, и сигнальные столбы разъезда благополучно приближаются к поезду.
Золотой поезд оказался в кольце врагов, на протяжении тысячи километров.
Ребров стоит у окна и смотрит, как несутся мимо красные выемки вятских глинистых полей. К нему подходит Запрягаев. Он угрюм и серьезен.
– Назад, Борис? Убережем ли груз? Где выход?
– Назад, друг. Проскочим в Пермь и спрячем золото у себя, на Урале.
Весть об этом, в продолжение двух суток, неизвестно куда летящем поезде, с неизвестным грузом, с неизвестными людьми, дошла до главного московского железнодорожного комитета. Враги подсунули телеграмму:
Неизвестный поезд с четырьмя вагонами и вооруженной охраной пробовал прорваться в Ярославль к восставшим. Своевременно принятыми мерами воспрепятствовали этому. Поезд задержать не удалось – вышел на Вятку.
Комендант станции Буй Гусаров.
Начальник станции Вятка в тужурке со светлыми пуговицами и малиновым кантом склонился над столом, второй раз перечитывая телеграмму Главжелезкома:
Немедленно задержите неизвестный поезд, четыре вагона. Железнодорожной охране – разоружить команду, арестовать комиссара. Весь захваченный груз передать на железнодорожные склады для нужд вашей дороги.
Предс. Главжелезкома Подольский.
– Хорошо написано, – пробормотал начальник в опущенные усы, – попробуй, задержи! – и побрел в комнату коменданта. Комендант станции приказал положить на рельсы петарды и выкатил на запасный путь бронированную площадку.
Вот и поезд. Состав – четыре вагона. Тот самый. Вот он проходит на полном ходу семафор. Одна за другой с треском разорвались петарды. Машинист высунулся из окна. Бесшумно упал и исчез под паровозом красный заградительный круг на шесте. Испуганно отскочил стрелочник от рычага стрелки, когда состав пронесся мимо. Он первый раз видел, чтобы поезд полным ходом шел по заградительным сигналам.
Весь отряд с карабинами в руках прильнул к окнам. Двери площадки открыли для пулеметов.
Когда поезд проносился мимо станции, Ребров прокричал коменданту:
– Задержи встречные поезда. Открою пулеметную…
Комендант побежал за поездом, что-то крича. Ветер уносил его крики. Выходной семафор медленно поднимался кверху.
– Путь свободен, – толкнул Красноперов своего помощника, указывая на семафор. – Поднимай пар.
Четыреста пятьдесят верст от Вятки до Перми. Недалек путь, Гуще лес. Реже поля и деревни. Ребров смотрит в окно. В глаза ему бьет ветер. Стелется дым к телеграфной проволоке, клочками застревает на верхушках елок. Горько-сладким дымком ударило в нос.
– Что это? – спохватился вдруг Ребров, – пахнет горелым.
– Запрягаев! – крикнул он в купе.
Запрягаев выскочил в нижней рубашке с всклокоченными волосами. Он только что спал.
– Горит, – подтвердил он, высунувшись в окно. Сильней и сильней запах. Вот уже вдалеке молочный туман. Он стелется и скрывает подножье деревьев, потом сгущается и поднимается выше, наконец, деревья исчезают в светлом, водянистом дыму.
– Лесной пожар, – шепчут дружинники.
– Кто поджег?
– Целы ли деревянные мосты?
– В Вятке не задержали… Не нарочно ли?
Несколько часов ведет в дыму локомотив Красноперов. Еще гуще становится дым. Он поднимается прямо с земли, и похоже, что горит не лес, а земля. Уже кашляют от дыма дружинники. Трут глаза. Из окон не видно последнего вагона. Молочно-клубящаяся пелена застилает все.
Воздвиженский на паровозе у Красноперова.
– За мосты не боишься? – спрашивает он его.
– Чё им сдиется? – отвечает за Красноперова его помощник.
– На полотне трава не растет, – говорит Красноперов, – огню не по чему до мостов добраться.
– А если подожжены нарочно? – не унимается Воздвиженский.
– А если ночью рельс отворотят? – сердито спросил в ответ Красноперов и открыл дверцу топки котла, с лязгом ударившуюся о стенку.
– Давай, Спирька, – сказал он помощнику и, схватив лопату, начал вместе с ним подбрасывать в топку лоснящийся, тяжелый уголь.
На высоком берегу Камы расположилась маленькая, спокойная Пермь. Рядом с ней, сливаясь с городом, по излучине реки, у самой воды, правильным амфитеатром раскинулся Мотовилихинский пушечный завод. День и ночь дымит Мотовилиха. В три смены работает круглые сутки. Льются и выковываются орудийные тела, броневые плиты, точатся десятки тысяч снарядов. Железнодорожные мастерские вот уже полгода снаряжают бронепоезда и бронеплощадки, судостроительные верфи бронируют речной флот, а мелкие мастерские точат ружейные патроны.
Уральские красногвардейцы дрались недавно в Финляндии против немцев и белого генерала Маннергейма, в оренбургских степях – против атамана Дутова, а теперь дерутся с чехословаками. Много тратится боевых припасов, и безостановочно дымят уральские заводы.
Тридцать тысяч рабочих живет в Мотовилихе. Сквозь дымовую завесу сверху не видно завода, и только пробная орудийная стрельба да удары парового многотысячного молота тяжелыми вздохами доносятся от реки. Время от времени ревут тревожные гудки, созывая отряды для спешной облавы или ночной проверки, и тогда выскакивают из своих домишек красногвардейцы и скатываются вниз по перилам бесконечных деревянных лестниц к своему штабу. Оттуда комиссары ведут их на железнодорожную станцию или в заснувший город. А то приходится перебрасываться на платформах и в теплушках в крестьянские уезды, где кулаки и эсеры свили свои гнезда. В южных уездах еще нет советской власти.
Медленно вверх по Каме двигаются на последний революционный оплот белые армии. Каждый день по нескольку эшелонов Красной Армии отправляются из Перми на фронт. Но сужается кольцо врагов. Судьбу Екатеринбурга решится в течение ближайших дней. Перед врагом вырастает Пермь – ближайший плацдарм красных.
На рассвете поезд влетел под вокзальный свод и замер у станции. Несколько человек с мешками и котомками за плечами бросились к подножкам вагонов.
– Чепляйсь, Ванько, подсоби с мешкам-то…
– Назад! – проревел Запрягаев, грозя высунутой в окно рукой.
Ошарашенные мешочники отскочили. Несколько минут спустя поезд, вместо того, чтобы двинуться дальше, перевелся на запасные пути и, обойдя два-три красноармейских эшелона, готовых двинуться в путь, скромно остановился за блестящим составом реввоенсоветского поезда.
– Смотри, – указал Запрягаев Реброву на соседей, – у них и броневички с собой. Видишь – на площадках. Приятно путешествуют…
– Да, полезные игрушки, с ними куда спокойней. Я еду сейчас к комиссару города. Ценности сегодня перегрузим. А ты под каким-нибудь предлогом уведи левых эсеров до двух часов дня.
– Ладно, пойду с ними рвать ручные гранаты…
Ребров поднял комиссара города с постели. Пошли вместе в комиссариат.
– Счастливо утек, – сказал комиссар на ходу, – немного опоздай, они бы в Вятке тебя захватили.
– Кто? За что?
– Да разве ты не знаешь, что Москва приказала тебя задержать? Наверное, эсеры постарались. Вот у меня с собой телеграмма.
Ребров прочел и усмехнулся.
Комиссариат помещался в бывшей духовной семинарии. Огромное здание ее одиноко стояло на крутом берегу Камы.
– Я тебе здесь и отведу помещение, тут сухо и хорошо, – сказал комиссар.
– Надеешься на своих ребят?
– А то как же?
– Напасть никто не может? Эсеры?
– До чехов далеко. А эти не посмеют.
– Тогда давай машины, я еду на вокзал за золотом, – сказал Ребров.
Через полчаса Ребров был на станции. Золотой поезд охраняли дружинники-большевики. Запрягаев исполнил обещание и увел Воздвиженского и его отряд на стрельбу.
– Наваливай, ребята, мешки, – поторапливал Ребров, – надо успеть, пока эсеры не вернулись.
К 12 часам было погружено все.
Когда Запрягаев привел со стрельбы левоэсеровских дружинников, поезд стоял на том же месте, и его по-прежнему охраняли часовые. Как ни в чем не бывало, Запрягаев дружелюбно сказал Воздвиженскому:
– Вот мы и дома. Отдохнем немного, измучились ребята. Давай-ка, брат, сегодня и твоих поставим в наряд.
– Давно пора, – немного обиженно ответил Воздвиженский.
С необычайным для них усердием взялись теперь эсеровские дружинники за караульную службу. Урок Реброва, видимо, не прошел даром для Воздвиженского. Он подтянул туже ремень, повесил на нем кобуру с револьвером и почти каждые полчаса обходил весь состав, делая замечания часовым.
– Старается, – смеялся Запрягаев, глядя на Воздвиженского и весело подмигивая Реброву.
– Зайди ко мне, – позвал его из своего купе Ребров. Он плотно притворил дверь, сел рядом с Запрягаевым и сказал:
– Слушай, я говорил по проводу с Головановым, – деньги мы оставим в Перми. Золото решено спрятать в Кизеловском районе в шахтах. Завтра утром я еду в Кизел. Ты останешься здесь, чтобы наш отъезд был не так заметен.
– Нашел для меня дело! – сказал Запрягаев.
– Потерпи. Теперь для нас выгодно, чтобы поезд был на виду. Собьем со следа. Ты выставь внешние караулы, делай вид, что в поезде по-прежнему находится золото.
– Значит, завтра ты снова в путь? – спросил Запрягаев.
– Да.
– А что с эсерами?
– Воздвиженского без меня не трогай, пусть пофорсит. Пустые вагоны могут стеречь и эсеры…
Впервые за трое суток отдыхали дружинники. Одни отсыпались за бессонные ночи, другие строчили письма своим в Екатеринбург. Был теплый летний вечер. Запрягаев с тремя ребятами мурлыкал сибирскую песенку:
В далеком краю за Байкалом,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…
Белозипунников, левый эсер, с рыжеватой бородкой и с нависшими веками, в офицерской фуражке, неведомо где раздобытой, стоит у зеркального стекла вагона и смотрит в далекий лес. В его приземистой фигуре есть что-то похожее на бывшего царя. Вернее, Белозипунников похож на дешевый царский портрет. На нем солдатские обмотки, рваные штаны и башмаки. Но сейчас с платформы видна только верхняя половина его туловища. Офицерская же фуражка, пушистые усы и круглая борода привлекают внимание прохожих.
Мешочники, потерпевшие утром неудачу, в течение всего дня следят за прибывшим поездом.
– Гликося, гликося, Спиридон Вахромеевич, – неуж чаря везут? – с испугом кричит баба с котомкой на спине.
– Чего треплешь? Какой там царь? Шары-то вылупила.
– Да вона. Тамо. Истинный бог – он!
Мешочник, взглянув на Белозипунникова, вздрогнул от неожиданности и сам зашептал бабе:
– И в сам деле он. А ну-ка убирай скорей ноги, старуха.
Через полчаса на станции прошел слух о том, что большевики везут неизвестно куда царя и царскую семью.
Ставни домов закрыты. Калитки замкнуты на крепкие замки. Город крепко спит. Спят караульщики – не слышно их стукалок. Тихо и мертво кругом.
С шумом распахнулись ворота комиссариата. По заснувшей улице защелкали о булыжники мостовой железные подковы. Отряд всадников сломя голову промчался по улице и вмиг оцепил близлежащий квартал.
– Вставай!
– Открывай! – послышались крики всадников и неистовый стук кнутовищами по закрытым дверям и калиткам.
– Спаси, господи! – зашептали за ставнями и зашлепали туфлями.
– Опять облава!
– И все ловят, и все ловят кого-то.
Неодетые, в одном белье, бледные от испуга люди с трудом открывали двери своих душных и тесных домов.
Кавалеристы шумно врывались в квартиры. В затхлых комнатах запахло прелой кожей и лошадиным потом.
– Нет у нас никого. Нету ничего, – жалобно вздыхали хозяева и тащили ключи от сундуков, шкафов и чуланов.
– Кошек!
– Кошек! – кричали кавалеристы обалдевшим и ничего не понимающим хозяевам.
– На кухню!
– На печках! – скомандовал старший, и сам принялся обшаривать крашеные деревянные полати, пугая важных усатых тараканов, в панике падающих на пол.
Через минуту в его руках извивалась пестрая кошка. Он опрометью бросился вон из комнаты, опрокинув по дороге табурет со стоявшем на нем тазом. Его товарищи вместе с ним выскочили на улицу и, вскочив на лошадей, понеслись обратно.
– Маруську, Маруську взяли! – пронзительно вдруг закричала хозяйка.
Целый день пришлось пробыть Реброву в городе, и только к часу ночи вернулся он к эшелону. Едва-едва он забылся в полусне, как застучали в его куле.
– Ребров, от комиссара нарочный!
– В чем дело?! – вскричал Ребров.
Уже по дороге в машине нарочный взволнованно объяснил Реброву, что в городе тревога. Комиссар спешно выехал в комиссариат.
– Налет? Нападение? – спрашивал Ребров.
– Не знаю. Комиссар вызвал отряд, – рассказывал нарочный.
Здание бывшей семинарии было почти все освещено, когда к нему подъехали Ребров с нарочным.
Комиссар бросился навстречу и потянул Реброва в комнату, где лежали деньги.
– Рви скорей печати!
– Зачем?
– Крысы!
– Какие крысы?
– Крысы едят мешки с деньгами.
– Что ты брешешь?
– Не брешу. Часовой услыхал шум, поднял тревогу, а без тебя войти нельзя. Да двигайся ты скорей! На мне ответственность за их целость!
Ребров сорвал печати и открыл дверь. Схватил первый попавшийся под руку мешок, из-под него выскочила большая рыжая крыса и скрылась под грудой мешков. Все было цело, только один мешок был прогрызен, и радужные бумажки виднелись изнутри.
– Твое счастье. Всего не съели, – засмеялся Ребров, – хоть крысы, а знают, что жевать.
– Дежурный, кошек! – закричал комиссар.
Дежурный тащил большую бельевую корзину, в ней клубками сидели и мяукали пестрые, серые, черные и рыжие кошки, встревоженные необычайным путешествием.
– Откуда это? – захохотал Ребров.
– Пока тебя ждали, он с отрядом, – махнул комиссар на дежурного, – конфисковал всех котов у окрестных обывателей.
Если кто-нибудь скажет, что хорошо знает Северный Урал, не верьте ему. Еще много лет географические карты будут обозначать эти места бледными штрихами, без названий, а многочисленные и могучие реки будут намечены наугад пунктиром. Русские живут здесь небольшими селениями по реке Каме бок о бок с туземцами-пермяками, севернее – с зырянами, а еще севернее и восточнее – с вогулами и остяками.
Кизеловский угольный район – первый подступ к Северному Уралу и конечный пункт Среднего.
Ребров едет на паровозе. Сзади – теплушка с грузом и семью товарищами.
Проехали уже Чусовую, и локомотив все чаще и чаще берет высокие подъемы. Лесистые скалы нависли высоко наверху, обнажая уральские породы; внизу мелькают реки, даже с высоты заметна быстрота их течения. По притокам этих рек бродят старатели, промывают золотой песок. В этих краях больше медведей, чем людей. Косматые жители лесов ведут жизнь святых схимников, питаясь ежевикой, морошкой, малиной, диким медом.
Трудно человеку жить на Северном Урале, еще трудней за грош лезть в недра гор. Здесь можно встретить забитых и обездоленных осинских татар, башкир и даже китайцев. Только те, кто потерял всякую надежду на работу, идут сюда на заработки.
Один за другим берет паровоз высокие подъемы. С высоты гор виднеются редкие села и деревни. Частенько в них попадаются узкие одноконечные мечети. На песочных карьерах кричат что-то вслед поезду желтолицые китайцы. Далеко вверху игрушечный, деревянный домик-станция. Кажется, что поезд никогда не доберется до нее. Кружит железнодорожный путь. Медленно, но верно пробирается поезд к заброшенной станции.
Молодой парень с бельмом на глазу, в русской рубахе, встретил Реброва на вокзале. Это был председатель окружного комитета Губахин. Он только что вернулся из Екатеринбурга и знал от Голованова обо всем.
– Благополучно?
– Как видишь. Приготовил? – со своей стороны спросил Ребров.
– Да. Кое-что тут подыскал. Стемнеет – пойдем, посмотришь.
Через два часа они шли тропинкой по глухому лесу. Ветер шипел в верхушках елей, осыпая сухие иглы, редкие сосны качались и скрипели. В сумерках чаща леса казалась непроходимой.
Ребров ничего не видел впереди и как слепой шел за Губахиным.
– Ну, вот и пришли, – сказал Губахин. – Видишь, это – заброшенная шахта, Княжеской называлась раньше. Тут когда-то была узкоколейка, а потом ее сняли, остались только просека да старые шпалы. Здесь вот спуск, а дальше налево провал саженей на восемь вглубь.
– А по тропинке сколько? – спросил Ребров, входя под деревянный потолок шахты.
– Три версты.
– Далековато…
– Зато лучшего места не найдешь. От этой шахты тянется подземная пещера верст на семь. С одной стороны мы спрячем золото, потом я взорву свод с двух сторон саженей на десять.
– А как же ты выйдешь? – спросил Ребров.
– Есть еще другой выход из пещеры – у десятого разъезда, оттуда и выйду.
После тревожного лесного шума полная тишина окружила Реброва и Губахина. Губахин пошел вперед.
– Я здесь работал когда-то, – сказал он Реброву и, пройдя ощупью шагов двадцать вниз, зажег шахтерскую лампочку. Желтоватое пламя осветило полусгнившие стропила шахты. Кое-где засверкали нависшие капельки воды. Что-то изредка чуть-чуть потрескивало. Очевидно, рассохшиеся скрепы оседали от ветхости. Изредка осыпались струйки земли, и маленькие камешки горохом падали вниз. Оба спутника молчали, их давила тяжесть нависших пластов земли. Вдруг Губахин крепко схватил Реброва за рукав и притянул к себе.
– Оборвешься. Видишь, рядом – провал.
Ребров невольно прижался к Губахину, потом успокоился и, показывая на отверстие, ведущее в пещеру, сказал:
– Если тут взорвем, догадаются. Скажут – был проход, а теперь нету.
– Чудак, – усмехнулся Губахин. – По-твоему обвалов в шахтах и в пещерах никогда не бывает? Кому в голову придет рыть десять саженей земли?
– Ты уверен?
– Уверен.
Глухой ночью, взяв мешки с золотом, двинулись товарищи Реброва вслед за Губахиным. Было решено в крайнем случае провозиться и вторую ночь, лишь бы никто ничего не заподозрил. Много раз процессия уходила и возвращалась.
– Все, ну его к черту, – с облегчением вздохнули дружинники, когда последняя партия золота была брошена в пещеру.
– Ну, выбирайся, ребята! – сказал Губахин, поджег шнур и исчез в глубине пещеры.
Ребров и дружинники выбрались наружу. Первый взрыв был ясно слышен, как шум подземного обвала, второго взрыва никто не расслышал.
– Выберется ли? – подумал вслух про Губахина один из дружинников.
– Он здесь работал, не беспокойся, – ответил другой.
Ребров с товарищами только что вернулся из леса, как в тупик, где стоял их паровоз, с вокзала прибежал посланный от комитета с телеграммой:
КОМИССАРУ РЕБРОВУ. КИЗЕЛ
Восстание подавлено. Путь в Москву свободен. Соблюдая необходимейшую осторожность, руководитесь первоначальным планом. По линии дан приказ всем воинским частям быть в вашем распоряжении.
Голованов.
– Что за чертовщина! Теперь хоть месяц рой, не выроешь, – сказал Ребров и пошел на телеграф.
На бланке он написал только одно слово: Поздно.
В тот же день маленький состав примчался обратно в Пермь. По платформе старого вокзала навстречу поезду бежал Запрягаев. Он на ходу вскочил на тормозную площадку, где стоял Ребров.
– В Москве восстание. Левые эсеры убили Мирбаха. Только сегодня пришли телеграммы… Сегодня ночью здешних разоружат…
– А Воздвиженский? – перебил Ребров.
– Ходит как ни в чем не бывало…
Через два часа Ребров подъехал на извозчике к станции Пермь II. На высокой насыпи, на видном месте, стоял пустой состав золотого поезда. Маленькие издалека солдатики в защитной форме шагали взад и вперед вдоль вагонов. Это дружинники Воздвиженского продолжали охранять состав. Ребров вошел в купе Воздвиженского. Поздоровался и, не торопясь, сказал:
– Давай маузер!
Воздвиженский взглянул на высокую, спокойную фигуру Реброва, расстегнул кобуру маузера и молча подал револьвер.
– Теперь пойдем к твоим ребятам.
– Хорошо, – ответил Воздвиженский и вместе с Ребровым вышел из купе.
Дружинники, не сопротивляясь, отдали свои наганы и винтовки.
